XIII птерон
Зиндда – это женщина-львица. Чёрнопохотливый и обворожительный монстр. У неё две головы – женщины и львицы. Женская – с роскошными чёрными волнистыми волосами всегда всклокоченными и спутавшимися в беспредельной вакханалии, с ярко-оранжевыми с изумрудной каёмкой глазами, глазами мистической кошки, кошки-Бубастис, которая гуляет сама по себе по параллельным мирам; и с чувственным, всегда влажным ртом. И всегда с таким развратным взглядом, сто только от него одного мог произойти апофеоз эрекции и детонация эякуляции. Львиная – с огромными параболическими вибриссами, с тёмно-зелёными глазами и золотой шелковистой шерстью, отливающей голубоватым сиянием. Двум головам соответствовало два ануса: человеческий и львиный. Первый ниже, второй выше. И над ним мощный и длинный львиный хвост с чёрной кисточкой на конце.
Мы встретились с Зинддой на берегу моря. Вокруг были такие причудливые метафизические ультрафантастические мистические ирреальные скалы что (даже запятой не хочется ставить) что миллионы живописцев поэтов и кинематографистов могли бы почерпнуть в этом каменном элизиуме колоссальное вдохновение и экстатический потенциал. За скалами лежал город Холло. Лилово-сумеречный город, где обитали вампиреллы, эггрезиффы (гуманоидные монстры без кожи и волос с золотыми глазами и железными чешуйчатыми хвостами) и пасххудды (женщины с крысиными хвостами, со змеиными раздвоенными языками и с ястребиными лапами на груди вместо сосков). Зиндда была в лазурном лифчике со сложными петляющими узорами. На шее ожерелье из авантюрита. Больше на ней ничего не было кроме чёрно-белого полосатого шнурка, глубоко и беспощадно врезавшегося между половых губ и ягодиц и стянутого в тяжёлые и жестокие узлы на талии.
Мы стояли друг напротив друга на маленьком пространстве между химеричными скалами. Всё оно было усеяно чёрной крупной галькой, в которую были наполовину вкопаны люди: обнажённые мужчины и женщины. Одни были вкопаны нижней частью туловища, то есть над землёй возвышалась верхняя половина тела; другие же были вкопаны головой вниз – над землёй торчали ноги и ягодицы. Ну и конечно то что между ног. Между этими живыми статуями бродила мрачного вида вампирелла, облачённая только в стальные ботфорты и стальной бюстгалтер. В руке у неё была трёххвостая плеть со свинцовыми набалдашниками. Периодически она хлестала кого-нибудь плёткой, взгрызалась в ягодицы, грудь, в ухо, в нос, в мошонку, влагалище, член, бедро, ступню, голову; дёргала за все части тел своими изуверскими длинными ногтями и вообще делала всё что ей взбредёт в её параноидную черепушку. Иногда просто садилась к кому-нибудь на голову и отдыхала. Её огромные красивые очень выразительные и умные глаза отображали запредельный хаос и переливы диффузии мрака с нанизывающимися на них кольцами мегафантазий и септогаллюцинаций. В её взъерошенных волосах размётанных по плечам блестели искорки кварца. Она высунула кончик языка и будто змея ощупывала им воздух. Её язык, губы и вся ротовая полость были черны как смола. И на этом фоне отлично контрастировали четыре ослепительно белых клыка: два верхних огромных как у саблезубой кошки и два небольших нижних прямых и острых как шила. Крупный нос не портил её красивое с едва выдающимися скулами лицо а придавал ему какое-то потустороннее обаяние сравнимое разве что с обаянием окружающих энигматических скал. Звали вампиреллу Глейбб.
Было тихо, на море был штиль, а в небе (я только сейчас это заметил) парила как Лапута гигантская ктеис. Время от времени она расширялась и вновь закрывала свои сокровища как пещера Али-бабы. Вот в такой обстановке я и приступил к Зиндде. Фаллос мой был не то что в боевом положении после всего увиденного, но превратился в боевую торпеду, которая тянула за собой всё загипнотизированное и экстатирующее тело. Я рванул чёрно-белый шнурок, но он не поддавался. Тогда я просто сместил его в сторону, поставил Зиндду раком и моё оружие массового поражения стремительно ворвалось в горячие глубины, разворотив первый сфинктр. Вскоре пришла очередь второго. Сколько раз я их менял – не считал. Но когда я был в первом и начал разряжаться, второй выстрелил в меня мощной раскалённой и омерзительно-вонючей струёй поноса. Я чуть не отлетел назад и не плюхнулся наземь – вовремя схватился за львиный хвост. Я бешено эякулировал, вцепившись обеими руками в основание хвоста, а Зиндда всё обдавала и обдавала меня гнусной жижей, пока у меня от подбородка до лобка не образовался целый геологический слой. Моё лицо и волосы были также забрызганы. Этот нектар преисподни попал мне даже в рот, потому что когда я кончаю, то ору как резаный. Это был апофеоз двойного оргазма: содомо- и копроэкстаза. Долго я не мог оторваться от этой умопомрачительной задницы, плавая в золотом коллоиде апофатических миазмов. Но когда моя хватка стала ослабевать, Зиндда резко оттолкнула меня, и я повалился на гальку. Львица-женщина упала на меня животом и урча-мурлыкая-шепча ласковый бред, вылизывала меня двумя языками.
Человек любит в литературе лихо закрученные сюжеты и напряженные действия, разрешающиеся неожиданно и оригинально. Мои тексты не обладают этим – это просто каталог извращений. Что неинтересно? Но может только этого я и хочу. Чтобы моя антилитература была интересна лишь эксцентричным одиночкам, подобным мне, хотя я не хотел бы, чтобы кто-то был мне подобен, ни ради себя, ни ради его. Я хочу быть нечитабельным, как Маркиз де Сад, и даже хуже, хуже, намного хуже. Ибо у Донасьена была философия, а у меня нет и не будет никакой философии – просто куча, исполинская куча похотливого дерьма, безобразной пакости, сексуальных отбросов и паталогий, порнографической блевотины и скаталогических паранойй. Докучное и длинное перечисление, беспредельное, как сама извращённость. Мои антилитературные мегалографы – это коллапсы, попав в которые, всё время падаешь и никогда не упадёшь, но никогда и не вырвешься из цепких объятий и липких паутин кинедических гравитаций. Впрочем, кто туда попал, тот и не хочет из них вырываться, а напротив, только и жаждет того, чтобы поглубже увязнуть в них.
Фекалийная литература уже набила оскомину в мире полного беспредела. Запах Сорокина уже никого не отталкивает и не возбуждает. Да мне наплевать на всё это. У меня ведь литература не фекалийная, у меня вообще не литература и я не литератор. Я – даймоний. Мои тестикулы – это эпатажесберегающие кунсткамеры, это пинакотеки трудновоспроизводимых онейросокровищ, из которых иногда ручейками серебристой спермы вытекают мои тексты (или вернее текстоиды). Эти текстоиды – порнохорроры, монстроскаталогосы, даймоомегалусы не отвечают никаким задачам, кроме фиксирования и воспроизведения моих антимиров и антимиров даймоо. Хороши они или плохи, приемлемы или нет – меня это не интересует. Я открываю врата моих хаосов, меланиумов, химериумов, эктримиумов и показываю все их закоулки и омуты. Я жду осуждения и приговора, но я не хочу писать другое и о другом. Мои текстоиды – это мои сверхжизни. Я живу не одной жизнью, а целым веером запредельных жизней. Как Бальзак хотел написать целую серию книг, объединённых общим названием «Человеческая комедия», так и я хочу множить мои тексты под общим знаменателем Антимиров даймоо. Мои опусы могут быть сожжены (да я и сам их могу сжечь!), но как сжечь волю? Мой внутренний мир не изменит себе и не выстроит в угоду кому-либо светлые стройные улицы, ведущие к победе (коммунизма, капитализма, религиозного фанатизма и т.д.), вместо туманных сумеречных лабиринтов, ведущих неизвестно куда. Мои антитексты это чёрные обители Дларффа.
Моя порнографически-анархическая позиция кажется беспринципной, нигилистической, асоциальной, антигражданской, циничной, мизантропической и антигуманной. Отчасти так. Но лишь отчасти. Я не оправдываюсь – просто расставляю правильные акценты. Разве я не гуманист? Я ведь всё человечество люблю ниже пояса. Так как большая часть рода человеческого ни мозгами, ни душой не удалась, приходится любить задницы. Шопенгауэр говорил, что большая часть человечества состоит из идиотов, что не помешало создать ему абсолютную этическую систему. Лев Толстой был самым значительным нигилистом и анархистом XIX века и поклонником этики Шопенгауэра и создал непревзойдённую этику. Лев Толстой вообще был самым великим гуманистом всех времён и народов. И нигилистом, наверное, тоже. Так что мой порнографический экстремизм не такой уж мерзкий, как кажется на первый взгляд. Я никого не пытаюсь уговорить – констатирую только факты.
Не люблю мёртвое и механику. Порнография – это всегда живые существа, занимающиеся сексом, но именно не механическим, а разнообразно-извращённым. В некрофилии порнография приходит к своему упадку. Любая война – это скрытая (а иногда и явная некрофилия). Трупы ли в анатомке, в морге ли или на поле боя – да где бы то ни было – отвратительное зрелище. Но порнография – всегда привлекательное. Смотреть на обнажённые статуи тоже привлекательно, потому что воображение рисует живого человека вместо статуи, но смотреть на настоящий труп, тем более с ободранной кожей – нет уж, увольте. Это не проповедь пацифизма. Это моё мнение по поводу человечества.
«И звёзды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток <…>» Это ли не описание оргазма? Дубравы – эрегированные фаллосы спящих богов. Египетские пирамиды – клитера жён фараонов. Цари Египта хотели быть погребёнными под клитерами своих жён, чтобы в загробном мире отдаваться вечному куннилингусу. Гора Ме;ру – это клитор Шакти, Шамбала – это её влагалище, а мистический Кайлас – это копчик Лакшми. Вулкан Этна – это анус Прозерпины, а остров Кипр не что иное, как торчащая из-под воды попа купающейся Афродиты. Весь мир, вся Вселенная эротична. Здесь не место об этом писать. Всё это описано в «Эрототеке созвездий».
Они гуляли по бесконечному (как им казалось) цветущему саду. Тысячи цветущих вишен разных сортов превращали сад в розовые взбитые сливки. Неожиданно они оказались у ажурных белых ворот, сделанных будто бы из сахара. Ворота были приоткрыты, и они зашли внутрь. Пройдя метров сто по всё такому же цветущему саду, они оказались среди больших аквариумов, в которых плавали диковинные существа. Однако это было только первое впечатление. Подойдя поближе и присмотревшись, они увидели, что в аквариумах плавают части человеческих тел и внутренние органы. Шок был настолько мощным, что они не могли не то что уйти, убежать, но даже пошевелиться. Вокруг не было ни единой живой души, цвели вишни; тишину нарушало лишь отдалённое пение птиц и жужжание насекомых. И вся эта идиллическая обстановка и цветущие вишни усиливали ужас.
- Добро пожаловать, - сказал кто-то бодрым женским голосом справа.
От страха и неожиданности похолодело ниже пояса и подкосились ноги – вокруг никого не было.
Через некоторое время раздался женский смех: «Идите сюда, не бойтесь». Медленно продвигаясь и озираясь, они всё же пошли на голос. За деревьями стоял высокий стеклянный параллелепипед, заполненный, как они подумали, водой, а сверху возвышалась голова голубоглазой, пышноволосой блондинки.
- Меня зовут И;рис, - весело сказала голова.
Они остолбенело взирали на говорящую голову.
- Расслабтесь, - сказала голова, - моё тело в разобранном состоянии по частям находится в ближайших биоактивариумах, а моя голова находится в этом, который вы и видите. В этих стеклянных резервуарах находится биоактивная жидкость, в которой и хранятся части моего тела. Эти резервуары герметично закрыты. Завтра мою голову тоже разберут на части и поместят в такие же активариумы. Органы там сохраняются идеально, более того, они там отдыхают, и после сборки работают как новенькие. По желанию вас могут разобрать полностью или частично и на какое угодно время.
Немного придя в себя, мы стали осматривать резервуары с органами Ирис. В отдельном биоактивариуме плавал её скелет, без черепа естественно. В другом – все её мышцы и связки, в третьем – её внутренние органы, причём каждый отдельно от другого и не соприкасаясь друг с другом.
- Там всё расфасовано по отдельности, - весело сообщала голова Ирис, - в специальные невидимые нейтронные оболочки, даже мой клитор плавает отдельно. По желанию могут сохранить вашу прямую кишку вместе с какашками, а мочевой пузырь вместе с мочой. Кровь, лимфа, подкожный жир и прочее хранятся в отдельных маленьких резервуарах. Впрочем, кровь вы можете заменить на новую, но той же группы. Да и любой орган можете заменить на другой, только вопрос – приживётся ли он.
В отдельном резервуаре хранилась кожа на специальных растяжках. На ней даже сохранились паховые и подмышечные волосы. Эти растяжки придавали объём, как будто кожа обтягивала действительно человеческое тело. И казалось, что в этом активариуме плавает какая-то другая безголовая Ирис.
Они увидели небольшие колбообразные биоактивариумы с кровью и со всем прочим. На всё это смотреть было и жутко, и интересно, и жутко, и интересно. Ведь это был не простой анатомический музей. Здесь все органы были живые, сохраняя свой живой естественный цвет, фактуру, плотность, массу, упругость. И главное сознание того, что все эти органы принадлежат человеку, с которым ты непосредственно разговариваешь. Ты видишь его сердце, печень, кишечник и тут же общаешься с ним. Это больше всего поражает! И очень возбуждает! Видишь отдельно плавающие гениталии и одновременно разговариваешь с головой их владелицы.
- Если вы пройдёте ещё дальше, то увидите картины более возбуждающие, - подмигнула Ирис.
И действительно, пройдя метров сто через лабиринты цветущих деревьев, мы оказались перед большим ангароподобным стеклянным павильоном. Внутри него разгуливали, сидели, лежали, занимались спортом, играли во всевозможные игры люди, лишённые кожи. Внутренние органы их не разваливались, так как тела были заключены в нейтронные оболочки, как органы в биоактивариумах. Мы возбудились ещё больше. Но следующий павильон привёл нас к оргазму. Там безкожие люди занимались всеми видами секса. Рядом с этим павильоном стояли биоактивариумы, снаружи к которым были подключены не только головы (на верху резервуаров), но и нижние половины тел (от пупка и ниже, внизу резервуаров), или только гениталии с задницами. Таким образом можно было заниматься сексом с этими частично людьми или частями их тел. Позже мы узнали, что есть такой же эдем с животными, в том числе и с давно вымершими. Всё это описано нами в «Дневнике порноанатома», который можно отыскать в библиотеке Нового Инферналлума.
Покидая эти сады, мы радовались лишь одному – наши тела нельзя разобрать при всём желании, – ибо они являют цельный монолитный объём сапфироидного апракрита.