1834.Воля
По грязной, размытой осенними дождями дороге тащилась повозка, везя задумчивого барина в сторону Арзамаса. Еще неделю назад, ласкаемый скудным октябрьским солнышком, Симбирский тракт представлял из себя широкую грунтовую дорогу, славно утоптанную копытами почтовых лошадей. Сейчас же, после проливных дождей, жирный чернозем превратил государственную дорогу в болото. Коляску кидало из правой колеи в левую, доставляя невыносимые мучению проезжающему.
Невеселые мысли крутились в курчавой голове барина. Обстоятельства снова привели его в Богом забытое Болдино. Отец был немощен, и ему пришлось на время принять дела по управлению отцовским имением. Хозяйство оказалось на грани разорения. Крестьяне жалобы пишут про непотребства всякие, чинимые новым управляющим. И хотя он сам не пользовался доходами с Болдина, нужно было позаботиться о стареющих родителях и подумать о будущем детей, для которых это имение могло стать, последним верным куском хлеба. Он чувствовал, что утомлен и истерзан душевно. Слава Богу, что дела по имению удалось уладить, теперь можно и в Петербург. И все-таки он больше грамотей и стихотворец, чем помещик. Не чувствовал в себе он призвания для управления поместьем.
Укутавшись до самого кончика носа в пальто и дав волю своим размышлениям, барин и не заметил, как резвый ямщик домчал его по ухабам до очередного села. Вот уже и церковь показалась, знать недалече и почтовая станция. Барин встрепенулся, сбросив с себя меланхолию. Он любил станции. А еще больше он любил общаться со смотрителями. Все они, в его представлении были незаурядными личностями. А как иначе к ним относиться, если в селе душ пятьсот обоего полу, а то и больше, и все крестьяне и дворовые, а он один среди них выделяется своею деловой хваткою, умением вести дела, таким образом, чтоб и интерес государев блюсти и проезжающие были довольны. Смотритель должен уметь ладить с разными людьми и с важным государственным чиновником, проезжающим со свитой и с ухарем-ямщиком, готовым загнать лошадь без подорожной ради собственной выгоды. Словом неординарный человек в этой местности станционный смотритель. А других на почтовых станциях и не держат!
Проехали церковь, проехали плотину, перегородившую какую-то небольшую речушку, дорога пошла в гору, видна околица села за прудом. Так, где же станция? Наконец-то на самом краю села, на горке показались деревянные строения, в которых барин безошибочно узнал почтовую станцию.
Станция была небольшая, четвертого разряда. На ней не было ни постоялого двора, ни трактира.
- А что, голубчик, как называется это село?- спросил барин у ямщика, вылезая из коляски и разминая затекшие ноги.
- Покров, Ваше благородие! – весело ответил возница,- а смотрителем тут Прокофий Блохин, тяжелый человек!
За дубовым столом сидел, по виду, обычный крестьянин, годами более пяти десятков, с русой коротко стриженой бородой и только цепкий взгляд серых глаз под густыми бровями выдавал в нем служивого человека при исполнении. Сдержано поздоровавшись со смотрителем и получив сухой ответ, барин присел к столу, на котором пыхтел пузатый самовар.
Смотритель, доставая свою шнуровую книгу, исподлобья смотрел на барина: уж больно необычен был его вид – сам лицом темен, кучерявые бакенбарды на скулах придавали его лицу чертовское выражение, да и цилиндр не мог скрыть копну темно-русых вьющихся волос.
« Пушкин. Александр Сергеевич» - прочитал он в подорожной и стал старательно выводить буквы в своей книге, так же украдкой иногда посматривая на путника и сравнивая его внешность с приметами, описанными в грамоте. Голубые, живые глаза сидящего никак не гармонировали с его несколько усталым внешним видом, но располагали к разговору.
Путник не заставил себя ждать, непринужденно завязав ничего не значащую беседу о том, много ли проезжающих нынче на тракте, да отчего в почтовых тройках пристяжные такие низкорослые.
Отвечая на немудреные вопросы барина, Прокофий выполнял предписанные уставом почтовой службы правила, и только закончив писать, уселся напротив приезжего. Живой интерес путника к жизни его села импонировал ему.
Дверь в горницу отворилась неожиданно. В комнату влетел приказчик помещицы Лавровой, и начал испуганно тараторить:
– Прокофий, Прокофий! У меня письмо срочное самому Государю Императору! Давай, давай, запрягай! - видно было , что не в себе человек
– Да, стой ты, Тришка, скажи толком, зачем явился. Что письмо понял! А Государь Император почем тебе сдался?
– Да не мне! Матушка наша, Прасковья Семеновна изволила письмо написать о предоставлении воли нам всем! - тараторил Трифон — Уж больно плоха она стала, вот и решилась!
– Чудеса, - почесал затылок Прокофий — говоришь барыня волю дает? И что теперь от меня надобно?
– Как что! Срочно, срочно надо доставить это письмо в Питербурх, Государю Императору, чтоб он разрешил нашей матушке эту вольную дать! Запрягай давай, не дай Бог матушка передумает.
Конечно, Прокофий слышал рассказы мужиков, о том, что при продаже своего имения Лев Александрович Колычев поставил условие сестрам Лавровым — содержать в порядке церковь, которую он построил в Покровском да отпустить на волю всех его крестьян , когда не будет нужды в их работе. Но слушая рассказы односельчан, Прокофий отмахивался: «Какая нам воля! Десятки, сотни лет предки наши были крепостными при барине».
Сейчас в живых осталась лишь одна из трех сестер Лавровых. Все три сестры замужем не были и соответственно прямых наследников не имели. Все имение: земля, строения , крестьяне на этой земле в Покрове и соседнем селении Ломакине сосредоточено под рукой последней из рода Лавровых - Прасковьи Семеновны. Видно пришло время выполнить завещание Льва Александровича.
- Все хорошо, милок, - очнулся от раздумий Прокофий, - да вот тройка почтовая только завтра утром пойдет. Оставляй письмо барыни, Трифон, а я ужо утром отправлю его чин по чину.
- Да что же ты говоришь, Прокофий! А коль передумает барыня?! Сколько голов пострадает от того. Как мы хотим этой воли, как хотим!!! Да ты ж и сам, Прокофий желаешь этого! Не всё, чай смотрителем ходить! Да хоть и смотрителем , да на воле!
Прокофий и сам уж думал, как побыстрее переправить письмо в столицу. В его полуседой уже голове родился неясный пока еще план. Стрельнув глазами в сторону барина, он понял , что тот внимательно следит за их разговором, проявляя неподдельный интерес.
Глаз смотрителя наметанный. Сотни людей проходят через него . И у каждого из них свой интерес. За годы службы на станции научился Прокофий определять кто есть кто. Вот и сейчас решил Прокофий воспользоваться своей догадкой относительно нынешнего путника.
Сев за стол напротив него уперся взглядом своих колючих глаз в голубые глаза барина:
- А не поможете ли Вы нам милостивый сударь? Вы же в Петербург едите?
- Чем же я тебе могу помочь, уважаемый? - веселые глаза путника вцепились в серые глаза Прокофия.
- Доставьте письмо нашей барыни во дворец к Государю! А я тебе за это хорошую тройку снаряжу! Не будешь мыкаться здесь на постоялом дворе до новых лошадей.
Пушкин еще не успел открыть рот, а Прокофий уже знал ответ. Этот барин задорный человек! Игрок! Он не откажется от такого предложения. И впрямь, путник сразу же согласился.
На столе появился пузатый самовар, и барину предложено было отведать местного меду, пока будут запрягаться лошади . Тришка был отправлен за снедью в село. А сам хозяин станции подошел к явно вдохновившемуся этой идеей путнику:
- Давай свою подорожную , барин!
Достав откуда то из сундука баночку с чернилам , Прокофий макнул в них новое перо, и левом нижнем углу подорожной что то нацарапал:
- На-ко, барин, возьми. Теперь тебе дорога до самой Москвы открыта.
Когда бумага вернулась владельцу, на ней красовалось три креста , выведенные красными чернилами. С недоверием отнесся Пушкин к этой метке. Он убил неделю времени, чтоб получить эту подорожную в Сергаче, а какой-то станционный смотритель открывает ему все карантинные кордоны .
Через четверть часа, у ворот станции стояла тройка пегих жеребцов, а довольный путник, снабженный снедью местными крестьянами, уже усаживался в повозку. Действительно, дальше по всему тракту, до самой Златоглавой ему не пришлось долго ждать лошадей. На всякой почтовой станции, завидев в подорожной три красных креста, смотритель старался , на его взгляд, обстоятельству. Но так действовала народная почта!
Пакет с письмом старой барыни был доставлен Пушкиным в Императорский дворец всего через три дня.
Александр, рассмотрев прошение помещицы , вынес решение: коль желает барыня отпустить своих крестьян на волю, пусть отпускает, но с землей, как предписано положением 1803 года о вольных хлебопашцах.
Да не тут-то было! Вслед за этим письмом вскоре к Императору пришло еще де спешных депеши. Нашлись вдруг две племянницы престарелой помещицы, которые утверждали, что по причине своих преклонных лет барыня находится в невменяемом состоянии и просили передать все имение Лавровой с крестьянами им, законным наследницам.
Самодержцу пришлось указом отправлять комиссию в имение помещицы, чтобы убедиться в ее дееспособности. Комиссия под председательством Сергачского уездного предводителя дворянства господина Приклонского посетила просительницу и нашла ее в здравом уме. Император повторно вынес вердикт об отпуске крестьян села Покрова на волю.
Крестьяне, как предписано было их соглашением с помещицей, создали свое сообщество и разделили все земли , переданные в их пользование . Каждому хозяйству досталось в собственность чуть более четырех с половиною десятин земли. С тех пор крестьяне Покрова были свободными.