Новелла
В начале апреля Оксана, распрощавшись, хоть и на время, с северной повседневностью, после суточного железнодорожного переезда вышла на перрон лицом к станции, где по другую сторону путей плескалось море. Квадратное здание, облицованное большими розовато-серыми панелями с названием станции вверху, выглядело вполне приличным, а каким оно было шестнадцать лет назад, она не помнила. Без усилий она воскресила в памяти только длинный и широкий пляж с ровной галькой, и чистую, белопенную морскую кромку, что мелко вибрировала на север ровной линией, куда достанет обзор, а с юга упиралась в старый волнорез. После того, как постолимпийская электричка ушла, серой гусеницей с красными росчерками отползая вдаль, по сучку железной дороги, оборванному у глаз, будто за спиной ничего нет и не бывало, а потом и за поворот – по своим блестящим ветвям покатилась к вокзалам и разъездам – Оксана, никуда не торопясь, продолжала стоять на перроне. Оглядела окрестности. Пологие вершины довольно высоких лесистых гор, почти нависающих над голубизной безмятежной, увенчались зданиями пансионатов ещё в тридцатые годы бурного прошлого столетия, и к морю с этих вершин спускаться приходится почти вертикально. На одной из скал, помнится Оксане, стоит дача дореволюционного генерала, случайно сохранившаяся, почти незаметная, и всё же чудесная. Там роскошный Киселёв, порою Айвазовский открываются с видовых площадок, огороженных черноморскими нарядными белыми парапетами, нередкими и в Средиземноморье, панорамы подобные часты, стоит лишь выехать к европейскому морю за сорок пятую параллель, ближе к экватору – от земли до неба развернули свои марины Моне, Матисс, великое во всех смыслах множество русских художников. Синие горизонты неизменно прекрасны, и повсеместные белоснежные балюстрады из гипсовых кеглей выглядят беспроигрышно. Чёрное море, ты тоже шикарное море. Оксана, подумав, решила опровергнуть саму себя, как ей могла прийти в голову мысль об одинаковости пейзажей? Всё же оно другое, наше море: вода его бирюзовая, а не сапфировая, что почти до чернил, берега его зеленее, горы выше и кудрявее. А лето, увы, короче.
Оксана обернулась и неприятно удивилась: там, где раньше был проход к пляжу через железнодорожные пути, многослойная уродливая сетка огораживала выход. Наверное, какой-то другой путь к морскому берегу всё же имеется. Но зачем это злодейство, преступление против красоты? Тропинка, что вилась между трав, упиралась в непристойно ржавое. Война отметилась? Сирийская компания и близкие украинские сражения? Как в купеческий пост серым и пыльным прикрыты в доме самые скоромные картины и положено носить драную на локтях одежду. Да… Войну любить нельзя, а помнить о ней, оказывается, надо каждую минуту.
Не остановиться ли в пансионате? Нет, упражнения в скалолазаньи не для неё, не для сегодняшней Оксаны. Ей сорок шесть, она давно, тягуче больна и еле-еле притащила сюда свои усталые ноги и свой небольшой багаж, и она знает заветный дом в долине реки, откуда к морю не придётся скакать через высокие горки. И, кажется, пансионаты работают только летом.
Оксана прошла через небольшой холл вокзала и вышла на тихую площадь, где стояло несколько такси, и не было никого, кроме водителей за стёклами авто. Кафе с надписью «Столовая» отрешённо зияли закрытыми дверьми, на их крыльцо давно не ступала нога никакого человека, а витрины магазинов прятались за металлические жалюзи. Несезон. Оксана устало присела на сиденье такси, рядом с седым водителем, бывшим брюнетом, и сказала: «В долину реки, дальше я покажу.» Путь вёл в гору, в посёлок. За шестнадцать лет кое-что изменилось. Заброшенный парк с полуразвалившимися зданиями, к разрушению которых нынешние войны, так же как и любые другие, не имеют никакого отношения, и его мощные кедры всё те же, а супермаркета раньше не было.
Через восемь минут подъехали к нужному дому, он возник на месте прежнего, романтично выпестованного в памяти Оксаны. Каменная кладка, возвышаясь, создавала плато, на котором стоял дом и пестрела непритязательная клумба перед ним, подъезд от дороги к воротам шёл извилисто и круто вверх. Прошло шестнадцать лет, на что я рассчитываю? Я здесь жила полгода однажды, и привёл меня сюда ностальгический туман, милые давние эпизоды: комната со старыми стенами в пристройке и стоит совсем недорого; опоры для винограда покосились, и осенью сладкие кисти норовят свеситься перед человеческими лицами, соблазняя и мешая одновременно; очаровательная и приветливая Марго, хозяйка, её редко появляющийся вежливый расплывчатый (о, время!) муж, их смутные дети, родители мужа.
Автомобиль остановился у ворот, Оксана задумалась перед тем, как выйти и обратилась к водителю. «Я отдыхала в этом доме шестнадцать лет назад. Точнее сказать, в том доме, что стоял на месте прежнего. Не знаете, не сменились ли хозяева, сдаются ли здесь комнаты, как и в те времена?» Водитель (адыг, армянин, грузин, аварец, или кто другой из многих живущих здесь национальностей) сказал с акцентом: «Новый дом построили пять лет назад примерно, а хозяева прежние. Вы позвоните у калитки, а я вас подожду. Если не получится вселиться, отвезу в другое место, многие здесь принимают отдыхающих». Оксана улыбнулась, отметив безмолвно: «Как и было всегда». Вышла из машины, и нажала кнопку звонка сбоку от калитки.
Постаревшая Марго отворила калитку почти сразу. Пёстрый халат глубоко интонировал, перекликался с расцветшими позади неё алыми тюльпанами. Под халатом виднелся чёрный свитер, чёрные шерстяные гольфы, сбиваясь к щиколоткам, были намеренно или случайно собраны в складки, а грязные ботинки свидетельствовали о том, что оторвала её Оксана от увлекательной весенней прополки.
Оксана представилась и напомнила, как когда-то… Да, да, именно тогда. Марго припоминала с трудом, да это и не столь важно. Нельзя ли Оксане опять остановиться в их доме на несколько месяцев? Марго поняла: «Вы хотите снять комнату? Летние комнаты ещё не готовы. Но у нас есть одна, в доме, и санузел ваш будет отдельным, на этаже.»
Оксане комната понравилась. Из её окна были видны широкое русло реки с каменистым дном, невысокие берега. Оксана знала, какая в этих местах бывает непогода, и насколько бурными могут быть потоки, и как они порою мчатся по руслу к морю со скоростью свихнувшегося гоночного автомобиля, сбивая и унося с собою многочисленные преграды. Но из-за ширины русла именно это место и этот дом у реки считались безопасными. К тому же сегодня лишь несколько ручьёв огибали камни и прорывались к устью.
Кровать, шкаф, тонкий, неуверенный стол. В прошлый раз она снимала совсем непритязательную комнату в пристройке на первом этаже, но стол там стоял крепкий, её муж Саша, ныне покойный, умерший два года назад из-за оторвавшегося тромба, сам принёс его из другой комнаты и установил у окна. Тогда вместе с ней приехал компьютер с довольно большим монитором. Она кашляла после измучившего её зимнего бронхита, на ней был собственноручно связанный красивый жакет, белый с синим. Крупный муж с курчавой светлой головой едва помещался в комнате. Её бухгалтерские книги были выгружены рядом с компьютером. Профессия позволяла ей подобные эскапады к морю, долгое отсутствие на рабочем месте без отрыва от активной трудовой деятельности было возможным из-за того, что они давно открыли свой малый бизнес, и муж справлялся с руководством сам, кроме бухгалтерии, конечно, которую вела Оксана. Деловая переписка передавалась по факсу, пристроенному на тумбочке рядом. Пришли иные времена, теперь компьютер был заменён ноутбуком, вай-фай работал почти без сбоев, и всё стало компактнее и удобнее.
«Только твоё отсутствие… Здесь оно ещё полнее, ощутимее. Помнят о тебе море, река, помню я… Я никогда тебя не забуду. А тогда, в ту эпоху, в ту эру до твоей смерти ты приезжал ко мне пару раз, баловал фруктами, запах шашлыка разносился по всей округе, широко раздавались подарки хозяевам и соседям. Я гордилась тобой.»
…Пару дней адаптации прошли тихо и незаметно. В один из них лил тёмный дождь с резким ветром, всё было дымно-серым, пейзаж разнообразил лишь зелёный цвет гор да вкрапления нарциссов, жёлтой лентой высаженных у дома. Зато на следующий день райская красота этих мест радовала глаз с утра до позднего вечера, эталонная туристическая открытка разгоралась и гасла в окне от рассвета до заката, меняясь из-за движения солнца по небосклону. Оксана гуляла далеко по горной дороге, ходила к пляжу, дома появлялась только для того, чтобы переодеться. Ноги её непривычно, высоковольтно гудели, и, поработав вечером, отметив этот день в мысленном календаре как полноценный, она блаженно уснула вопреки своим обычаям, когда ещё и двадцати трёх не случилось в углу монитора.
На третий день Оксана решила напроситься в помощницы, и с превеликой радостью взялась ухаживать за цветами во дворе. Основную бухгалтерскую свою месячную работу она сделала ещё в первые дождливые сутки, теперь можно заходить в виртуальный офис только вечером, и до сдачи баланса ещё далеко. Их фирма после смерти мужа была продана, и Оксана теперь лишь один из её бухгалтеров.
В отношениях с хозяевами всё было так да не так. Прежний искренний и дружелюбный тон всё не находился, не было той сердечности, что много лет назад. Люди везде сильно изменилась за последние годы, скрытность, недоговорённость, недоверие поселились даже между самыми близкими, что уж говорить о знакомых шестнадцатилетней давности. А ей так хотелось с кем-нибудь поделиться болью о муже и его внезапной смерти в пятьдесят лет, рассказать о своём горестном недоумении. Марго с семьёй, престарелые родители её мужа должны были помнить Сашку. Однажды его постиранные рубашки сильным порывом ветра унесло на другой берег реки, тогда семнадцатилетний соседский парень Коля перешёл реку, принёс их и снова развесил, закрепив каждую рядом прищепок. Оксана запомнила свежий запах этих рубах. Она вела внутренний монолог: «В тот день на закате большой компанией мы ели раков, привезённых из города, запивая их пивом. Наша старшая семилетняя дочь, живущая обычно летом у бабушки, приехала тогда к морю вместе с Сашей. Она играла в мяч, словно танцевала, плела венки из цветов, найденных в лесу. Где же была малышка? Ах, да, осталась на попечении у сашкиных родственников.» Как ей одиноко сегодня! Спускаясь по лестнице, Оксана, почему-то досадливо отвлекаясь на вид в окне, где какие-то мелкие птицы носились над рекой, повторяла: «В тот день, на закате…» К счастью, пока ещё любимое утро, до нелюбимого заката далеко. Закат ей в этой новой жизни казался переносимым только, если сидеть у моря в присутствии слегка фиолетового солнца, тонущего в воде или дымке над нею. Зато ранним и поздним вечером ей хорошо работается. А чудесным утром у неё совсем нет желания сидеть у монитора. Оксана перестала грустить, вышла на асфальтированную дорогу, лишённую тротуара, и забытым, упругим шагом пошла к морю.
После обеда ей захотелось выехать в соседний город, накопилась потребность в мелочах, которых не оказалось в окрестных магазинах, и Оксана поспешила на остановку автобуса. Как бухгалтер, она понимала, что расходы всегда оказываются большими, чем планируешь, поэтому экономия в её ситуации не будет лишней, и на такси разъезжать столь часто, сколь ей хотелось бы, она не сможет.
На остановке автобуса сидел мужчина в военизированной одежде, измазанной чем-то строительным, наверное, цементом. Оксана взглянула на него невнимательно. Что-то во внешности этого человека её царапнуло, но она тут же задумалась о другом: магазинном, галантерейном. Подъехал автобус, а мужчина к тому времени уже ушёл, немало удивив Оксану: зачем же он сидел на остановке?
Но эти мимолётные мысли не могли её отвлечь от удовольствия путешествия по серпантину, иногда она с ужасом и замиранием сердца смотрела в пропасть, на дне которой виднелись нарядные крыши домов или засматривалась на цветущий кустарник, то и дело выглядывающий из-за поворота. Через запылившиеся окна автобуса ничего не сфотографируешь, и это жаль, потому что фотоаппарат Оксана взяла с собой, не говоря уж об айфоне. Лежат, ненужные, загромождают объёмистую сумку, которая должна была бы быть дамской, а вот, приходится.
Отдых шёл по накатанной. Вскоре прогрелось море, и пляж стал постепенно заполняться людьми. Прежней чистоты не было у морской воды, в море плавали мошки, мусор, полоскался подозрительно жёлтый прибой, и от этого Оксане хотелось плакать. Всё в этом мире теперь хуже: еда, одежда, люди, хотя посёлок стал удобнее и в разы цивилизованнее, с этим не поспоришь. Почти как родной её областной центр, пожалуй, учитывая транспортную многогранность выбранного ею курортного местечка, свободный вай-фай и практически бесперебойную мобильную связь, которую Оксана здесь поддерживала двумя сим-картами от разных мобильных операторов.
И однажды она всё-таки позорно разревелась, на той самой автобусной остановке. Ей понадобилось ехать в аптеку из-за скачущего давления, да ещё закончились успокоительные сборы, которые Оксана принимала перед сном. Сашка их называл «твои ромашки», в местной аптеке их ассортимент оказался недостаточным. Утром она созвонилась со старшей дочерью, и та ей пожаловалась на боли в сердце, а ведь у дочери и детей пока нет, только муж. Это она, та семилетняя малышка, должна бы отдыхать, а не Оксана, что уж ей теперь, теперь ей безразлична её жизнь, и неважно, жива она, мертва. Оксана в глубине души понимала, что думает неправильно, она нужна и детям, и будущим внукам, сияет под небесным куполом чистая святая правда, именно поэтому всегда и все так говорят. Но ей тем не менее казалось, что пустое оно, так, фразеологизм, устойчивое выражение. Оксана, наверное, проворонила мужа, поэтому он неожиданно умер. Я есмь… Бог, наверное, поспешил, Саша выглядел таким здоровым. Как ей могло прийти в голову, что его смерть близка! Не так, не так всё должно было происходить, ну не так. Слёзы градом полились в тонкий и приятный, спасибо, что не бумажный, носовой платок. Вдовьи радости.
Давешний рабочий в летнем, незапоминающемся одеянии вдруг стал перед ней.
– У вас что-то случилось? Я помню вас и вашу семью много лет назад, и сейчас вы снова снимаете комнату в соседнем доме.
И вдруг Оксану озарило, забытое имя всплыло из прошлого, и от вспышки изумлённого воспоминания о мальчике, принёсшим рубашки её мужа с другого берега реки, слёзы высохли на глазах:
– Коля! Я вас вспомнила. Вы же были таким юным, а взрослым я вас не узнала! - Она посмотрела на Колю удивлённо и внимательно. - Как живёте? Чем занимаетесь?
Высокий худощавый шатен, в которого превратился проворный юноша из прошлого, ответил:
– Живу тут, с женой и сыном. Вам грустно и одиноко? Что-то случилось?
Оксана отрицательно помотала головой. Потом закивала утвердительно:
– Мой муж Саша умер, вы его должны помнить, умер так быстро, я даже не поняла почему, я и сообразить не успела. Два года уже прошло. – Оксана, снова заплакав, постаралась всё же взять себя в руки, и собрала лицо, приподняла складки губ, расправила лоб. И посмотрела на Колю ясными от слёз серыми глазами.
– Не плачьте. – Коля говорил мягко, в тон её горю, сочувствовал умело. – Приходите к нам вечером, я вас познакомлю с Наташей и нашим сыном Сашкой. Я помню вашего мужа, настоящим он был мужчиной, очень жаль вас. Я за вами зайду.
Оксана до вечера почти забыла про Колю, и, поужинав простоквашей с хлебом, смотрела фильм из скачанных файлов, которые ей подарила младшая дочь перед отъездом, как вдруг стук в дверь всё же раздался.
Они с Колей, дружески обмениваясь репликами, прошли по плохо освещённым только лишь оконным светом дорожкам, из ворот в ворота, и вот она видит Наташу, белолицую, скуластую, очень красивую. Миновали прихожую, и вошли в большую комнату. Мальчик лет пяти, одетый в детскую военную форму, сурово глядя на незнакомку, направил в сторону Оксаны игрушечный автомат. Оксану это неприятно поразило, то ли она стала такой плаксиво-чувствительной, то ли настолько испорчена текущая жизнь:
– Саша, привет, Саша, что же ты направил автомат на мирное население? Я тебе принесла фломастеры. Лучше будь художником, договорились?
Той тонкости и изящества, которые присутствовали в юности у его отца, в совсем ещё маленьком мальчике не наблюдалось, но недетская сила сквозила во всём образе. Было понятно, что вырастет он другим.
Мальчик вдруг совершенно послушно и благоразумно отнёс автомат, и сел рисовать фломастерами свои детские фантазии, никак не желающие принимать ту форму, которую ему бы хотелось. Да, малыш, всему нужно долго учиться.
В первые свои посиделки, отправив мальчика спать, они вели лёгкую беседу, пили кофе, белое вино, чай. Закончили вечер красным бордо, привезённым Оксаной. Уже за полночь Коля проводил её до двери. Прощаясь, приобнял за плечи. Оксана смутилась и поторопилась скрыться.
Субботним вечером в их дворе громко отмечали юбилей хозяина Михаила, мужа Марго. Оксана заранее выбрала подарок – настенную картину с морским видом работы модного местного художника. От забора до забора стояли столы в белых скатертях. Столы фосфоресцировали в послезакатном потемнении воздуха, розы плавали в широких и низких настольных вазах, и расставленные свечи всё заметнее мерцали в вечереющем воздухе. Съехавшиеся гости накладывали шашлык, который, назвать следовало бы барбекю – так изменён теперь рецепт традиционного шашлыка, ей казалось, зелень и запечённые овощи цветными натюрмортами разукрасили стол. Неизменным успехом пользовались сложные закуски из баклажан и болгарского перца. Оксана совсем не чувствовала себя одинокой, чего опасалась вначале. Возле неё сидели Коля с Наташей, Оксана беседовала с ними и помогала брать их мальчику с общих блюд то кубик шашлыка, то запечённый перец. Мальчик часто отходил от стола, чтобы играть с другими детьми в углу двора.
Над головой Оксаны, над её мыслями летали неслышимые ею тосты, и вдруг она ощутила милую Грецию, где не раз отдыхала, через ушную раковину, ударяясь в барабанную перепонку, молоточки, тонкую мембрану и далее, преодолевая некое препятствие невосприятия, в её мозг проникла пара греческих слов. Оксана прислушалась и поняла, что многие гости считают себя выходцами из греческой диаспоры, хотя на самом деле носителей греческих фамилий среди присутствующих было совсем немного. Армянские, русские, горские, только не греческие. Зазвучала музыка, и крымские родственники Михаила, крепкие мужчины, став вчетвером, переставляя ноги узорами, словно нарисованными на дворовом асфальте, стали исполнять древнегреческий танец серра. Мужественный танец, донесённый до потомков через столетия, странно не соответствовал представлениям о древних греках, как о людях изысканной культуры, сложенных изящно, но каким образом создали бы греки свою мощную цивилизацию, выкристаллизовав её меж диких племён, не умея защищаться и нападать? Мужчины средних лет в воинственном ритме производили довольно необычные телодвижения. Оксана посмотрела на Колю, и вдруг перед её мысленном взором возникла картинка из Интернета. Коля напомнил ей грека минойской эпохи, своей тонкостью и изначальной лёгкостью, лёгкостью ещё, наверное, вывезенной из Древнего Египта, позже дополненной чем-то более крепким, возможно исполняемым сейчас танцем, а ещё позже высоким славянским ростом и некоей осветлённой плавностью. Коля был не похож на тех, кто исполнял танец серра. Должно быть, танцоры из более поздней, микенской культуры, улыбаясь про себя, подумала Оксана.
Как и армянская, нынешняя греческая диаспора распадается на поддиаспоры, которые пересекаются, перетекают одна в другую. Понтийские греки Кавказа – беженцы от турецкого геноцида – тесно переплелись с армянами, евреями и горцами, греки Крыма, видимо, и в самом деле имеют древнегреческие, затем византийские корни, позднее к ним присоединились понтийские греки, отдельно стоит группа урумов – грекотатар. Вошли в греческие семьи, оставив свой генетический след, и славяне. Красивые люди, черноволосые и светлые, смешавшись, снова внешне напоминали древних греков. Эллада, прекрасная Эллада, как и большинство великих культур, возникла на стыке этносов и цивилизаций, там, где разное и противоположное училось быть единым, изысканным и великим.
Гости шумно аплодировали танцорам, которые не посрамили ни славу Эллады, ни искусства древнего Понта. Оксана подумала было о торжестве Терпсихоры, но для этой богини танец показался ей слишком брутальным, скорее Арес явил тут своё неожиданное покровительство. Сквозь веселье и выкрики Оксана расспросила Колю и Наташу об их происхождении. Оба они оказались обрусевшими, шатен Коля, если не углубляться, имел внешность южноевропейскую, а Наташа, точно сотканная из разных оттенков бежевого, могла появиться на свет в любом городе России.
Домашнее красное вино не иссякало, словно за этим следили сам Иисус и дева Мария, и стол по-прежнему ломился, но Оксана ушла к себе не поздно, утомлённая, доплывая почти во сне две сегодняшних морских стометровки, в дремотном тумане дотанцовывая сертаки и лезгинку, уснула, не обращая внимания на шум, который стих уже ближе к утру. Настроение её настолько исправилось, что ночная пелена снилась ей радужной, а утренние разговоры с обеими дочерьми прошли в мажорном тоне, которого она давно за собой не помнила. Голоса матери и дочерей звучали высоко и жизнерадостно, и говорили они лишь о приятных пустяках. Словно где-то в небесах раздавались далёкие птичьи трели, так прожурчали их солнечные беседы.
Но днём, наконец-то легко вздохнувшая и беззаботно прилегшая после морских купаний Оксана проснулась от странного головокружения. Ей показалось, что мозг её вращается в пространстве, как головоломка Рубика, мелькая гранями в руках умелого игрока. «Я, наверное, не смогу встать, не смогу повернуть ни головой, ни рукой», – подумалось Оксане. Вдруг её парализовало? Всё же она с усилием поднялась. «Землетрясение!» Люстра качалась так, как с нею случалось во всех рассказах о землетрясениях, и как во всех впечатлительных репортажах очевидцев под ногами ходуном ходил пол. Оксана с трудом, держась за перила, испуганно вскрикивая при очередном покачивании то ли от землетрясения, то ли от собственного головокружения, вышла на улицу, где уже собрались люди.
Всё это продолжалось несколько минут, но шокированные члены семьи Марго и Оксана продолжали стоять во дворе, переговариваясь ещё четверть часа. Уверившись, что стихия утихла, утихомирилась, люди, чьё сознание из-за стресса изменилось в короткий срок, что были насильственно, под воздействием грозной природы, удалёны из обычного строя своей жизни, стали постепенно возвращаться к благополучной повседневности. Все пошли осматривать дом и постройки.
Трещина прошла по одному из корпусов, надломив кирпичи, похожие теперь на разваленные куски морковного торта. Оксана умеет такой делать. Странное сравнение, пришедшее в голову, она оставила на пороге восприятия, так же как и пощипывание, боль от «укуса» крапивы – прорвалась, сорная, своим неуместным стеблем между асфальтом и завезённым чернозёмом клумбы. В начале лета всё зеленеющее здесь буйно нарастает невиданными в России темпами, вот и за этой варварской попыткой прорыва вверх, к небу, жгучей травы уследить не успели. В голове Оксаны стоял тоскливый звон, солнечный свет казался беспощадным, несмотря на то, что, кажется, ничего особенно худого не случилось.
Потрясённая, она вернулась к себе в комнату. Но вскоре её насторожил гул, и Оксана услышала крик: «Наводнение!» Кажется, кричала Марго. Оксана вскочила. Где-то в горах вследствие землетрясения изменилось русло? Схватив сумку с документами, она выскочила на лестницу, толком не понимая куда бежать, споткнулась, повредила ногу, и неопределённо похромала в гору, прислушиваясь к отзвукам земного чрева и шуму реки. Минут через десять возле неё остановилась машина, за рулём которой сидел Николай. «Куда вы? Садитесь, я отвезу вас в гостиницу.» «Спасибо, а где ваши?» «У Наташиных родителей, на соседней горе».
Из машины Оксана выйти не смогла, нога разболелась невыносимо. Николай задумался, опершись обеими руками о капот и склонив голову. «Я вас отвезу в медпункт, там должно быть всё благополучно».
В медпункте они долго ждали, пока освободится доктор, к которому выстроилась и расселась очередь, в основном, из пожилых гипертоников. Девочка лет шести с раненой рукой плакала на руках матери, очередь их пропустила, страдания ребёнка было видеть невыносимо, и от себя и от девочкиных слёз будучи в боли и несчастье, очередь морщилась и отводила глаза. Оксана вошла к доктору последней. Врач, полноватая женщина средних лет с коричневыми волосами, стриженными под белым колпаком, бегло осмотрела её, выписала направление на рентген в соседний город, щедро добавила рецепты на обезболивающее и снотворное.
Николай снял недорогой номер в гостинице на горе, и на руках отнёс Оксану, подогнав к выходу машину. Уже садилось солнце. Его алеющий квадрат был нечётко отпечатан на бывалой гардине. Оксана, решив не мучить себя бесполезной скромностью, попросила сопроводить её до двери душа.
Когда она вышла, Николай, помогая дойти до кровати, сочувственно сказал:
– Ты не стесняйся. Я помню тебя столько лет! Семнадцатилетним был в тебя влюблён, стоял под окнами, не спал. Ты для меня звезда, вдруг сошедшая с неба и засверкавшая в соседнем окне. – Оксана изумилась, впервые услышав о его юношеской любви, и посмотрела на него с невероятным смущением и доверием. – И я однажды лежал в госпитале после ранения. Без помощи других людей в твоей ситуации никак не обойтись.
Какого ранения? Вопрос остался невысказанным. Удобно располагая её голову на подушке, помогая улечься, Николай, словно невзначай провёл рукой по щеке Оксаны, но меняя лицо с вдохновлённого неким чувством на обыденное, заспешив, будничным голосом сказал: «Надо успеть купить тебе лекарства и что-нибудь поесть, Наташа придёт завтра. А я после обеда отвезу тебя на рентген». Вдруг поцеловал в край губ, и ушёл, торопясь. Через полчаса забежал, дал воды и таблетку обезболивающего, и покинул её в этот вечер уже окончательно.
Оксана, забывая о боли, смотрела телевизор, или на то, как в комнате меркнет свет, и тягучая темнота обступает окно. Уснула без снотворного. Мысль, что кто-то её жалеет, ей сочувствует, делала её печально-счастливой. Она не одинока. Однако ночью, во сне она куда-то бежала и тихо постанывала.
После обеда Коля отвёз Оксану к доктору. Мосты в окрестностях, к счастью, устояли, и она смотрела в окно автомобиля на изменившееся русло реки, которое ушло в бок, удлинив себе путь к морю. Казалось бы, что могло быть стабильнее: реки, горы, моря, но нет, ничего постоянного не существует. Поколебалась твердь земная, вот и она, Оксана, наверное, ненадолго, мысленно отошла от Сашки, обещая потом вернуться... Окрестный пейзаж стал другим после землетрясения, наводнение внесло свою глобальную, планетарную лепту, нарушило то, что, казалось изменению не подлежит. И тополя уходят...
Перелома рентген не обнаружил, хотя болезненное растяжение сущёственно осложнило Оксане жизнь. Поскольку опасность наводнения сохранялась, ей пришлось прожить в гостинице на горе целую неделю, куда Николай с Наташей по очереди приносили ей продукты. Оксана старалась быть не в тягость, платила не только за продукты, но и за бензин и прочие мелочи, каждый раз благодаря судьбу, что не осталась одна. Скоро она выздоровеет, у младшей дочери закончится сессия, она приедет как обещала, и всё будет расчудесно.
В последний вечер в гостинице Оксана вдруг ощутила себя здоровой и энергичной. Она сделала гимнастику, маску для лица, уложила волосы.
Стук в дверь раздался поздно вечером, когда она легла в постель. Коля привёз бутерброды к завтраку. Положив их на стол, он обернулся, подошёл к Оксане и обнял. Это не было неожиданностью для неё, давно со смущением заметившей его знаки внимания, но в душе Оксаны поднялась буря. Разве это нормально, хорошо? Она ощутила растерянность, и в то же время некую свою готовность, давнее предчувствие подобного развития хода событий. И Оксана не знала, как сможет на уровне своего организма, темперамента, чувственности или её полного отсутствия отреагировать на Колю. Всё в ней отзовётся, откликнется или заледенеет, и она, не сдержавшись, не владея собой, его оттолкнёт? В глубине души она считала, что муж и жена не рабовладельцы друг другу, никогда не интересовалась, были ли любовницы у Саши или хотя бы просто душевные подруги, главное, не предавать, не бросать друг друга в трудную минуту. Ей нравилось думать, что в этом отношении она похожа на даму из высшего света, какими они бывали когда-то. Фильм «Дневник его жены» Алексея Учителя Оксана считала отражением той реальности, которая начала было строиться в России и Европе, но потом куда-то исчезла. Наступили более сытые, упорядоченные времена или, наоборот, времена духовно менее зрелые?
Впрочем, многое из этого пришло ей в голову позже. Сейчас, в эту ночь, она, слабо посопротивлявшись и не устояв, вступила в другую пору своей жизни. «Я всегда любил тебя, ещё с того момента, когда ты впервые приехала. Я, семнадцатилетний, стоял под твоими окнами. Я приходил к вам и ждал, вдруг тебе что-то понадобится, лишь бы ты не прогнала, не отлучила, и бегал, исполнял любое твоё желание. Я не только рубашки твоего мужа приносил с другого берега реки, но и ещё многое делал, старался… Ты уже, конечно, не вспомнишь.» И обнимая: «Думала, уйдёшь от меня, избежишь. Умрёшь, а не дашь к себе прикоснуться? Нет, не убежала, не избежала». И уходя, попросил: «Завтра я тебя перевезу. Прошу, открывай дверь, когда я буду стучать ночью. Только днём не будем себя выдавать, ладно?» Может быть, так переживаются трудные времена?
…Через несколько дней, уже в доме Марго, с вечера выкрасив волосы в рыжий цвет, утром на клумбе она увидела рыжие, несколько светлее её новых волос, большие лилиеподобные колокольцы на длинных стеблях. Они здесь повсеместны, непритязательные лилейники, и Оксана их недолюбливала, и вдруг это непредусмотренное ею родство, это требование приятия, любви… Оксана разулыбалась. Заглянула в соседний двор, там сушилась военная форма Николая.
Наконец-то приехала младшая дочь, и Оксана отдалась настоящему отдыху: они на канатке добрались до горных вершин, по пути удивляясь ярко-зелёному лесу, что безбрежно стоял внизу, иногда пропадая в чистом тумане, пропадали то они, то лес, по очереди. Они оценили ясность светлого дня на вершине, катались на катере и посетили соседние города. Свежее и радостное лицо, юность и преданность дочери словно давали Оксане дышать, поили её волшебным жизненным эликсиром. А теперь, кроме них двоих, её уже взрослых девочек, у неё есть ещё и Николай. Сегодня есть, и завтра, наверное, тоже.
Когда младшая дочь уехала, и отношения с Николаем приобрели молчаливую регулярность, Оксана задумалась над тем необычным, что случилось с ней. Она была глубоко и бесконечно счастлива, она не ждала от себя столь безоглядной и полноценной любви к Николаю, её одиночество затерялось в скрипнувших ступенях и целовании у двери, ослабило свою жёсткую хватку. Сокровище мне для чего-то ниспосланное, как я не ждала тебя и не мечтала! Я рада, что сберегла своё тело и чувства, своё лёгкое дыхание, свою изящную нежность, свою страстную любовь, верную преданность, я нашла для тебя то, про что считала, будто у меня этого больше нет. Конечно, она не забыла Сашку, и никогда его мысленно не отпустит, это невозможно. «И не будь землетрясения, наводнения, войн, выбивших меня, а, может, и тебя, Коля, из обычного строя судеб, стали бы возможными наши отношения?» Эти невзгляды при встрече на людях? Эти приветствия, объятия с порога, вопросы-неответы? «Ты как-то упомянул о ранении, – Оксана гладила шрам на его боку. – Ты был на фронте?» Неответ сопровождался поцелуем в грудь: «Любимая, не спрашивай». «Ты доступно объяснил. Во многой мудрости много печали».
Пару раз они говорили о Саше. Николай сказал ей: «Не казни себя, ты ничего не могла сделать. Наверное, его отравили. Сейчас многие умирают с подобными симптомами». «Что ты говоришь? Разве такое возможно?» «Он был яркий лидер, и всероссийская беда его не пощадила.» Оксана села на кровати, задохнувшись, обхватив колени: «В какое страшное время мы живём!» Опустила голову, помотала ею из стороны в сторону – волосы упали ей на ноги – замерла в отчаяньи. Коля молча курил.
Горе забывалось Оксаной в его объятиях. Жаркая ты, любовь, и не жаль для тебя ночных часов.
Существовали и неприятные моменты их близости: Оксана разлюбила вечерние посиделки втроём с Наташей – немного ревности, немного стыда, но в результате коктейль получался довольно жгучим. Николай тоже боялся проговориться, оказаться неловким, и вечер выдавался неискренним, оттого и ненужным. Зато горько-сладкие часы под прикрытием николаевых ночных смен на неведомых Оксане дежурствах сопровождались привкусом волшебства и тягучего ликёра «тёмная вишня», что под их рассеянными, случайными взглядами каплями стекал по тонким стеклянным бокалам, Оксана покупала всё это в городе, головокружительно волнуясь, специально для ночей с Колей. Ночи эти выпадали ей часто.
Уже завязались плоды белого и чёрного инжира, упоительные клеопатровы ягоды возвещали осень, длинную в этих местах, и Оксана с грустью думала, что, наверное, такие дни и месяцы в её жизни последние.
Сезон любви окончился раньше, чем она предполагала. Однажды утром некая сила подняла её с постели и отправила на автобусную остановку, ей будто бы понадобилось ехать в город. Там стояли человеческие фигуры: Николай в военной форме с неподвижным лицом анфас, и накрашенная, невероятно красивая Наташа в профиль. Мальчик был внизу и держался за штанину отца. Оксана замерла вдали и решила не подходить, просто смотрела Николаю в лицо – картина, барельеф втроём, этот эстамп отпечатался в её памяти, наверное, навсегда. Потом она ушла, никуда не уехав, как неузнанный Николай во время той их первой невстречи весной, и, потрясённая, легла в постель. Через пару часов пришла смска: «Скажи мне твой почтовый адрес, я напишу.» Оксана отправила адрес своей квартиры в областном городе.
Ей и в самом деле стали приходить письма из разных городов России, Николай отправлял их с друзьями. Он писал о своих чувствах, о том, как Оксана красива и желанна, а также о мелких событиях в приморской деревне. Оксана, радуясь и смущаясь, почти поверила в их будущие ночи, и ещё ревностнее старалась удержать молодость, берегла её в лице, фигуре, походке, жестах.
...Я почти обретаю нашу новую встречу,
Я держу дверь поэтому без цепочки из платины,
Не смогу не открыть, если вспомнишь ты вечером,
Я впущу тебя днём, щёлкнув ручкой без патины.
Я найду тебя утром, обниму тебя мысленно.
Где ты мой недолюбленный, недосчастьем обманутый?
Мной светло незабытый, неотпущенный искренне,
Убегаешь по лезвию, уносимый закатами...
2019-2021