Недавно съездил в Москву — на пару дней, повидаться с близкими людьми, посидеть в кафе и сделать пару бюрократических делишек, до сих пор требующих личного присутствия. Формально цель моей поездки звучала так, но на самом деле — я знал это — главным, что влекло меня, был иррациональный, настойчивый и в целом плохо поддающийся описанию словами зов рафинированной достоевщины, знакомый каждому, кто учился говорить, писать и чувствовать в кириллическом медиуме. «Мало было ему, что муку вынес, так нет, — холоду спинного опять испытать потребовалось…» — насмешливо приговаривал мой внутренний Порфирий Петрович, покуривая папироску. Постоять возле проходной института, потоптаться в очереди, помяться в переходе на «Китай-городе», послушать леденящую трель звонка, звучащего на огромной жилплощади полупустой страны, где я когда-то двумя взмахами расправился со своим происхождением, именем и фамилией. Тайно — и в то же время painfully очевидно — это было моей целью.
Перед самым отъездом, когда в Лейпциге стояла абсолютно летняя жара, я умудрился где-то простудиться, и, уже садясь в самолет, почувствовал, что неотвратимо заболеваю. Я знал, что в где-то в мозгу человека есть одна малоизученная область, такая полулегальная финансовая организация, выдающая микрозаймы без паспорта и поручителей, прибегнув к услугам которой, можно искусственно задержать процесс и как бы поставить болезнь на паузу. Разумеется, через неделю все симптомы обрушатся на тебя с нечеловеческими процентами, одним громадным снежным комом, гарантированно отправляющим на несколько дней в постельный режим, но зато в ответственный момент ты будешь здоров, как огурчик. Нужно только закрыть глаза и прошептать: «Я, ФИО, дата рождения, номер, серия паспорта, согласен с условиями договора и обязуюсь—»
Потемневшая от частого использования и порядком исцарапанная, но все еще свидетельствующая о шатком балансе добра и зла плоская металлическая кнопка «6» — это этаж в доме, где я снял квартиру на время моих коротких московских каникул. Уютная просторная однушка в кирпичной громадине, стоящей полукругом на слиянии улиц Лесной и Новослободской — двух полноводных столичных рек, по которым все еще катится дорогой и сладкий воздух, омывая дореволюционные фасады и ельцинское застекление, неся в себя популяции все еще здоровых и способных к репродукции золотых рыбок и косяки бесценных идей, постепенно обогащаясь новыми лицами, новыми цветами, новыми акцентами и смешными квадратными термосумками.
Пятнадцать лет назад я проходил мимо этого дома chaque jour по дороге в университет, с взлохмаченной головой и затуманенным / скрытым под челкой взором, помятый после утренней давки на кольцевой и часовой поездки в набитой битком подмосковной электричке, медленно шел и задавал себя всегда один и тот же глупый вопрос: «Интересно, есть ли на моем потоке кто-нибудь, кто живет здесь?»
Выспавшись и придя в себя после перелета, я поставил заранее подготовленный саундтрек и отправился гулять по району, где моя нога не ступала с того самого момента, как я получил диплом и навсегда забыл о моей специальности. Это была первая из многих локаций в моем сопливом списке, который я кропотливо составил еще за неделю до приезда. Мой план заключался в том, чтобы посетить все эти локации одну за другой и восстановить равновесие в моем, как это сказать, чуть-чуть расшатанном, да? — как бы немного взъерошенном — типа, слегка несколько запутанном мироощущении. Я приду туда, где она сказала: «Прости, Вань, но мы—», и где я, пытаясь придать голосу как можно более небрежный тон, спросил: «Это портвейн, что ли, пацаны?», и где она сказала: «Можешь остаться у меня—», я приду туда, типа, я поставлю ноги в эти, хех, такие, знаешь, как бы платформы четко для человеческих ступней, я положу подбородок, на эту, ну, такую тему, по типу как во «Вспомнить все», и чувак за стеклом такой: «Initiate process», и такие огоньки везде загораются, графики там ползут, кардиограммы, и вдруг я такой: «А-а-а-а-а!» и короче такой весь в это, в конвульсиях, и чуваки за стеклом такие в панике: «Hold him! Hold him!», и я такой: «А-А-А-А-А-А-А!!!», и типа такой поднимаюсь из своего кресла, вместе с проводами иду медленно к двери, как бы неодупляемый, и они такие навстречу, один чел с наручниками и баба шприц уже готовит с успокоительным, и сирена такая: «Уиииу-уииииууу!», и все графики там и индикаторы короче зашкаливают и мой голос такой: «I’M FREE NOW!» и дальше такие взрывы и бошки летят и короче все конец света и такой логотип MARVEL—
Я перешел Новослободскую по подземному переходу (где в 2002-м мне на джинсы падали хлопья только что разогретой в микроволновке слойки с сыром), поднялся на поверхность на Весковском переулке, быстро прошел по все такому же узкому тротуару мимо торгового центра и ресторана (где в 2003-м светилась недоступная троечниковскому бюджету и несовместимая с тяжелым металлом богатая личная жизнь), смешался с толпой студентов и вынырнул напротив главного здания моей alma mater, у проходной. Я прошел вдоль забора (за которым в 2004-м было тепло и спокойно, потому что в рюкзаке, в отдельном файлике, лежала отсрочка от армии), повернул возле студенческого кафе (в 2005-м еще называвшегося «буфетом») и оказался на финишной прямой, соединявшей меня, большого, длинного, худого, с пластиковыми трубками, электродами и проводами, свисающими с моего кое-как прикрытого тела, и пустую, почти всегда пустынную Миусскую площадь, где прямо сейчас наскоро воскрешенные и приблизительно восстановленные из обрывков времени и пространства добрые и строгие дяди и тети расставляли пробковые доски и пришпиливали к ним канцелярскими кнопками списки зачисленных в рамках приемной кампании 2001 года.
Белые листы с фамилиями с оценками, трепетавшие на июльском ветру и содержавшие в себе краткую информацию о всей видимой, невидимой, существующей и еще не существующей вселенной, слева фамилии, справа баллы, сверху проходной балл по факультету, да? — спрашивали взволнованные голоса, тонкий палец скользил вниз по дрожащему листу, на секунду усмиряя его — скользил и падал, сцепляясь со своей фамилией, мгновенно реагируя, сливаясь со второй цепочкой ДНК, обретая покой, получая доступ к кислороду, открывая будущее, планы, грезы, стать, класс и стиль, падая, чтобы утереть подступающие слезы — если палец был девичий, или — если мальчишечий — просто опускаясь и исчезая в кармане, как бы снимаясь с курка, нащупывая пачку, вытаскивая сигарету, позволяя остальному телу расслабиться; глазам — посмотреть на безоблачное летнее небо, ногам — перейти дорогу, шатаясь, сесть на скамейку; губам — улыбнуться; вдруг увидеть других, которым не повезло, тек самых трех человек, которые проиграли тебе в борьбе за бюджетное место; встать; попробовать сделать шаг; устремиться к метро; ускориться; внезапно столкнуться с—
...моя экспедиция не принесла ничего из того, что я ожидал. Вернее, она принесла множество обрывочных и совершенно бесполезных сведений вроде информации о том, что московские модницы сезона весна-лета 2019 носят странные оверсайз пальто, каждый более или менее оживленный перекресток в среднем три раза в минуту пересекает курьер из доставки еды, а каждое уважающее себя кафе считает своим долгом установить перед входом окрашенный в фирменные цвета винтажный велосипед со спущенными колесами, — но главная тайна так и осталась нераскрытой.
Хитрая конструкция, склеенная из билетов Lufthansa, нот для фортепиано и невероятно увеличенного пластмассового совочка из садика и предназначенная для того, чтобы можно было обманывать законы физики и черпать материю из прошлого, незаметно переливая ее в настоящее — эта конструкция, почти дойдя до дна, вдруг зацепилась за что-то, дернулась и остановилась — на самом повороте за угол, где моим семнадцатилетним — только-бы-не-загребли — кроличьим глазам открылась пестрящая веснушчатыми лицами и ржаными чубами ветрено-солнечная площадь со спрятанным где-то в алфавитной гуще чужих судеб решающим тройбаном по математике. На этом самом месте чрезвычайно неустойчивая и опасная конструкция — во главе со мной, ведущим ее к уже различимой впереди сингулярности — резко затормозила, уставилась в телефон, сделав вид, что пришло сообщение, а потом — что навигатор повел не туда, потом развернулась на 180 градусов (если не считать дополнительные 6 измерений, в которых это движение тоже было заметно) — и быстро-быстро, под ускоряющуюся Burnout Fugue, заспешила назад — срочно-срочно, прочь-прочь, мимо пальто и однокурсниц / неоднокурсниц / недооднокурсниц / неонокурсива, чувих, парней, стекол, заборов, кондитерских, полей шляпы, пакетов, джинсовок, метро, машин, экспрессов, лент багажа, моторов, сопел, рева / заводящихся / двигателей / борта / Москва-Франкфурт, и далее — в неизведанную высь и неопределенную даль, в нетронутое, как бы блестящее заводской пленкой, еще не схлопнувшегося в горечь и / или щастье будущее, в жидкий металл еще не оестествленной любви, в облачную груду еще не начавшегося нового чаптера жизни — вперед-вперед-вперед-вперед, где из ничего случается бесконечность, и ни в коем случае не назад, где за осевшей пылью прошлого проступает единственно созвучное ему ничто.