О рассказе павла кренёва художник

               
О рассказе Павла Кренёва «ХУДОЖНИК», 2018 г.
   Читая этот замеченный литераторами рассказ Павла Кренёва  «Художник», я всё время вспоминал повесть Льва Толстого «Смерть Ивана Ильича». И жалел, что такая современная  и глубокая фабула  не стала повестью. Хотя, с другой стороны, эти семь глав, семь строф можно сравнить с поэмой в прозе.
   При сочинении повести, автор, мог бы сделать, как у Толстого,  многоплановую завязку. Он объяснил в самом начале  произведения причину смерти героя:
  «Раз он влез на лестницу, чтобы показать непонимающему обойщику, как он хочет драпировать, оступился и упал, но, как сильный и ловкий человек, удержался, только боком стукнулся об ручку рамы. Ушиб поболел – и прошел…».
  У Кренёва подобной завязки нет. Получилось,  что Нестор  Кириллович умирает  ни с того, ни с сего:
   «Брел он домой еле-еле. С великим трудом переваливал ноги: сегодня натрудил он их изрядно. Да еще эта осенняя размытость… Почва - словно вспученная грязь. Ноги вязнут, проседают в ней и заплетаются».
   Супруга мечется  в догадках, где искать мужа, но, увидев его, понимает, что сердце не напрасно било тревогу.
   По-другому  выглядит супруга у Ивана Ильича  Головина. Лев Толстой пишет:
  «Внешнее, высказываемое другим и ему самому, отношение Прасковьи Федоровны было такое к болезни мужа, что в болезни этой виноват Иван Ильич и вся болезнь эта есть новая неприятность, которую он делает жене. Иван Ильич чувствовал, что это выходило у нее невольно, но от этого ему не легче было».
  В рассказе  Павла Кренёва,  без драматического развития сюжета сразу  грянул  катарсис. Но зато какой!  Смертельный приступ. И какая самоотверженность в беде  бабушки Степаниды!
  Извините, прервать не хватает сил!
«И стала подниматься, удерживая его руку на своем плече. Но дед был словно куль с картошкой, неподвижный и тяжеленный. Не помогал ей совсем. Только пыхтел, да бормотал чего-то, не понятно чего.
Посидели они, посидели запыхавшиеся, изнемогшие. Степанида встревожилась и расстроилась, но виду не подавала.
- Ну-кось, дедушко, давай-ко ишше разок подпрыгни, да за меня держись. Скочим чичас, да и побежим!
Не вскочил дедушко и не побежал и во второй и в третий раз. Степанида задумалась: чего делать-то? Обездвижел ее старый муж. Что-то серьезное случилось с ним. Надо искать выход: доволочь надо хоть до кровати, а там, может, отлежится, да и поправится…         Не впервой хворобушка насела.
Она вдруг распласталась поперек ступеней, приказала:
- А ну-косе, залезай мне на спину, повезу тебя до кроватки твоей. Хватит уж сидеть-рассеживать!
Нестор Кириллович с кряхтением и стонами повернулся на бок, долго и тяжело преодолевал разделяющие их полметра.
- Старенькой ты, старенькой стал, забыл, как на бабу залезать требуичче, - язвила жена. Наконец упал он поперек спины старой своей супруги.
И бабушка Степанида, неся на себе совсем не маленькое тело деда Нестора, поползла наверх, на оставшиеся три ступеньки крылечка. Тяжеловато дались они ей и, когда преодолела их непомерную высоту, некоторое время лежала пластом, не в силах пошевелиться. Отдышивалась.
Потом она долго, с остановками на передых, ползла к кровати. Дед ее вяло перебирал по полу руками, пошевеливал ногами – помогал как мог. И, сказать честно, помощи от этих его шевелений не было никакой. Силы совсем оставили его.
Добравшись до кровати, она выползла из-под супруга, оставив его лежать ничком на полу, разобрала постель, застелила чистые простыни… Присела на табуреточку, что стояла в углу, затихла. Ей нужно было время, чтобы хоть маленько успокоить зашедшее в стукотке сердце, понять для себя самой: что же делать дальше? Спросила мужа:
- Можешь, нет сам-то лечь?
Нестор Кириллович еле-еле качнул отрицательно головой: сам залезть на кровать он бы не смог.
А Степанида как-то бойко встрепенулась, соскочила с табуреточки, махнула старческой ручкой и, как о пустяшном деле, сказала:
- Ну, дак раздышалась я кабуди, слава те Осподи!  Дак мы чичас все и сделам, всяко уж быват, положим тебя, Нестерушко. Поло-ожим!
Кое-как, с невероятным трудом, напрягая все старушечьи силы, она сначала усадила старика на полу, развернула сидячего лицом к кровати и поочередно, одну за другой выставила вперед его руки, положила их на кровать. Сказала:
- Спомогай-ко мне, Нестя, сколько сила берет.
Подхватила сзади за обе подмышки и стала рывками затаскивать тело на кровать. Сильно она устала, но не сдавалась. Ногами при этом передвигала ноги деда так, чтобы коленями он мог упираться в пол. Получалось. На половине этой неимоверно тяжелой работы она изнемогла совсем и упала на постель лицом вниз. Легла на руки мужа, чтобы тот не сползал вниз. На какое-то время потеряла сознание.
Придя в себя, она встала ногами на пол, крепко обхватила руками тело супруга и несколькими сильными рывками забросила его на кровать. Степанида была старой поморкой, а поморки в трудную минуту борются до конца».
Вся сила рассказа  в этом потрясающем действии.
И уже не хочется  говорить о просчетах автора.  Сердце трепещет.
 Конечно, можно сказать, что  перед смертью проходит у человека перед внутренним взором вся жизнь. Но как ее уместить  в таком объеме?
Зато в воспоминаниях о войне, есть острый сюжет, невозможный раньше для публикации, когда герой, раненый сержант, после боя, истекая кровью пришел заглянуть  на убитого им немца, и даже говорил ему    слова  от чистой совести своей:
«Сел перед ним, лежащим на бруствере пехотного окопа с вывернутой набок окровавленной головой, и стал с ним, мертвым, разговаривать:
- Зачем ты, дурья твоя башка, пришел-то сюды? Хто тебя просил? Посиживал бы дома со своей фрелен, да не выкуркивал. Не стретил бы меня, я бы и не кокнул тебя. А так вишь, чего вышло-то, едрена палка. Очень тебе хотелось сюды придти за смертушкой за своей…
Тут его и нашли санитары, уже обездвиженного, и увезли в медсанбат».
Слово мастера, повторившего хорошо придуманное им  слово «обездвиженный» дает сигнал читателю, что с той раны во всю спину, он сейчас и помирает:
 «С лежащего на кровати обездвиженного мужа она стянула одежду, надела свежее белье, рубаху… Распростерла Нестора вдоль кровати, положила под голову перьевую подушку, накрыла одеялом… Обрядила. Положила голову ему на грудь и, глядя в лицо, сказала:
- Ты уж Нестерько, не пужай ты меня. Я без тебя и недельки не проживу, ты ведь знашь…».
Это слово «обездвижен» дает автору возможность не говорить  о трупе родного человека, о смерти героя. Но объясняет и многое другое. Даже в этом отрывке  между строк читается, что православная русская женщина готовит мужа к смерти, раз  «надела свежее белье, рубаху, «обрядила» - уже мысленно в гроб положила.   И о том, что по верности своей долго не проживет после смерти любимого мужа. И здесь даже не пахнет эгоизмом жены умирающего Ивана Ильича (у Льва Толстого).
 Конечно, перед смертью приходит мысль, что после тебя останется. Но художник у Кренёва, не вспоминает  о холстах и рисунках.  Он, любящий муж, жалеет друга своей жизни, за ее преданную любовь: «- Как же ето? - размышлял Квасников лихорадочно. – Бревна у меня с заплестка не выкатаны, в штабель не прибраны. Дрова не наколоты на зиму, в костры не складены. Бабка-та, как она одна-та? Сила у ей не заберет, у бабушки… От ты беда-та, беда-та…».
  Только помор   в такой беде вспомнит   о коренном деле: «Бревна у меня с заплестка не выкатаны, в штабель не прибраны».
  Вообще о мастерстве художника в рассказе мало подробностей. Зато, самый яркий дан посыл, почему Нестор пошел с молодости в художники. Рано выбрал профессию,  дар божий:
Отец увидел его «рисунок собственного дома с резными, фигурными наличниками, весь в кружевных орнаментах, ажурных узорах, в кокошниках – и чуть с бревна не упал.
- Нестерко, штё ето тако?
- Дом ето наш, чего ишшо!
- Дак, ети-то причуды поштё тутогде?
- Дак красивше ведь так, папа. Красивше ведь!»
   И все дома деревни поморской такими рисунками украсил. Но и соседей. Народ одобрил.
«Особенно понравились всем написанные его рукой портреты товарища Сталина и товарища Берии, которые и впрямь получились как живые. Висели эти портреты в коридоре при входе в госпиталь, и начальник его капитан медицинской службы товарищ Масленникова с гордостью демонстрировала их высоким гостям и своему начальству. При этом всегда уточняла:
-  Эти портреты написаны замечательным художником, коренным архангельским помором товарищем Квасниковым, героем Отечественной войны».
  Здесь, к сожалению,  не верится, что Масленникова  (вместе с Нестором) сразу за это не угодили в ГУЛАГ.  Время было такое – творчество самобытных авторов ограничивало наличие специального разрешения (лицензии) на создание портретов Сталина, других лидеров – вождей пролетариата.
  Одно личное отступление. Школьником я по клеточкам нарисовал портреты Ленина и Сталина. Долго не  мог понять, чем они понравились моей учительнице, которая попросила меня их подарить ей. Оказывается, спасла меня, да и себя, от инквизиции.
  Но все эти «сожаления» не затемнят красоту поморского языка и слезы  любви до гроба, ставшей идеей замечательного рассказа «Художник» Павла Григорьевича Кренёва.

Борис Рябухин