Рассказ написан совместно с Юрием Груздевым.
Покрытая запачканным кровью одеялом, иссохшая грудь судорожно выдохнула последний раз. Глаза умирающей женщины встретились с глазами 14-тилетнего мальчика, сидящего рядом с лежанкой, на грубо сколоченном подобии табуретки.
— Уходи..отсюда..здесь..нет..жизни..Сэм. Господь..проклял..эту..землю..но где-то..есть другая.
Её слова, прерываемые попытками сделать вдох через забитое слизью горло, звенели у него в ушах, и вцепившись одной рукой в ещё тёплую, но уже безжизненную руку матери, другой рукой он размазывал по грязному лицу слёзы утраты и одиночества.
Летом года 999 от Рождества Христова чума выкашивала деревни и поселения десятками. Ещё до того, как крысы и больные бродяги занесли её в эту деревеньку на берегу неширокой реки Фос, ходили жуткие слухи об ужасах эпидемий в Йорке, Ноттингеме и Лондоне. Монахи и полубезумные проповедники шли от селения к селению, нередко сами неся в себе чумную заразу, и возвещая о скором Конце Времён. Умирая в муках в какой-нибудь лачуге для обречённых на “чёрную смерть” или просто в грязи улиц, эти слуги Господа подтверждали эти пророчества своей страшной кончиной.
Сэмюэл остался один. Последний человек в большой семье, в процветающей некогда деревне, в этих, поражённых Гневом Божьим, местах. Не зная этого, выйдя из жилища, где осталась лежать его холодеющая мать, сёстры, и старший брат, под ярким солнцем и безоблачным небом Последних дней Мира, он отправился искать людей. Хоть кого-нибудь, с кем можно разделить своё горе, и засыпать это горе в жернова мельницы общих людских страданий.
Обойдя одну за другой полукаменные хижины, крытые сосновыми брёвнами и слоями соломы, он не нашёл ничего, кроме разлагающихся тел и полчищ мух, по своему отмечающих этот долгожданный для многих праведников День. С тяжким грузом душевной боли в сердце, и с головой, такой же тяжёлой от смрада гниющей плоти он подошёл к последнему месту, где надеялся найти человека. Этим человеком был пастор деревенской церквушки, отец Мэтью. На протяжении тех дней, пока один за другим уходили в мир иной члены семьи Сэма, отец несколько раз навещал сначала старшую из двух его сестёр, Эллен, заходящуюся в приступах горячечного бреда, а потом и маленькую Доли, буквально за несколько суток превратившуюся из белокурого дара Божьего в обезображенный чумными бубонами комочек кожи и костей. Используя опыт работы капеллана и фельдшера в одном лице, полученный им в армии барона и его постоянных попытках расширить свои владения на севере Англии, он помогал матери Сэма ухаживать за девочками. Он старался быть во всех домах сразу, везде, где была нужна его помощь и утешающее слово Библии. Менял осклизшие от выделений повязки, подносил глоток воды к растрескавшимся от жара губам, читал ободряющие дух псалмы и отрывки из Писания. Но домов, где нужна была его помощь становилось всё меньше, а от заражённой воды люди сгорали ещё быстрее.
Отец Мэтью не заходил к ним уже несколько дней, но Сэм рассудил что не только его матери необходимо присутствие Божьего человека, и когда в очередное утро мама не смогла вставать с тощего соломенного тюфяка, служившем ей матрасом, он начал заботится о ней сам.
Но теперь ему не о ком заботится, и некому позаботится о нём. Поэтому он поднялся по ступеням деревянного крыльца, и шагнул в сумрак храма. Идти пришлось почти на ощупь, не горела ни одна свеча, а дневной свет едва пробивался сквозь ставни двух боковых окон, сейчас наглухо закрытых.
Сэм осторожно пробирался сквозь хаос разбросанной мебели и церковной утвари, половицы зловеще скрипели под ногами, казалось, нечто темное проникло в священные стены и навело здесь свой хаос. На полу у восточной стены съежившись лежал отец Мэтью. Священник был почти мертв. Сэм приподнял его голову. На умирающем не было и следов болезни. Что-то другое убило его. Раздутые окровавленные губы еще едва заметно шевелились, священник хотел что-то сказать. Мальчик наклонился к его уху.
— Я поймал её.. я… я поймал…. её…
— Кого? — в нетерпении спросил Сэм. Отцу Мэтью с трудом удалось выговорить последнее свое слово, прежде чем он обмяк на руках у мальчика:
— Смерть.
Сэм долго не мог прийти в себя. Что имел ввиду этот святой человек? С кем он боролся, и что здесь произошло? Он обошел всю целлу, галерею, поднялся на хоры, заглянул даже в священные тайники для реликвий — никого и ничего странного не встретил. Вдруг в исповедальной кабине послышался шум. Кто-то хотел выбраться наружу. Дверь была заперта снаружи тяжелым столиком. Сэм осторожно подошел к решетке.
— Кто ты?
— Глори.
Больше всего его удивил сам голос — детский, тоненький и нежный, как у девочки. Ему удалось разглядеть узника — это, действительно, была девочка. Сэм увидел ее светлую головку. Луч света скользнул по ее беленькому личику и высветил чистые голубые глаза. Первым порывом его было выпустить малышку. Но последние слова отца Мэтью вдруг остановили его руку. Он задумался и спросил:
— Как ты сюда попала, Глори?
— Меня заперли, — обиженно сопя носом, ответила девочка.
— За что? — не унимался Сэм.
— Я слишком долго играла.
Сэм колебался. Девочка начала жалобно просить, чтобы ее выпустили, но ему этого делать, почему-то, не хотелось, он решил подождать.
Сэм думал о смерти. Он потерял все, что так дорого ему, из-за нее — беспощадной, бессмысленной черной заразы, уничтожающей все на своем пути. На миг он решил себе представить, что сделал бы он, окажись это зло в его власти? Как бы он поступил? Девочка прильнула носом к решетке, глядя на Сэма. Это был просто ребенок — ей не место в этой клетке. Осознав это, Сэм потянулся к столу, отодвинул его и открыл ей дверь. Перед ним стояла маленькая тощенькая девчонка. На лице ее мгновенно проявилась улыбка пакостницы, глазки сверкнули, а в голосе прозвенели разбивающиеся стекла:
— Молодец, Сэм! А не хочешь поиграть вместе со мною?
По его позвонкам пробежал холодок, парализовав его на несколько мгновений, но Сэм вовремя опомнился и быстро захлопнул дверцу кабинки. Девочка долбилась с чудовищной силой, кое-как снова удалось ее запереть. Сэм выскочил на улицу, ему не хватало воздуха. Добежав до первого дома, он налетел на выходивших из него хозяев. Он бы рассказал им о странной узнице отца Мэтью, но его опередили радостными возгласами об исцелении матушки Рози. Из соседнего дома выбежал мальчишка Берт, известив всех, что его сестренка поправляется. Улица оживала, оставшиеся выползали из своих угрюмых жилищ, и каждый нес какую-то радостную весть. Болезнь отступала. Вдоволь наигравшись, чума сдавала свои позиции, сюда возвращалась жизнь, неся на своих почти истлевших крыльях радость надежды.
Сэм задумался… Медленными шагами молча он вернулся в храм. В молельной было тихо. Он долго стоял у решетки, не решаясь произвести и звука. Наконец, будто прочтя его мысли, Глори спросила:
— Ты вернулся? — это звучало так просто, как-будто по-настоящему. Сэму было жалко ее как девочку, но Глори не была ею, с каждой минутой все отчетливее он это понимал.
— Ты… — Сэм колебался, его голос дрожал — ты… смерть?
Какое-то время в кабинке молчали. Затем тот же детский голос нежно и одновременно вкрадчиво зазвенел в его ухе:
— Можно и так.
Сэму стало совсем холодно, но отступать было некуда.
— Зачем ты играешь?
В ответ послышалось веселое хихиканье, совсем как у девчонок.
— Разве у игр может быть смысл?
— Но я не понимаю… — ломал голову Сэм, — почему бы тебе не повзрослеть?
— Я взрослею вместе с вами. Но человечество еще слишком мало, чтобы смотреть на меня взрослыми глазами.
— Но остановить-то тебя можно? — с надеждой спросил он, вспоминая счастливые лица на улице и внимательно осматривая темницу пленницы, расчитывая: достаточно ли она прочна?
— Можно, — подумав сказала девочка, — проведи меня по улицам сел и городов, пусть люди видят меня и знают. На каждом перекрестке пусть ставят мне памятную статую, в каждом городе — воздвигают храм, пишут обо мне, слагают песни, имя мое пусть не слетает с их уст… «Светлой» пусть зовут меня и служат мне…
Сэм стоял, прислонившись лбом к решетке. В нем зрело решение. Глори продолжала:
— И еще! Взрослеть вам придется еще долго, а я так и не наигралась. Так что — устраивайте мне игры сами, дарите игрушки, забавляйте меня. Я буду послушной, но только при таких условиях.
Медленно, откуда-то глубоко изнутри из него уже начал прорываться смех, горький и безнадежный, как зола после пепелища. Глухим голосом осипшим он проговорил:
— Представляю… каких игрушек попросит себе Смерть… Но, что ты, если не искушение прозреть в полной темноте?