Пётр Яковлевич заглянул в розеновские распечатки случайно, ибо валялись они повсюду. А на эти листы Гранин едва не наступил. Наклонился, чтобы поднять – с документами он всегда был очень аккуратен – и залился горячим румянцем по самые уши.
– Котя, что это? – деликатно кашлянул он.
Нет, он и сам прекрасно видел, ЧТО – какие-то откровенно порнографические тексты. И своим вопросом хотел просто обозначить своё недоумение – зачем Герман вот это читает?
Розен оторвался от телефона, в котором что-то строчил со скоростью света, и протянул руку ладонью вверх, нетерпеливым жестом подзывая Гранина поближе. Тот послушно шагнул навстречу, вложил листы Герману в руку. Розен пробежал текст глазами, вернул, теряя к теме всякий интерес.
– Мониторю своих подопечных, – пояснил он, снова утыкаясь в телефон.
– И как? Справляются? – озадачился Гранин.
– Как видишь, – пожал плечами Розен.
– А с чем? – рискнул спросить Пётр Яковлевич.
Розен даже телефон отложил. А когда тот начал мигать, показывая, что пришло очередное сообщение, и вовсе его выключил.
– Есть у меня несколько человек, – он похлопал рукой по дивану, приглашая Гранина сесть рядом, – которые в своё время излишне увлеклись аскетическими упражнениями и отморозили себе нормальную чувственность напрочь. Теперь им надо привыкнуть хотя бы думать об этих вещах, – он потыкал пальцем в листки, – без содрогания.
Пётр Яковлевич послушно сел рядом – очень близко – и зачарованным взглядом обвёл нежное германово лицо. Розен по-прежнему действовал на него наркотически – стоило оказаться рядом, как всё вокруг обтекало медовой лужицей, а сам он склеивался с Германом – надолго. Так проходили дни, недели, а Пётр Яковлевич хотел, чтобы месяцы и годы. А вот Розен, похоже, начал от этого уставать. Или показалось? Наверное, показалось, потому что Герман умилился от этого взгляда и сплющил пальцем кончик гранинского носа. В самом деле – нежность всегда была нужна Герману в нечеловеческих дозах. Так стоит ли волноваться?
– И ты дал им задание писать порнографические рассказы? – Пётр Яковлевич согнутым пальцем погладил Германа по щеке. Тот принялся ластиться к его руке, как кот.
– Карта. Карта их заставляет. – Он рассмеялся хрустально и обвился-вжался-растворился. – Если такому человеку некуда деться от осаждающих его мозг чувственных образов и впечатлений, от собственного тела, которое ХОЧЕТ, он поневоле начинает об этом думать, анализировать, – воркующе продолжил Герман. – Он вынужден – осознавать. Своё тело, его потребности. По старой дорожке пойти и додавить в себе чувственность окончательно он не может, потому что в карте есть противовес – у таких людей обычно очень развиты высокие чувства, и Любовь он не может отрицать. Поэтому клиент неизбежно поэтизирует всё телесное, превращая плотскую любовь в искусство. И тем уговаривает себя всё это принять. Тогда ему становится легче, после чего он идёт уже вразнос и начинает хулиганить. И вот тут прёт такая порнография – мама дорогая! – Герман отвёл ворот гранинской рубашки и нежно приложился губами к его шее. – И на этом этапе клиент работает уже на других – таких же несчастных и убитых, но которые написать не умеют. Зато прочитать могут. Понимаешь?
Гранин кивнул и, как зачарованный, потянулся за поцелуем. На некоторое время они выпали из реальности. Телефон и бесчисленные бумажки спихнули на пол. Выпутались из одежды. Сплелись конечностями. Согрели своими телами холодный, почти зимний воздух. Потом долго остывали, укрывшись вывернутой наизнанку гранинской рубашкой. И Гранин вдруг понял, что боится. Боится, что всё это кончится. Он мысленно обругал себя – откуда сомнения? Или это обычное людское свойство – быть счастливым только пополам со страхом?
Одевать Германа было также приятно, как и раздевать его. В этом была особая интимность, которая грела сердце. Кроме того, только в такой момент можно было его разглядеть – «до» всё просто расплывалось перед глазами, а «в процессе» было не до этого.
Пётр Яковлевич за щиколотку поднял германову ногу, положил себе на плечо и провёл по ней рукой – от ступни до паха.
– Какие у тебя красивые длинные ноги, – не удержался он.
– И? – Дёрнул бровью Герман. Почему он решил, что за этим высказыванием непременно что-то стоит, неясно. Но он, чёрт возьми, угадал!
Гранин решился.
– На них бы отлично смотрелись чулки. – Он храбро высматривал в розеновских глазах реакцию и не увидел вообще ничего.
– Тащи. Надену, – безразлично махнул тот рукой.
– Серьёзно? – разволновался Пётр Яковлевич.
– Петенька, – Розен снял свою ногу с гранинского плеча и наклонился на расстояние интимного шёпота, – это совершенно невинная просьба. Почему я должен тебе отказать? Есть у тебя чулки?
– Нет. Откуда? – расстроился Гранин.
– Тогда купи и не кисни.
– Но как же… – Вот тут фантазия Петра Яковлевича забуксовала. Ему было трудно представить себя в магазине женского белья, да ещё с таким специфическим запросом – всё-таки Герман отличался высоким ростом.
– Через интернет, мой стеснительный друг, – развеселился Розен. – Думаю, с нужным размером проблем не будет – акселерация, понимаешь ли. Ты на поясе хочешь или на резинке?
– На резинке, – с энтузиазмом отозвался Гранин. – Простые, чёрные, а сверху кружево. – Его глаза мечтательно загорелись, и Герман засмеялся-закашлялся в кулак.
– Тогда иди и закажи. Только учти, что лифчик я не надену – у меня идиосинкразия на все эти крючочки и бретельки. Наодевался в своё время.
Гранин с благодарностью поцеловал розеновское колено – увидеть Германа в лифчике он никогда и не хотел. Ему и без того нравился германов торс, разворот его плеч. Вообще нравился весь Герман целиком. И его длинные, стройные ноги.
– Просто чудо, что ты такой раскованный, – счастливо улыбнулся он, вдевая германовы ноги в брючины. Тот послушно выполнял все необходимые действия. – Теперь я верю, что ты курируешь ту странную группу.
– Вообще-то я делаю это не один, – приподнимая зад, чтобы Гранин мог натянуть на него штаны, признался Герман. – Мне помогает Вий.
Пётр Яковлевич вздрогнул – ощущение было, что получил пробоину. Воля и радость вытекали через неё с огромной скоростью. Не было сил, чтобы поднять голову, чтобы встать с колен.
Розен присел рядом с ним на корточки, погладил по щеке.
– Опять загоняешься? Уверяю тебя, мы общаемся по этому поводу только виртуально. Я даже не знал до недавнего времени, что Вий в Конторе работает – пока не столкнулся с ним у соседей. Эта скотина вечно нагонит туману… Петенька, мне не нужен Вий. Я тебя люблю. Когда ты уже поверишь? А с ним я натерпелся – вспоминать не хочется. И точно никогда не захочется повторить.
– Но ты же с ним… – Пётр Яковлевич не смог даже выговорить, ЧТО именно С НИМ.
Розен стал рядом на колени, нежно Гранина обнял.
– Хочешь сказать, «повторил»? Я тогда не умел ещё подобному воздействию сопротивляться. Вот и всё. Мне было шестнадцать – я уже говорил. И никаких чувств не было, если ты об этом переживаешь. Я был просто глупенький зайчик, а он – коварный охотник, которому захотелось ещё один трофей в коллекцию получить. Желание отомстить мне за прошлое тоже не стоит сбрасывать со счетов. Ну? Петь…
Гранин с трудом, как не своими руками Германа обнял.
– А без него никак нельзя обойтись?
– Никак, Петь. – Розен горячо поцеловал колючую гранинскую щёку. – Помнишь, мы про отождествление говорили? – Он сел на пол, спиной к дивану и притянул Гранина к себе – тот со вздохом устроил голову на его плече. – Так вот. Женственность проявляется на трёх уровнях: первый, как у Вия – я бы назвал его материнским. Его не смутить никакой грязью, его не отталкивают никакие проявления физиологии. Он способен погружаться в такие слои человеческой психики, куда мне даже заглянуть тошно. Так вот его отождествление сродни перевариванию – он поглощает другого, делает его частью себя, а, изучив и поняв, просто его выплёвывает. И он абсолютно небрезглив и внеморален. Нельзя отождествиться и понять другого, если ты имеешь моральные установки и что-то заранее осуждаешь. Второй уровень – эмпатия, отождествление на уровне чувств. И третий – НАДМОРАЛЬНЫЙ. Отождествление через Любовь. Не скрою, когда Главный предложил мне виеву кандидатуру, я ещё и на это его качество польстился. Потому что мне его не хватало – для полноты картины. Живя с ним рядом, я имел возможность отождествляться с ним и видеть, как он. Теперь все стороны женственности мной прожиты. И я теперь точно знаю, что Женственность никогда не осуждает и всё принимает. Вот.
Гранин молчал. Переваривал. Гладил пальцами германово запястье. Ему опять было страшно.
– Герман, а ты, правда, больше меня не бросишь?
– Правда. Не брошу. Никогда. – Розен снова поцеловал его впалую щетинистую щёку. – Ну, хочешь, поженимся? И тебе больше не о чем будет переживать.
– Ты серьёзно? – Пётр Яковлевич поднял голову и посмотрел изумлённо.
– Конечно. С тобой по-другому нельзя. Так хочешь?
– Хочу, – вдохновился Гранин. – Я далёк от желания привязать тебя к себе, но это так романтично!
– Тогда жду предложения по всей форме, – радостно подытожил Розен. – И чулки, Педро. Про чулки не забудь.