Сын зовет меня «Патер». Недавно заходит и спрашивает:
- Патер, у тебя когда-нибудь был сонный паралич?
И рассказывает мне историю, точь-в точь повторяющую ту, которую я давно тут рассказывал – про демонов и Бульдога Дарвина.
Он не знал, что открыл ящик Пандоры – я вспомнил еще один случай (опять про армию, извините)
- Так что ты совсем не крут, -сказал я. - Потому что у меня еще был и случай МАССОВОГО сонного паралича, я участник, да. Такого ты не испытывал. Бери стул, - говорю, - приготовь воображение, и перестань жевать, будешь смеяться, подавишься.
Итак, наша боевая смена (6 человек) на боевом дежурстве. Спим мы в бункере, в комнате 2 на 3 метра. Три двухъярусных кровати, узкий пятачок между ними, кривая, не закрывающаяся дверь в коридор. На полу сапоги с накинутыми сверху портянками, на спинках кроватей - одежда тех, кто спит на «втором» этаже. Еще трое спят внизу в одежде, под двумя одеялами.
Почему? Просто дело происходит зимой, а батарея отопления по странному стечению обстоятельств приварена не у пола, а по-советски-армейски – на уровне второго яруса коек. То есть, нижние спят при 5-ти градусах тепла, верхние – при 35-ти, в одних подштанниках, без одеял. Пот у них во сне скапливается лужицей в ключичных впадинах.
Два дивизиона в полку (наш в том числе) имели более старые ракеты, дежурили мы поэтому через месяц. Остальные – через три. Из этого вражеская разведка может заключить теперь, что в нашем полку ПВО было 6 дивизионов. 2 со старыми ракетами, 4 с более новыми. Но это не факт, потому что я всего уже не помню, просто от балды написал.
Месяц боевого дежурства мы (радиотехническая батарея и два дизелиста) жили наверху, в бункере. В казарму спускались только поесть и в субботу, чтобы ехать в баню и потом… Потом расскажу, что мы делали по субботам после бани. И вы ужаснетесь, и скажете, что этого не могло быть. Пока что откройте словарь Даля и найдите выражение «шкрябать».
Чтобы ракеты летели, нужны еще «стартЫ» - стартовая батарея, стартовики. Они «взводят» ракеты при «готовности» (по «тревоге», говоря вашим гражданским языком). Стартовиков было много (примерно 15), в нашу спальню они не помещались, спали в казарме.
Пока наша ламповая аппаратура прогревалась, они должны были прибежать на позицию, огромными рукоятками поддомкратить пусковые, вставить нужные штекеры, и куда-нибудь спрятаться, чтобы не сгореть в нашей перестрелке с воздушными супостатами. Зимой они прятались у нас в бункере - грелись.
И вот, боевое дежурство, январская морозная ночь, здоровый солдатский сон. Я сплю внизу, мне тепло (под двумя одеялами и шинелью). Мне снится странный сон, что я сплю, и наступила она - готовность номер один.
Нам в бункере сирену было плохо слышно, она стояла в распадке на противоположном склоне сопки, но рядом, за стеной, в кабине «У», сидел дежурный офицер. Сигнал поступал ему по связи, и сирену, собственно, врубал он. После этого он шел к нам в «спальню», включал нам, спящим, свет, и, издевательски тихо говорил: «Готовность номер один». Обычно этого хватало, чтобы беззвучным взрывом нас сносило с коек и мы, на ходу одеваясь, бежали на свои посты.
Мы рассаживались на свои места и включали всю аппаратуру до того, как к нам в кабину «У» (управления) прибывал командир, солдат секретчик-фотограф (по кличке Шкура, потому что Кожевников) и все офицеры дивизиона. В общей сложности в тесной кабине «У» набивалось еще человек восемь, кроме нас, троих операторов (плюс один запасной) и дежурного офицера. В этом был смысл нашего нахождения в бункере – все заводилось и кипело уже к прибытию командира и можно было начинать шмалять по самолетам.
Кабина «У» пристыкована к бункеру со стороны, противоположной входу («штанам» – см. историю про филина). По готовности мы должны были оббежать бункер вокруг и залезть в кабину с другого входа. Вход, который стыковался с бункером, перекрывал своим телом дежурный офицер, поэтому просто из бункера влезть в кабину было нельзя.
Вы скажете, что как-то все через ж…, и будете правы. Но такова была советская действительность – ВСЕ через ж…
Мне снится, что готовность идет вовсю, а мы почему-то спим. Уже дежурный офицер еще раз зашел к нам и сказал: «Готовность номер один!». Уже, распаренные с мороза, в покрытых инеем шинелях, с красными рожами, заглядывают в нашу дверь офигевающие с нашего пох_изма стартЫ. Они уже привели пусковые в нужное положение. А это значит, что весь дивизион готов, но не может стрелять, потому что операторы наведения СПЯТ, бл__ть.
А мы спим.
Тут я подумал сквозь сон : - Хоть это и сон, а, наверное, надо все-таки встать.
С трудом разлепил веки и поднялся. Собственно, я все еще думал, что поднялся тоже во сне. Поэтому особенно даже не торопился – это же не взаправду все. И думал при этом: - Как же хорошо, что эта гребаная готовность во сне, эту ночь хотя бы поспим нормально. Когда вас три раза в неделю вырывают по-бл_дски беспардонно из и без того короткого сна, жизнь превращается в ад, поверьте.
Если вы думаете, что после трехчасовой ночной готовности кому-то дадут поспать днем в качестве компенсации, то вы ошибаетесь. В уставе это называется «стойко переносить все тяготы воинской службы». В переводе на русский это называется «вы солдаты, вы гавно, и никого не интересует ваше мнение, пожелания, или, не дай бог, здоровье». Офицеры же в 6 вечера уходили домой – отдыхать и вкусно кушать домашнюю еду.
Итак, я не спеша прихватил ремень и высунулся в коридор, отодвинув дверью кого-то из стартов. СтартЫ, а среди них были таджики, с которыми я дружил (относился к ним как к людям), смотрели на меня почему-то с нескрываемым восхищением (еще бы, так забить на службу).
Тут я понял, что все не так просто. И гора песка из карьерного самосвала свалилась вдруг на мою голову и придавила меня тяжестью возможных последствий. Потому что я окончательно проснулся и в голове своей вдруг стал командиром дивизиона и понял, что ни одно из имеющихся в моем арсенале наказаний тут неприменимо – залет был просто чудовищный по любым меркам.
Бл___ь и пи___ц – эти два слова я повторял непрерывно следующие 15 минут. Зачем-то, растолкав стартов, я решил проникнуть в кабину «У» через планшетную. В кое-как нахлобученной идиотской шапке-ушанке образца 1850-го года, в расстегнутом кителе с торчащей из-под него нательной рубахой зимнего белья (образца 1708-го года), также торчащими из сапог портянками и завязками кальсон, с ремнем в руке, я появился в дверном проеме кабины «У» - живое воплощение советской военной угрозы.
Оттуда на меня участливо и с любопытством, молча смотрели восемь усатых лиц - офицеров в полном зимнем обмундировании, среди них – проверяющий, подполковник из штаба полка и, конечно, сам командир дивизиона.
Я развел руками (ну, ептыть…, ну блин, товарищи офицеры, если бы вы тут не расселись как на именинах…), развернулся и пошел традиционным путем. Снова пробившись через толпу отогревающихся стартОв, я выбежал из бункера через «штаны» и понесся к другому входу кабины «У».
Я думал, что я идиот, что полез через планшетную, зря потерял время, а все остальные уже успели добежать и сидят уже на рабочих местах, настраивая аппаратуру. Какого же было мое удивление, когда, поднявшись по лесенке и распахнув дверь, я увидел все те же участливо наблюдающие за мной лица восьми усатых офицеров и секретчика Шкуры (только с другой стороны), и НИКОГО(!) на рабочих местах операторов. Они еще спят, б___ь.
- Ну, пляааааааа! Так не бывает! - повторял я про себя, - Этого просто не может быть!
Сначала я решил вернуться в «спальню» и постараться разбудить всех оставшихся – в одиночку ракету на цель не наведешь. Но враг ведь ждать не будет, и я решил остаться и принять огонь на себя. Каждую секунду я ждал, что дверь в кабину снова откроется и мои «коллеги» ввалятся наконец вслед за мной и займутся делом.
Пока этого не произошло, я принялся включать все три операторских места. Остро не хватало еще двух пар рук, но я справился – аппаратура была включена. Я волевым решением опустил все обычные операторские доклады типа: «Есть юстировка луча по дальности…» и присел на среднее кресло, спинным мозгом чувствуя на себе взгляды всех, находящихся в кабине. А супостаты тем временем уже летели исполинскими эскадрами бомбить наш дивизион и Родину, и я получил вводные координаты и начал поиск цели.
Я рассчитывал, что кто-то из младших офицеров мне поможет – у меня две руки, а система наведения требует шесть – каждому оператору приходится наводить ракету двумя руками, иначе малейший рывок собьет ее с курса и Тамбов с Саратовым, а также поселок Мухен (!) погибнут в адском пламени.
Но офицеры сидели на своих местах, тихонько охреневая, дверь все не открывалась, и я, как мог, стоя раком и пятясь боком от экрана к экрану, пытался держать цель в перекрестиях трех прицелов одновременно. Все присутствующие продолжали на меня смотреть с любопытством и ожиданием – больше им все равно нечем было заняться, в тот момент все зависело от меня – я был там ГЛАВНЫМ! Временно.
Наконец луч света из открывшейся двери снова осветил всю цирковую арену и в морозном сиянии в кабину ввалился первый ангел-спаситель - Зуб, мой корифан с Коломенской, с которым мы оттащили почти всю службу с самого начала. Он спал в ту ночь наверху, в пекле, поэтому прибежал в тапочках на босу ногу (по снегу, в минус 15) без ремня и шапки. На нем было расстегнуто все, что застегивалось на пуговицы, штаны он придерживал рукой. Он занял свое место, а спустя полминуты оставшиеся два ангела тоже прибыли в таком же виде, и в том же морозном сиянии.
- Нам пи___ец, Кузьма! – спустя некоторое время прошептал Зуб, склонившись слегка ко мне и сбивая очередной бомбардировщик. Он уже успел застегнуться, но тапочки… тапочки портили весь вид.
Я не мог с ним не согласиться, молча кивнул в подтверждение, сбив одновременно еще три бомбардировщика и дельтаплан местного аэроклуба.
Где-то в глубине офицерского закутка слышны были крики «Цель поражена», но наши мысли были уже в будущем.
Мы думали о том, что вряд ли нас пошлют на яму с гавном, командир придумает какое-нибудь более изуверское наказание. Может быть, наконец-то, отправят хоть кого- то на гарнизонную гауптвахту (там можно было оставить почки, селезенку, мочевой пузырь, зубы, все, что угодно, поэтому нас обычно наказывали на месте). Но и этого не случилось. Я лично в душе надеялся на большую скидку за свой акробатический подвиг (мне на самом деле быстро потом присвоили звание сержанта).
После налета было обычное построение с подведением итогов, но я его не помню. Самосвал песка на плечах никуда не делся – давил со страшной силой, может поэтому память ничего не сохранила.
Обычно, солдаты-падшие ангелы подвергаются безжалостному осмеянию всех офицеров–острословов (и часто до конца службы), но наш эпикфэйл был настолько эпичным, что даже у них чувство юмора дало сбой. Всем офицерам было хреново - дивизион считался образцовым в полку, а командиру прочили путевку в академию в Москву (из дальневосточной-то жопы).
Наказание нас ждало чисто формальное. Для офицеров, непосредственных наших командиров - двух старлеев, этот наш залет был, конечно, настоящей катастрофой и позором. Ничем злонамеренным этот сонный паралич объяснить было нельзя – мы не были пьяны и не забили в открытую на службу. Самое простое, что было и самым очевидным – парни просто полгода ни разу не поспали нормально, даже в выходные мы ходили еще и в наряды по кухне или дневальными (это примерно 3 часа в сутки на сон через день).
Поэтому офицеры ограничились простой тренировкой – раз восемь нам пришлось пробежать путь на нашу Голгофу – из казармы до рабочих мест. Восемь раз мы раздевались, восемь раз складывали аккуратно одежду, притворялись спящими, и, по команде офицера с секундомером вскакивали, и, одеваясь на ходу, бежали на рабочие места. Потом спускались обратно вниз, опять ложились в койки, и - все по новой. Через час всю нашу одежду можно было выжимать – вбежать в двухсотметровую хорошо обледеневшую горку 8 раз подряд, зимой – это непросто. Мне показалось тогда, что нашему командиру старлею было даже немного стыдно перед нами.
От постоянного недосыпа даже это фактическое издевательство над нами не показалось нам чрезмерным. Отупение от этих условий службы, ни с какой стороны не оправданных, приводящих только к излишним физическим страданиям, травмам и хроническим болезням, наложилось на советскую покорность – мы все, за редким исключением, со школы были бессловесными рабами-терпилами, советские люди.
Потом Зуб сказал мне, что с ним было то же самое – он думал, что все это происходит во сне, пока не увидел меня, стоящего раком возле зеленых экранов наведения.
Давно мы с сыном так не веселились.