Я выбежала из этого злосчастного подъезда, чтобы больше никогда не подниматься на четвертые этажи. Далеко от дома и совсем не знаю, на чём доехать обратно.
-Петрович, ёлы-палы, глаза разуй! - раздался звук из-под машины, которую чинили в похмельной агонии, как мне сначала показалось.
Я задумалась над тем, как можно разуть глаза, а в это же время мои глаза наткнулись на крышу небольшой остановки. Наконец-то я плюхнулась на лавочку, сидение которой обещало в скором встретить автобус, что доставит домой.
-Девушка, а это моя лавочка, придётся расплачиваться.
-Что?
Дедушка, произнёсший это над моим ухом, скрыл свои истинные эмоции в непонятной улыбке. Он медленно присел рядом, вернее его возраст так медленно позволил ему это сделать. Я знала, что сейчас будет разговор, и, наверное, хотела этого наравне с желанием уехать поскорее из данного места. Расплачиваться слушающими ушами за лавочку мне приходилось часто. Вызывало это разные эмоции, но теперешнее отвратительное состояние нужно было срочно перекрыть. Дедушка в роли кофе, которым перебивают запах парфюма в магазинах. А сейчас я услышу и о других его жизненных ролях.
-Вам куда? - я продолжила разговор.
-Соборка. Я каждый день оттуда жену встречаю. Она работает на Садовой в главпочтампе.
-И вы что же, каждый день её оттуда встречаете?
-Дело в том, дорогая, что познакомились мы с ней недавно, не успели друг другу опостыть и надоесть. Всего пятьдесят два года назад познакомились.
-Да уж, куда вам до современных крепких отношений,- я немного улыбнулась жеманной улыбкой.
Вспомнились события сегодняшнего дня, и как отвратительно со мной обошёлся знакомый, рассчитывающий заполучить моё тело в своём распоряжении. Его основанием было то, что… Я просто девушка? В такие моменты мне желается примкнуть к какому-либо феминистскому движению, дабы отчаянно отстаивать свои права, но интерес к жизни и активности давно потерян.
Дедушка благородно предоставил мне время для углубления в собственные мысли и допереживания событий, дождался просветления в глазах и продолжил.
-Кой чёрт меня занёс туда, в глушь Сибирскую? Антон сказал, мол, заработаем. Заработали. Две недели в больнице провёл, пока заработанное воспаление лёгких лечил. А потом вышел – и на танцы, вот она – молодость во всей красе, стремление к постоянному действию, неутомляемость и жажда. А на танцах вижу, стоит скромняга, ну и я скромным был, поэтому подошёл сразу и в танец уволок. Провстречались мы две недели, а потом и согрешили.
Я улыбнулась. Согрешили.
-Ну и как-то думать о ней всегда начал, деньги искал на цветы, сирень она любила, а где её найдешь, сирень эту? Рисовал её любимые цветы на бумаге, а дарил те, что достать мог. Она смеялась, обнимала, говорила, что думает обо мне много. И я думал.
Дедушка часто замолкал и улыбался. Я снова уходила в мысли.
Как же мне хочется, чтобы и мне рисовали мои любимые цветы, а не шипы вставляли в тело. Я так много могу дать и сказать, полностью отказывая себе в удовольствии, но другому чтобы было хорошо. Почему это никому не надо? Каждый вечер выхожу гулять в темноту и надеюсь. Надеюсь, что встречу, жду.
- А через недельку мне тётка её и говорит,- продолжил говорить мой много видавший и чувствовавший собеседник,- мол ребёночек у Анны будет, а мне сказать боится. И нарисовал я ей тогда такие цветы, чтобы не боялась. Подхватил на руки, закружил, поблагодарил. Она от счастья заплакала, а я сказал, что полетим знакомиться к матери её.
В чемодан сложили пару платьев Анькиных, один костюм мой полёжанный, еды прихватили и подарок для матери. Отец помер, давно уже помер. Когда билеты покупали, то самолёт уже ко взлёту готовился, но успели мы.
И с того самого момента, как мы на борт ступили, вся жизнь на высоте любви прошла.
Пришёл наш 175 автобус, который на Соборку направляется. Я встала и направилась, хотела была ногу поднимать, чтобы забраться в транспорт, обернулась, чтобы проверить не опаздывает ли дедушка, а он продолжал сидеть. Я вернулась к нему и спросила:
-А почему вы не садитесь?
-Умерла Анька то.