- Ань! Ты слышала? Наши девчата на какой-то торф собираются
завербоваться!
- Да знаю, на какой. Мне Симка рассказывала. Она уже ездила, - хотела отмахнуться
Аня, но Нина просто вцепилась в неё.
- Симка ездила? А сколько ей лет-то? Какая-то она малявка, худенькая,
как скелетик, и всё кашляет. Я её давно, с месяц назад видела...
Да и раньше не часто видела, она же на другом конце села живёт.
- Симка с двадцатого года, - перебила её Аня, - а сейчас тысяча девятьсот сороковой. Двадцать лет и с копейками. Не малявка, а на годок нас постарше, -
и продолжает, - так вот, нужно пойти в Сельсовет, написать заявление, а когда
в районе наберётся нужное количество человек, всех вызовут и отправят.
Торф это всё, что росло в болоте, - продолжает ликбез Аня, - за долгие годы оно полусгнило, спрессовалось - вот тебе и торф получился. Его этот достают там как-то... очень тяжело, но, главное, платят деньгами, не как в колхозе, и сразу. Можно хорошо заработать: обуешься, оденешься, родителям поможешь. И всё за
один сезон.
- Ой, как интересно! - всплеснула руками Нина. А далеко это?
Хочется на мир посмотреть. Я ведь дальше нашего села нигде и не была.
- Этого я не знаю, - задумчиво протянула Аня, - а вот заработать
мне очень хочется. А ты знаешь, - обратилась она к Нине, - Дуся наша
тоже хочет поехать.
- Бежим к ней! Что она скажет, - просияла Нина.
Дусю, такую серьёзную, обстоятельную все любят и уважают.
Долго ли, коротко, всё образовалось. И родители не очень сопротивлялись:
не одну же провожают, а в селе как-то даже и модно стало на торф ездить.
И вот они на месте, на торфянике. Девчат привели в барак, в котором размещалось до ста человек. А отапливались бараки одной большой и широкой печью, её горячая поверхность была, примерно, шестнадцать-двадцать квадратных метров.
У Ани замерло сердечко: как же тут жить-то у всех чужих на виду? Такая "куча-мала" - не сразу найдёшь, где твой топчан с постелью, а под ним узелок со скудной одёжкой.
И начался ад... Рабочий день продолжался четырнадцать часов, начиная с шести утра. Были девушки, что работали и шестнадцать часов в сутки с перерывом на получасовой обед в рабочей столовой, которая размещалась здесь же, в бараке.
За превышение нормы дополнительно выдавали кусок мыла или кусок ситца. Были девушки, которые выполняли полторы и две нормы за шестнадцать часов. Аня была старательная, но очень хрупкая, не привыкшая к такой работе. Она даже молилась про себя: "Господи, помоги норму выполнить!"
Молилась не только из-за того, что хотелось лишнего куска мыла. Постоянный страх
сопровождал завербованных на торфяные работы.
А бояться было чего. За малейшие трудовые нарушения: опоздал, проспал, не вышел на работу, ушел раньше - могли отдать под суд...
Работали, стоя по пояс, а то и по грудь в воде торфяного озера. Доставали руками брусочки торфа, нарезанные машиной, и выкладывали их на конвейер для просушки. На всех была спецодежда, которая состояла из резиновой куртки, таких же штанов на лямках и резиновых сапог с раструбом, доходящим до паха, да рукавиц резиновых, почти до локтя. Верхний край сапог пристёгивался на ремешке к штанам, а куртка заправлялась внутрь и сверху надевался такой же резиновый передник на лямках. На голове летом носили косынки, а осенью и весной — шерстяные платки. Под куртки — шерстяные поддёвки.
В таком одеянии и просто стоять неудобно, а работать, в воде - это
кара небесная!
Но и это не всё! Вода проникала через неплотные соединения одежды, а уже шёл сентябрь... Тело сводило от холода. Никакое движение от него не могло спасти.
После смены шли в барак, где спали и ели - невкусно и мало.
На этой громадной печи навалом сушили одежду. Она без доступа воздуха
не могла просушиться, "парилась", издавая тяжёлый дух резины и
тел. Утром приходилось надевать на себя эту "парку" полусырую, но тёплую.
И всегда, каждую минуту, хотелось есть... Молодые и измученные тяжким трудом, девушки голодали, только о еде и думали.
Странно, но Аня ни разу не заболела. Конечно, бывали недомогания, но
без высокой температуры. Только тем, у кого сильный жар, разрешалось
отлежаться денёк. Таких осматривал фельдшер. Лютовал! Выгонял на работу,
кричал: Симулянты! Судом грозил.
Однажды утром собираются на работу, торопятся. От этой
жутко молчаливой молодости, ни смеха, ни слова, ни звука.
Глядь - одна лежит, не поднимается...
- Кать, а Каааать... ты чёй-то лежишь? Захворала?
Но она отвернулась ото всех, молчит.
- Да что с тобой? Фельдшера, что ли, тебе позвать? - в нетерпении
спрашивает Аня.
- Не надо... разоспалась я. Сейчас встану, догоню вас.
А говорит как-то сдавленно, на слезе. Ну, да разбирать тут некогда.
Высыпались, как горох, на улицу. Идут, торопятся. Бригадир кричит:
- Все идёте? Никто в бараке не остался?
Молчат девчата про Катьку. Аня говорит:
- Вернусь в барак, потороплю её! Я быстро! А вы про нас молчите.
Вернулась... приостановилась у двери - крик в бараке нечеловеческий!
Потопталась, а заходить-то надо.
Раскрыла дверь, а Катька в окровавленной рубахе над тазом стоит, ноги развела.
И вдруг - что-то из неё плюхнулось в таз и... закричало, запищало, ручками ножками засучило!..
Катька схватила кочергу, приняла кружки с отверстия плиты и раз... туда,
в жаркую топку, этот кричащий комочек...
Померк у Ани свет перед глазами, как подрезанная травинка, рухнула она у
раскрытой двери...
***
Приехали домой богатые невесты! Налетай, женихи!