Командировка от Госстраха.
(Взгляд (со стороны) на семью колхозников).
Эпизод № 1. Мотив.
В районный Госстрах в определённый день, назначенный каждому отдельно (одному такого числа, другому другого) приезжали агенты с отчётами, чтобы сдавать документы и деньги. Деньги сдавали в Сберкассу после проверки документов. Инспектор, курирующий участок района, подписывал отчёт агентов, выписывал квитанцию, и агенты относили деньги в Сберкассу.
Так проходило обязательное и добровольное страхование имущества местных жителей деревень и сёл. Страховали всё хозяйство (по деньгам не дорого – по 4 или 5 рублей на год): все надворные постройки, сарайки, бани, даже заборы, а также домашнюю скотину и поросят, и коров… не страховали только кур.
В один отчётный день не появился с отчётом один агент одного из участков, в ведении которого было несколько деревень отдалённого колхоза. Из Госстраха позвонили в сельсовет, узнать причину, почему агент не приехал. Там ответили, что видели «агента госстраха» на неделе, - он ходил и страховал, но в выходные был какой-то праздник (то ли свадьба…) в той деревне, где жил агент. И «агент госстраха», вроде как, запил.
Тогда начальник Госстраха посылает инспектора-куратора в командировку в тот район для проверки. Командировка получилась длиной в неделю. Потому что агент потерял все документы, страховки (по пьянке), и инспектору пришлось ходить по всем домам деревень и села центральной усадьбы колхоза. Вновь восстанавливали утерянные документы, потому что один экземпляр на руках оставался у жителей, и приходилось инспектору все данные списывать-переписывать вручную: № свидетельства, фио, адрес и что застраховано: дом с постройками, скотину и прочее, всё что было указано в страховом свидетельстве.
------------------
На деревню плотной стеной сзади наступал густой лес, осветленный с переднего края лиственным березняком с земляничными полянками.
Сгрудившись у самого берега небольшой речки, дома вдоль речки разочарованно смотрели окнами на ту сторону реки, куда вёл деревянный мостик. А на той стороне высокая крутая гора, поросшая кустарником и небольшими деревцами, между которыми петляла наискосок полого накатанная машинами грунтовая дорога на центральную усадьбу колхоза. На взгорье были поля и перелески колхоза «Коммунар».
Деревья на склоне горы будто остановились на половине, к самой воде подступали только кустарники волчьей ягоды и другие. Земля съезжала постепенно и деревья росли так, будто наклонились и в удивлении смотрели в сторону деревни: что за чудо такое построено? – домики с разноцветными крышами крашенного шифера.
Вот так же удивлённо смотрели на инспектора госстраха в первый вечер и колхозники Трушкины, к которым он был определён на постой. На машине самого «предколхоза» по склону горы и по деревянному, из брёвен, мосту его подвезли к воротам третьего с края дома в деревню.
---------------
Инспектор Госстраха был высокий, худощавый, стройный мужчина, лет сорока, звали его Виктор Николаевич. С молодости он привык ездить по командировкам. В кабинете сидел редко; только тогда, когда начальник Госстраха уходила в отпуск, ему приходилось сидеть в кабинете в центральном офисе инспекции Госстраха, потому что он замещал начальника, был ИО, исполняющим обязанности.
А так, например, - в том же районе, за три дня до этой командировки, Виктор Николаевич только что вернулся со страхового случая: в селе сгорел магазин, а всё имущество было застраховано. На место пожара выехали три инспектора: работники Сельпо, Райпо и, конечно, он – инспектор Госстраха, чтобы сделать подробную опись повреждённого и погибшего в пожаре имущества. Каждый вечер магазин опечатывали, когда все три инспектора уходили, а утром печати снимали и начинали работать. Таких, похожих, командировок по разным страховым случаям было много.
--------------
На центральную усадьбу колхоза «Коммунар» Виктор Николаевич приехал к концу дня. Из руководителей никого он не застал – все были в разъезде: разгар сенокосной поры.
- А мы что, не руководители? – как старому знакомому приятелю, подмигнул ему старший бухгалтер, пухлотелый добродушный старичок. – Вмиг всё устроим, - сказал он, снимая трубку телефона.
Короткие переговоры с третьим отделением и всё быстро устроилось. А тут и сам председатель подъехал и взялся его подвезти.
У калитки их встретил хозяин, Трушкин, - мужичок лет за сорок уже, с золотисто-серебряной щетиной небритого лица. Протянул желтоватую, дегтярного цвета руку, сказал растерянно и смущенно, чуть с заметной картавинкой:
- Проходите… - и представился: - Василий… - поколебавшись, добавил: - Кузьмич.
Они недавно пересекались по страховому случаю пожара в магазине, он работал электриком в колхозе, к нему пришлось обращаться.
Хозяйка, женщина помоложе, на вид – ладная, верткая, торопливо домывала новое крашенное крыльцо шваброй, а девочка, лет десяти наступала на мать, выкатывала из сеней яркий длинный домотканый половик.
- Вы уж извините, я сейчас, мигом, - глянула она на нового постояльца через плечо хозяйка и ещё проворнее заводила тряпкой по нижним ступенькам. Выпрямилась, одернула платье, отставила в сторону ведро, сама посторонилась: - Проходите!
Виктор Николаевич с Кузьмичом уже закурили, и он сказал учтиво: - Спасибо.
Хозяйка, её звали Ниной, перевела взгляд с меня на мужа, как бы спрашивая глазами совет, принять благодарность или пригласить настойчивее.
- Мы пока подымим, комаров погоняем, - показал Кузьмич папиросу, ответив на немой вопрос жены.
Тогда, подхватив ведро. Нина понесла его в огород, чтобы воду вылить на грядки, а Виктор Николаевич с Кузьмичом присели на лавку у крыльца. Тут же, возле лавки, стояла совсем новая, перевёрнутая вверх дном кадушка-бочка. Когда он опустил на эту бочку рюкзак, внутри его звякнули стаканы и то, что он предусмотрительно прихватил в городе. По его просьбе Нина принесла и поставила на кадку большую тарелку с закуской: хлеб и малосольные огурцы, зеленый лук тут же принесён был с огорода. Первый тост был, конечно, за знакомство. Пригубила свою порцию и Нина, присевшая с ними ненадолго. Потом ушла в дом «готовить место для гостя» - как она выразилась.
Пустая бутылка «городского» напитка (настойки) за ненадобностью была отправлена под лавку. Кузьмич быстро сбегал в дом, и на кадке-бочке место её заняла двухлитровая банка. Нина сама её принесла и, разливая свою настойку, заметно повеселевшая, не переставала сетовать:
- Молодая ещё медовая, на ягодах, ещё не выстоялась. Поди, и не понравится вам… Ваша то была сладкая… -
Это «пиршество» закончилось, когда уже начали сгущаться сумерки. На землю опустилась вечерняя тишина и мягкая свежесть. На душе было легко и спокойно, как никогда. Но тут последовало приглашение Нины:
- Проходите в дом. Отдыхать пора. –
- Спасибо, но я не пойду, - возразил Виктор Николаевич. Но давно заприметил над низким хлевом высокий сеновал, к которому вела приставленная лестница.
- Как так? – опешила Нина. – Вас же к нам определили на постой. –
- Я у вас и останусь, только на сеновале. –
- Ещё чего! То ли у нас в избе места мало? Уж я и постелила, - голос у Нины был густой, но по-женски звонкий, похож, однако, на мужицкий немного: может от выпитого алкоголя поменялся.
- Ага, давай-ка, брат в дом. – И Кузьмич приглашал, выпитое никак не сказалось на нём, он оставался всё таким же растерянным и смущенным, как и в момент встречи. – Поди, умаялся во время переезда из города-то. Отдохнешь хоть… -
- Самый лучший отдых – это на свежем воздухе. Вдыхая сенной запах – приводил свои аргументы Виктор Николаевич.
- На сене-то ночью холодно будет, - Нина взяла его за руку выше локтя и повлекла за собой.
А он упрямо не поддавался ей.
- Врачи советуют спать на свежем воздухе. Да и то, - жара сейчас и ночью тепло. –
- Такое их дело, врачебное – советовать. А вы ступайте в избу. –
Но тут, наверное, в голову Нины пришло верное решение. Сбавив тон, она сказала с оттенком обиды: - Конечно, у нас не бог весть какие хоромы, а всё же не хуже, чем у других людей. Прошлым летом двое городских инженеров жили неделю, ничего, довольны остались.
- Да не в этом мать, дело-то, - остановил жену Кузьмич. – Может, вишь, так-то ему интереснее. Да и то, верно говорит – в доме душновато будет. –
- Мало ли что – «интересней ему», а завтра люди начнут корить да пальцами тыкать. Постояльца, мол, принять приняли, а в дом-то и не пустили… -
- Эка важность. А ты плюнь. –
- Плюнешь – не освятишься. – но всё-таки Нина была урезонена мужем.
- Но всё-таки не на голом же сене будете там… -
Побежала она в дом, вынесла тулуп, одеяло, подушку, старенькое чистое покрывало. Приняв всё это, сопровождаемый и инструктируемый Кузьмичом Виктор Николаевич торжественно поселился на сеновале.
Нина тоже подошла к лестнице, сокрушенно покачала головой:
- Как в лесу прямо. Замерзнете ведь. Шли бы, говорю, в дом. –
Не получив ответа, пожала плечами:
- Чудной какой-то человек. И что это за спаньё будет? –
На этом поселение Виктора Николаевича успешно завершилось и проживал он на сеновале во всё время этой своей летней командировки.
---------------
Выполняя свое задание, Виктор Николаевич с раннего утра, как нитка за иголкой сновал по домам за агентом, который показывал по памяти всех своих страховщиков. Документы переписывались от руки в тетрадку, а некоторые он забирал с собой, чтобы писать потом на сеновале.
Вернувшись в свою деревню, Виктор Николаевич купался в речке, смывал с себя пот и пыль дорог от летней жары и потом шёл к Трушкиным.
Хозяев дома нет – не пришли ещё с работы. Кузьмич – колхозный электрик пошёл с утра на ферму, там у транспортёра, что навоз сзади коров на улицу выкидывает, мотор «полетел». Нина на том же коровнике, видимо поэтому и убирается так долго, что транспортёра нет.
Виктор Николаевич лезет на сеновал и принимается переписывать в свою толстую тетрадь собранные бланки, их нужно завтра отдать владельцам обратно.
Сеновал стоит лазом на дорогу, и ему с высоты, через небольшой двор всё видно: мало ли народу проходит мимо, на всех голову не наподнимаешься. Но как только он заслышит её шаги – он тут же отрывается от записей и смотрит – звуки шагов этих он уже заучил: мелкие чуть-чуть шаркающие. Откладывает Виктор Николаевич тетрадь в сторону и спрашивает вышедшую со двора на улицу девочку:
- Наташа, куда же ты теперь идешь? –
Наташа, дочь Кузьмича и Нины, - худенькая, голенастая, с острым личиком, как неутомимая пчёлка. Она всё время о чём-то хлопочет, всегда чем-то занята. Вот и сейчас куда-то с бидоном направилась.
- На старый ключ за водой пошла. –
- А что, есть ещё и новый? –
- Есть. Рядом с магазином. Только вода в нём не такая вкусная. И новый дальше по дороге к новому мосту. У нас каждый год новый мост строят. –
Наташа уже вошла назад во двор, чтобы разговаривать и подошла к лестнице сеновала ближе.
- Наша речка только сейчас, летом, такая маленькая, но весной она разливается, и такая быстрая стаёт, что нам в школу ходить нельзя и у нас каникулы. Мост ещё «по последнему льду» разбирают по брёвнам, а потом быстро строят новый. И мы в школу идем на «центральную усадьбу».
- И так далеко вы ходите? –
- Нет. Совсем не далеко. 4 километра – это дорога наискосок и вот и далеко, это для машин. А мы от половины дороги идем по тропинке вверх и нам ближе совсем. А хотите я вам кулончик подарю? –
- У тебя есть кулончик? –
- Сколько хотите. Я их сама делаю. Вот, подождите, за водой сбегаю. Я быстро. –
На обратном пути она подошла к Виктору Николаевичу, который уже спустился и сидел, покуривая, на нижней ступеньке лестницы к сеновалу.
- Хотите воды? Попробуйте, - подала она бидон. – Вкусная, правда же? –
- А давай завтра вместе сходим, я возьму ведро? –
- Нет. Лучше послезавтра. А завтра мне надо полы в доме и в сенках вымыть. Ещё моим куклам одежку постирать, уже неделю в одном ходят, в песочнице сидят. Потом и им и Коле книжки почитаю – после обеда у нас «тихий час», как Мама учит. –
Ушла и вскоре принесла обещанный кулончик: легкую черную овальную в форме яйца, выпуклую бляшку, с выгравированным белым цветком подснежника, на синей шёлковой ниточке. Что кулончик самодельный было видно. Но из чего и как он сделан, догадаться сложно. Пожалуй, Виктор Николаевич вообще не догадался бы, если бы Наташа не рассказала.
- Всё очень просто, - рассказывала она, будто занималась этим давно-давно. – Берём… алюминиевую ложку, берём полиэтиленовую пленку и поджигаем её. Полиэтилен плавится и капает в ложку. Потом, когда затвердеет, но не совсем, выцарапываем узор, какой захочется. А чтобы узор был заметный, зубным порошком посыпаем и протираем – царапины заполняются порошком и становятся белыми, а всё остальное темное. Иголкой же легонько ковырь – и кулончик отстает от ложки. Проковыриваем дырочку, вдеваем ниточку, завязываем, и – готово».
- И правда, просто. Тебя кто-нибудь научил? –
- Никто, сама, подсмотрела в школе у мальчишек, - Наташа, довольная, улыбается скромно с достоинством. Она любит улыбаться, и надо сказать, улыбка идет к её лицу. А вот смеётся она совсем редко, она немного чрезмерно строгая. Но однажды Виктор Николаевич рассмешил её чуть не до слёз, хотя повод для смеха был самый пустячный. Он прогуливался вдоль реки и поднял палку, попавшуюся под ноги, с ней и подошёл ко двору Трушкиных.
- Зачем палка? – спросила Наташа.
Откуда было знать Виктору Николаевичу, - зачем. Но поскольку вопрос был задан, надо было на него отвечать. И он сказал первое, что пришло ему в голову:
- А вдруг на меня гусак накинулся бы. –
Наташа от приступа смеха схватилась за живот и опустилась на корточки: - Г.. г.. гу-сак! Такой большой человек, а гусей боитесь. Вон Колька наш в три раза меньше самого гусака, и то не боится… -
----------
Розовощекий богатырёнок Колька – братишка Наташи. Ему четыре годика. Это своенравный «парень». Каждый вечер он подходит к отцу, к Кузмичу, становится между его колен, осторожно, чтобы не уколоться, прикладывает ладони к щекам отца, к щетине и говорит таким тоном, будто сам очень удивлен тем, что ему в голову могла прийти такая мысль:
- Пап, а ты купи мне двухколесный велик, как у Витьки Воробьева (соседа постарше, у которого велосипед взрослый). –
- Для такого велика ты еще мал, сынок, - до педалей ноги не достанут. –
Колька, конечно, разочарован таким ответом и повесил было нос на секунду, но тут же воспрянул:
- А подрасту – купишь? –
- Вот расти скорее – и купим! –
- А как – скорее? –
- Это уж, как можешь… -
Колька вздыхает по-взрослому, поворачивается и садится на свой трёхколёсный.
- Дж-ж-ж, - подражает он машине. Едет навстречу Витьке Воробьеву и кричит ему: - Не хвались! Не хвались! Зато у меня задняя скорость есть! – и он крутит педали в обратную сторону. – Дж-ж-ж… -
Однажды, видимо, совсем надоел ему его велик трёхколёсный или просто вспомнилась ему зима – вынес он из кладовки лыжи. Бросил их на землю у крыльца, просунул босые ноги в крепления, и стал отталкиваться палками. Но лыжи не катились, и Колька ткнулся носом в пыль. Поднялся, стал в недоумении оглядывать лыжи: в чём дело? Почему не едут?
- Снега-то нет! – подсказал ему наблюдавший с сеновала Виктор Николаевич.
- Вот и хорошо! Снег холодный! – помнил Колька, - можно босиком ходить по земле… -
Колька ничуть не смутился. Выкрутился! Ох и хитрец! «Хитруля» - так называет его мать. Отпуская его на улицу гулять, Нина скажет Кольке:
- Сегодня ветер прохладный. Куртку, сынок, не снимай. А то завтра совсем гулять не пущу. –
- Ладно. Не буду, - пообещает Колька. Но так разыграется, что станет ему жарко, - стащит он куртку с себя, повесит на забор и крикнет матери, чтобы заранее предупредить её гнев: - Мам, я завтра решил не ходить на улицу –
- Ой, хитруля! Ой, хитруля! – не может сдержать смех Нина. – И в кого ты только такой уродился. Драть ведь тебя надо. –
А рожица Кольки светится гордым лукавством.
В общем, жизнь Кольки привольная. Что хочешь, то и делай. Но есть у него и обязанности: следить, чтобы куры в огороде не напакостили, вечером надо с сестрой корову пригнать с лужайки за огородами, потом гусей пригнать от реки. Со своими обязанностями Колька справляется отлично, с сестрой же вместе всё делают. И ещё есть у него помощник в важном деле охраны огорода от кур, которые норовят разрыть грядки.
Колька катается на велике или просто носится с ребятишками по улице, а в тени у хлева и сарая лежит собачка Шарик и дремлет, положив голову на лапы. Не отрываясь от увлечений своих, Колька крикнет:
- Шарик! Куры-куры! –
Шарик подхватывается и с лаем, стремительно бежит в огород и выгоняет оттуда переполошенных куриц. Потом он возвращается на своё место и снова дремлет.
- Шарик! Куры! – через некоторое время крикнет снова Колька, и Шарик опять послушно летит в огород.
-----------------
Шарик – это небольшая собачка, высотой ниже колена взрослого человека. Он весь черный, с гладкой шерстью, а лапки до колен белые, как в гольфиках. Красив Шарик ещё и тем, что на груди у него белый треугольник, будто бантик-бабочка, придающий ему этакий артистический вид. Впрочем, Шарик и был, в некотором роде, артистом. Он обладал исключительно редким в собачьем роду талантом – он умел петь. Если его попросить: «Шарик, голос!», - он никогда не отказывает в удовольствие себе и окружающим. Садится на задние лапы, передние выровняет, склонит голову на бок и запоёт:
- У-ав-у-у-у-у. Вау-ву-у-у-у… -
Не спешит, не халтурит, выводит каждую ноту. Особенно старается, если Колька или Наташа аккомпанируют ему на губной гармошке. От неё, от звука губной гармошки он и научился «петь». Если он заметит, что к его дарованию относятся с насмешкой и не хвалят его, Шарик обиженно отворачивается и сколько бы уже не просили: «Голос» Голос!» - делает вид, что обращаются не к нему.
Но такое бывает редко, потому что все относятся к способностям Шарика уважительно, и все его хвалят и гладят по голове, чем он доволен и машет усиленно хвостом, сообщая об этом людям.
И вообще с людьми у него самые дружеские отношения. Исключение составляет только почтальонка. При виде её Шарик становится злой, оскаливает зубы и рычит, шерсть на загривке дыбится. – Но как с ней вести себя, - если она приходит всегда с палкой?
- У, холера! Я вот тебе! – грозит она всем собакам, и не доходя до калитки кричит: - Наташа! Наташка-а-а! Где ты там? Забери газеты… -
Других врагов у Шарика не было.
----------------
Обычно первой приходила с работы Нина. Не присев ни на минуту, не осмотревшись, - она с ходу окуналась в прорву домашних дел. Кормила поросёнка, стирала бельё, бежала в огород полоть грядки, варила ужин, доила корову. Делала всё легко, будто так и должно быть, пОходя, но выходило всё ладно и надёжно. Рядом с Ниной копошилась и Наташа, помогая и учась одновременно.
В отношениях между матерью и дочерью преобладало молчаливое и прочное согласие, будто у них была одна общая воля, одни и те же думы, мысли и соображения. Лишь изредка они обменивались какими-нибудь малозначительными фразами, больше произносимыми для себя вслух, чем друг для друга.
- И какие же вредные эти сорняки. На той неделе всё прополола, уже опять наросли, - это голос Нины доносился из огорода.
- Так дождь же прошёл, - отзовётся Наташа, и опять молча работают.
- Ой, помидорчик зелёный отломила нечаянно! – воскликнет вдруг Наташа. – Ну и пусть! Положу его на окошко, он покраснеет… -
- Покраснеет, а чего ж, - подтвердит Нина…
-----------
Кузьмич, возвращаясь с работы, всякий раз подходил к сеновалу, приветствовал Виктора Николаевича:
- Здоровы-были. –
Ставил на перекладину лестницы ногу, перекидывал куртку рабочую через колено и пристальным взглядом обводил свой двор. Угрюмый от природы, он всегда казался усталым.
- Поднимайся, Кузьмич, тут покурим. – приглашал Виктор Николаевич. «Покурим», - означало поговорим, курить на сеновале не решались первое время, но потом Кузьмич «изобрел» железное ведро, в которое стряхивали пепел и руки с сигаретами в этом ведре держали, чтобы пепел не упал на сено, пока беседовали.
Закуривали, и Кузьмич несмело начинал хихикать, что предвещало анекдот.
- И что? – сразу спрашивал Виктор Николаевич.
- Да приехал это, значит, в город наш крестьянин тыквы продавать… - и он рассказывал старый-престарый анекдот, бородатый. Кузьмич сопел и конфузился. Чтобы избавить его от неловкости, Виктор Николаевич заводил разговор в другую сторону:
- Чем же вы сегодня занимались, электрики? – спрашивал он Кузьмича.
- Дак, всё в новом доме, что на Центральной усадьбе, проводку ладим.
- Закончите-то когда? –
- Вот, тоже. Один этаж только, а их три. Да бабы, едрит …, давай-давай, быстрей, говорят, штукатурить надо им! А нельзя быстрей. Кирпич, знамо дело, это не бревно, так просто в него и гвоздь не вгонишь. Нет, заладили: заканчивай скорее, штукатурить надо! Бабы, они, говорю, того - не смыслят, что ежели сделаешь как попало, опосля замкнёт, - вот тебе и пожар, вот тебе и скорее. -
- Так уж сразу и пожар? – возражал Виктор Николаевич.
- А что ты думаешь? С нашим народом недалеко и до пожара. В дома-то чего ведь только не понатащат, всё у них пробки и выбивает, - куча электроприборов: там тебе и плиты, и утюги, и холодильники, и стиральные машины, чайники китайские – и норовят одновременно все приборы включить! Тройников наберут и все в одну розетку суют. Как вечер, так энергии не хватает.
- Трансформатор надо мощнее ставить, - вроде как советует Виктор Николаевич.
- Ах-ха-ха! И ты тоже туда же. Не «трансформатор» - а «генератор» у нас стоит. – со смехом начал рассказывать мне историю электроснабжения деревень:
«Уже скоро 60 лет будет, как ещё Ленин после революции утвердил план электрификации всей страны – ГОЭРЛО. И тогда же была построена первая ГЭС в городе Волхов. С той поры высоковольтные вышки строили даже в далёкой Сибири, и фильмы про это снимали: там ещё артист снимался, который Шурика играл в «Операции Ы». Видел? По тайге провода тянули, где нога человека не ступала. По всей Волге стоят плотины и ГЭС сегодня. – Кузьмич рассказывал кратко историю, как он знал. – Высоковольтные вышки протянуты к городам. Около городов, вот, и стоят трансформаторы – подстанции большие. Оттуда распределяют электричество и по поселкам. А до самих деревень дело пошло не очень-то. Вот, например, взять у нас что – к райцентру протянуты провода в тридцать тысяч вольт, на их подстанцию, и самому райцентру едва хватает. А в деревнях нашего района вообще нет проводов. Только вдоль дороги стоящие деревни подключены и в них провода в 10 тысяч вольт, тут у них стоят небольшие трансформаторные подстанции. В некоторые деревни по 3 тысячи вольт идут линии проводов.
Наш колхоз стоит от всех дорог в стороне. И в каждой деревне стоят свои электростанции на дизельных генераторах. Это моторы даже танковые от военных танков завезли, чтобы генераторы крутить, - на солярке работают наши электростанции. Поэтому свет в дома на деревню начинаем подавать утром и вечером. Утром от 6-ти часов до 9-ти. А вечером от 18-ти до 23-х часов. Так что мы ещё почти без света живем.
Я электрик с первого дня, когда из Райцентра тянули на Центральную усадьбу колхоза электричество: провода в 10 тысяч вольт, и подстанцию строили, - я монтировал. Да так и остался тут: девушку встретил и женился, колхозу как раз электрики понадобились. Но в некоторых деревнях до сих пор стоят дизель-генераторы.
А в колхозе и кузница с прессом и две зерносушилки и фермы две: коровник и свиноферма имеется. Так что мне работы хватало.
Кузьмич, Виктор Николаевич следом за ним спускаются с сеновала и идут в кухню. Там густо пахнет смородиновым листом, такой чай заварила нам хозяйка Нина. А после ужина, в свой последний вечер, услышал Виктор Николаевич откровенный рассказ и от Нины о своей жизни.
Случилось повздорили они с Кузьмичом из-за его забывчивости, - он разговаривал со мной дольше обычного на сеновале, а что ему Нина поручила не выполнил, и начала она ругать Кузьмича:а
- Сидишь сиднем, лясы точишь, дом сгорит – сам не увидишь, пока соседи не скажут. Нет уж, наверно, «того что тупо сковано не наточишь», и «что глупым рождено не научишь». Ну чего не попроси, чего не заставь – всегда всё он поганит или изуродует…
Нина нещадно костерит Кузьмича, а он, присел на скамейку, слушает невозмутимо, будто не о нём речь. Потом говорит своё:
- Ладно, не кипи, «простынешь»! –
Эти слова, вернее их безразличный тон, подхлёстывают Нину.
- Я же говорю – тюха! Лада никакого, ему всё одно – «ладно». Упрямый, как кувалда. И что за мужик! Бывают хуже, да куда как редко. Сидеть да лежать – вот тут ты мастер. Да ещё винище с мужиками хлестать… -
После перепалки Виктор Николаевич внес свою лепту, как слушатель со стороны:
- Да, Нина, - иронически вздохнул он, - судьба у вас – не позавидуешь. Горше калины-ягоды. –
Нина осекается на полуслове. Услышав его иронию.
Она старается придать лицу каменную суровость, в какой-то мере ей это удаётся. Но улыбка, выпирающая изнутри, настойчиво раздвигает губы – и она улыбается: она старается задавить её, жмурит брови и вертит головой, будто глаза ест дым, отворачивается. Но нет, не в силах совладать с собой, махнув в мою сторону рукой, даёт волю своим чувствам – и, запрокинув голову, смеётся вольно и весело, до слезинок в уголках глаз (на самом деле-то у них с мужем всё хорошо).
- И правда! И правда! – говорит Нина. – Ведь нас, баб, послушать, так счастливых и нет, одни горемыки все. И во всём мужики виноваты. А кого ж ещё винить? Их, окаянных, их! – сказала она с улыбкой.
И немного погодя, когда улеглись в её душе бурные чувства. Она начала рассудительно рассказывать:
« - Как-никак, а шестнадцать лет мы с Василием прожили. И слава, можно сказать, богу, обходимся без скандалов. Потому что не из-за чего скандалить-то… Когда я шла за него, то, правду сказать, боялась. И хотела, и боялась. С виду вроде мужик ничего, тихий и рассудительный, дурного не болтает. А чего ж, думаю с первой-то женой не пожилось, они ведь и года не прожили и развелись. Теперь-то вижу, знаю уж: среди нашего брата, баб, тоже есть «птички перелётные». С виду – ангелица, а в душе бес сидит…
Я вот, тоже заполошная бываю. Где надо, где не надо покричать могу. Характер такой у меня. А Василий, этот всегда одинаковый. Не суетной, а старательный. И на работе такой, и дома. Если уж за что взялся – до ума доведёт. А начни его понукать да подгонять – запсихует. Тогда, может статься, и горшки побьет. Но до такого уже не допускаю давно…
Нет, - грех мне на Василия обижаться. Денег не пропьёт, не прогуляет, как другие есть. Хоть вон Мишка, наш сосед. Вчера с городскими напился, да и трактор в реке утопил, с моста упал. Каждый вечер дома постановки крикливые вся деревня слушает. А мой, - другой раз, бывает, явится выпивший. Но не каждый же день. Придёт, ляжет и спит. Или сидит талдычит чего-то, а мы смеёмся. Пьяненький-то он уж такой распотешный. А чтобы на меня или на детей зря кричал – в жизни не бывало».
- Да и дети у вас, Нина, хорошие, - спешит Виктор Николаевич воспользоваться подходящим моментом и вставить слово.
- Не знаю, пусть другие люди скажут. –
- Вот я, посторонний человек, и говорю. –
- Мало ли что вы скажете, вы приезжий и всего не знаете, - уже серьёзно говорит Нина.
После ужина они с Кузьмичом выходят покурить и говорят о чём-нибудь, совсем необязательном. Нина переделает все свои дела, уложит ребят в постель, и выйдет, и подойдет к ним, к лестнице на сеновал.
- Ну, мужик, пойдём тоже спать, что ли? –
- Успеется. –
- У тебя всегда – успе-е-е-ется, - передразнивает мужа, а сама уже забирается к нам наверх. – А ну-ка, подвинься, что ли. И какое тут спаньё, - обращается ко мне, - как тут может нравится. –
- Сами-то, наверное, в молодости так же спали и нравилось: на душистом сене… - говорит Виктор Николаевич Нине.
- Так, то в молодости. В молодости всё было. Да быльём поросло. Помню: ещё снег путём не сходил, а мы, с ребятишками, уже босиком по лужайкам бегали, ручьи прудили, мостики строили. А к вечеру – цыпки на ногах. И руки огнем горят – спасу нет. Меня мачеха мазала сметаной, да по этим же местам и колотит и реветь не велит. Ой, злющая была у меня мачеха, царствие ей небесное. Говорят, какой бы ни была доброй мачеха – а всё одно злой называется. А я вот и хотела бы помянуть свою добрую, добрым словом, да не придумаю за что. К ней и родные-то её дети, как выросли да свои семьи завели, глаз казать не стали, не приезжали даже на праздники, только открыточки посылали. Я младшенькая была, отец после смерти моей мамы привел меня в семью с двумя старшими ребятами. Оба брата меня вроде не обижали. Но значит, и у родных не шибко сердце лежало к матери своей. Отец-то мой понимал, какого мне жить в чужой-то семье, да молчал. Рано он умер от болезни, а перед смертью позвал меня, погладил по волосам и говорит: «Горько тебе, дочка, будет. Да что поделаешь – терпи уж как-нибудь». Умер от туберкулёза, а я уж натерпелася, уж горя помыкала… Ещё и поэтому рано за Василия пошла, только восемнадцать исполнилось, сразу. Возле него только моя душа чуток и отогрелася… - и Нина прильнула к Кузьмичу с боку.
Глядя на опустившееся к самому лесу солнышко запоздалое (день летом длинный), большое, разрумянившееся, словно бы только из бани, Нина подумала и сказала:
- Жизнь, она и есть жизнь. Если бы сейчас начать всё подряд рассказывать, так и в большую тетрадь вашу не поместится. Всякое бывало… -
- А то ли, мать, ещё будет, - простым обыденным тоном и просто, в тон раздумчивым словам жены добавил Кузьмич. – Считай, только до середины жизни дошли… -
Они оба ушли в дом, оставив Виктора Николаевича одного в последний вечер, и он собрал быстренько свой нехитрый скарб. Сидел молча. Деревня утихала. Уставшие за день люди в спешке готовятся ко сну, чтобы с утренней зарёй встретить новый день. Такой же нелёгкий, каким был сегодняшний, но уже другой день, новый. Так вот она и течет, жизнь. Конечно, у каждого своя. Но в одном схожая: у всех она испокон веку скована из счастья и горя, из радостей, тревог и печалей.
----------------
Вот, семья Трушкиных, начинала почти с нуля: он приезжий, она воспитанная в чужой семье. Мечтавшая из неё убежать.
Поначалу, как сошлись Нина с Кузьмичом, жили у чужих людей. Работали во всю мочь. А чего не работать? Молодые, здоровые! Какие-то деньги заводились – собирали, копили на дом. Сын у них родился Лёня. А уж после, когда дом построили, Наташка появилась. Кузьмич, трезвая голова, даже загулял не на шутку в то время. От радости, как он говорил:
- Как хотел – всё так и вышло! – похвалялся. – Сын и дочь! Во, брат! А?! Во мы какие, «едрышкина мартышка»! Да ты наливай, чего там!.. – и так далее.
Но, как всегда, вдруг грянула беда.
Однажды, Кузьмич надел «когти» и уже полез было на столб, чтобы натягивать провода, как услышал истошный ребячий крик:
- Дядя Вася! Дядя Вася!.. –
- Чего вам? – а у самого сердце кольнуло.
- Утоп!.. Лёнька ваш утонул! –
Всего пять годков исполнилось Лёне. Был забавный и игривый, смышлёный мальчишка. На него уже можно было младшенькую Наташу оставлять. И соску ей даст, и укачает, и баю-баюшки споёт. В тот день пошёл он с ребятами постарше на речку. Все стали купаться, и он тоже, а плавать не умел. Хлебнул воды, испугался и потерял власть над собой погрёб на глубину…
Хотелось Трушкиным, чтобы родился у них сын ещё. Но думали, такого как Лёня, уже не будет. Только через четыре года принесла Нина из роддома Кольку. Принесла, да сама заболела. После больницы, не дожидаясь мужа начала по хозяйству всё делать. Подняла что-то тяжёлое и «раскапустилась». Увезли назад в больницу: три месяца пролежала пластом. Все домашние заботы на Кузьмича легли. А у него и по работе в ту пору дел было невпроворот: как раз новую подстанцию делали: и уж не то чтобы пораньше с работы прийти, вовремя прийти не получалось. Но мужик он и не такой видный собой, но жилистый – нашёл свои резервы: сына-младенца на работу брал. Там все женщины ухаживали за ним, пока он с проводами и датчиками возился в новой подстанции. До начала уборочной успел подстанцию подключить и новую зерносушилку поставить на электроснабжение. За это его наградили почётными грамотами и от колхоза, и от районного начальства, премировали.
Беда, говорят, одна не приходит. Уехал он в район на торжественное собрание награду получать. Поздно вечером вернулся, только порог переступил, а жена ему новость:
- Корова ногу сломала. –
Пришлось прирезать. Всю зиму без своего молока жили. К весне новую корову купили, вот, и премия вся ушла. Хорошая попалась корова, лучше и не надо. Вот она, возле ограды лежит во дворе, жует жвачку и сыто отдувается. Красивая статная корова, её так и зовут – Красуля.
И что у семьи Трушкиных будет впереди?
Жизнь. Просто жизнь, до середины которой, как сказал Кузьмич, они уже дошли.
-------------------
Утром Виктор Николаевич прихватил с вечера собранный свой рюкзак. Уходя на работу, Кузьмич пожал руку Виктору Николаевичу:
- Ну, паря, бывай. Если случится когда близко быть, в командировке, заворачивай сразу к нам. –
Наташа в этот день приболела и лежала дома, с ней Виктор Николаевич не попрощался, спала она ранним утром. Она ходила на покос и там напилась ключевой воды, и теперь у неё обложило горло и поднялась температура. Нина проводила его за калитку, подала руку, сказала с виноватостью в голосе:
- Вы уж нас не корите. –
- Да за что? – удивился Виктор Николаевич.
- На сене ведь так и прожили, перед людьми даже совестно, что в дом не пустили. –
Виктор Николаевич только рассмеялся в ответ.
Дальше провожал Виктора Николаевича Шарик, умный пёс. Часто перебирая ногами, он поминутно оглядывался, улыбался: «Не отставай», сворачивал иногда с тропинки, вьющейся вдоль берега, обнюхивал кустики и пеньки. За мостом, по дороге на Центральную усадьбу, Шарик остановился. Повернулся навстречу Виктору Николаевичу, вильнул своим хвостом: «Всё, дальше не могу».
- Тогда дай пожму твою лапу, - Виктор Николаевич опустился на корточки. Шарик услужливо вложил в его ладонь свою мягкую, влажную от росы лапку, весело и хулигански лизнул его в щёку, крутнулся и без оглядки помчался обратно. В деревню, где был его дом, где были его друзья и близкие люди.
А Виктор Николаевич пошёл своей дорогой по жизни.
Конец.