– А если вы такая умная, грамотная и начитанная, то, боюсь, что наша фирма вам не подходит. Поищите другое применение своему интеллекту. Вы уволены.
Директор дал указание, чтобы Тамару Кунцеву рассчитали в тот же день, и таким образом она опять оказалась безработной и опять свободной, как птица.
«Ну и ладно, – думала она, замерзая в старом, разбитом автобусе, – мне у вас тоже не понравилось».
И было бы на что обижаться, сердиться, плавиться, как олово, от гнева. Ну, сказала, что документ составлен не по форме. Потом исправила ошибки в деловом письме, между прочим, орфографические. Сделала несколько замечаний, директору по поводу неправильного словоупотребления и ударения. А он это делал постоянно! То скажет «звОнит», вместо «звонИт», то «оденьте пальто», то шедевр вчера выдал: «Все люди в пОльтах уже, а вы все в куртке ходите». Нет бы, прислушаться к профессионалу (Тамара всё же дипломированный филолог), так он обвалялся в капризе. Подумаешь, начальник! Сначала бы язык родной выучил, а потом брался коллективом управлять…
Но, на самом деле, Тамаре было горько и обидно, что люди вокруг так равнодушны к тому, что слетает с их языков, что они, к тому же, агрессивно безграмотны, а иногда просто бравируют своим невежеством, выдавая откровенное глумление над грамматикой за какую-то им только ведомую победу.
Домой она сразу постеснялась пойти, чтобы не расстраивать мужа, все же – это было третье увольнение за последние два месяца. Причиной увольнения был трепетно любимый ею, великий и могучий – русский язык, а точнее – небрежное к нему отношение почти всех, окружающих ее людей. Она завернула к подруге.
– Садись, рассказывай, – предложила та, ставя перед Тамарой чашку ароматного чая, – за что на этот раз.
– Что говорить, картина та же, – покаянно призналась новоиспеченная безработная. – Аня, я не нарочно! Ты же знаешь, я всем сердцем, я вполне искренно хочу им помочь! Ну почему они такие неучи?! Ты пойми, это неправильно, когда руководитель солидной фирмы вдруг заявляет, что у него все докУменты должны быть разложены по папкАм. Главное, с виду приличный человек. Одет с иголочки – дорого! Но, что ни слово, то перл! Я не могла этого терпеть.
– Понимаешь, Тома, в мире нет абсолютно грамотных людей. Их не существует, тем более, среди НЕ филологов. И среди филологов тоже нет, я уверена. Надо к этому привыкнуть. В школе, где ты работала – совсем другая обстановка. Дети тебя слушали молча, мечтая о светлом будущем. Там ты была учительницей. А на фирме ты – секретарь-машинистка. Скажи, пожалуйста, кто замечает секретаршу? Кто её вообще за человека признает, слепого исполнителя воли начальника? Что прикажут, то должна выполнять. А ты…
– И среди журналистов, между прочим, – голос Тамары окреп, она перешла в наступление. – Ты когда-нибудь задумывалась над тем, как корреспонденты разговаривают перед камерой? Все переговоры теперь у них происходят «за закрытыми дверями».
– А как надо? – испугалась Анна. – Ну да, «при закрытых дверях» – это мы ещё в школе знали.
– Вот именно, – подтвердила Тамара. – Или, как тебе такое выражение: «Провели удаленное совещание, но физический визит важнее». Один системный администратор заявил, что он «совместим с любым руководством», как электронный прибор. А глава районной администрации рассказал, что «очистка катка от снега происходит за счет детей».
– «О том, что», «честно говоря», «на самом деле» – засовываются во все мыслимые и немыслимые тексты, – явно войдя во вкус, продолжала Тамара. – То есть, они, журналисты, сразу признаются: вся та белиберда, которую я вам вкачивал до этого, была не «честно говоря», а «на самом деле» ведется расследование «этого громкого преступления». Других-то новостей уже не существует на нашем телевидении. Их просто нет. Зато каждый репортёр с умным видом заканчивает свою речь гениальной фразой: «На сегодня это всё». Интересно, они сами понимают, какую чушь иногда несут с экрана?
Она замолчала, чтобы перевести дух, было видно, что разговор дается ей нелегко, и в то же время подруга не перебивала Тамару, давая ей возможность высказать наболевшее.
– Журналисты смакуют чужие несчастья серыми, равнодушными голосами с одинаковыми интонациями как бы взахлеб, абсолютно не утруждая себя мыслью: как же это выглядит со стороны? – она опять на секунду остановилась, но, овладев собой, продолжала: – Когда-то (это было давно, но ведь было!) дикторы предупреждали: будет страшный сюжет, если у вас слабое здоровье, уйдите от телевизора и уведите детей. А теперь? Если съемочная группа не снимет убийство или катастрофу, спать не сможет всем коллективом. иногда кажется, что скоро сам телевизор станет кровоточить.
Она пыталась сдержать эмоции, но голос звучал взволнованно. Помолчав, она тихо сказала
– И знаешь, что самое страшное в этой истории? Никто – ни репортёры, ни зрители – уже не задумываются, как это чудовищно. Третьего дня одна столичная, между прочим, ведущая заявила, что «Маленький принц» Экзюпери – вредная книга. Знаешь почему? – Тамара сделал паузу и, не дождавшись ответа, продолжила: – Потому что «ты в ответе за тех, кого приручил». Можешь представить?! С экрана телевизора звучит призыв: приручи кого-нибудь – собаку, кошку или человека – и свободен. Можешь выбросить это существо в любой момент, не задумываясь! Потому что вредно утруждать себя ответственностью за кого бы то ни было.
Анна опустила глаза и молча водила пальцем по столу, потом строго спросила:
– На сегодня это всё?
– Заканчиваю, – парировала Тамара, чувствуя, что наговорила лишнего, боялась пошевелиться. Она понимала, что обижает сейчас подругу, которая сделала для нее много добра.
– Конечно, ты права, но такая вот сейчас журналистика, – Анна сделала ударение на слове «такая», – и другой пока нет. Единственное, что я могу посоветовать: не смотри телевизор.
– Ань, не сердись, я не имею ввиду тебя. Ты – хороший журналист, сама больше меня понимаешь. – она хотела остановиться, но не смогла: дух правдоборца пересилил даже дружеские чувства. – Это безобразие ты как-то назвала «новостное телевидение». Послушай, на какую новость я натолкнулась на прошлой неделе. Женщина в ситцевом халате, скорее всего, выносила мусор, у неё что-то в голове переклинило, она шагнула в мусоропровод, там и застряла. Так эти стервятники местного телевидения прилетели с камерой и начали её снимать. Заодно и спасателей сняли, которые помогали.
– Кстати, спасатели и прогнали телевизионщиков, – успела вставить слово Анна, когда Тамара переводила дух, – но они уже всё сняли.
– Интересно, кто их вообще пригласил? – продолжала возмущаться Тамара.
– Соседка сначала позвонила на телевидение, а потом в службу спасения. Такое можно совершить только по злобе. Видно, поругались старушки когда-то, вот одна другой и отомстила…
– А ты откуда знаешь?
– У меня в МЧС друг служит.
– Представь себе, этот материал всю неделю показывали. У них там что, нет бабушек, матерей стареньких? Или они думают, что будут жить вечно молодыми, что старость их не коснется в том или ином виде? Я этого не понимаю.
– Как рассказал мне знакомый редактор, на студии этот эфир был признан сюжетом дня.
– Надеюсь, ты поздравила их всех с победой? – съязвила Тамара.
– С какой победой? – не поняла Анна.
– С победой зла над гуманизмом, добром и элементарной человеческой порядочностью.
– Но ты же не случайно завела этот разговор? Причем тут директор?
– А притом, что он утром всему секретариату рассказывал эту историю и долго смеялся. Представляешь? Здоровый, успешный мужик глумился над несчастной старушкой, которую и так ославили на всю область. А он это еще в лицах представлял. Фигляр несчастный... – от возмущения у Тамары перехватило дыхание.
– Теперь понятно. И ты зашлась?
– А ты бы не зашлась? Вот я ему и отомстила. Через два дня сделала несколько замечаний и по его речи, и по ошибках в бумагах. Да, что говорить, сама понимаешь…
Подруга молчала и, подперев ладонью щеку, как умудрённая жизнью женщина, смотрела на растерянную Тамару, словно видела её впервые.
– Так, моя дорогая, – наконец проговорила она, – я, конечно, понимаю: жалко бабушку, русский язык надо учить, ошибки делать нельзя. А вот тебе надо менять отношение к окружающей среде. Пойми, ты теперь не учительница. Никто тебя таковой нигде не признает. Поэтому придется теперь самой учиться. Учиться соответствовать своей должности, если не хочешь вернуться в школу. Вот, что ты сейчас сделала? Потеряла хорошую работу. Такие деньги ни один секретарь нигде не заработает. У нас в городе – это самая богатая фирма. – Она была расстроена, казалось, больше самой грамотейки.
– Кому вообще нужна твоя правда? Нет, я бы поняла, конечно, если бы ты работала на какого-нибудь оратора или политика, например, референтом. Они нынче называются, имиджмейкерами. Если бы тебя спросили, как одеваться, как себя преподнести, как и что говорить, тогда бы ты их научила уму-разуму. Но это просто завод. Директору деньги надо делать, а не упражняться в красноречии и орфографии.
Она опять задумалась, изредка поглядывая на притихшую бунтаршу от филологии, видимо прикидывая, где бы ещё можно с пользой применить на практике обширные языковые Тамарины познания.
Надо пояснить, что русский язык и литературу Тамара Николаевна преподавала двадцать лет. Но, достигнув солидного возраста и стажа работы в школе, вдруг почувствовала такую же солидную усталость. И ощутила невероятную потребность сменить профессию, отдохнуть от учеников, монотонного учебного плана, повторяющегося постоянно, неизменно и с известной периодичностью.
Ей повезло с подругой – Анна была успешным журналистом, имела большие связи и с легкостью нашла сначала одно хорошее место, потом другое и наконец третье – с которого Тамара так позорно была изгнана сегодня.
Анна относилась к провалам незадачливой филологини с пониманием. Чего нельзя было сказать о муже, который изначально был против стремлений жены к новому и неизвестному, а потому, после каждого очередного увольнения, впадал в состояние обиженного молчания. И было от чего: семья взяла кредит на новую машину и едва сводила концы с концами. Однако Тамара чувствовала, что и у понимающей подруги терпение заканчивалось.
– Ань, ты прости меня, пожалуйста, – тихо пробормотала она, наконец, осознав всю серьезность своего положения, – я, честное слово, не нарочно. Я хочу работать хорошо, как бы это объяснить, – добросовестно, что ли. Но, получается, что школа – это моя среда, а все вокруг – что-то другое, неизвестное. Я иногда чувствую себя пришельцем с другой планеты. Неужели я так плохо знаю жизнь?
В отчаянии она расплакалась, роняя слезы в недопитый чай и осознавая, что раз за разом подводит уважаемого человека, который просит за нее, потом оправдывается перед знакомыми руководителями.
– Не реви, что-нибудь придумаем. – Анна снова заварила чай и взялась за трубку телефона.
– Петр Петрович, – по-деловому заговорила она после теплого приветствия, – слышала, что вам работники нужны на время избирательной кампании. Рядом со мной сидит очень грамотный человек. Филолог по образованию, к тому же, отлично владеет всякой электронной техникой. Ты под диктовку печатаешь? – спросила она ошарашенную Тамару, пять минут назад представляющую свое будущее в безнадежном свете. – Она может – и под диктовку и с закрытыми глазами. Быстро, без ошибок… Придет завтра прямо с утра… Спасибо, дорогой, считайте, что ваша предвыборная программа уже на полосе.
– В общем, так, – строго и безоговорочно заявила она, – если здесь выступишь, считай, что внешкольная карьера тебе не удалась. Рот на замок. «Слушаюсь и повинуюсь». Этот Петр – дядька хоть и неплохой, но зануда известная. Бывший административный работник, теперь политикой занимается. Чуть что – сразу увольняет, поэтому у него вакансии всегда есть. Но на деньги не скупится – зарплаты хорошие.
Через месяц подруги встретились вновь. Тамара торжественно поставила на стол огромный торт и обняла Анну. На вид она сильно изменилась. Строгий костюм сменила на элегантное платье, волосы были уложены модным мастером, а в глазах появилась уверенность и даже надменность успешного человека, знающего себе цену. Тамара открыто посмотрела на подругу, и глаза её выражали благодарность.
– Никогда не думала, что смогу привыкнуть к другой жизни, кроме школы, – начала она рассказ о своей победе над собой. – Все-таки учителя впадают в гордыню в определенный момент. Каждый считает себя хозяином положения, всегда, между прочим, правым. «Доживем до понедельника» – это только на экране, где для красного словца, можно и извиниться перед учениками. Но в жизни все проще и примитивнее. Никто учителя не останавливает, никто не делает замечаний, поэтому он начинает думать, что во всем и всегда прав. Я много лет работала в школе, а задумалась об этом только, когда от нее отошла на приличное расстояние. И знаешь, что мне кажется? Нужно периодически через несколько лет отправлять всех преподавателей на стажировку в народ, чтобы их там пообмяли, пообломали, надавали пинков, а потом вернули назад в школу.
– Ты никак в школу вернуться заегозила? – Анна замерла с чайником в руке.
– Это я так, философствую, – тихо проговорила Тамара. – Нет, дорогая, в школу не вернусь. Как с такими мыслями возвращаться? Теперь меня и там не поймут.
– Что-то в тебе изменилось за этот месяц, – задумчиво сказала Анна, – а что, никак не уловлю. – Она пристально смотрела на подругу, будто не видела ее много лет
– Просто стала обыкновенным человеком. Никогда не думала, что буду способна смирить амбиции в связи с финансовой необходимости, но смогла взять себя в руки и подчиниться первому попавшемуся начальнику.
– Не первому… – улыбнулась Анна.
– Не первому, но решительному. Там у них текучесть кадров, как ты и говорила, стремительная. Петр безжалостно расправляется со всеми, кто ему перечит. Шаг в сторону – и гуляй. Я это не сразу поняла. С бумагами – полный завал. Сижу целыми днями за компьютером, набираю документы, списки, постановления, решения, всякую ерунду – под диктовку и без диктовки. И незаметно для себя частенько правлю по стилю, по орфографии. Однажды Петр это заметил и говорит:
– Тамара Николаевна, вы печатаете не художественные произведения, и вы – не редактор в издательстве, где можно текст повернуть, как вам нравится. Это официальные документы, составленные по утвержденной форме. Потрудитесь печатать так, как написано. Считайте, что я вас предупредил.
Через несколько дней надо было набрать и отправить письмо по электронной почте в головную контору партии. Он его написал от руки. Я, набирая, поправила слово «избирательная кампания». У него было написано – «компания», я исправила на «а». Прибегает Петр Петрович, абсолютно разъяренный, и говорит тихо так, но очень выразительно:
– Я предупреждал: если ещё одно замечание или поправка в тексте?.. – он не договорил, но как-то недобро посмотрел на меня.
– Предупреждали, – говорю, – но не уточнили, каковы будут последствия.
– Уточняю, – продолжает шипеть он, – ещё одна поправка и я вас уволю! Если деньги не нужны, можете уходить хоть сейчас. Но так как печатаете вы хорошо, это последнее предупреждение.
– Нельзя ли уточнить еще один момент: в чем я не права на этот раз, – осторожно спрашиваю.
– Слово «кампания» впредь печатайте так, как это пишу я в оригинале – «компания». – И ушел.
– Ну и… – сдерживая рвущийся изнутри смех, не выдержала Анна.
– Посидела, успокоилась, вспомнила про кредит, про мужа, который совсем недавно возобновил со мной вербальные контакты, то есть, начал по-человечески разговаривать. Потом думаю: а кто, вообще-то, подписывает письмо?
– Неужели исправила? – подруга испугалась так, что даже голову обхватила руками. – Ты пропустила грубейшую ошибку?! Поверить не могу! – она покачала головой и изумленно прошептала: – То-то я вчера удивилась, с чего это Петр так ласково благодарит меня за хорошего работника?..
Как говорил Козьма Прутков: сборник новелл; Воронеж: Типография Воронежский ЦНТИ ; филиал ФГБУ «РЭА» Минэнерго России, 2018.
ISBN 978-5-4218-0363-8