XI птерон
Небо было чистым голубым сияющим своей глубокой прозрачностью как во время посещения преисподней. Его ультрамарин был словно подхвостье белой дьяволицы.
Мы сидели с Сибиллой на белом пляже, и волны тихо ласкали наши вытянутые ноги. Солнце танцевало в закрытых глазах золотыми и синими пятнышками и растворяло любые плотные предметы и образования. Всё было этим плещущимся убаюкивающим маревом. Мы сидели голые. Тела были расслаблены, ленивы и туманно очерчены. Они ничего не ждали. Мы ни о чём не думали. Время превратилось в капли золотой воды, раскачивающиеся на тонких волокнистых облаках и не падающие. Мои губы как лунатические рыбы <…> Губы Сибиллы как нирванические моллюски <…>
Если бы солнце стало квадратным, я бы набросил его на плечи Сибиллы, чтобы подчеркнуть её наготу. Тело Сибиллы изгибалось как поверхность моря под прикосновениями ветра.
Человек – это антисистема
Отрезок без ограничивающих точек
Бесконечная прямая
Или парабола
Именно в такие минуты понимаешь Платона, его бестелесные эйдосы, и тело представляется каким-то недоразумением. И когда пребываешь в этом блаженном состоянии долго то начинаешь понимать что такое Брахман или Пуруша. Но тело не даёт наслаждаться имматериальным и зовёт к сексу, к лабиринтам «Кама-сутры».
Мы лежали на кровати, которая плавно истекая, уходила в подпол, и вслед за ней мы медленно, словно ледник спускались в неведомые провалы.
Когда тело будет отброшено, исчезнет горячка аффектов. А пока человек толчётся в них, как свинья в грязи. В антимирах даймоо запечатляются идеальные картинки этих аффектов, которые, впрочем, можно без жалости стереть навсегда.
У даймоо Хэйхэллы десять золотых полупрозрачных перепончатых крыльев. Больше о ней мы ничего не знаем и не узнаем. Мы только констатируем факт её полёта. Никто не знает антимиров. Никто не знает их обитателей. Все наши путешествия с ангелом Д 11 совершаются наобум, словно в тумане или во сне.
Мои ласки с Сибиллой – это архейские ливни, которые проливаются на планету не останавливаясь миллионы и миллионы лет. Даймоо из страны хрустального клитора.
Даймоо К-н- ктэрра была бирюзово-молочной с двадцатью девятью сапфирными крыльями. Которых ей было вполне достаточно для сексуальной атараксии. Даймоо Химероо-Z была вся усыпана козлиными рогами, как отростками каких-то недоразвитых растений.
С трёхглазой великаншей Руббу содомией мы занимались следующим образом: она становилась раком и раздвигала ягодицы, а я взбирался на рядом стоящую скалу или другое возвышение, обмазывался оливковым маслом с ног до головы и нырял в раздолбанный анус исполинши. При удачных прыжках я погружался так глубоко, что застревал в истоках клоаки. Тогда ей приходилось испражнять меня, причём с немалыми усилиями. До сих пор не знаю кто больше получал удовольствия от подобных совокуплений, я или она.
Даймоо Эллз-Залла любила заниматься сексуальными непотребствами исключительно на берегу моря. У неё были четыре перепончатых крыла – два сапфирных и два рубиновых, золотистые прямые волосы, тёмно-индиговые глаза и громадные груди, размера эдак девятнадцатого. Зад её венчал львиный хвост. Частенько, ухватившись за него, я таскал эту развратную потаскуху по гальке и даже по острым обломкам скал, как какую-нибудь старую ненужную тряпку.
Даймоо Глеййзз, напротив, отдавалась сзади только при условии, что она, набросив на щиколотку моей ноги верёвочную петлю, проволочит меня по зарослям кактусов. Её лицо было настолько безобразно, что открывало самые потаённые мазохистские бездны. Главным уродством был нос, спускающийся своим кривым пористым щупальцем до самого подбородка. Губы были все искромсаны и болтались бахромой лохмотьев. Один голубой глаз был ниже другого тёмно-фиолетового. Одного уха вовсе не было, а белые жёсткие волосы были собраны в хвост на макушке и торчали вверх как куст юкки. У неё было шесть крыльев, напоминавших грязное засаленное тряпьё. У Глеййзз была сестра-близняшка, только лицо у неё было прекрасно, как у Елены Спартанской. С этой я встречался только на рассвете у горного озера. В другое время она была также уродлива как и её сестра. Она любила содомию в полёте над морем.
Даймоо Х-ф-хьээ и медузогоргоноидная Гор-лл-ф красовались изумительными парусообразными крыльями ярко-жёлтого цвета с изумрудными прожилками. Им нравилось целоваться зажав мою голову между своими лобками.
И напоследок осталось вспомнить Лэмму, Ддиэрру, Ккрри, Брафантэйллу и Риолл-л-рро. Они образовывали своеобразную пентаграмму во время содомизации, и я шёл от одной к другой по кругу. Затем они пятились задом к центру звезды, которую они образовывали своими телами, и зажимали меня своими ягодицами. Это был традиционный ритуал, а затем начиналась оргия.
Магистральный бред воспоминаний человечества. Что помнит человечество? Войны, борьбу за существование, за кусок хлеба, за кусок земли. Мечтает жить вечно, чтоб вечно жрать. Вот собственно вся история человечества в одном абзаце.
Архитектоника даймонических пространств и антивремён. Бестелесные полёты, парения среди неописуемо красивых переплетений флланниограмм, лабиринталлосов и энтранстаций. Нефиксируемые фигуративности и потоки эзолактаций. Ошеломляющее одиночество и абсолютная свобода!!
В зале ожидания были вывешены две картины: «Рельеф паннигилизма» - три тёмно-синих полосы на голубом фоне; и «Рельеф паннигилизма в зеркале» - три голубых полосы на тёмно-синем фоне. Чтобы сказал по этому поводу Карл Маркс?
Когда человечество надорвётся от своих революций, войн, пертурбаций, грызни за власть, от своих основных инстинктов и навсегда отрупеет, сожранное червями в утробе пирамиды Хеопса, тогда мои книги будут читать даймоо. А пока что я их пишу для огня.
Седьмой фестиваль сорокинских фекальных чтений с пелевинскими плевелами и уэльбэковскими футуромантрами. Вполне пристойно для современного человечества. Ну не читать же, в самом деле, Маркиза де Сада.
На соска;х у Сибиллы сверкали начищенной медью монеты Боспорского царства времён Митридата Эпифана. Что ещё нужно для сексуального эффекта?
Экстрибоган написала трактат «Анально-вагинальный дуализм». Довольно скучные рассуждения как не умереть со скуки во время секса. Что может написать шлюха со стажем? Сплошная социология, механика, методика, психология, патопсихология и даже чуть-чуть кулинарии.
[…] у Брафантэйлы стальные перепончатые крылья на бёдрах, кожа молочно-белая с голубоватым оттенком, как у гетеры Фрины, а на ягодицах такие причудливые рисунки, похожие на абстрактные географические карты… У Риолло были жёлтые глаза, как у пумы, а губы чёрные. Четыре её груди были украшены ярко-красными острыми соска;ми, а влагалище и анус внутри были золотыми. Когда я вынимал из них свой член, он тоже сверкал позолотой. <…> мои воспоминания прервала Хэйхэлла, впившись клыками в мою ягодицу. Я схватил её за волосы и ещё сильнее прижал к себе.
Миаллаастральный первороид светился туманным непередаваемым омфиэннием. Слова переполнялись как котлы с кипящей серой (не адской), и виноградные гроздья падали в прямо подставленные руки золотых наяд. Что было делать на пляже с фиолетовой галькой в лучах двух синих заходящих солнц. Некая атрофия объяла можжевеловые заросли на окрестных скалах. Море в лунном свете девяти сиреневых лун. Тихие песни рыбаков, аметистовые кубы в разрушающихся античных храмах и медленно шествующие по пляжу мраморно-белые богини с виноградными гроздьями вместо пушистых лобков.
[…] от потолка библиотеки отделялись квазикубические ирроформы сигменты беспредметной живописи и парили над столами, на некоторых из которых горели лампы, хотя посетителей и не было. Зелёные круги света были разбросаны по ночному залу, и над ними левитировали странные фигуры. Иногда появлялись какие-то непонятные розово-голубые сгустки и завихрения и тончайшие серебряные линии.
Люкс и директрисса начисто выбрили мой лобок и подмышки, после чего первая принялась за мои ноги, а вторая за грудь. Когда с этим было покончено, пришла очередь поцелуев, потому что площадь для них значительно увеличилась. Это была галактика распавшаяся на звёздные эротические астероиды.
Как альтернативу книге Экстрибоган я написал трактат «Четыре корня эротической эстетики». Две половинки ягодиц и две половинки розы мира – вот главный предмет рассуждений. Затем я шёл к Экстрибоган и изливал сперму в её отверстия. Она украшала меня засосами. А за окном моросил мой любимый мелкий дождик, небо было как оловянные коллажи Арпа и деревья мокрые и сонные, как после тотальных поцелуев.
Я целую ноги Люкс. Сначала в туфлях, затем в чулках, после босые. Измазанные моей спермой, шоколадом, секрецией ангелов, кремом эфирных далей, поллюциями наднебесных эмпиреев, плазмой даймониев. Полуонейроидное состояние длящееся тридцать три кальпы, переходящее в сверкающую росу на медно-красных волосках лобка. Поцелуй стекает по крутизне бёдер и по аравийскому вади, разделяющему две белых пустыни ягодиц, устремляется элексирной, голубольдистой влагой к дельте копчика-Нила и теряется в лабиринтах анальной александрийской библиотеки под двумя куполами белых затвердевших облаков.
<…> человечество не знает чего оно хочет. Оно хочет мира, но постоянно воюет, оно хочет любви, но постоянно ненавидит, оно хочет покоя, но постоянно суетится. Самые развратные осуждают других за разврат, самые жадные осуждают других за сребролюбие, самые лживые осуждают других за клевету. Почему собственно я должен приспосабливаться к этому дебилизму человечества? Пусть деградирующее человечество приспосабливается к моей порнографии.