X птерон
В библиотеке никого не было. Я сидел в кресле возле журнального столика с наваленными на нём газетами. Свет неяркой лампы под нежно-зелёным абажуром создавал приятную, расслабляющую атмосферу. Вообще-то я не читаю газет. Но сейчас почему-то лень было читать книги – решил полистать СМИ.
Сибилла подошла ко мне и поцеловала в мочку уха. Коротенький синего шёлка сарафанчик был расстёгнут чуть ли не до пупа. Левая грудь почти вываливалась из него своей нежно-белой окружностью.
- Что нового в мире? – Сибилла постучала указательным пальцем с бледно-голубым маникюром по газете.
- Что может быть нового в мире с тех пор как два недоумка (я имею в виду Адама и Еву) сожрали на шару яблоко? Человечество барахтается в дерьме и помоях. Но ты знаешь, Сибилла, твои какашки это не то дерьмо, в котором измазывается ежесекундно человечество. Твои какашки – это амброзия. Лучше обмазываться обыкновенным дерьмом, чем тем дерьмом человеческим, имя которому убийства, войны, коррупция, алчность, цинизм, ненависть, продажность ну и прочее подобное. Кроме рвотного рефлекса человечество не вызывает во мне никаких чувств. Или вот ещё пишут: какие-то две оголённые пары совершили спаривание прилюдно в зале Биологического музея (типа перформанс), доказав тем самым, что они всё-таки биологические особи, принадлежащие, кажется, к отряду приматов. Кто-то нарисовал огромный фаллос величиной с гелиопольский обелиск на какой-то там площади, доказав тем самым свою принадлежность к языческим негроидным культам доарийского Индостана.
Я люблю порнографию, но все эти публичные акции вызывают во мне отвращение. Вынос на широкую публику снимает ореол таинственности и сладости. Порнография должна быть подпольной и нелегальной. Должна быть плодом запретным. Вот тогда он поистине сладок. Когда порнографию можно потреблять мегатоннами, она становится безвкусной и даже просто отвратительной. Если по улицам все начнут ходить голяком, то через месяц суперсексуальной будет считаться магометанка в парандже. Это великолепно описал в романе «Райские псы» Абель Поссе.
Открытый гомосексуализм несёт на себе печать дебилизма. Эти уродские гомопарады, когда жирные потные мужеложцы с рожами свинопасов и сутенёров, облачившись в розовые парики и обвесившись ёлочной мишурой, трясут в пигмейском танце бульдожьими щеками и медузообразными ляжками, нужно разганять казачьей кавалерией с пиками и свинцовыми нагайками. Не могу представить участником такого парада Уильяма Берроуза, этого стопроцентного гомосека и стопроцентного супертестостеронового мужика.
Порнография должна быть патрицианской, она должна быть для избранных, для тех, кто никогда среди толпы не будет рассказывать о своих чувствах и выставлять на всеобщий обсос свои сокровенные фантазии. Гомосексуальные браки – это плебейство, пигмейство, охлофильство. А подобные браки среди священников – рафинированный сатанизм.
Порнографические книги должны издаваться тайно и анонимно и тиражом не более одиннадцати экземпляров.
Когда начинался закат, посреди амфитеатра из лиловых скал, чётко вырисованных светом и прозрачным воздухом, я увидел антицифровую машину сюрреальности в виде бесформенного мягкого объёмного образования. Прежде чем прикоснуться к ней, нужно уничтожить в себе чудовищную гигантскую машину логики и рациональности, которая безжалостно втягивает в свою сферу всё и вся, как тупой коллапс, подминает под себя, заставляет ходить по струнке и в конце концов пожирает и переваривает без остатка, не оставляя никаких надежд, вариантов и альтернатив.
На этот счёт я был стерилен и подходил к сюрреальной машине в белых одеждах миста. Совершенно непонятное, непостижимое, не вписывающееся ни в какие системы функционирования, чувство охватило меня, когда я сделал первое прикосновение. И тут же волнами, то очень чёткими и упругими, а то расплывчатыми и разреженными, стала проникать антицифровая и антимеханическая вселенная с гаремом своих галактик. Анти кодированная эписексуальная прострация эйдосов мигрировала в отдалённую глубь омического фьорда, и веер метамеонических экстримаций раскрывался ортомистическим покрывалом небес.
Когда мы вошли в спальню Дроммдолл, то увидали на её кровати великана Обелгона, Его глаза, челюсти и гениталии могли отделяться от тела, левитировать в пространстве и возвращаться на место. Рядом с ним лежала монстронимфа Гарфолла. Вместо языка у неё был кусок грубо и рвано обрубаного чугунного стрежня, который она постоянно высовывала изо рта. Это было даже смешно, а не страшно. Она напоминала какую-то кукольную гигантскую ящерицу, сделанную из пластилина. В бедро у неё был вмонтирован маленький монитор, воспроизводящий любые изображения, которые рождаются в её экзальтированном воспалённом мозгу. Но описывать я их не буду – по-моему и так ясно, что там рождались отнюдь не высокие философские идеи.
Рядом с кроватью задом к нам стояла хорророида Хулл-Хулла. Это была красивая обнажённая стройная девушка. У неё было три груди (и это было вовсе не безобразно, даже очень сексуально), невидимая левая коленка и квадратный сапфирный анус. Испражнялась она кубиками отшлифованного янтаря. Она это продемонстрировала как только мы вперили взгляд в сияющий квадрат её заднего прохода. В одном из кубиков мы увидели себя и исполиншу Гэггу. Медленно задом мы входили в её ктеис, и своды этой гигантской вульвы каменели и превращались в гранит и мрамор по мере нашего продвижения. Вскоре мы плавали в озере расплавленного аметиста посреди сводчатой обширной пещеры, и на наших глазах из аметистовых вод поднимались, как тропические растения, фиолетово-розовые сталактиты.
Анусы Дроммдолл и Обелгона были как настоящие коричневые подсолнухи. Мы наблюдали за соитием двух великанов, сидя в озере. Их стоны были похожи на горные обвалы, а чавкание соприкасающихся гениталий на булькание грязевых гейзеров. Их оргазм, подобный трубным звукам тысячи мамонтов и ангелов Апокалипсиса, невольно заставил и нас оргазмировать и проноситься через лабиринты многоуровневой тьмы.
Ягодицы Дроммдолл и Обелгона – четыре белых мягких перины, на которых мы почивали вдалеке от мира сего.
Путешествия по порноакосмическим галактикам приводили нас в конце концов к абсолютной бездвижности в кромешной тьме сверхнебытия.
У меня эндемично-эксклюзивное видение порнографического мира. Игра каллипигирующих онеризмов и калликтеических парафантазий. Смотреть на порнографию через женские трусики это не то же самое что просто смотреть.
На выставке «Магическая фетишвселенная» были представлены следующие работы: в стиле SM-art: «Лесбийский предмет мастурбации» - на кусок синей ткани прибиты тремя гвоздями («сотка») по углам женские красные трусики, в центре экспозиции прикреплена проволокой обыкновенная алюминиевая вилка; «Мечта содомита» - обыкновенный чайник; «Презерватив» - обыкновенная мясорубка; «Куннилингус» - обыкновенная тёрка; «Ласкающие руки» - обыкновенные тиски; «Интимный поцелуй» - к стене прикреплён ажурный белый лифчик, а ниже крест на крест два молотка; «Dolce Sodomia» - настоящий торт, в середину которого воткнута пустая бутылка из-под вина горлышком вниз; «Анальный ангел» - обыкновенный зонтик; «Фаллос» - электродрель со сверлом большого диаметра; «Полианальная утопия» - груда напильников; «Апофеоз экстаза» - 40 литровый алюминиевый бидон из-под молока, по бокам которого две «сидящих» ноги от женского манекена в чёрных сетчатых чулках; в стиле Home-art: триптих «Экзистенция» - 1-я часть: «Экс-таз» - большой алюминиевый таз с грубо продырявленным дном (дыра диаметром 10 см), поставленный на ребро передней частью к зрителю, над ним на ниточке, привязанной за дверную ручку, приколоченную к стене, висит алюминиевая кастрюля дном к зрителю с двумя маленькими отверстиями в нём («глаза»); 2-я часть: «Целомудрие» - обыкновенный алюминиевый таз, висящий на проволоке передней частью к зрителю; 3-я часть: «Девственница» - точно такой же таз только белый и эмалированный; «Вселенная» - две солонки («глаза»), чайная ложечка («нос»), наполовину открытый спичечный коробок, поставленный вертикально («рот») и над этим «лицом» висит как купол дуршлаг; «Секс-бомба» - компьютерный монитор, от нижних углов его свисают два провода, сходясь в одной точке и образуя треугольник. В нижней вершине треугольника пучок скомканной магнитофонной ленты. В стиле Art-Zerro: «Павлин» - женский обнажённый манекен с одним глазом, с рыжими до плеч волосами, из паха торчит ложка, на которой покоится яйцо; «Демиург» - мужской обнажённый лысый манекен, сидящий на корточках, окружённый куриными яйцами, на макушке у него тоже яйцо, а под ягодицами на полу несколько чёрных отполированных кубиков. В стиле блю-арт (blu-art): «Самоабстракция» - воздушный шар в виде яблока, подвешенный на ниточке и с нарисованной посередине дыркой, якобы прогрызенной червём. Рядом на ниточке подвешен яблочный червь в виде эрегированного фаллоса, устремлённый в прогрызённую дыру; «Битва при Фермопилах» - статуя «Дорифора» с воткнутым меж ягодиц копьём; «Светлое будущее» - на холсте маслом искусно выписаны женские ягодицы, на месте ануса красная звезда с золотым серпом и молотом; «Мёртвый перформанс» - мужской манекен с двумя головами и двумя задницами лежит спиной вверх на груде кирпичей.
Внимательно осмотрев выставку, мы с Д 11 удалились в свои апартаменты на побережье Лемурии. Закат только начинался, и море было нежно-розовым, будто усеянным лепестками роз. На горизонте завитками коринфского ордера вырисовывались на ультрамариновом небосводе лилово-зеленоватые облака. Лёгкий ветерок мерно накатывал волну на мелкую чёрно-сизую гальку, похожую на рассыпанные маковые зёрна для пиршества гигантов или на экскременты юпитерианских тараканов.
Мы не спеша шли по берегу, предоставляя закату разрисовывать наши тела своей неподвластной акварелью и втягивать нас в свои алые внутриутробные зеркала. Так мы дошли до скалистого мыса словно усыпанного красными маками. Возле одной уродливой скалы, похожей на искорёженную половинку фаллоса в продольном разрезе, стояла стройная худощавая девушка. Её бело-золотистые волосы были собраны на макушке и удерживались шапочкой из колючей проволоки. Купальник-бикини был из легированной нержавеющей стали, а бретельки на нём были грубыми чугунными цепями. В руках юная нимфа держала шпагу. Увидев нас, она пустила в ход своё оружие, ударив резко наотмашь по скале. Мы остановились и замерли, ожидая продолжения. И оно последовало. Необычный спектакль разыгрался перед нами. Девушка нанесла ещё один удар, затем ещё и ещё, с каждым разом всё сильнее и сильнее. Она принимала очень эффектные и сексуально-соблазнительные позы, совершая свои фехтовальные выпады. Боковые и верхние удары сменялись колющей атакой. Мы не заметили как сумерки перешли в ночь, настолько были увлечены и возбуждены этим гладиаторским монологом. Истерическая страсть исходящая от этой амазонки передавалась и нам. И мы, заворожённые, охваченные параллельной непостижимой лихорадкой, не отрывали глаз от этого метафизического действа. Квинтэссенция лунного света стекала по бёдрам девушки, как слюна невидимого чудовища, притаившегося за чёрно-фиолетовыми тучами, прикасающимися своими чётко очерченными краями к линии горизонта. Неистовое сражение продолжалось до тех пор, пока от шпаги не остался только эфес. Возгласив в небеса нечленораздельный экстатический, стянутый ликованием и победой, вопль, воительница рухнула, как подкошенная, на охлаждённую гальку и, пропустив через себя молнию потусторонней судороги, затихла. Всё пространство сгустилось вокруг неё чёрным кольцом и смотрело на этот уникальный, уходящий и растворяющийся в лунном подземелье транс. Стаи синих ангелов летели откуда-то с запада, и чёрные треугольники с голубоватым свечением занимали определённую иерархию в эллипсовидных морских галлюцинациях. Слова распадались на кристаллы различной величины преимущественно сапфирного оттенка, и невозможно было стоять на месте, не обретая кубические нимбы над ягодицами и не впадая в высокоинсталляционную ересь заведомого метатерриториального толка. Эта нереализованная двуокись гиперболла, приправленная переосмысленными испарениями трансвитальных пространств, отделялась от оболочки, словно капля философского и отелекинезированного клея немолекулярной жидкости из плаценты мазохозавра и эндокринной жемчужины гиперодонта, и занимала экспозицию в верхнем абзаце сомнамбулической книги.
Только два дня спустя, когда она пришла в сознание, мы узнали имя этой прекрасной садистки. Её звали Хупи. Древнеегипетское имя. Но сама она была красива как арийская богиня. Два дня мы не подходили к ней. Она была окружена каким-то недоступным ореолом, и пластические грёзы где-то рядом демонстрировали свои метаморфозы и пантомимы. Мы долго разговаривали о морских побережьях в одинокой башне, откуда хорошо было видно открытое море. Её серо-зелёные глаза были точной копией моих, и в этом полимагическом символе предчувствовалась длинная череда параболических восстановлений.
Эти облака были словно падающие мелодичные феллятоморфозы интроспированные полукруглой необожённой частью галактического фюзеляжа теоретического абсцесса. Небо было раскрыто, как пасть голубого дракона. Скалы уравновешивали море, и в центре этого устойчивого универсума зарождались новые витки золотых гиперкреаций. Если Тцара говорил, что слова рождаются во рту, то я говорю, что они рождаются в промежности, они выколдовываются интимными частями тела, и их чрезмерность определяет их устойчивость. Дуга вставшего фаллоса как бы направляет их траекторию на шрихпунктирную орбиту выразимости и затенённости. Пирамида возбуждённого клитора своей вершиной указует путь их универсальности, а тужащийся анус обводит их таинственным контуром. Слова могут не изрекаться, они могут воображаться как фантастические куннилингусы.
Ночь величественных извращений опустилась на нас, словно оторванные крылья махаона. Я вгрызался в твой лифчик, мастурбировал в его чашечки, а также в твои трусики. Я разрывал их зубами, покрывал тончайшими слоями поцелуев. После этого ты одела их, и я возлёг на тебя. Я мял твои груди и твой лобок до тех пор, пока бельё не размазалось по твоему телу и не стало одной гетерогенной массой. Ты помнишь об этом, Хупи. Затем я привязал твою голову к своим ягодицам и пошёл к морю. Ты волочилась за мной, уткнувшись в самый мой райский эпицентр, а, прилетевшие к нам с ближайших островов сирены, пели «Песни Мальдорора». Я прыгаю в твою промежность и спускаюсь на дно твоей вагины как обезглавленный Олоферн. Твой анус горн, тромбон, саксофон. Ты попросила исполнить симфонию….. ! ..... Симфония №6 божественного маркиза в моём божественном исполнении.
Даймоо Эооээо вся чёрная, как расплавленный битум, с перепончатыми крыльями на ягодицах и с огромным малиновым бивнем, торчащем из правой лопатки и закругляющимся до соприкосновения с макушкой головы, принесла мне старинный фолиант в обложке из синего мрамора. В этой книге повествовалось о самых тончайших извращениях группы золотых даймоо с несколькими представителями рода человеческого. Среди них был один из моих предков.
Пустые пространства были заключены в огромные стеклянные вертикальные параллелепипеды и расставлены на берегу моря. Восходящее солнце высвечивало в них полусумеречные кристаллы, похожие на екскременты. Среди этих стеклянных колонн левитировали обнажённые женщины, полунагнувшись. У них были клювы ибисов и длинные груди, похожие на кровяные колбасы. Эти монстры, будто скомбинированные из египетских фресок и голландских натюрмортов, что-то выискивали на голубоватом песке. Я разлёгся на ближайшей к морю скале, голый, раздвинул ноги и подставил промежность лёгкому освежающему ветерку. Фалл мой торчал как гелиопольский обелиск. Я обнажил головку, и она поблёскивала в лучах утреннего солнца как медное сферическое зеркало, вынутое из влагалища многогрудой Кибелы и похожее на её клитор. Мои лобок, мошонка и ноги своей дикостью смущали даже чаек и редкие облака на мистически синем небе. Влажный ветерок с моря нежно ласкал промежность и возбуждал её своими неожиданными игривыми поцелуями и стыдливыми едва заметными прикосновениями. Чистота моих экстатических мест превосходила катарсисы самых глубочайших оккультных адептов. Я раскрыл журнал «Жю» - авангардный ежемесячник ультрасадистской и мегамазохистской организации «Чёрный маркиз». Сразу перед моим взором возникли задницы де Сада, его жены, его тёщи и его любовниц. Я вообразил как покрываю их поцелуями, как раздвигаю их, и мой язык погружается в ароматные глубины… Мой член завибрировал, и голубоватая змейка спермы сползла в промежность. Фотографии из журнала переплетались с моими видениями. Несколько маленьких облачков на горизонте, обведя себя общей линией, словно волшебной палочкой, стали похожи на мои ягодицы, которые сразу сублимировались в каллипигоподобные формы уранического и нимбоувенчанного молодого белокурого Ганимеда-Донасьена. На морской глади последовательно возникли ряд незавершённоэллинских архипластических форм. Дождь из стилизованных женских поп, раскрытых вагин и анусов, приобретая всё более и более точечную бомбардировку с ориентацией на мой экстрафалл, изливался в темпе замедленного взрыва, явно парадируя зевсов золотой дождь. Умиротворённость достигала симультативного гипертрофизма и расслаивалась в полиапогейную манифестацию.
На закате пейзаж переменился: берег заполнился шарами, составленными из двух пар ягодиц – далианскими континуумами. Песок стал закручиваться в спирали в полнейшем безветрии. Вместе со скалой я медленно передвигался в сторону моря, и небо становилось пурпурным треугольником, втягивая в себя всё больше и больше треугольных пространств, одним из которых и был мой абсолютно адский лобок.
Оказавшись за закатом, словно за занавеской, я ощутил некую наклоннённость и невесомость. Ложе, устланное алым бархатом стояло посредине неопределённого золотого пространства. Только лишь моё тело коснулось покрывала, как меня стали ласкать нежные руки, две пары рук, не имеющие тел и взявшиеся неизвестно откуда. Их мастурбации были такими ловкими и тонкими, что эякуляция замирала на полпути и гасла, чтобы вновь поджечь свой фитиль через несколько мгновений. Когда я почти растворился в убаюкивающем блаженстве, послышался грубый и режущий слух скрип. Мои полузакрытые глаза распахнулись настежь от ужаса: рядом со мной лежала не женщина, а уродливая груда мяса и жира. Я трясся перед ней как лихорадочная пиявка перед аллигатором. И только когда она повернулась задом ко мне и стала на четвереньки, я возбудился. Жопа у неё была как Бетельгейзе, а вульва как Антарес. Обоими в равной степени я воспользовался, но не довёл начатого до конца… Я стал распадаться… я увидел, как моя голова вдруг отделилась от туловища и левитировала в сторону, руки медленно поднимались к небу, напоминая столбы дыма, а пах, как снежный ком, катился по наклонной в светлые сияющие бездны. Это напоминало мне половой акт двух самураев, один из которых отсекает голову партнёру […]
Некрофилический музеум, уплотняющиеся многосирийные зооморфные содомии в парениях и отслоениях контурных геологических структур, теургические фейерверки кубических орхидей в остывающей музыке и удаляющихся ретроспектив гимны кунн-и-лингусов и первых воображений в сонном тумане облачной нимбографии нефелоскопии искажённых деревьев самовозводящихся стен и нагромождений фраз тонкие исчезающие формы эскалаций чёрных фигур фимиамов и безусловных изображений всему нет предела для чистоты высших падений и грёз прокладывающих путь в неизвестное через неизвестное нимфических атараксий лепестковых предвуаляций дождей и индиговых облаков не знающих удержу в движениях по вееру перемежающихся сновидений в сомнабулических […]