IX птерон
С Ангелом Д 11 мы отправились в путешествие по ещё неизвестным областям Лабиринтии. Через девятнадцать онейропарсек мы достигли кубической звёздной системы Софто, которая находилась в галактике Ргга. Эта галактика была в виде неправильного кубоида-трапеции со смещённым центром гравитации. В системе Софто было несколько звёзд с планетами: вокруг сиреневого гиганта Хфээшш обращались две планеты: RR66 в виде правильного куба и плоская планета ZZ777; вокруг звезды Альфа Доо – серебряного сверхплотного карлика пирамидальной формы – вращалась в горизонтальной и вертикальной плоскостях конусоидальная планета SZ 100 и планета в виде неправильного куба F002; у зелёно-синей звезды Хушш было три планеты: каплевидная А111, додэкаедерная LU-222 и полусферическая КК-9; цилиндрическая розовая звезда Фэ’э приютила у себя две планеты: крестообразную кубическую SHS-999 и плоскую прямоугольную ZH-113 да ещё и около 3000 астероидов; и наконец тёмно-коричневая звезда Пизз тандемировала с одной единственной Желатиновой планетой. На последнюю мы и отправились прежде всего. Пройдя сквозь плотные облака, источавшие сладкий запах, мы оказались на поверхности этой удивительной планеты, где всё было создано будто из густого разноцветного киселя. Непонятные сооружения зигзагообразной и экстраделоидной формы были хаотически разбросаны до самого горизонта.
Плотность желатинового вещества везде была разная: в одних местах по нему можно было идти ка по льду, в других – ноги погружались по колено, в третьих – можно было провалиться по пояс, а в четвёртых – нужно было передвигаться вплавь. Причём эти места не отделялись чётко друг от друга, и неожиданности подстерегали буквально на каждом шагу. Сооружения были сделаны тоже из материала разной плотности. Некоторые при прикосновении к ним, начинали дрожать, и казалось, вот-вот расплывутся бесформенной массой. Атмосфера тоже была желатиновой. Всегда перед тобой была невидимая пластическая преграда, через которую приходилось пробиваться, как через тонкую целлофановую плёнку. Впрочем, в некоторых местах были непонятные дыры, через которые можно было свободно и без усилий проходить. Планету мы обошли за два сомнамбулочаса, причём погружались в недра её и дощли до самого «ядра», если это можно так назвать. Это было просто пустое пространство, в котором легко и свободно паришь.
Посозерцав неописуемые метаморфозы Желатиновой планеты, мы отправились на самую большую планету системы Софто – плоскую ZZ777, северную часть которой занимала Даймонооойкумена с семью даймоноополисами. Нулевой или Д-полис назывался Интро-Полис, где обитало 116 даймоо; первый – Ктеисо-Полис с 35 даймоо; второй – Фрэйе-Полис (53 даймоо); третий – Ню-Полис, где проживало 47 даймоо; четвертый – Аэлло-Полис, который населяли 68 даймоо; пятый Дейно-Полис, в котором проводили часть своей длительности 87 даймоо и наконец шестой Химеро-Полис, где жили не только 231 даймоо, но и 33 даймона. Наиболее общее описание внешности всех этих существ даётся в приложении.
А сейчас поговорим об утрате нематериальных степеней в материи. Как только ты отделяешься и отдаляешься от своего ангела (в частности я от Д 11), как тут же начинаешь обволакиваться материей. А главное твои глаза утрачивают способность воспринимать хаос, в них образуется структурный хрусталик и они преобретают свойство созерцать лишь ограниченную среду. Тело теряет гибкость и метаморфозность и заражается внешними реалиями. Оно не способно левитировать и даймоопортировать. Всё это происходит от того, что ты упускаешь точку эксцентрики интроконтинуума, которая статирует и застывает в твоём зрачке.
Аутосадистический меонизм Гелиогабала, фиолетовый эротизм Эрнста и монстропурпуризм Босха. Меланиум в сюркуннифаллическом обрамлении транссатурнианская одиссея рорродаймонический серафимиум пигоцентраль фобокосмические терпсихории интропигомания обелиск копролалии экстракубическая логоррея в плотном тумане фаллокометной и куннигалактической фэнтези сиренево-белая альголагния чёрных цветов. Аромат открытой вагины наполнял пространство ночи, и его волны приносили на берег моих сновидений новые неожиданные тинктуры фантазий.
Я стоял на берегу небольшой реки. Надвигались сумерки. Дерево, растущее на самой вершине близлежащего холма, в закатном зареве напоминало человеческую аорту, испускавшую квадратные корпускулы коричневого парафотоида. На противоположном берегу по колено в воде стояла обнажённая женщина спиной ко мне. Я перешёл реку – глубина была небольшой, не выше пояса – подошёл к женщине и поцеловал её в ягодицу. В тот же миг прекрасное тело Гебы превратилось в старушечье уродливое тело горгофемы. Чудовище повернулось ко мне передом и улыбнулось чёрной пастью с двумя торчащими длинными клыками, свисающими до самых обвислых, серых, как две половые тряпки, грудей, соски; которых были точь в точь как дохлые дождевые черви.
«Ты поцеловал меня в задницу, теперь поцелуй в губы», - дохнула зловонием мне в лицо карга. Меня передёрнуло, и мелкая дрожь пробежала по спине. Поборов отвращение, я сделал это и познал неощутимое дотоле удовольствие. Кроме того я обрёл способность летать.
Тихо, медленно лететь над пустыней, над лунным ландшафтом, над пересохшими руслами рек и ручьёв, над коричневыми безжизненными ущельями и оврагами, над волнами, бесконечными волнами золотисто-червлёных барханов, над каменными глыбами, над миллионами больших и малых камней, скал, песчинок, над сверкающими полированными алмазами соляными пространствами, ближе к земле – и можно рассмотреть кристаллы соли и замурованных в них насекомых, выше – и сплошной блеск рассыпанных великанами драгоценностей, горы, пески, глиняные плоскогорья, металлические пятна солёных озёр, легированно-хромированный металл плоских камней и глинистых панцирей. Бесконечно лететь над пустыней, пустынями, без единого признака жизни, без ничего. Без ветра. Без звуков. Тишина, полёт, тишина, полёт. Всё пусто. Всё бездвижно. Спокойный-спокойный полёт. И будто полёта вовсе нет. Нет движения. Пустыни перетасовываются с пустынями. Пустынные сновидения со сновидениями пустынь. Онейропустыни приближаются и отдаляются. Пустыни снятся, грезятся. Пустынные безмятежные грёзы. Сомнамбулические пустынные лунные марсианские пейзажи. Величественные, простые, скупые, примитивные, лаконичные, суровые. Бесконечные кратеры, безводные моря и лагуны, остроконечные скалы, песчаные конусы, циклопические базальтовые арки и нерукотворные каменно-химерические города. Дрёмы, полусны, сновидения, левитации с онейропустынными плоскими коричневыми фантазиями. Невозможность остановится. Бездвижие.
Самый красивый секс – оральный. Самый извращённый – анальный. Самый утончённый – вербальный. Самый фантастический – фетишистский.
Изгиб эрегированного члена образует изящную траекторию, по которой движутся перформансы рассеянных галлюцинаторных звёзд. Для поднятия еретических напряжений и эпатажных проводимостей используется сексогенный текстоид разнонаправленных перверзий. В буклете из коричневой тонкой фольги серебристо-голубым каллиграфическим почерком было написано: 1) копромагическая роза; 2) демонстрация поп на главном подиуме; 3) объединённая конференция кентаврических и нимфоманических дадаистов; 4) циклофантомы спаренные в треугольники альголагнией и пикацистроны отлитые из люминистроллов в сомнамбулических армадах; 5) фуршет-интропигос; 6) индивидуальные оргии. Буклеты раздавала женщина, одетая по моде конца XVIII века с наушниками из двух алюминиевых кастрюль. «Всё это нагнетание мастурбического апофеоза!» - возгласил один странный тип и упал в обморок. Его замечание внесли в протокол.
Мы пришли к Ээбу ближе к полуночи. Вся его квартира представляла дадаистский бедлам: два стула были приклеены ножками к потолку, люстра была сделана из гранёных стаканов, располагавшихся по кругу в два ряда вверх донышками; огромная двуспальная кровать была на колёсах из-под велосипеда, на которой валялись книги, журналы, рисунки, карандаши, бумага. Сразу же меня привлекла одна книга – «Пять цитат из Сальвадора Дали или сюр-пентаграмма». В этом было что-то югготосексуальное. Я взял её в руки, но не успел раскрыть, как мне бросилась в глаза небольшая картина, висевшая над кроватью и называвшаяся «Чёрная пантера в эпистатическом контрансе». Животное, разделённое на три части клубками и грудами каких-то полуглистов-полумеханизмов с добавлением разнообразных мхов, лишайников, камней, металлического лома и полупереваренной пищи. Хвост пантера держит трубой, и на конце он действительно переходит в оцинкованную трубу; прямая кишка – ярко-алая с сапфировой сетью сосудов – вываливается прямо в рот лежащему навзничь полускелету-получеловеку (до пояса – скелет, ниже – обнажённое мужское тело; вместо фаллоса торчит обсидиановая прямоугольная стелла). Своим изумрудно-зелёным языком пантера облизывает наполовину развившийся человеческий эмбрион неестественно-гипертрофированных размеров. И всё это на фоне тёмно-тёмно синего и очень яркого неба с крупными клочьями белых облаков и идеально круглой сверкающей чуть зеленоватой луны.
Рядом с этой картиной висела ещё одна и называлась «Сон статуи «Дорифора» в окололунном сатириазе». Чёрный с фиолетовым отливом «Дорифор» будто висит в безвоздушном пространстве на фоне какого-то желтоватого марева. Место гениталий юноши занимает белая слегка яйцеобразная луна, а на конце копья, которое он держит на плече, висит изящный прозрачный бюстгальтер. У ног копьеносца растёт кактусообразное кристаллическое растение, отбрасывающее тень стройной обнажённой женщины, а в верхнем правом углу летит несуразная трёхголовая серебристая птица.
Я обернулся и посмотрел на противоположную стену. Там тоже висело две картины. Первая называлась «Тарантул на открытой миндалине» и изображала красивую даму, изысканно одетую по моде конца XVIII века в парике и с веером в правой руке, которым она полузакрыла грудь. В левой женщина держала пергаментный свиток, на отвёрнутом конце которого была нарисована чёрная восьмиугольная звезда, затушёванная внутри, а в центре её была золотая пентаграмма, нарисованная одной ломаной линией без отрыва руки и представляющая собой пять пересекающихся треугольников. На правом боку у дамы в платье и в самом теле был сделан вырез, так что были видны часть внутренних органов с печенью, кости бедра и таза. Из этого выреза вырастала третья очень белая и нежная обнажённая рука с роскошным перламутровым маникюром, держащая хрустальную сферу, внутри которой была часть разрубленной рыбьей головы с кровавым глазом и вывернутой жаброй. Четвёртая рука – кости обтянутые коричневой измождённой кожей – высовывалась внизу из-под платья и загребала лежащую рядом кучу дерьма. Пятая рука покоилась в согнутом локте на бархатном стуле, стоящем справа от дамы. Это была тонкая рука мужчины с длинными холёными пальцами, средний из которых украшал перстень с огромным овальным сапфиром. Рука, облачённая в рукав от чёрного фрака и белый манжет, держала раскрытую книгу, будто кто-то невидимый её читал. Но книга была совсем не книгой, по краям её росли лобковые волосы, и сама она была ни что иное как раскрытая вульва, только прямоугольной формы. Шестая рука высовывалась из комода позади стула и была толстая с короткими безобразными пальцами и бородавками. Седьмая парила где-то под потолком и была извилистой и деформированной, словно кусок небрежно брошенной расплавленной пластмассы. И наконец восьмая была рукой младенца, торчащей из разбитого настенного зеркала слева от дамы.
Вторая картина называлась «Спешащий на поезд». Обнажённый мужчина стремительно шёл по перрону и в руках нёс два че… нет не чемодана – человека, двух обнажённых тощих мужчин. Он нёс их как чемоданы, взяв за хребты, как за ручки багажа. Причём позвоночные столбы пластично, как воск, изгибались вместе с кожей и образовывали настоящие ручки. Головы, руки и ноги этих людей-чемоданов болтались как плети, а фаллосы и тестикулы были очень длинными, мягкими и аморфными и волочились сзади за ними по земле. У самого спешащего вместо пениса торчала вперёд огромная чугунная ростра, которая изображала ринувшуюся на добычу рычащую львицу. Из затылка идущего рос уродливый несуразный длинный омерзительный полип графитно-земноватого цвета, а голову увенчивала тиара католического священника.
Оторвавшись от созерцания этой сюрреалистической квадриги, я стал листать книгу и среди множества иллюстраций нашёл репродукции этих полотен.
Сюр-пентаграмма из множества не-смыслов несла и ещё один – яркую пятигранную звезду сюрреалистических художников: Дали, Танги, Эрнст, Магритт и Дельво. Это меня настолько отвлекло, что я не заметил другие анормальности квартиры Ээба. Сам он сидел в кресле, сделанном в виде человека на корточках со спущенными штанами за недвусмысленным занятием. Теперь я внимательно рассмотрел оставшиеся вне поля моего внимания предметы. Это были: наклонный шкаф, который падал набок и стоял на двух ножках, поддерживаемый в таком положении двумя мощными цепями, прикованными к потолку; круглый деревянный вертящийся стол, стоявший на одной массивной ножке и два таких же табурета, выполненные из неизвестного мне дерева цвета кофе с очень красивой волнистой структурой. На столе в вазе, сделанной из двух лошадиных черепов, стояла, излучаясь своей томностью, полураскрытая белая роза.
Я присел в кресло напротив Ээба, в точно такое же кресло, только выполненное в виде женской фигуры. Мы долго беседовали о нашей общей страсти – эгохимеризме и не заметили как за окном запылал закат. Тогда мы вышли на балкон и насладились экзальтированными красками заката, пока последний блик не поглотила неодолимая громада ночи.
Вернувшись в комнату и включив свет, мы обнаружили в моём кресле миловидную обнажённую девушку. Прямые до плеч каштановые волосы, серые, чуть раскосые глаза, чуть выдающиеся скулы, носик, отчёркнутый одним коротким штришком, холодные бледные губы и голубовато-белая кожа делали её похожей на женскую ипостась сексуальной версии будды Амиды. Вдруг она резко встала и… разорвалась на две половины: одна нижняя левитировала в верхнем углу комнаты, другая верхняя – ближе к полу. Ком кишок болтался где-то посередине, и из него капала густая коричневая, как сгущённое кофе, масса. Нижняя половина несколько раз перевернулась в воздухе с широко раздвинутыми ногами, являя коралловые и янтарные драгоценности в оправе оргазма. Затем обе половины соединились и Даффа (так звали девушку) спокойно, как ни в чём не бывало, заняла место в кресле с вопросительным взглядом: «Ну как зрелище?»
Ээб сел в своё кресло, раздвинул стену пальцами, как большие половые губы, и рука его мягко ушла внутрь стены. Даффа тут же развела ноги, и её створки оказались пастью росянки. Стоило вложить между ними что-нибудь, как они захлопывались и превращали свою жертву в розовую перламутровую жемчужину. Я зашвырнул ей туда свои наручные часы, брелок, монету, пуговицу, фужер… Ээб уже наполовину был втянут в стену.
На берегу моря среди белого мелкого песка и огромных витиеватых ракушек я увидел торс. Просто торс без рук и без ног, даже без головы. Женский торс, но живой, торс Афродиты Неаполитанской, воскрешённый Футуро-Пигмалионом. Живой торс, двигающийся, не мраморный, горячий, отвечающий на ласки своими ограниченными, но мощными импульсами. Эзотерические майтхуны с ним были намного разнообразнее, чем можно было ожидать. Я захожу в ракушку величиной с пятиэтажный дом и становлюсь зародышем моллюска, розовой перламутровой жемчужиной.
Даффа сидела в кресле в чёрном брючном костюме напротив спящего Ээба. Вдруг он увидел не просыпаясь, что её одежда начинает таять и испарятся, а из-за спины выбиваются перепончатые крылья, которые становятся всё больше и больше. Ангел Д 11 удаляется всё дальше и вскоре скрывается за горизонтом, и только его белые миндалевидные ягодицы остаются перед взором несмываемой татуировкой.
Все говорят: «Увы! Такова жизнь, так устроен мир». Плевать мне на таковую жизнь и на то как устроен мир. Я устраиваю мир из монолитных блоков своих химер и фантазий. Я не хочу участвовать в фарсе под названием человечество. Новые ценности не лучше старых. Что старые мирские, что новые мирские. Все мирские ценности не стоят и ломаного гроша. Мир изменяется. Но я не хочу подлаживаться под мир. Я-то не изменяюсь. Свобода безосновна, неопределённа и неопределима. В основе мира причинно-следственная и логическая арматура, и он вечно коснеет в своей железобетонной тюрьме. Свобода бесструктурна и безгранична, у неё нет точек, от которых можно было бы провести какие-то стягивающие и оформляющие линии. И тем не менее это царство бесконечных форм и метаморфоз, совершенно непредсказуемых и неожиданных, не ведающих таких понятий как красота или уродство, а лишь играющими неисчерпаемыми спектрами пластики.