Рассказ
Василий Митрофанович Лихобабин давно собирался съездить на родину. Да только все никак не получалось. То сам приболеет. То у жены со здоровьем не ладится. То появляются неотложные дела. Не до поездки. Но годы шли. Василий Митрофанович приблизился к восьмидесятилетию своей жизни. И он, наконец, решил: дальше оттягивать поездку в родной край нельзя. Того и гляди сыграешь в ящик. А побывать там, где появился на свет, так и не получится.
Он принял окончательное решение о поездке еще и потому, что весна, наконец, в полной мере утвердилась на земле. Стало по-настоящему тепло. Люди сбросили с себя зимнюю одежду. На деревьях раскрылись почки. На безлистных еще ветвях абрикосов зацвели, радуя глаз молочной белизной, нежные цветы.
Все располагало к тому, чтобы отправиться в путь.
Василий Митрофанович уложил в свою походную сумку минимум вещей, без которых в гостях просто не обойтись. И за четыре дня до Пасхи проснулся рано утром, чтобы уехать из города первым автобусом. Из-за своего возраста и приобретенных с годами болезней он давно никуда далеко не ездил. Только по своему городу.
Это была его первая вылазка за долгие годы. Поэтому Лихобабин с большим интересом осматривал
все, что виделось ему сквозь оконное стекло. Он с удовлетворением отмечал: тополя и березки, обрамляющие трассу, слегка опушены нежной светлой зеленью.
Приводило в уныние лишь одно. Верхушки деревьев вдоль асфальтного полотна стали сухими. Стало быть, век
их подходит к своему пределу.
Василий Митрофанович отвлекся от окна и предался воспоминаниям. Этой трассой он ездил из Рязани в родное село почти полвека назад. Тогда это была всего одна асфальтная полоса. И водителям приходилось быть очень внимательными, чтобы не столкнуться со встречной машиной. Зато в те времена его радовали молодые яблони. Они были посажены вдоль трассы. За яблонями заботливо ухаживали. Они давали плоды. Все, кто останавливался, чтобы полакомиться плодами садов, относились к ним с большой заботой. Тогда еще не у всех сельских жителей были сады. В войну их почти подчистую вырубили на отопление хат. Да и налог тогда брался за каждое фруктовое дерево.
Налог потом отменили и люди начали вновь сажать сады на собственных огородах. А тут сады на автомобильной трассе. Всех это удивляло и радовало. Потому к яблоням относились все с такой заботливой бережностью. Тогда на трассе тополя и березки были обихожены. Селяне топили свои дома углем. Уголь без дров не разгорался. Весь сухостой в лесополосе трассы к зиме убирался на растопку. Теперь в селах привыкли к газу. Потому и в лесополосах на трассе так много палых сухих веток. Да и засохшие верхушки уже никто не опиливает. Не те, видать, времена.
В свое село Грушевое Василий Митрофанович приехал уже во второй половине дня. Когда вышел из автобуса, почувствовал, что его кидает из стороны в сторону. За длинную дорогу заметно укачало. Пришлось немного постоять, чтобы вестибулярный аппарат приспособился.
Ехал Лихобабин к родной сестре. Они давно не виделись. Поддерживали связь раньше только по сетевому телефону. У сестры Вари он был установлен в доме. Теперь чаще обходились мобильником. И проще, и удобнее. Надумал – тут же и позвонил.
Он шел по селу и приглядывался к домам. И получалось так, что он уже не мог определить, кто в них живет. Раньше всех знал. Теперь – нет. Многие уже давно лежат в могилах, и их жилье приобрели те, кто вынужден был при развале Советского Союза выехать с Кавказа и из Средней Азии. Тамошние коренные жители далеко не все остались гостеприимными к русским, осевшим на постоянное жительство в тех местах. Вот и пришлось возвратиться на родину. Долго ожидали получение гражданства. Приобретали для себя новое жилье. Такая она, негативная сторона демократизации.
Василий Митрофанович с горечью замечал, что через два-три дома, а то и через дом стояло жилье с забитыми окнами и дверьми. Это те дома, на которые не нашлось покупателей, а их коренные хозяева отжили на земле свой отпущенный срок. От такой картины Лихобабину становилось неуютно на душе. Круг его прежних знакомых настолько сузился, что вряд ли он найдет тех, с кем хотелось бы вспомнить свою былую жизнь на родине, с кем провел свои детство и молодость.
«А вот, кажется, и дом двоюродного брата Дмитрия Яковлевича», – отметил для себя Василий Митрофанович. Только теперь он имеет вид обветшалый и запущенный. Он знал, что род его родственников прекратился. Судьба обошлась с этой семьей довольно сурово. Был когда-то Яков Матвеевич, дядя Василия Митрофановича. Имел он трех сыновей и двух дочерей. Казалось бы, жить да жить. Ан не тут-то было. Сам дядя нещадно курил. Как приходила зима, он на улицу вообще не выходил. Лежал себе на печке с извечной цигаркой самосада. И до семидесяти не дотянул. Рак легких свел дядю в могилу. Потом – троих сыновей. У них тоже случился рак. Но у всех эта болезнь проявилась на различных органах. Только результат один – преждевременная смерть.
А вот дочерей онкологическая болезнь почему-то обошла стороной. Поди, теперь разберись, как это все получается. От одних родителей, а болезнь почему-то двух сестер пощадила. Зато сыновей одного за другим загнала в могилы. И некому, оказалось, продлить род близких Василию Митрофановичу людей.
Из телефонных разговоров с сестрой Лихобабин знал, что в их селе Грушевом рак в последнее время посетил многие семьи. И больных этой болезнью с каждым годом становится все больше. А ведь в селе никакого вредного производства нет. Много зелени. Когда Василий Митрофанович изредка наведывался на родину, он с наслаждением дышал чистым воздухом. И никак не мог надышаться после сугубо городской рязанской атмосферы.
Пока Лихобабин, не спеша, шел до дома своей сестры Вари, он насчитал более тридцати домов, в которых никто не жил. И в двенадцати из них кто-то умер от онкологии. Как тут не подумаешь, что человечество обречено, если не найдется эффективных лекарств от этой напасти.
День приезда в Грушевое выдался не по апрельски теплым. Подошел Василий Митрофанович к дому своей сестры весь пропотевший. Вот что значит, жить в большом городе и мало двигаться. А, может, дело в его довольно почтенном возрасте?
Лихобабин по городской привычке, прежде чем открыть дверь в дом своей сестры, предварительно постучался и услышал хриплый голос Вари:
– Открыто!
Он зашел в прихожую, положил на ближайший стул свою походную сумку и направился в зал. Сестра лежала на диване и смотрела телевизор. Василий Митрофанович поинтересовался, что за программу смотрит Варя. Та ответила: «Спас». Лихобабин для себя отметил, что его сестра стала богомольной. Но затрагивать эту щекотливую тему не стал. Сам он был убежденным атеистом. Вдруг тон его голоса покажется для Вари оскорбительным. Начинать встречу с обид – негоже. Поэтому он первым делом спросил:
– Как ты себя чувствуешь, Варя?
Та отрешенно махнула рукой и ответила неопределенно:
– Да, как обычно. Как ты доехал? Все ли благополучно?
Василий Митрофанович ответил, что доехал без всяких происшествий.
Сестра начала подниматься с дивана, и он с болью в душе подумал: «Да она же совсем слаба. Ноги ее плохо слушались. И, судя по всему, причиняли ей большую боль. Лицо сестры отразило страдание.
У Василия Митрофановича защемило в груди. Всю жизнь он считал, что на долю Вари выпала нелегкая доля. Лет в двенадцать она уже вязала снопы на колхозном поле при ручной косьбе хлебов. Была она невысока ростом, тщедушного телосложения. Но в поле не отставала от взрослых женщин.
Потом на ее долю выпала работа на торфу под Ленинградом. Чтобы туда попасть ей пришлось приписать себе три или четыре года. Иначе не брали. Детей на тяжелую работу на торфоразработке брать было запрещено. Вот и пошла сестра на подделку документов.
Когда в колхозе жизнь стала налаживаться, Варя устроилась дояркой на ферму. Да так дояркой и проработала до пенсии. Сама Варя, в отличие от Василия Митрофановича, свою жизнь тяжелой не считала. К глубокой старости она стала утверждать, что ее долголетие от того, что она всю свою жизнь провела в физическом труде.
Сестра, наконец, удобно уселась на диване, и брат спросил у нее, откуда приехали люди, поселившиеся в брошенные дома. Варя сказала, что не все новоселы для нее известны. В доме Крикуновых живут муж и жена из Узбекистана. Они уже пенсионеры. Долго ждали получения российского гражданства. Теперь все у них, вроде бы, наладилось. В доме Казанцевых теперь живет тоже пожилая женщина. Приехали с мужем из Средней Азии. Оба здорово запили. Муж от водки и умер. Она образумилась и стала жить, как все нормальные люди. Об остальных Варя вовсе не имеет сведений. Она теперь ограничена в подвижности. На улицу не всегда, получается, выйти, чтобы посидеть на скамейке, посплетничать. Да и сплетничать стало не с кем. Молодежь на нее, старуху, никакого внимания не обращает. Проходят мимо – даже не поздороваются. А ее бывшие подруги почти все переместились на кладбище. Те, кто еще жив, так же, как и она, малоподвижны. Доживают, а не живут.
– Ты бы, лучше рассказал мне, как у тебя семья? Все ли у вас нормально? – спросила Варя брата.
Василий Митрофанович успокоил сестру заверением, что у них пока, слава Богу, все в пределах нормы. Он подробно рассказал Варе обо всех из своего семейного гнезда. Варя была нетерпеливой слушательницей. Она часто останавливала брата. Просила его об интересующем ее родственнике рассказать поподробнее. Получалось так, что ее интересовало буквально все. И снова Василий Митрофанович с грустью подумал: «Сестра тоскует от одиночества. Вот откуда у нее большой интерес ко всяким пустяковым мелочам».
Так они проговорили до самого ужина. Варя потихоньку поднялась, оперлась на свою палку и потихоньку потащилась ан кухню. Все протесты брата, что он сам разогреет ужин, надо ему только сказать, где и что из приготовленной еды находится, на сестру не произвели никакого впечатления. Сестра только и сказала:
– Я все сама привыкла делать
.
И действительно довольно быстро все приготовила к ужину. Василий Митрофанович был допущен только, чтобы накрыть стол. Варя покопалась в кухонном столе и достала оттуда бутылку водки. Но Лихобабин от выпивки отказался:
– Мне теперь этого никак нельзя. Иначе могу домой не возвратиться. Годы прибавляются. И болезни – тоже.
После ужина сестра, было, снова включила телевизор. Но Василий Митрофанович отвлек ее расспросами. Он все интересовался, кто и как доживал свои последние годы в селе? Кто от какой болезни умер? Какие новости интересуют его земляков? Где люди теперь работают? Колхоз-то приказал долго жить уже давно.
Сестра сначала говорила, что она, как наседка, сиднем сидит дома. И ничего интересного ей неведомо. А потом вдруг спохватилась.
– Да что я, дура старая. Совсем из ума выжила. Да есть же у нас аховая новость. Щас расскажу. Только, Вася, ты учти, я по своей слабой грамотности не во всем толком разбираюсь. Но ты завтра можешь сходить к Илье Васильевичу. Это молодой учитель. Недалеко от нас живет. Он тебе толком все и расскажет. И даже покажет. Он заснял наше событие на компьютер.
И Варя рассказала, как могла, о происходящих в селе событиях
:
– Был, значит, у нас колхоз. Ты помнишь, крепкое было хозяйство. Потом колхозы порушили. Конторские работники организовали на его основе что-то вроде артели. Дело в этом объединении шло ни шатко-ни валко. Но наши мужики, да бабы имели какую-никакую работу. Потом как-то так получилось, что наших бывших конторских от управления этой артелью отстранили. В ней была ферма по откорму крупного рогатого скота. На ней люди зарабатывали себе на пропитание. Теперь новые владельцы артели работавших там людей всех уволили. Чем-то они новым руководителям не подходили. И все грушевцы, которые испокон работали на колхозных полях и фермах, оказались не пригодными. Новые руководители сами приезжают править делами в бывшую колхозную контору неизвестно откуда. И работников привозят со стороны. Местные стали никому не нужными.
Дальше – больше. У нового начальства, оказывается, есть хозяин в области. У него появилось желание построить рядом с нашим селом свиноводческий комплекс. И все отходы от этого свинского производства собираются сливать в специально вырытый пруд. А это не только навоз, который будет вонять за версту. Это еще и химикаты. Как тогда жить в селе при таких отвратительных запахах?
Люди говорят, что такие комплексы уже созданы в соседних районах. Через три месяца работы на них у людей начинаются аллергия и другие тяжелые болезни. Заболевших тут же увольняют с работы. Да и у самих пострадавших желание продолжать работать не этом комплексе начисто пропадает. Так рассказывают люди.
У нас тоже было проведено собрание о строительство такого комплекса на нашей территории. Да только люди абсолютным большинством проголосовали против. А ведь их убеждал за открытие такого комплекса не только глава местной, но и районной администрации. Только наши грушевцы упорно стоят на своем. Говорят, создана инициативная группа. Она хлопочет за отмену этого поганого строительства. Дошли до Москвы. Вроде бы, дело рассматривалось в канцелярии Генерального прокурора. И оттуда, вроде бы, пришло письмо: « Строить комплекс на землях сельхозназначения категорически запрещено».
Так ли все это на самом деле, точно сказать не могу. Но такие разговоры по селу ходят. Вот какие, брат, у нас дела. Раньше при советской власти все было предельно ясно. Люди работали на свинарниках в колхозе – и никаких тебе страшных болезней. Разве кто-то из мужиков от водки загибался. На выращивание одного кабана на центнер весом уходила тонна хлеба и примерно год времени. Теперь такого кабана выращивают всего за полгода. Зато какой ценой
!
Когда они улеглись на ночь в свои постели, Василий Митрофанович не мог отделаться от рассказанных ему сестрой странных событий в селе. Его многолетняя милицейская практика подсказывала, что в Грушевом происходит захват. Только вот, судя по всему, у дельцов, проворачивающих эту махинацию, есть хорошее прикрытие в высоких чиновных инстанциях. За свою долгую милицейскую службу участковым инспектором он сталкивался с разными преступными авантюрами. Но то, что происходило в Грушевом, одно из серьезнейших, и основательно проработанных. Таких проходимцев за руку ухватить навряд ли получится. Ныне времена для махинаций крупнейшего масштаба самые, что ни на есть подходящие. И прикрытие надежное. Чиновная братия утратила всякую совесть. Гребут все, что плохо лежит, и что в качестве взятки в руки попадает. Многие. Очень многие чиновники – отъявленные взяточники. И их теперь никакими строгостями от этого не отучишь.
Василий Митрофанович дожил до таких лет, что его уже никакие воровство, грабежи и казнокрадство в изумление не приводят. Он насмотрелся за время своей службы в милиции такого, что его уже ничем не удивишь.
Иногда ему приходило на ум, что он зря посвятил свою жизнь службе в правоохранительных органах. По натуре он часто проявлял себя, как человек нерешительный, неуверенный в себе. Нередко сомневался и мучился от этого. В операции со стрельбой участвовал всего один раз. Зато потом ему очень долго снился страшный оскал зубов убитого и искаженное болью лицо преступника. Убит он был вовсе не им, а другим милиционером. Убит в перестрелке. Ситуация тогда сложилась – кто кого. А Василию Митрофановичу очень долго было жаль того отъявленного бандита. Все-таки живой человек.
И еще одна особенность нередко смущала его в собственной милицейской службе. К нему вполне благожелательно относились в органах. В положенные дни больших праздников его, как и всех в отделе, поощряли, он получал премию, или Почетную грамоту. На совещаниях его довольно часто похваливали. Через положенное время присваивали очередное звание.
Но повышения по служебной части ему за все время так и не предложили. Хотя у него Почетных грамот от области и даже от Министерства внутренних дел было предостаточно. Но Василий Митрофанович, когда серьезно задумывался над такой странностью в его службе, даже был этому рад. Хотя, как пришел в районный отдел милиции участковым милиционером, так участковым милиционером и на пенсию ушел. Зато ни стрельбы по людям, ни отчаянных погонь, ни страшных, на грани убийства, драк при задержании. По большей части все решалось только путем разъяснительных да увещевательных бесед. И самому Василию Митрофановичу было спокойнее. Да и люди на его участке с большим уважение говорили:
– Наш участковый мент – человек!
Сам он к концу жизни стал себя успокаивать: жизнь его сложилась вполне удачно. Его не мучает совесть за незаконно посаженных, при его прямом участии в расследовании, людей. Его не мучают по ночам лично им убиенные люди. Он не был активнейшим строителем коммунизма. По крайней мере, он был в строю строителей. Но вовсе не в первых рядах. В отличие от людей восторженных и восхищенных коммунистическими идеалами, Василий Митрофанович отчетливо видел недостатки порушенного в стране строя. Только теперь, сравнивая ушедшее и нынешнее, он считает, что социализм был не совсем раем для людей, но чем-то к нему близким. Зато теперешние дела в стране во многом приближаются к аду.
Утром, как только они с Варей позавтракали, Василий Митрофанович подробно расспросил сестру, как ему найти дом учителя Ильи Васильевича. Та все подробно рассказала, но отсоветовала отправляться в дорогу сейчас. Илья Васильевич и его жена будут дома часа в три-четыре. Они очень серьезно относятся к своей работе. Выкладвваются без остатка. Часто остаются в школе после уроков. То дополнительные занятия проводят для отстающих. То у них какие-то кружки и секции. Всех себя отдают ученикам. Потому и своих детей пока не имеют. Все откладывают на потом.
Сестра уселась с кряхтением и оханьем на своем диване и ее прорвало на воспоминания. Она начала рассказывать о бывших их соседях, которых уже не было в этом мире. О том, кто из них в жизни преуспел, а кто до последних своих дней влачил жалкое существование. А некоторые, и того хуже, впали в беспутство и ушли из жизни до срока: одни – от беспробудного пьянства. Другие и того хуже – от наркотиков. В девяностые годы и такие появились в селе. Эти в основном среди молодежи.
Варя вспоминала соседей и свою прожитую в одиночестве жизнь с большой охотой. По всему чувствовалось, что к ней односельчане потеряли всякий интерес. Ровесников сестры уже не осталось. А молодые не имеют с ней общих тем для разговоров. Где-то часам к двенадцати Василий Митрофанович стал замечать, что Варя стала повторяться в своих сюжетах. Он с грустью для себя отметил, что сестра утрачивает память. Что сказалось – тут же и забылось. В возрасте тут дело, или все от одиночества? Этого, возможно, и врачи точно не знают. Но в свободное время ему невольно приходилось слушать по телевизору самые невероятные несоответствия во врачебных толкованиях. Его жена с большим интересом вслушивается в лечебные телепередачи. Василию Митрофановичу, часто бывает, деваться некуда. Невольно и он вслушивается в эти медицинские откровения. Их несколько. И часто врачи об одной и той же болезни говорят различное. Вероятно, так оно и полагается. Люди лечат нас. Практический опыт у каждого свой. Вот каждый и звонит со своей колокольни.
Но вот три часа дня. Лихобабин оделся и пошел к Плетневу. Дом учителя он нашел быстро. Постучался в дверь, что на крыльце. Как- никак, семья сугубо интеллигентная. Без струка, как раньше было принято в селах, входить неудобно. И его услышали. На крыльцо вышел молодой мужчина среднего роста и спортивного телосложения:
– Здравствуйте! Простите, вы к нам?
– Если вы учитель Илья Васильевич Плетнев, то к вам.
-- Проходите, пожалуйста.
Василий Митрофанович последовал за учителем. Они зашли сначала на кухню, поскольку туда вела дверь из коридора. На столе Лихобабин увидел тарелки с едой. За столом сидела жена учителя. Илья Васильевич представил ее:
– Ирина Алексеевна! Моя жена!
Василий Митрофанович заметно засмущался:
– Вы уж меня, пожалуйста, извините. Я попозже к вам приду.
Но Илья Васильевич запротестовал:
– Я уже почти пообедал. Осталось только кофе попить. Кстати, и вам предлагаю чашечку. У меня жена его варит отменно. Василий Митрофанович попытался отказаться. Но жена уже налила ему чашку. И учитель пригласил Лихобабина в зал. Как только они туда зашли, Илья Васильевич поинтересовался:
– Как мне к вам обращаться? И как мне вас называть? Обо мне вам, я полагаю, уже рассказали, и сказали, как меня зовут.
Василий Митрофанович понял, что его принимают без всяких церемоний и без предварительного, ни к чему не обязывающего светского предисловия. Чувствовалось, что учитель из-за постоянной своей занятости привык экономно расходовать свое время. Он представился: «Василий Митрофанович Лихобабин. Пенсионер. Бывший участковый милиционер одного из районов Рязани». Сказал, что был не великой шишкой. А интересуется он этой аферой только потому, что сработало милицейское чутье, оттачиваемое годами. Так что он, как собака по следу. Чисто из любопытства. Помочь практически он ничем не может. Связей в высоких инстанциях у него нет. А, судя по всему, в этой махинации замешаны слишком солидные фигуры. Вот, собственно, и все, что он может о себе сказать.
Учитель понимающе кивнул головой:
– А давайте я вам включу запись собрания жителей села по поводу этого злополучного свиноводческого комплекса. Тогда, возможно, мне и рассказывать вам ничего не придется.
Илья Васильевич включил компьютер, который тут же стоял на столе. Нашел нужный файл и предложил смотреть материал Василию Митрофановичу одному. Он пока займется домашними делами. А возникшие вопросы можно зафиксировать на бумаге. Потом вмести их обсудить. Плетнев вытащил из тумбочки и положил перед Лихобабиным стопку чистой бумаги. Сам вышел к жене на кухню.
Василий Митрофанович удобно уселся в кресле и сосредоточился на мониторе. Где же это собрание проходит? На зрительный зал Дома культуры совсем не похоже. Слишком мал. И, как прикинул Лихобабин, в зале всего человек пятьдесят. Может, и побольше. Может, все и не засняты. Снимающему все были не нужны? А если все, почему так мало? Когда-то он часто приезжал в Грушевое. Тогда он был вполне здоров и молод. И колхоз в селе был крупный. Работали в нем не менее тысячи человек. Куда же люди из села подевались?
Но подумать об этом Василию Митрофановичу было некогда. Судя по всему, в зале появилось начальство. Люди притихли. К столу президиума подошли двое мужчин. Один из них сразу сел. Но не по центру, а у самого края стола. Второй прошел к центру и остался там стоять, пока заходили курильщики с улицы. Потом стоящий в центре заговорил, и Лихобабин понял, что это глава местной администрации. Он объявил собрание открытым и предложил избрать президиум. Кто-то из зала громко называет фамилию мужчины. Для Василия Митрофановича она не знакома и не о чем не говорит. Но зал встретил фамилию выдвиженца одобрительным гулом. Значит, человек в Грушевом пользуется авторитетом.
Руководитель местной администрации предлагает в президиум секретаря администрации. Она знает, как правильно оформить протокол этого необычного собрания. Одобрительного гула не последовало, но и отвода не поступило. Председательствующий на собрании предоставил слово руководителю местной администрации. Он был лаконичен и краток. У Лихобабина возникло предположение, что он выучил свое выступление наизусть. Ни единого слова лишнего, не имеющего отношения к происходящему. Такие ораторы в местных администрациях сел, вряд ли водятся.
И снова в голове Василия Митрофановича мелькнула догадка: этот спектакль хорошо отрепетирован. Зал выслушал своего сельского руководителя молча. Наступила минутная тишина. Потом кто-то из зала спросил:
– А что скажет нам районный глава администрации?
Мужчина, сидевший в конце стола, встал и тоже лаконично, кратко и четко изложил свои мысли. Получалось так, что оба руководителя были сторонниками строительства в Грушевом свиноводческого комплекса. Оба изложили свои доводы в необходимости его для села. Это надежный способ получать прибыль для Грушевого.
Из зала снова раздался звонкий голос:
– Если начальство уже все решило, нам тут делать нечего! Пойдемте по домам! Чего без толку лясы точить!
Но это предложение не встретило поддержки. В зале зазвучали голоса о том, что всем следует добыть до конца, поскольку решается такой важный для их села вопрос. Нам, грушевцам, негоже вести себя при этом недостойно.
Председательствующий спросил, кто желает выступить. В зале повисла тишина. Молчание затянулось. И все поняли, что желающих что-то говорить не находится. Тогда к столу президиума стремительно вышел мужчина средних лет. Председатель объявил, что выступить желает бывший председатель сельхозартели, которая недавно прекратила свое существование. Как понял Лихобабин это Василий Иванович Мачнев. Он обратился к руководителю местной администрации:
– Ты, Геннадий Артемович, понятно, почему всей своей душой за строительство комплекса. Тебе там предлагают пост директора. Но ты считаешься с мнением наших людей? Выступающих, как видим, не находится. Давай сразу проголосуем за строительство этого комплекса?
И Василий Иванович повернулся к залу:
– Кто за то, чтобы у нас в Грушевом был построен свиноводческий комплекс?
В зале не поднялось ни одной руки. Василий Иванович повернулся к главе местной администрации:
– Как видишь, никто не проголосовал «за». Товарищи! Кто против строительства этого злополучного комплекса на полях нашего села?
Густой лес рук взметнулся над головами в зале. На лице Василия Ивановича застыла горькая улыбка. Он спросил у Геннадия Антоновича:
– Может, не стоит больше переливать воду из пустого в порожнее? А теперь я хочу предложить вам совсем уж необычное голосование. Оно не будет иметь никакой законной силы. Просто оно только для проверки общественного мнения в селе. Ни более того. Разрешите провести этот эксперимент?
Глава местной администрации замялся:
– Не знаю, что ты, Василий Иванович, задумал? Но так уж и быть. Проводи свой эксперимент.
Мачнев повернулся к залу:
– Товарищи! Или господа! Это уж кому, как угодно. Давайте себе представим, что нам сегодня надо избрать главу местной администрации. Вы бы проголосовали за Геннадия Артемовича? Кто за то, чтобы избрать его повторно на эту должность?
Ни одной руки не поднялось.
–Ну, что ж? Тогда давайте по-другому. Кто против того, чтобы Геннадий Артемович оставался у нас главой администрации?
И снова все дружно подняли руки над головами.
Мачнев снова обратился к главе местной администрации:
– Как же вы дальше собираетесь работать?
И тут поднялся со своего места глава администрации района:
– Что это вы, Василий Иванович, за спектакль тут устроили на серьезном собрании?
Мачнев весь напрягся, но совершенно спокойным голосом ответил:
– А я убежден, что спектакль устроил не я. Вам это голосование ни о чем не говорит? Вы по-прежнему сторонник строительства свиноводческого комплекса в нашем селе?
Глава администрации района тоже вполне спокойно, и как-то обыденно ответил:
– Да, я твердо уверен в правильности моего убеждения. Свинокомплекс надо обязательно строить. Мы к этой теме еще вернемся. А сейчас больше нам разговаривать не о чем. Давайте отложим все до другого времени.
Экран монитора потемнел. Василий Митрофанович встал с кресла потянулся и зашагал в задумчивости по комнате. «Да, очень крепко дело закручено, – подумал он, – А руководители-то. Руководители. Чисто английские лорды. Ни одного даже лишнего движения. Не то, что слова». Видать, крепко натасканы перед этим собранием».\
В комнату зашел Плетнев:
– Ну, как вам наше собрание?
– Да что тут можно сказать? Я уже успел тут подумать: все завязано очень крепко. Если вы это дело выиграете – произойдет чудо. Мне кажется, эти умники, что затеяли эту авантюру, ребята тертые. Просто так свои позиции не сдадут. У них против вас заготовлена какая-то подлость.\
Илья Васильевич улыбнулся:
– Да знаем мы эту подлость. Наш Геннадий Артемович уже изо всех сил старается перевести этот участок, что отведен под комплекс, из полей сельхозназначения, в землю, отведенную под строительство на землях, принадлежащих селу. Тогда на нем что угодно построить можно. Если это ему удастся, нам очень трудно будет противостоять затеянной махинации.
Василий Митрофанович уж совсем было собрался уходить, но ему было интересно слушать этого, полного сил и молодости мужчину, который впрягся в непосильное для него дело. «Вот и познакомился я с Дон Кихотом нашего времени», – подумал он с горечью. – А ведь его, почти с уверенностью можно говорить, ждет не победа, а поражение. И станут ему мстить, строить всякие пакости, чтобы он уносил ноги из села. Слишком упорный и настырный борец за справедливость. Такой селу и на дух не нужен».
У Плетнева, вероятно, тоже появилось желание поговорить, и он спросил Лихобабина:
– Ну, как вам наше нынешнее село?
Василий Митрофанович не ожидал такого прямого вопроса в упор. И даже замешкался. Потом, тщательно подбирая слова, ответил:
– Знаете, Илья Васильевич, наше Грушевое нынешних дней для меня незнакомка. Но отнюдь не прекрасная незнакомка художника Ивана Крамского. Что-то страшное у нас тут творится. У меня появилась тревога, что моя родина доживает последние годы. Сколько домов стали пустыми. Почему-то мужики и женщины, вполне работоспособные, оказались никому не нужными. Что же тут хорошего?
– Вы совершенно правы. У меня тоже какое убеждение. Гибнет, хиреет село. Чего тут можно ждать, если люди, которые годами работали на полях, с большим сельскохозяйственным опытом, вдруг оказались не у дел. Вместо них к нам привозят каких-то непонятных, молчаливых субъектов. Все это добром не кончится. У меня вот отложена районная газета. Она раз в году публикует статистические данные о смертности в районе и о рождаемости. Так вот, смертность у нас вдвое выше рождаемости. Начинаешь сомневаться в статданных в целом по стране. Из Москвы с восторгом вещают, что рождаемость, наконец, стала устойчиво преобладать над смертностью. Мы, оказывается, выбились из общего ряда.
Василий Митрофанович с Плетневым согласился:
– Я вчера шел от автобусной остановки до дома сестры. И все считал дома пустующие. У меня остатки волос под фуражкой вздыбились.
Внезапно Илья Васильевич неожиданно спросил:
– Вы, Василий Митрофанович в советское время, разумеется, были коммунистом? Иначе вас бы не держали на службе в милиции. А теперь, как вы к советскому строю относитесь?
Лихобабин снова удивился стремительному переходу учителя от темы к теме, когда ты к такому переходу совсем не готов. Но ответил предельно искренне:
– Может, для вас, Илья Васильевич, мой ответ покажется и неожиданным. Но уж скажу, как сам думаю. Не был я в советское время пламенным коммунистом. До шолоховского Нагульнова мне очень и очень далеко. А потому не очень-то верил слишком пламенным ораторам, которые взахлеб восхищались буквально всеми нашими достижениями. Вызывали у меня такие люди большое подозрение. Не верилось в их искренность. Да и сама жизнь тогда наглядно показывала, что не все клеилось у нас, как планировалось в Кремле. Только вот мне кажется, то, что сейчас с нами происходит – уж лучше была бы советская власть. Жили мы довольно скромно, но достойно. Тогда я часто приезжал в Грушевое в отпуск. Помню, однажды приехал сюда под утро на попутной машине. Иду по селу. Все еще спят. Ночь была такая лунная. И летняя духота держалась даже ночью. Так вот иду я и очень удивляюсь. Почти у всех входные двери в домах настежь открытые. Никто, выходит, не боялся, что что-нибудь стащат.
Спросил потом у сестры Вари. Та искренне удивилась: « А чего у нас брать? То, что у меня во дворе есть, есть у каждого. А поймают на воровстве – в селе житья потом не будет.
Теперь, говорят, и у вас вовсю воруют друг у друга.
Илья Васильевич стремительно встал и забегал по комнате:
– Мы с вами люди разных поколений. А думаем совершенно одинаково. Жаль, что вы не у нас живете. Были бы мне интересным собеседником.
Василию Митрофановичу эти слова были приятны. Но что поделаешь?
– Мне тоже жаль. Но завтра я уберу могилы родителей. И надо ехать в Рязань. Там моя семья.
Они расстались довольные друг другом.
Вечером они с Варей долго разговаривали и об учителе Плетневе, и о том, во что превратилось их село за последние десятилетия. Василий Митрофанович был очень доволен своей беседой с Ильей Васильевичем. Он нашел себе единомышленника. Плетнев, как и он, считад что в нашей стране установился тот капитализм, который в полной мере и полном объеме был представлен в классической литературе девятнадцатого века у Бальзака, Золя и других классиков.
Только великие классики безоговорочно осуждали такой капитализм. Теперь же в нашей стране его пытаются преподнести как единственно приемлемый вариант развития нашего общества. В результате все село Грушевое осталось не у дел. Зато какой-то богатейший хапуга из областного центра, а может, даже из Москвы, будет обогащаться на полную катушку.
На следующее утро Василий Митрофанович нашел в сараях у сестры грабли, лопату и метлу. Все это он упаковал в старое одеяло и потихоньку побрел на кладбище. Там ему предстояла работа, чуть ли не на весь день. Надо привести в порядок шесть могил. Больше, оказалось, некому. В селе родственников Лихобабина уже не осталось. Одних отнесли на кладбище. Другие устроили свою жизни вдалеке от своей малой родины.
Василий Митрофанович давно не посещал кладбище, где покоятся его близкие. Поскольку в село давно не приезжал. Когда он пришел на погост, с огорчением увидел, что вместо песка для могил осталась лишь небольшая,скрытая тонким слоем песка площадка. Его, как понял Лихобабин, в этом году привезли перед Пасхой совсем немного. Поэтому живущие в Грушевом позаботились об уборке могил своих родственников заблаговременно.
Для таких, как Лихобабин ничего уже не осталось. Василий Митрофанович постарался себя успокоить: уберу, мол, с могил мусор и сухостой, порыхлю холмики граблями – и все будет выглядеть вполне нормально.
Когда он заходил за ограду кладбища, обратил внимание, что грушевцы почтительно относятся к памяти своих предков. На многих могилах стоят красивые памятники. Есть много таких, где уже нет традиционных холмиков. Место, где они стояли застелено красивыми кафельными плитами. А, может, и не кафельными. Василий Митрофанович в этом плохо разбирался. Но смотрится очень даже хорошо.
Между могилами либо ходили, либо их убирали какие-то незнакомые люди. Судя по одежде и манере держаться, это были явно не грущевцы. Лихобабин предположил, что это такие, как и он, приезжие.
Он включился в работу и больше не смотрел по сторонам. Дел оказалось много. Хотя, чувствовалось, что все эти годы могилы его родственников плохо ли, хорошо ли, но кто-то убирал. Наверное, сестра кого-то нанимала.
Когда Василий Митрофанович заходил на погост, он обратил внимание на свежевырытую могилу. Значит, сегодня кого-то будут хоронить. Так оно и произошло сразу после двенадцати часов. Оторвавшись от работы, Василий Митрофанович увидел кортеж машин. Возглавлял его ритуальный автобус. Двигалась процессия, по определению Лихобабина, довольно быстро. По этому поводу у него возникло предположение, что у похоронной команды есть еще претендент на захоронение. А, возможно, даже не один. Вот и спешат работнички. Хотя приличие требует более медленно движения.
Большинство убирающих могилы прекратили свою работу, и подошли отдать дань уважения к покойному. Это был пожилой человек лет семидесяти, с изможденным лицом. У края могилы две женщины пропели полагающиеся по скорбному случаю молитвы. Потом руководитель похоронной бригады скомандовал:
– Давайте, родственники, прощайтесь! У нас время не терпит.
Родственники быстро подошли к гробу. Одни поклонились, другие, как наиболее близкие, поцеловали в лоб. И похоронщики быстро завершили свое дело. Василию Митрофановичу стало очень неуютно на душе. Пристойные погребению чувства в людях куда-то улетучились. Остался лишь сухой прагматизм. Он пошел доделывать свое дело и думать о том, что он человек прошлой жизни. В нынешней все по-другому. Ему тут уже делать нечего.
Закончил он уборку могил своих родственников уже часам к трем. Оставил на каждой из могил привезенные из Рязани бумажные цветы. И с горечью подумал: «Работал, не покладая рук, как и все. А на богатое убранство обиталищ покойных родственников так и не заработал». С тем и возвратился к сестре Варе. Вконец разбитый и молчаливый. Варя внимательно вгляделась в его лицо и предложила:
– Вася! Может, стопочку с устатку все-таки выпьешь?
Василий Митрофанович от такого предложения наотрез отказался. Он уселся рядом с диваном, на котором привычно обосновалась на ночь сестра и скупо и лаконично рассказал ей обо всем, что происходило на кладбище за все время его там пребывания. Потом сказал Варе, что устал и хочет перед дорогой выспаться. Завтра ему рано вставать. Варя пожелала брату спокойного сна и выключила у себя свет
Собирался Василий Митрофанович пораньше заснуть. Да только не получилось. Растревоженные чувства мешали успокоиться. Мысли вертелись о нем, родном селе, по которому в Рязани часто скучал. В памяти всплывали в беспорядке, но такие яркие картинки. Перед глазами проходили события, теперь для Лихобабина такие дорогие, и такие далекие. Вспоминалось о том, о чем он теперь жалел.
Вот в их доме собрались все Лихобабины на крестины дочки его старшего брата Егора. Васька Лихобабин был тогда школьником. Он хотел от этого торжества убежать к друзьям. У них было много интересного. А тут занудливо слушать бесконечные поздравления с прибавлением в семействе. Но мать пристыдила его. Надо помогать. Работы на крестинах много. И ему хлопот будет на все время торжества.
И мама нисколько не преувеличила. Столы были поставлены во дворе длиннющей лентой. За столами сидели человек шестьдесят – семьдесят. И мать еще обижалась, что не все Лихобабины откликнулись на приглашение. Но не пришедшие вовсе не пренебрегали приглашением. Просто у них к этому дню случились неотложные дела.
Василий Митрофанович с горечью подумал: в те годы родственники старались поддерживать крепкие между собой отношения. Помогали во всем. Старались защищать своих близких, если на них кто-то нападал.
И снова вспомнилось Лихобабину, как все родственники помогали строить их кирпичный дом. На одну работу приходили одни, на другую – другие. Вечером обильное застолье и русские протяжные песни. Слушать их было любо-дорого. Поистине русский размах был.
Чего греха таить, пили тогда, как, впрочем, и сейчас, неумеренно. А когда не пили? Уже, будучи взрослым человеком, Василий Митрофанович прочитал гомеровские «Илиаду» и «Одиссею». В «Илиаде» он обратил внимание на сцену поминок – тризну, организованную Ахиллом по случаю смерти своего «братца» Патрокла. Разгул был такой же, как и в колхозных деревнях. Хотя времена отстоят друг от друга на многие века. Но люди-то одинаковые.
Да и наш «креститель», Киевский князь Владимир, долго сомневался, в какую религию ввести своих подопечных. Но выбор остановил при этом на христианстве. И как свидетельствуют легенды, при этом произнес: «Веселие Руси есть питие». Может, князь ничего подобного и не говорил. Но так явствует летопись.
А как гуляли тогда, в советское время, на свадьбах! Торжества длились по три дня. Иначе стыдно от людей. У всех так, а у тебя иначе.
Почему же сейчас говорят, что тогда, при советской власти, люди жили плохо.
А теперь, как сказала сестра Варя, поминки проходят без спиртного. И, как понял, Василий Митрофанович, дело не в том, что грех. А потому, что у неработающих людей денег нету.
Рано утром Лихобабин наскоро попрощался с Варей. Пожелал ей стабильного здоровья. На хорошее самочувствие у нее уже не было никаких предпосылок. Потом отправился на автобусную станцию. Уходя, пообещал сестре сразу позвонить, как только прибудет в Рязань.
На автобусной остановке уже собрался народ. Хотя по расписанию отход автобуса ожидался через сорок минут. Но сельские люди не приучены к стабильности, в чем бы ни было. Они все делают заблаговременно. С некоторым запасом на случайности. В селах автобусы ходят далеко не всегда по расписанию. Часто, по обстоятельствам.
Люди в ожидании обсуждали последние сельские новости. Потом разговор прервался. Поскольку со стороны райцентра шел служебный автобус, Ожидавшие своего рейса грушевцы позволили себе едкие шутки:
– А вот и наши «кормильцы» поехали. Теперь мы, как в раю. Жить – и умирать не надо.
Кто хохотнул. Кто заругался матом.
Все прекрасно понимали, этим ребятам, которых откуда-то издалека бесплатно привозят, и не велят разговаривать с местными жителями, плевать на каких-то там грушевцев. Они думают лишь о том, чтобы заработать на прокорм своих семей. Как будут жить эти грушевцы – пусть сами для себя решают.
Автобус прибыл почти вовремя. Ну, всего лишь с двадцатиминутным опозданием. Он увозил Лихобабина в Рязань. С его думами и огорчениями. От того, что он перестал угадывать свою родину. У нее теперь совершенно другое лицо.
1