Когда время на таймере в часах подходит к концу, я уже оказываюсь в пределах городка. На улице немного людей. Все оживление по вечерам обычно стягивается в одно место.
Стараясь добраться туда как можно раньше, быстрыми шагами направляюсь к плоскому, похожему на опрокинутую чашу, зданию со стеклянным куполом-крышей, что виднеется на фоне комплекса умных домиков «Альфа», как большой жук на газоне.
Все столовые и общие залы располагаются в стороне от учебных корпусов и административных сооружений, как бы на границе раздела между жилыми корпусами и технической составляющей Базы. Эту когда-то давно переоборудовали из выставочного павильона технопарка, приспособив под нынешние нужды. И так и оставили. За удобством. При населении Базы в пять тысяч человек, включая военных, эта может одновременно вмещать в себе около тысячи. Поэтому помещение часто используется для больших собраний. О важных новостях тоже сообщают здесь.
...Я все-таки опоздала к началу. Двери уже открыли и большинство излюбленных мною мест у прохода успели занять до моего прибытия. Остается только лезть в середину, неловко лавируя между сидящими вдоль длинных столов людьми, стараясь ни на кого не опрокинуться и чтобы поднос случайно не выбили у тебя из рук любители широких жестов за едой.
Столовая как бы поделена на два лагеря. Условно, конечно. Длинные столы со скамейками по одну сторону прохода заняты крепкими ребятами в темно-зеленой форме. С другой – черные и синие рубашки сотрудников института. Даже с беглого взгляда видно, что с нашей стороны улыбок куда больше, а лица выглядят более открытыми, чем каменные или насмешливые физиономии вояк.
Обычно мы заранее встречаемся возле дверей столовой в обговоренное время, а уже потом идем за едой, но сейчас мне приходится выкручиваться одной. Наконец удается найти относительно спокойный и даже свободный уголок возле бокового выхода.
Я сажусь, оставляя свободным место слева от себя, на которое кладу куртку, и оглядываю зал поверх сливающихся и мельтешащих спин и голов в поисках Хэнка или Блейк.
Бесполезно. Разглядеть кого-то в этой толпе – увлечение для особо изощренных.
Самый пик активности, народ только прибывает. Скоро все рассядутся за столами, и секретарь ученого совета произнесет традиционную – и всем уже давно наскучившую – речь о важности сохранения духа и единства для усердного труда в наше нелегкое время.
Пожалуй, эти слова звучали в этих стенах в продолжении всего десятилетия «нелегкого времени». Менялись только их исполнители. Да и то – нечасто.
В ноябре солнце садится рано. В четыре часа уже начинает смеркаться, к пяти небосвод накрывает плотным непрозрачным синим одеялом. Я смотрю на отражения ярких электрических лампочек в стеклянном потолке зала, скошенном по бокам трапециевидной формой. Если бы не блики света, легко подумать, будто в этот момент нас ничего не отделяет от темного неба. Можно ощутить капли дождя, скатывающиеся из облаков на землю. Почувствовать ветер. Прикоснуться к нему, впитаться в себя, как капельки росы со стеблей травы...
Ветер нагнал туч, они клубятся в вышине, а оттого подступающая темнота ощущается все острее. Я пытаюсь разглядеть, правда ли погода за окном с каждой минутой портится все неумолимее, когда вдруг со стороны главного входа в сопровождении своих помощников и заместителей появляются военный комендант Базы, президент фонда наукограда и председатель ученого совета городского института с секретарем.
Все сидящие за столами разом замолкают и поднимаются, военные приветствуют своего начальника, отдавая честь. Процессия следует вдоль прохода мимо столов к возвышению в начале зала.
Когда снова становится тихо, звучит привычная вступительная речь. На лицах близко ко мне сидящих людей написано внимание и настороженная заинтересованность. Все слушают, но не речь – за столько времени каждый, наверное, знает этот текст чуть ли не наизусть, – а ждут того, что последует по ее окончании. Я не припомню, когда в последний раз четверо руководителей собирались вместе перед жителями городка. Обычно такое появление предшествует каким-то кардинальным изменениям.
– ...во имя сохранения силы духа и чистоты разума!...
Секретарь – молодая женщина со строгим лицом и мышиной внешностью – произносит последние слова и откашливается, делая шаг назад и как бы уступая место следующему представителю.
Человек в форме подполковника, с жестким и угловатым, как саперная лопатка, непроницаемым лицом и военной выправкой, выступает вперед, приветствует собравшихся и произносит свои слова. Короткими, рублеными предложениями, из которых быстро становится понятна главная суть: по возникшим обстоятельствам с завтрашнего дня проход за территорию Базы и в город без специально подписанного разрешения по каким бы то ни было нуждам временно прекращен. Даже с целью получения исследовательских материалов.
Если таковые выходы все же понадобятся, за заявлением и выпиской теперь следует
приходить в кабинет управления внутренними делами поселения.
Причины введения правила не упоминают, но мне кажется, я догадываюсь о них. Как и каждый в этом зале. Если это именно то, о чем рассказывала сегодня Блейк – о пропавших людях из жилого квартала и подростке с Базы, дело принимает серьезный размах. Какого еще ни разу не было.
Когда руководящий состав сходит со своей импровизированной сцены и тем же маршрутом покидает столовую, все еще стоит гробовая тишина, но как только двери снова закрываются, на миг кажется, будто в центре помещения разорвалась взрывчатка. От поднявшегося шума, крика и многоголосых споров у меня на секунду закладывает в ушах. Я поворачиваюсь к толпе, кидая взволнованные взгляды, но по-прежнему не вижу ни одного знакомого лица, словно вместо привычного окружения меня закинули в одичавшую митингующую толпу.
Под вечер все чувствуют накопившуюся усталость, а оттого новость попадает на благодатную почву. Прервать связь с ближайшей и единственной живой колонией города и изолироваться внутри Стены – слишком резкое и многим не понятное решение властей. Даже если это на время. Шум не утихает, а, по-моему, только разрастается с каждой минутой, волнами перетекая от одного края зала к другому.
Не дожидаясь, пока самых буйных начнут утихомиривать принудительным путем, я встаю из-за стола, отодвигая поднос, и осматриваюсь, взглядом прокладывая себе путь до ближайшего выхода. Мне нужно подумать. Переварить это все в тишине.
Но я не успеваю сделать даже несколько шагов.
В самый разгар шума в столовую с бокового входа буквально влетают двое. Грузный мужчина лет пятидесяти, маленького роста, с раскрасневшимся от ли от быстрой ходьбы, то ли от злости лицом, и пацан, явно не успевающий за его широкими, размашистыми шагами, да и не особо желающий успевать.
Мальчику лет шестнадцать, хотя издалека можно дать и все восемнадцать. Их с отцом роднит одинаковый цвет волос – светло-пшеничные, будто выгоревшие на солнце, – и некоторые характерные для обоих движения и походка. Хотя, стоит признаться, Ник с возрастом все-таки подрастерял большую часть своей грации.
Он врывается в помещение, гневно, почти истерически потрясая в воздухе рукой с оттопыренным указательным пальцем, как бы постоянно тыкая на что-то, и несмотря на всеобщий гул и увлеченность, многие тут же поворачиваются ему навстречу.
– И чтобы больше ничего подобного! – остановившись в проходе, громогласно орет Ник Паттерсон в продолжение какой-то своей тирады. Мы явно застаем уже конец разборок, но когда не знаешь начала, всегда вдвойне интереснее исход.
Парень стоит в нескольких шагах от него, поджав плечи, но по взгляду видно, что он не чувствует себя сильно пристыженным. Словно наоборот – просто соглашается, что спорить сейчас бесполезно и потому надо помалкивать. На нем черные спортивные штаны с тяжелыми шнурованными сапогами и непривычного вида коричневая куртка с множеством карманов. Явно взятая с чужого плеча. И – замечаю я, чувствуя, как сердце пропустило удар, – не с Базы.
Его отец одет соответствующе – плохо отглаженные брюки с незаправленной офисной рубашкой в клетку. Он не сотрудник института и не военнослужащий. Обычный переселенец из города за Стеной, каких тут достаточно.
– Больше ни шагу отсюда, ты понял?!
– Джессел... – произношу я на выдохе. Благо никто из собравшихся, даже те, кто стоят рядом, меня не слышит.
Не знаю, что я хотела передать этим окликом, наверное, радость, удивление или облегчение от того, что он жив. Почему-то после сегодняшней страшной картины в доме мистера Бина, мне казалось, что все пропавшие в том районе, включая Джессела, должны были сгинуть безвозвратно...
– Понял, – негромко произносит парень, с неудовольствием отводя глаза в пол.
Ник шумно вдыхает, при этом ноздри его недовольно раздуваются, как у скаковой лошади. Его явно не устраивает и даже возмущает такая покорная реакция сына на выговор.
Внезапно он размахивается и отвешивает парню хлесткую пощечину.
Джессел худой, но крепкий, он намного выше отца и наверняка сильнее, но терпит удар молча, не поднимая головы. Только слегка покачивается. Некоторые из первых рядов ошеломленно вздыхают и ахают.
Наконец успокоившись, сосед Блейк переводит дух и, набычившись, быстро идет вдоль прохода к столам раздачи, но на полпути передумывает и направляется к выходу, как бы совсем забыв, зачем собирался в столовую и что ему тут теперь надо.
Оставшись один в центре всеобщего внимания, Джессел неловко потирает ладонью щеку, оглядываясь по сторонам, как будто потерял что-то.
– Ну что, нашел лучшей жизни, сосунок?.. – где-то с передних рядов собравшейся группы любопытствующих слышится ядовитый гогот. Я вижу парня, может, на вид лишь на пару лет старше самого Джессела. Он оборачивается на голос. Все так же потерянно, но постепенно его лицо принимает совершенно иное выражение. Какой-то напряженной скованности и готовности к чему-то...
Я не успеваю заметить, кто первым делает рывок.
– Джессел! – восклицаю я, уже громко, но этого опять никто не замечает. Толпа накатывает и снова отступает, я вижу, как ребят растаскивают друг от друга за руки, и слышу вопли плюющегося от гнева второго парня, спровоцировавшего ссору.
– Вы ты за это ответишь! Клянусь тебе, ты поплатишься!..
Под носом у него тянется длинный кровавый след. Не страшно. Но я никогда прежде не видела подобных драк на Базе.
Джессел не сопротивляется, нервно стряхивает руки держащих его, но остается на месте. Он снова спокоен, точно так же, как и минуту назад.
– Вы скоро сами поплатитесь за ваш выбор. За выбор, который сделали сами.
Он сплевывает себе под ноги, порывисто разворачивается и проталкивается между людьми к выходу, что дается не очень просто, потому что к моменту второго столкновения к месту сцены подтягивается чуть ли не половина присутствующих. Некоторые расступаются на его пути, кидая недоумевающие, удивленные, а иногда даже откровенно недружелюбные взгляды.
Еще четко не осознавая причин, я опять делаю странный порыв последовать за ним, когда кто-то в толпе хватает меня сзади за рукав, разворачивая к себе.
– Хэнк!
– Пойдем отсюда, – произносит он. Среди возобновившегося гула голосов я не слышу его, но считываю слова по губам. Внезапно он оборачивается на поднос с почти нетронутым ужином, оставшийся на столе. – Ты не голодная?
– Нет.
Я чувствую, как протяжно и болезненно сводит желудок при одном только упоминании о еде, и на языке становится неприятно и колко, как бывает при отравлении.
– Что он только что говорил? Ты слышал? – взволнованно спрашиваю я, едва поспевая за широкими шагами Хэнка, который, вопреки обыкновению, сейчас идет впереди, прокладывая нам дорогу к выходу. Народ предусмотрительно убирается из-под ног. Да, третий мордобой нам сегодня ни к чему... – О том, что мы скоро обо все пожалеем?
Он не отвечает. Он вообще не произносит ни слова, пока мы не оказываемся снаружи здания, где сразу становится легче и свежее дышать, и я наконец могу остановиться и перевести дыхание.
Пронзительный ноябрьский ветер задувает мне под кофту, пробирает, и я не жду, пока меня начнет колотить от холода, торопливо натягивая куртку и застегивая молнию под самый подбородок. Руки все равно покрываются мелкой гусиной кожей. Может быть, этот озноб внутренний...
– Порой у меня складывается ощущение, что это безумие распространяется на всех, неоднократно побывавших за Стеной, – говорю я.
– Обычная пацанская стычка. Ты о чем? – Хэнк оборачивается на меня.
– О его словах. Что он имел в виду? Может быть, это и к лучшему, что Базу закроют...
Хэнк смотрит на меня. Странно. Как на ребенка, только что ляпнувшего глупость. Этот взгляд я могу терпеть только от него. Только он может себе его позволить при мне, но от этого и уязвленной я себя чувствую намного больше.
Мы всегда болезненно зависимо от тех, кого подпускаем к себе ближе...
Конечно, он еще не в курсе всего, произошедшего в Живом квартале. Никто не в курсе... Или все же те, кто принял решение об изоляции Базы, знают обо всем?..
– Пойдем, – Хэнк берет меня за руку и направляется куда-то в сторону от павильона столовой. Но не к жилым зданиям. – Мне нужно тебе кое-что показать.
А мне – рассказать...