---ХАРАКТЕРИСТИКА---
Рассказ
ЧЕТВЕРТЫЙ год подряд приезжал Сема в этот пионерский лагерь. Но никогда еще не заканчивался его приезд так печально. Сему поместили в изолятор, словно он заболел. Нянечка приносила ему из столовой поесть, закрывая, уходя, дверь на ключ, а мимо окон стоявшего особняком белого домика, где он пребывал в полном одиночестве – нянечка не шла в счет – под звуки горна и барабана проходили строем с веселым гомоном сверстники.
Няня была добрая. Она ни о чем не спрашивала, а рассказывала сама – о сыне, таком же, как и Сема, но постарше, о цветах, растущих в домашнем садике, неподалеку от лагеря, в селе, о том, как ее родня любит приезжать погостить к ней в это благодатное местечко, утопающее в прохладных сосновых лесах с разливистой каменистой речкой. Рассказывала с улыбкой, между делом, успевая стирать пыль на подоконниках и с тумбочек в комнате, где жил со вчерашнего дня Сема и в которой пустовало ещё три аккуратно заправленных кровати.
Потом няня уходила к своей книжке «про любовь», которую Сема прочитал ещё дома, выпросив кое-как в библиотеке. Чем больше убеждала библиотекарша, что он ещё не дорос до Мопассана, тем сильнее крепло упрямое желание. Библиотекарша сказала об этом Семиной маме. «Дайте, раз просит. Нельзя? Для меня дайте, я сама читать буду» - так ответила Семина мама и библиотекарша сдалась.
Няня уходила и оставляла Сему наедине со своими мыслями, немного грустными и непонятными ему самому. Он верил, что придет вечером начальник лагеря, похожий долговязостью на Дон-Кихота – ребята прозвали его Жердинкой – и распорядится, чтобы Сема снова отправлялся на свое место в корпусе, в котором Семина кровать стояла в длинном однообразном ряду таких же кроватей, придвинутых крашенными спинками к застекленной стене веранды.
На веранду Сему поселили не сразу, а после одного случая. В палате, где он спал с начала сезона, Сема во время тихого часа поспорил с соседом по койке.
И не враждовали они вовсе, но белобрысый Ленька с маленькими и хитрющими глазенками не упускал случая подразниться. «А Семина невеста уже спит» - гоготал Ленька, прибегая на цыпочках из коридора, заглянув там в полуприкрытую дверь девчоночьей палаты.
Девочка Женя – Семина ровесница тоже не в первый раз в лагере. Сема не переставал удивляться загадочному совпадению: он приезжал в разные сезоны, но снова и снова встречал в лагере маленькую Женю – неприметную, задумчивую и большеглазую. Именно такой она выглядит на всех отрядных фотографиях, остававшихся у Семы на память после каждого лета.
На фотокарточке в позапрошлом году вид у Семы еще детский: в руках большая, словно для рекламы выставленная, книга «Приключение Чиполлино», глаза смотрят в сторону, на лице мечтательная рассеянная полуулыбка. Наверное, Сема зазевался, не услышал команды фотографа, устал держать книжку – она наклонилась, вот-вот выпадет из рук. Женя в этом же ряду, но с краю.
А на прошлогоднем снимке они с Женей рядом и выглядит Сема почти по-взрослому в белой рубашке с наглаженным открытым воротом. Отведя локоть в сторону, смотрит Сема в камеру с серьезным благородством. Взгляд Жени, закрывшей юбкой колени, как взрослая барышня, направлен хотя и вперед, но чуть-чуть на него, Сему.
Вдвоем они никогда не оставались, и разговоры ребячьи про школу, воспитателей, учителей и прочитанные книги велись как бы со всеми и при всех. Но вот нашел однажды Сема под своей подушкой примятую ромашку, и все ребята догадались, что это от Жени – проболтались девчонки. А Сема, когда в корпусе никого не было, положил на тумбочку Жени карамельку, спрятанную им незаметно в карман, когда обедал.
Что же у них с Ленькой произошло во время тихого часа? Семе после самому было непонятно. Может ли искра, зароненная в сердце мальчика, вдруг разгореться в такую нелепейшую ссору? Уже давно умолк Ленькин смех, на который Сема ничего так и не сумел ответить. Вошла на шум Нина Ивановна, властно потребовала: «Тишина! Всем успокоиться!». После ухода воспитательницы Лёнька вдруг шумно завозился на постели и громко чихнул. Сема, совсем неожиданно для себя, четкой скороговоркой выпалил: «Будьте здоровы». Лёнька хихикнул и ничего не ответил. Сема еще раз повторил – со страхом, нервно и быстро, в предчувствии чего-то неумолимого и страшного, но снова не дождался «спасибо». Белобрысый Ленька спрятал остриженную голову в подушку лицом вниз и не отвечал, а что-то мычал под нос. Сема схватил со своей тумбочки стакан – палата с недоумением и любопытством следила за товарищем. Но Сема вздрогнул в последний момент и… не швырнул, а слегка подкинул его вверх. Стакан, описав дугу, плавно и бесшумно опустился на одеяло у Ленькиных ног.
… От жгучего стыда бежал мальчик к соснам, не помня, как одевался и захлопнул ли за собой дверь. И здесь, лежащего в густой траве, нашли его Ленька и Саня из той же комнаты.
Сема молчал и вертел в руках отломленный от какого-то дерева очень твердый черный прут толщиной с палец, жадно и глубоко вдыхал его терпкий, дурманящий аромат, пьянея и успокаиваясь.
- Ты чего? – Ленька по-приятельски улыбался. – Пошли в палату. А мы тут песню сочинили: «В Атамановке, да в санатории, воспиталки по веранде топали!»
Сема разломал прутик на три части. Они шли, нюхали черные палочки и делали вид, что пьянеют. Сема храбрился, запевая «пиратскую» песню: «В нашу гавань заходили корабли, большие корабли из океанов». Ленька с Саней лихо подхватывали: «В таверне пировали моряки. И пили за здоровье атамана».
По тропе они втроём пришли к своему корпусу, где отряд уже строился на полдник. Здесь же были Жердинка и Главбочкин – так ребята между собой звали главного врача лагеря с подходящей фамилией Кадкин. Этого человека в длинном халате в самом деле можно было сравнить с пивной бочкой, поставленной стоймя на короткие ножки.
Увидев возвращающихся ребят, Нина Ивановна пошепталась с Жердинкой и громко обратилась к отряду:
- Проведем, ребята, линейку.
Жердинка торжественно объявил Леньке и Сане благодарность за бдительность и находчивость и вручил им по большой шоколадке.
Сему перевели спать на веранду.
А ЕМУ ЗДЕСЬ больше нравилось. Ночью он долго лежал с открытыми глазами и глядел, как в неровностях стекла преломляется, переливаясь, красноватый Марс и голубой Альтаир из созвездия Волопаса.
Сема знал очертания не меньше двух десятков созвездий. После запуска второго спутника с Лайкой на борту он стал прислушиваться, что говорят о космосе взрослые, а следующим летом, после того, как торжествующий диктор передал по радио, что «третий искусственный спутник земли – это целая космическая лаборатория», Сема попросил в библиотеке первую книгу по астрономии. «Ты же в ней ничего не поймешь», - возразила библиотекарша, но книгу дала. Сема завел специальную тетрадь, куда стал записывать данные о планетах Солнечной системы, переводил световые года и парсеки в километры, вырезал точно по инструкции карту звездного неба.
После одного затянувшегося школьного сбора Семе было по пути со своей пионервожатой – молоденькой студенткой педучилища. Он показывал ей созвездия – вожатая удивлялась. Она привела мальчика в астрономический кружок училища и пятиклассник Сема по вечерам сидел не в классе, а в аудитории, слушал увлеченного преподавателя, проводившего занятия кружка, а потом, по очереди, вслед за девушками-кружковцами подходил к настоящему телескопу, прилипал к его окуляру, вглядываясь в неведомые мироздания, среди которых земля – затерянная в звездном океане песчинка. Учитель, который вел кружок, на время отдал Семе тридцатикратный теодолит и по вечерам, собирая окрест нетерпеливую малышню, Сема показывал ей лунные кратеры и моря. Подходили и взрослые, с которыми Сема охотно делился своими познаниями.
После того, как Сему переселили на веранду, Ленька часто и как бы случайно подходил к нему и спрашивал о звездах, какие Сема видит по ночам сквозь стекла веранды. В такое время почему-то всегда рядом была Нина Ивановна. Ленька стал однажды доказывать при ней, что звезды – это такие же планеты, только далекие. Нина Ивановна поддержала Леньку, после чего ее авторитет в глазах Семы сильно пошатнулся. Оказывается, она не знала таких простых вещей: звезды – раскаленные далекие солнца, а холодные планеты лучатся отраженным солнечным светом.
По вечерам ребята писали письма домой. Приветливо улыбаясь, Нина Ивановна сама принесла Семе бумагу:
- Напиши, ведь беспокоятся родители.
Сема написал несколько строчек: все хорошо, кормят отлично, занимается он в кружках, под баян поют они с ребятами песню: «Есть в Индийском океане остров, название ему Мадагаскар, негр Томми саженного роста на клочке той суши проживал».
Нина Ивановна письмо забрала, сказав, что сама в конверт запечатает и утром отправит.
Сема вспомнил про обещанное двум девочкам – с ними он сидит в столовой вместе – записать стихи, те самые, которым его выучил Ленька.
Стихи такие нехорошие, что Сема ни за что не сможет прочитать их вслух сгоравшим от любопытства подружкам. А вот переписать пообещал. Прямо поклялся – девчонки не верили. Но Сема никогда не обманывал. Мама гордилась перед соседями – сынок всегда говорит только правду.
Когда он дописывал гадкие строчки о монашке и монахе, к нему уже направлялась Нина Ивановна.
- Что, еще решил письмо написать?
Сема молчал, закрывая листок ладонями.
- Нет, я вижу, что не письмо. Что ж это? Если что-то нехорошее, сам порви и в ведро выкинь.
Лицо Семы запылало румянцем. Нина Ивановна не разглядела этого при желтом свете тусклой лампочки. Сема разорвал лист на четыре части и понес к крыльцу, где стояло ведро с водой. Тетя Даша только что вымыла полы, но воду вылить не успела.
...В ЭТОТ ВЕЧЕР небо было особенно черным и глубоким. Из-за горизонта выглянул голубой Альтаир. Безмятежно спали в своей палате Ленька и Саня. Со своими новыми товарищами по веранде Сема еще не успел хорошо познакомиться.
Звезды манили таинственной переливчатой голубизной. Нянечка в глубине коридора еще громыхала ведрами, а Сема осторожно стаскивал со стула куртку и брюки. Никто не заметил в темноте, как он под одеялом натянул их на себя – медленно, не торопясь.
Когда всё стихло, он пополз по коридору к выходу. Нянечка спала, когда он дернул за дверную ручку. Дверь была плотно прижата продетой между ручкой толстой суковатой палкой. Сема особенно остро почувствовал, как ему хочется насладиться суровым сосновым ароматом. Может, он полежит в траве, посмотрит на звезды, помечтает и вернется притихший, заснет до утра коротким, но сладким сном… Дверь, однако, не поддавалась.
Задрожали маленькие оконца. Ходуном пошла фанерная стенка. Нянечка, конечно, всполошилась. Из девчоночьей палаты посыпались быстрые мелкие шаги.
Сема не понимал, что случилось. Он лежал в постели после «разоблачения», а возле него стояли Нина Ивановна, Жердинка и Главбочкин.
- Будьте у двери, - приказал Нине Ивановне Жердинка. – В случае чего поднимайте меня. Поставьте там раскладушку и дежурьте. А утром мы его в изолятор.
С утра рыжий, как огонь, баянист – студент музыкального училища играл «На сопках Манчжурии». Сему на физзарядку не пустили. Жердинка самолично, больно сжав руку, хотя Сема и не думал вырываться, привел его в изолятор. Сема вспомнил, что в тумбочке на веранде осталась библиотечная «Занимательная астрономия». Книгу принесла перед обедом Женя и сразу убежала.
А на следующий день к домику подъехала видавшая виды «Победа». За рулем сидел Жердинка, рядом Нина Ивановна, а сзади две баловливые девчонки с косичками – дочери начальника лагеря. Они из первого корпуса – малышня да и только.
До города, где Сема никогда не был, доехали по быстрой асфальтовой трассе за полчаса. Остановились у киоска, где Жердинка вышел и взял три «эскимо» - Нине Ивановне и дочкам.
Девчонки радостно зашуршали фольгой. Заметив взгляд мальчика, истомившегося от духоты, Жердинка строго произнес: «У тебя гланды увеличены. Главный врач сказал, что можешь простыть».
Они остановились на центральной площади возле широкоэкранного кинотеатра с колоннами – такого Сема ни разу не видел. Он попытался выйти, открыл дверку, но Жердинка резко повернулся к Нине Ивановне: «Смотрите за ним».
- Сема, назад, мы поехали, - окрикнула Нина Ивановна.
Скоро Сема сидел в кабинете начальника лагеря. Главбочкин объяснял ему:
- Мы звонили. Отец твой должен сейчас приехать.
Сема все еще не понимал. Веранда, изолятор, поездка в город – все это было даже интересно. Но ведь еще целая неделя до окончания сезона, еще будет прощальный костер и встреча с Женей. Зачем приедет отец?
- Ты поедешь домой досрочно, - сказал Главбочкин, сказал Главбочкин, доставая из стола папку. «Дело №…» - успел заметить на серой обложке Сема. – За все твои проделки, за нецензурные стихи… Твои? – спросил Главбочкин с какой-то радостью, открывая папку.
Сема увидел серую картонку, на ней прилеплены помятые, высушенные, но аккуратно склеенные на косых разрывах четвертинки его листка. Он привстал со стула, ошеломленный.
Помойное ведро и эти клочки бумаги. Разве не сам Сема разорвал их, и разве не Нина Ивановна приветливо улыбалась, обещав, что никто не будет знать об этом? Вытащить из грязного ведра! Неужели сам Главбочкин своими толстыми пальцами-обрубками выуживал их? Да Семин ли это почерк? Руки Семы невольно потянулись к листку, глаза близоруко сощурились.
- Уберите же, он порвет, - вскричал вдруг Жердинка и Главбочкин мгновенно спрятал папку в стол.
Когда приехал настороженный, взвинченный донельзя отец, Семе велели выйти.
Мальчик ждал долго. До него волнами докатывались обрывки громкого разговора. Отец не вышел, а выбежал со словами: «Вы за это ответите!».
По дороге на станцию молчали. Долго взбирались с насыпи на насыпь, перешагивали через рельсы. Отец нес Семин чемодан. Сема едва поспевал за ним. Так и не сфотографировался он со всеми в этом году, не успел. И с отцом не поговоришь – вон он какой раздраженный. А думал Сема об одном и том же: звездная пронзительная ночь. Главбочкин, пробравшись в корпус, тихо склонился на крыльце – вылавливает холеными руками из помойного ведра разорванный на четвертинки лист.
Прошло полмесяца. Скоро в школу. Мама напоминает, чтобы Сема занимался на пианино, она узнала, что открывается кружок при Доме пионеров. Родители ушли в кино, отец надел выходной костюм, а Семе наказал: учи «Баркаролу» Чайковского.
Из синих брюк отца, оставленных на стуле, высовывался белый, крупным почерком исписанный край бумаги. Сема вытащил из кармана плотно сложенный листок, развернул его и прочитал о себе, жутко холодея от каждого слова: «Характеристика. Будучи в лагере…, проявил большое самолюбие и тщеславие, распространял нецензурные стихи, дезорганизовал работу отряда». Его особенно поразило это страшное казенное слово – «дезорганизовал».
Семе показалось, что он понял, отчего отец так долго не выходил из кабинета начальника лагеря. О чем говорил он Жердинке и Главбочкину? Может быть, о том, что он, Сема, получил после пятого класса Похвальную грамоту «за успехи в учебе и примерное поведение», что его, Сему, весной сфотографировали у знамени дружины, что ему, Семе, выдали в Доме пионеров удостоверение пионера-инструктора драматического кружка – за то, что играл со второго класса роль Мишки-медведя из сказки и веселого луковичного мальчика Чиполлино, и даже бородатого старика Хоттабыча…
А однажды, вспомнил Сема, - учительница объявила при всем классе, что пришла путевка в Артек и поедет он, Сема. Но потом путевку почему-то отдали другому мальчику.
И еще ему припомнилось, как из пожарной команды приходил в класс человек в черном форменном костюме, как у военных, и объяснял, что теперь они – члены добровольного пожарного общества, на днях им выдадут членские билеты, а пока надо избрать председателя первичной организации. Пожарный предложил Сему. Но по большинству голосов в председатели вышел этот толстяк Петька Белов…
(Газ. «Забайкалец» за 9 и 11 сентября 1976 года)
п. Забайкальск
ЭПИЛОГ
Читателю, конечно, хочется знать, чем закончилась история с мальчиком. Добился ли правды его отец, который в конце разговора с начальником лагеря крикнул ему: "Вы за это ответите!" Об этом предстоит поразмышлять самому читателю. Родители об этой истории в лагере никогда не вспоминали и не говорили об этом с сыном, чтобы не травмировать чувствительную детскую душу.
Борис КОМИССАРОВ,
7 мая 2019