Рано утром, засветло Дик Лоусон отправился в дорогу. Затерянный в канадской тайге поселок, где бывалый лесоруб жил с самого рождения (то есть уже без малого сорок семь лет), располагался на границе Британской Колумбии с Альбертой. В пяти милях к югу громоздились горы, о которых в этом глухом уголке рассказывали легенды. Местные жители побаивались соваться туда без крайней надобности: склоны там весьма крутые, без специальной подготовки и снаряжения можно запросто отправиться в последний полет на дно ущелья. Да и что там искать: геологи рыскали по этим горам еще полвека назад, никаких ископаемых там не обнаружили; иногда, правда, наведываются туда альпинисты из Ванкувера, карабкаются по крутым скалам, что-то такое самим себе пытаются доказать. Что, как сказал этот русский писатель с длинной и незапоминающейся фамилией – «я не тварь дрожащая»? Да, были еще несколько лет назад археологи, искали следы древнейших людей в нашем полушарии, то есть самых первых индейцев. Нашли какой-то камень с острыми краями, то ли нож, то ли наконечник, по местному телевидению его еще показывали. Ну, там кости саблезубого льва, оленя, бизона… Когда Дик был маленьким, его вся эта доисторическая древность чрезвычайно интересовала.
Индейцев в окрестностях поселка практически не осталось. А когда-то коренные жители нанимались на лесозаготовки. Многие из них еще помнили легенды своего племени. Одну из них Дик слышал еще в детстве. В ней рассказывалось о том, что где-то в Скалистых горах есть неприметная вершина, скромно притулившаяся в тени высоких и суровых соседей. Там не живут звери, избегают ее птицы, даже ящериц и змей не встретишь ты среди каменных россыпей. Не доходя до макушки горы, восходящий по восточному, пологому склону непременно оказывается на поляне, где каждую весну распускаются необыкновенные цветы с удивительным запахом. Эти странные растения, бурого цвета колокольчики, не встречались, кажется, нигде больше, кроме широкого уступа на горе, получившей еще у первых белых поселенцев имя «Вандер-маунтин», что значит «Чудесная». Ее индейское название не помнил никто, включая самих индейцев. Аромат этих колокольчиков был несравним ни с чем – ни с благоуханием других, известных людям цветов, ни с пряными запахами самых изысканных кулинарных приправ, ни с самой восхитительной и утонченной парфюмерией: он не просто пьянил, а кружил голову, буквально сводил с ума; перед взором человека представали странные образы и картины.
Те, кто побывал на заветной поляне в дни пышного цветения бурых колокольчиков (а длилось это время недолго), возвращались бодрыми и счастливыми. Казалось, они помолодели лет на двадцать. Старый немец Вальтер с длинной, незапоминающейся фамилией каким-то непонятным образом вдруг избавился от одолевавших его болячек и дожил почти до девяноста пяти лет. Бездетный Гарри в пятьдесят два зачал ребенка, а его болезненная сорокалетняя Джин родила здоровое дитя. Ко всему на свете, кроме еды и выпивки равнодушный метис-полуфранцуз Мишель Деламер вдруг развил бурную активность: создал в округе отделение Реформистской партии, куда затащил даже равнодушного к политике Дика и попытался баллотироваться в парламент (конечно, неудачно). Потом стал родоначальником экологического движения – и стал жертвой мести браконьеров: его труп с двумя пулевыми ранениями обнаружили в лесу. И все они рассказывали о сновидениях наяву, посетивших их на горе – загадочных животных и людях прошлых времен, а больше всего – о невероятном запахе, который манил, звал, завлекал куда-то в сказочное царство, в земной рай…
Однако не всем довелось счастливо вернуться с горы. Когда Дик был еще ребенком, в их поселок привезли бездыханное тело Боба Уилкса. Он лежал среди камней, уже тронутый тлением, Рядом валялась сумка, из которой торчали засохшие бурые колокольчики. Никаких следов насилия обнаружено не было, следов отравления тоже. Похоже, бедняга умер от сердечного приступа.
Лоусон хотел вдохнуть в свое потрепанное жизнью тело и усталую душу второе дыхание, вновь ощутить себя молодым, полным сил и энергии, готовым раздвинуть эти дикие горы, пробить дорогу через лес до самого моря – туда, где с медвежьей морды Аляски свисает географическая «слюна», до самого Джуно.
В жизни ему не везло: жена давно оставила его, единственный сын погиб, сплавляясь по горной реке, здоровье уже не позволяло ему трудиться на лесозаготовках, и Дик занялся фермерством, впрочем, не слишком успешно.
Чтобы иметь стабильный источник дохода, он устроился работать на лесопилку, но через полгода завод закрылся. И даже Партия реформ, куда однажды затащил его Деламер, тоже приказала долго жить, растворившись в Консервативной партии. А провинциальным консерваторам функционеры в таежной глубинке не требовались. Сама жизнь в поселке была столь тягостна и тосклива, что за последнее десятилетие добрая половина домов в нем опустела: кто подался в Ванкувер, кто в другие города. И не было ничего и никого, что и кто могли бы пробудить к жизни хиреющий поселок лесорубов.
Дик шел по обочине автострады, огибающей горный массив с севера; ветер слабо колыхал ветви кленов, трепал колючие бороды елей и растрепанные вихры сосен. Мимо проносились редкие автомобили; лучи утреннего солнца, пробившись меж стволами деревьев, отражались от стекол вылетающих из-за изгибов петляющей змеи-дороги длинных фур, нагруженных бревнами лесовозов, стройных легковушек. Никто не обращал внимания на неспешно бредущего куда-то одинокого путника.
У очередного извива шоссе он свернул на лесную тропу, которая вела к подножию древних гор. Лес обволок его запахом хвои, смолы, росистой травы, треньканьем птичек, шелестом ветвей. Он с ранней юности привык видеть в лесе только источник заработка, тайга представлялась ему огромным лесоповалом, протянувшимся от океана до океана, где беспрерывно визжали пилы, гудели и грохотали машины, перекликались лесорубы. Гигантский цех, размером с целую страну, вторую по площади в мире. Говорят, Россия – тоже громадный лес, еще больше канадского, где тоже визжат пилы, гудят и грохочут машины, перекликаются лесорубы. Господь сотворил леса и населил их живой тварью для того, чтобы обеспечить всем необходимым потомков Адама и Евы.
Казалось, что красота леса впервые за многие годы раскрылась для него, нахлынули впечатления раннего детства: бурундук на ветке умывает мордочку; пестрый дятел трудится, выковыривая длинны клювом жучков-червячков из-под коры, сойка, сидя на тополе, с любопытством наблюдает за человеком, за кустами мелькнул изящный силуэт оленя – и будто растворился в утренней дымке. Пройдя несколько миль по лесу, он вышел на старую вырубку, устроился на пне, развернул карту местности. Вот здесь – гора, на которой по весне распускаются бурые колокольчики. Надо спуститься в долину, пройти по ней, пересечь ручей – и добро пожаловать на Вандер-Маунтин. Подкрепившись травяным чаем из термоса и бутербродами, Дик Лоусон поднялся, поправил рюкзак, чтобы не сильно давил на плечи, и продолжил путь к заветной цели.
Он шагал по долине, озаренной утренним солнцем. Мелкие зверьки и птицы резвились на зеленом сукне травы, которая еще не поднялась во весь рост; когда он шел мимо невысоких гор, склоны накрывали его своей тенью. Дик снова созерцал картины далекого детства, переживал те ощущения, что каждодневно испытывал в блаженные времена, когда дедушка Роджер брал его на прогулки в горы. Однажды мальчик спросил, можно ли им подняться на Вандер-Маунтин.
Старик задумался, а потом, погладив Дика по голове, внушительно произнес:
- Тебе еще рано, а мне уже поздно.
Сегодня Дику было еще не поздно взойти на гору и найти ту поляну. Хотя когда оно наступает, это «поздно»? Ведь Вальтер был куда старше его, а, побывав на горе, преобразился.
Солнечный луч ослепил его яркой вспышкой – закончился склон высокой горы, скрывавшей светило, открылась новая долина, похожая на россыпь драгоценных камушков: изумрудная зелень травы, малахитовые листья кустарников, рубиновые и сапфировые цветы. Божественная красота природы, на которую он давно перестал обращать внимание, всецело погруженный в повседневные человеческие заботы. В кустах пели чудесные песни птицы, а он не знал их наименований. Тень парящего орла на мгновенье накрыла его; пернатый охотник, прокричав что-то на своем языке, полетел дальше, потом внезапно спикировал в траву и через секунду взмыл вверх. В клюве его извивалась гремучая змея, на которую Лоусон непременно наткнулся бы, идя по узкой тропе среди камней и кустарников, хищник избавил его от угрозы. Дик прибавил шагу, внимательно глядя под ноги: не попадутся ли на пути другие ползучие гады?
Когда солнце уже приблизилось к точке зенита, перед ним во всем своем великолепии предстала чудо-гора. Ветерок, непрерывно задувавший ему в спину, исчез. Светило заметно припекало. Человек расстегнулся, обнажил голову, вытер пот со лба. Склоны пологие, вершина плоская, кое-где, ближе к вершине, вперед выступают широкие площадки, на каждой из которых может поместиться два-три дома вроде того, в котором живет Лоусон, и откуда открывается прекрасный горный пейзаж, достойный кисти живописца. Будучи человеком, весьма далеким от религии. Дик, тем не менее, перед восхождением прошептал молитву, которую знал с детства, хотя и вспоминал уже с трудом.
Несмотря на дневную жару и безветрие, идти было легко. Это в больших городах, где Лоусон иногда бывал по делам, отсутствие естественного движения воздуха превращало пребывание на многолюдных улицах в пытку: казалось, что вся гадость, которой заводы и автомобили каждодневно отравляли атмосферу, застывала в воздухе, делая дыхание затрудненным, вызывая кашель, щипля глаза. Плохо помогали даже кондиционеры, жужжащие в офисах и магазинах.
Он нашел ту поляну. Конечно же, по запаху. Странный аромат, сначала едва уловимый, почти неразличимый среди запахов других трав и цветов, с каждым шагом становился отчетливее. Дик не смог бы описать его в словах. «Терпкий», «пряный», «пьянящий» – все эти эпитеты давали самое общее и приблизительное представление об источаемом цветами аромате. Знаток различил бы в них нотки мускуса, сандала, также сельдерея и еще с десятка растений, которыми человеческий род исстари разнообразит свой стол. Было и еще что-то такое, казалось, совершенно забытое цивилизованными людьми, но привычное им на заре времен, когда человечий нюх почти не уступал собачьему, а сами псы были не преданными друзьями двуногих, а их добычей.
Шаг Дика Лоусона скоро перешел на бег. Он без особого труда обогнул гору – и у него перехватило дух, нет, не от бега или высоты (до вершины было еще далеко). Перед ним простиралась лужайка, покрытая бурыми колокольчиками.
Несмотря на безветрие, растения слегка покачивались, их буро-коричневые чашечки в черных крапинах, казалось, издавали еле слышный мелодичный звон – почти как те колокольчики, что испокон веку отливают кузнецы. «Нет, какое там, послышалось, померещилось, - канадец нагнулся и прислушался внимательнее. – Конечно же, пригрезилось». Он нагнулся еще ниже и прикоснулся к одному из цветков. Тот – или Дику это показалось? – как будто отстранился от него. Когда же он отдернул пальцы, цветок мгновенно вернулся в прежнее положение.
Он улегся посреди лужайки. Теперь бурые колокольчики были не только под ним, но и над ним; он ясно ощутил на губах привкус пыльцы. И этот запах – незнакомый, манящий, дразнящий, зовущий, многократно усилившийся. Он ощутил необыкновенное блаженство, зажмурил на секунду глаза – и снова раскрыл их. Белые облачка недвижно висели над вершиной. Где-то там, в поднебесье черной точкой опять парил орел, пожиратель змей. Неожиданно неподвижный воздух заколебался. Лоусон ясно различил в мареве силуэты зверей, которые увеличивались в размерах. Их было множество: огромные волки гнали исполинского оленя, лохматый мастодонт мирно пасся в окружении бизонов, диких лошадей и носорогов. Жадно облизываясь, бродил огромный лев, которого он поначалу принял за пуму, но у пумы не бывает таких саблевидных клыков. Невероятных размеров кондор подцепил когтями жеребенка – и устремился в лазурное небо. Где-то вдали курился вулкан; Дик знал, что тысячи лет назад здешние горы источали огонь и дым. «Как в фильме, - поразился человек. – Ей-богу, кино!» Вот на зеленую поляну выбежали люди в звериных шкурах, что-то лопоча на непонятном языке, они размахивали копьями. Дик приподнялся, чтобы лучше разглядеть происходящее – и картина без следа растворилась в воздухе, сменившись другой. Пред ним самозабвенно плясали индейцы в пышных уборах из перьев вокруг огромного идола, изображавшим человека-птицу с раскинутыми крыльями и громадным клювом.
«Кино» было немым. Танцующих индейцев вскоре сменила еще одна живая картина: группа солдат в красных мундирах вбила в землю флагшток, на котором вскоре взвился гордый флаг Британии. Потом были мужчины и женщины в строгих темных одеждах, внимавших проповеднику, а затем исполнявших религиозный гимн: Дик ясно видел, как раскрывались их рты, но не слышал ни звука. После этого взорам его предстала вереница трапперов, нагруженных мехами, которые осторожно двигались по горной тропе…
Вероятно, эти цветы хранили память обо всем, происходившем вокруг сотни и тысячи лет. Погибая и рождаясь вновь, они передавали ее через семена или пыльцу новым поколениям.
Лоусон вскочил; последнее видение рассыпалось, как осколки разбитого зеркала. Вокруг него колыхались загадочные горные цветы. Казалось, каждая клеточка тела пропиталась ароматом колокольчиков. Он ощущал себя помолодевшим, скинувшим с плеч два десятка лет, готовым сдвинуть с мест горы, голыми руками проломать просеку в тайге, чтобы расчистить себе путь.
- Я возьму с собой немного цветов! – вскричал бывший лесоруб. – Пусть они источают свой целебный, чудодейственный аромат на моем огороде. – Он немедленно скинул рюкзак, извлек оттуда горшочки, достал совок и принялся лихорадочно выкапывать цветы. Лишь только он вырыл первый колокольчик, как ему вновь показалось, что растения позванивают – но не сладостно и мелодично, а жалобно и тревожно. «Скоро эти запахи, звуки и видения я буду видеть и слышать каждый день», - повторял про себя человек. Аромат между тем становился все более резким, как будто удушающим. Он ясно ощущал вокруг себя невидимое облако, все более сгущавшееся и стеснявшее ему дыхание. Наконец, когда были выкопаны три десятка чудесных цветов, Дик решил спуститься вниз. Но теперь каждый шаг давался ему с трудом; лямки рюкзака давили на плечи, а сам рюкзак с горшочками – на спину. Спускаться было нелегко еще и потому, что Лоусону приходилось балансировать: рюкзак был переполнен, и два горшка с колокольчиками он держал в руках, чтобы не помять их. Цветы раскачивались не в такт шагам, они отчетливо звенели, и звон их был уже не печальным и жалобным, а каким-то угрожающим, звенели и колокольчики в рюкзаке. Дик прошел уже большую часть пути до подножья, но аромат продолжал сопровождать его, не давая человеку дышать полной грудью, раздражая ноздри и горло, заставляя кашлять и чихать. Он задыхался, ноги наливались свинцом. Наконец, он присел на камень и уставился в небо – не лазурное, а серое, какое-то чужое, далекое и враждебное. В груди защемило.
Тяжело дыша, он опустил руки и поставил два горшочка на землю. Растения, прежде вяло поникшие, внезапно вскинули бурые головки, они резко повернулись… Лоусону внезапно почудилось, что это не цветки, а змеиные головы смотрят на него, их тычинки – словно языки гремучников. Вот-вот эти твари бросятся на него… Что за бред! Он заморгал глазами. Цветы как цветы. И вновь ему послышался тревожный, мелко дребезжащий звон. Неприятное ощущение, угнездившееся в груди, отступило, дышать стало легче. Он вновь запрокинул голову – небо было пепельно-серым притом, что ни единого облачка, ни тучки не пятнало небосвод. И опять перевел он взор на бурые цветки. Те неожиданно распрямились, подставив колокольчики небу, словно изысканной формы бокалы, готовые принять в себя пьянящую влагу. Но с серого, словно перед грозой или могучим ливнем, неба не падало ни капли.
Душный аромат обволакивал его со всех сторон, он казался чем-то осязаемым, что можно потрогать, отодвинуть, приподнять…Стало еще труднее дышать. Он осторожно сполз с камня на траву, прислонился к нему – из рюкзака раздался тонкий пронзительный звон, будто горные цветы выражали недовольство его телодвижениями. Запах еще усилился, защекотал в носоглотке, бывший лесоруб дважды чихнул – так, что все тело содрогнулось в такт его громкому апчхи.
Чувства тесноты, жжения в груди, неприятного покалывания вернулось. Дик попытался приподняться – и вскрикнул, схватившись за сердце. Странная, незнакомая тяжесть не давала ему распрямиться, оторваться от камня. Он попытался освободиться от лямок рюкзака, осторожно, чтобы не помять находившиеся в нем цветы. Боль тотчас пронзила тело, словно шпага или копье – так, что Дик даже вскрикнул. Небо закружилось над ним, словно зонт в руке великана. И там, в небе он увидел странную и страшную картину: черные, словно обугленные, вершины знакомых гор; развороченные, выпотрошенные склоны, безжизненные поляны; курчавые шапки и качающиеся под ветром столбы дыма, что восходили к тусклому к небу из мертвых долин. Прежде, на поляне колокольчиков он видел картины прошлого, теперь, похоже, перед его взором предстало будущее. А бурые колокольчики все тянулись к его бледно-серому лицу, будто норовя укусить, впрыснуть в тело яд. Удушающий аромат цветов сгустился еще больше, став не только осязаемым, а почти видимым, стал каким-то омерзительно-сладковатым, будто запах мертвой, начавшей уже разлагаться плоти. А звон, все такой же тихий, теперь напоминал тоскливую песню погребальных колоколов где-нибудь в царстве лилипутов. Стальное небо между тем отчетливо наливалось свинцом – точно так же, как свинцовело его тело. Дик с трудом мог шевелить конечностями. Колокольчики же все смотрели на него в упор, с безмолвным укором, слегка покачиваясь и распространяя вокруг потустороннюю мелодию, удивительно гармонировавшую с тяжким ароматом… если это можно было назвать благородным словом «гармония».
«Когда же прекратится это наваждение?" – с ужасом подумал человек. Он собрался с силами – и резко рванулся вверх, навстречу мертвому серому небу. И бурые колокольчики, взметнувшие чашечки следом за ним, внезапно, на самой высокой ноте оборвали свою мелодию, словно оборвалась живая струна.
Через день его тело отыскала группа туристов. Под мертвецом лежал рюкзак с раздавленными горшками и мертвыми цветами, еще два с увядшими колокольчиками стояли у его ног. В воздухе висел странный, едва уловимый аромат. Прибывший на место врач констатировал сердечный приступ.