Уже несколько дней подряд Татьяне снился один и тот же сон: она плывет на огромном белоснежном лайнере по реке. Река была глубокой, полноводной, но настолько неширокой, что, при желании, можно было хорошо разглядеть не только залитые ярким солнцем берега со стройными зелеными березками, пламенеющими всеми красками осени кленами и мохнатыми веерными пальмами, но и людей, которые стояли на берегу реки. Татьяна могла бы разглядеть даже их лица, но ей это было не интересно, гораздо больше беспокоило не обгорит ли под палящим солнцем ее нежная кожа, не помнется ли нарядное платье, не отекут ли ноги в узких лодочках на высоких каблуках. Утром сон мгновенно улетучивался, практически без следа. А вот сегодня что-то изменилось. В группе людей, стоящих на берегу и машущих ей руками, то ли приветствуя, то ли прощаясь, вдруг мелькнул знакомый с детства розовый узорчатый кремпленовый костюм. Точно такой, какой когда-то, много лет назад, был у Таниной мамы. Женщина пригляделась, да это же и есть мама! А рядом с ней отец, бабушки, дед, а вокруг дяди, тети, еще мужчины, женщины, имен которых она не помнила, но лица были ей знакомы по семейным фотографиям. А дальше, как это она раньше не замечала, вдоль берега приветливо махали руками друзья детства, юности, сослуживцы. Все они ласково улыбались, махали руками, и было непонятно, то ли зовут ее, то ли прощаются. Татьяна тоже хотела улыбнуться и помахать рукой, но лицо и тело было, как каменное, мышцы отказывались слушаться. Только в голове вертелось, как заезженная пластинка :"Они же все уже умерли!!!".
Странное дело, ни страха, ни ужаса не было, даже хватало любопытства разглядывать тех, кто стоял с ней рядом на палубе. Одна женщина, миловидная пышечка, по виду ровесница, показалась Татьяне очень знакомой, но лицо, как в тумане, где и когда они пересекались вспомнить не удавалось. Мгновенье, и женщина уже не на палубе, а стоит на берегу, под высокой пальмой, машет Тане рукой. А лайнер все плывет и плывет, и вот уже миловидная знакомая незнакомка, как и все остальные, осталась далеко позади. На этот раз сон помнился долго и оставил после себя какой-то очень неприятный осадок. Вроде и не произошло ничего, а настроение испорчено. Объяснение нашлось очень быстро: приближался день рождения. Дни рождения Татьяна Горская не любила с детства. Ее богатый жизненный опыт подсказывал, что она не единственная, кто не любит эту веху в своей жизни. Многие ее знакомые, чей возраст деликатно называют расплывчатым словом "зрелость", предпочитают в этот день либо отключать телефоны, либо игнорировать телефонные звонки. Нет, ну правда, что такого радостного или приятного можно ожидать в этот день? Пропетой с хихиканием песенки "Хэппи бездэй"? А "каравай" чем не угодил?! Пожеланий здоровья? Это, конечно, не помешало бы, но надо быть реалистом, таким, как в 20ть лет, оно уже никогда не будет. Любви? То есть, мне, в мои "восемнадцать миновало", всерьез желают, чтоб я нежно и трепетно полюбила какого-нибудь брутального, атлетически сложенного мачо, лет на 20 моложе меня? А может имеют ввиду, что ко мне воспылает страстью благообразный пенсионер со вставными зубами, постоянно скачущим давлением и простатитом, не про вас будь сказано? Но, главное - пожелание денег! И как доброхоты это себе представляют? Заработать честно кругленькую сумму уже вряд ли получится, так что остаются два варианта : либо наследство, либо лотерея. Наследство, как вариант, Таня отметала сразу, у нее не было родственников, которым она желала бы смерти, дай Бог им всем до ста двадцати. А лотерейные билеты, как в анекдоте, надо еще купить, чего она никогда не делала, потому, что никогда ничего не выигрывала. Или наоборот?
Еще хуже визиты гостей в этот день. Даже если все за месяц были предупреждены , что в ЭТОМ году день рождения НЕ ПРАЗДНУЕТСЯ, кто-нибудь непременно возникнет на пороге. За чистую монету этот постулат принимали только дети, в день рождения звонили по телефону, в ближайший выходной заезжали вечерком попить кофе и вручить матери увесистые конвертики. Вечно занятые работой, они никогда не наносили визитов в конкретный день. Но несмотря на твердую решимость не устраивать никаких застолий, Таня все равно шла и тратила кучу денег на продукты, на тот случай, если кто-то все-таки нагрянет. Потом пол дня носилась между плитой и холодильником, стараясь приготовить что-то повкуснее, а хоть бы и для себя. "Для себя" никогда не получалось, вечером непременно раздавался звонок в дверь. Забежавшие "на минутку, только поздравить" гости, с порога заявляли, что "абсолютно не голодные", что именно вчера сели на диету, и из всего приготовленного могут взять в рот, ну разве что , веточку петрушки. Все остальное выглядит весьма аппетитно, но сыры - это слишком жирно, торт - слишком сладко, мясо и рыба - сплошной холестерин, а пирожки - чистый глютен, на него даже смотреть нельзя! Потом гости все же присаживались к столу и через час благополучно уничтожали и сыры, и мясо, и тортик, не брезгуя и пирожками. С аппетитом жуя приготовленное, не забывали приговаривать, что нарушили диету исключительно из уважения к стараниям хозяйки. А наевшись, начинали требовать восторгов по поводу принесенных подарков, подробно рассказывая, что думали подарить, почему отказались от покупки набора постельного белья в пользу большой декоративной тарелки со стразиками. А Татьяна в это время сидела и думала, что белье как-раз никогда не помешает, а вот что делать с этой чудовищной блестящей блямбой, совершенно непонятно, не на стену же ее вешать! И не повесить нельзя, при следующем визите непременно поинтересуются, не забыла ли хозяйка, от кого приплыла к ней такая "щикарная вэщь". Конечно, идеальным вариантом было бы залезть сегодня под одеяло и вылезти из-под него через недельку, лучше через две, когда уже никому не придет в голову доставать тебя фразой "Ага, зажала днюху!", но Таня понимала, что это из области фантастики. Из реальных вариантов, можно было бы поехать в турпоездку, как-раз вчера звала задушевная подруга детства, но, во-первых, на это требовалась потратить немалую сумму денег, что абсолютно не входило в планы рачительной хозяйки, ведь она уже целых полгода откладывала денежки на покупку простенькой, но умопомрачительно дорогой сумочки Louis Vuitton. Во-вторых Татьяна была страшной домоседкой, для нее даже вылазка в лес на машине была событием, а тут не один час в автобусе, пешком ходить по пол дня, бррр!!! Нет ей это решительно не подходит. Может сказаться больной, залечь в постель, обложиться лекарствами, говорить слабым голосом? А что, у женщины пенсионного возраста скачки давления - обычное дело. Но наговаривать на себя страшновато, вдруг накаркаешь! Вот такие размышления накануне своего 60тилетия. И, как следствие, за два дня до юбилея, юбилярша просто оповестила всех знакомых, которым могло прийти в голову явиться к ней домой, что дети купили ей в подарок трехдневную путевку в пансионат и застолье в этом году отменяется. И, специально для любителей поздравлять по телефону, добавила, что сотовая связь в этом районе практически отсутствует. Потом собрала увесистую сумочку с разнообразными закусками, запихнула в нее полутора литровую бутылью любимого вина и отправилась ... в соседний город, в квартиру той самой задушевной подруги Зиночки, которая еще на прошлой неделе звала ее прокатиться в ближнее зарубежье, а не получив согласия, укатила туда сама.
Зинка, в отличие от Тани, вообще не могла оставаться одна, хотя и была, как говорили когда-то, старой девой. Она, ни разу не побывавшая в ЗАГСе, так уж вышло, не имеющая ни детей, ни родных братьев-сестер, абсолютно не переносила одиночества. В ее небольшой квартирке постоянно гостили какие-то знакомые, знакомые знакомых, сослуживцы, ушедшие от жен, жены, сбежавшие от мужей. Всех их Зиночка вкусно кормила, поила травяными чаями, нежно утешала, укладывала спать, при этом чувствуя себя абсолютно комфортно. Ее не раздражало ни чужое неряшество, ни долгие и нудные жалобы на бессовестных партнеров, ни постоянно сохнущее в ванной чужое белье. А если вдруг в этот день никто не звонил в ее дверь, она передвигалась по квартире, не выпуская из рук мобильника ни в кухне, ни в ванной, ни, пардон, в туалете. Отправившись с группой таких же как она активных пенсионеров в пятидневную автобусную поездку в одну из соседних стран, ключи от своей квартиры Зина, как обычно , "на всякий случай". оставила задушевной подруге. - Будем считать, - решила Таня, - что мой случай именно тот, "всякий".
Она открыла хлипкую, фанерную, но почему-то с двумя замками, дверь, зашла в узкий коридор и присела на сундучок для обуви.
Подруга эту квартиру не покупала, она досталась ей в наследство от умершей престарелой тетушки. Было это лет 15ть назад, Зинаида только-только перебралась в Израиль на ПМЖ, а тут такая удача! Нет, тетю, безусловно, жаль, но ей было далеко за восемьдесят, и умерла она, как истинная праведница. Пришла со своей нянькой с прогулки, основательно подкрепилась, даже съела порцию мороженого, которое очень любила, но редко себе позволяла, фигуру берегла. Так вот, полакомилась она своим любимым мокко-шоколад, и захотела прилечь отдохнуть. Да и не проснулась, не про нас будь сказано, хотя, на самом деле, дай Бог каждому, Говорят же, так уходят только праведники. Племянница, которую тетя у себя приютила ( а как же, родня ведь!), уже начала себе жилье подыскивать, а тут адвокат, теткин старинный друг. Никуда - говорит - съезжать не надо, ты тут теперь законная наследница, тетя давно уже все свое имущество на тебя переписала. Вот такая была мудрая женщина, да будет благословенна ее память! Таня с Зиной тогда долго это событие обсуждали, им, рожденным в СССР, подобная предусмотрительность была непривычной . Тогда Зинаида еще пошутила, давай, мол, я тоже завещание на пишу, квартирку тебе оставлю.
- А я что тебе завещаю? - смеясь спросила Таня.
- А ты мне ту красивенькую коробочку из-под чая, с золотым слоником, которая мне давно приглянулась, а ты жадничаешь! - так же смеясь ответила Зина. На том и порешили.
Татьяна сидела на сундучке, крепко обхватив двумя руками кулек с провизией, как-будто кто на него посягал. Абсолютно лишняя предосторожность, в квартире, кроме нее, никого не было, даже мух. В комнатах стояла пугающая тишина, не шумела вода в трубах, не урчал холодильник. Даже часы на стене не тикали, и шума проезжающих под окнами машин тоже не было слышно потому, что часы хозяйка признавала только электронные, и перед отъездом, наглухо закрыла звуконепроницаемые окна, да еще и шторами завесила. Татьяна все сидела на своем сундучке и, отчего-то, вдруг представила себя героиней фильмов Хичкока, одинокой и абсолютно беззащитной. А тут еще, абсолютно ни к месту, вспомнился давешний сон и ей стало совсем уж не по себе.
Трудно сказать, сколько времени просидела она так, может минуту, а может и час, казалось, в этой квартире само время стоит на месте. "Хватит! - громко, вслух сказала женщина сама себе, - это просто квартира моей подруги, я прекрасно проведу здесь свой отпуск, и никаких Хичкоков!" И тут же, как бы в подтверждение ее мыслей, совсем рядом раздался звук поворачиваемого в дверном замке ключа. После оглушительной тишины, царящей в квартире, это скрежетание показалось особенно громким. входная дверь широко распахнулась и стройная девица лет 25ти вкатила в квартиру небольшой, пестрый чемодан, больше похожий на мыльницу Гулливера. Увидев притаившуюся под вешалкой , в обнимку с продуктовыми пакетами, Татьяну, девица замерла в недоумении.
- Ты кто? - спросила она нерешительно.
- Я?! - с вызовом произнесла женщина, приподняв левую бровь и окидывая взглядом вошедшую с головы до ног, - Я?! - повторила еще раз, давая понять, насколько неуместен этот вопрос, - Это ВЫ кто такая, милочка?
- Я не Милочка, я - Илана, из Нагарии, - залепетала девица, основательно грассируя. Так обычно говорят дети "русских" родителей, родившиеся в Израиле, - дочка Клары, Семиной сестры.
Очевидно, предполагалось, что Сему уж точно все должны знать. Но Таня не знала ни Сему, ни Клару, как не знала она добрую половину, а то и больше, знакомых своей общительной подруги. Не потому, что была равнодушна к ее жизни, а потому, что их, этих друзей, было так много, география их проживания была так обширна, что порой казалось, встречая на пороге очередного визитера, Зинка и сама не помнила, где, когда и при каких обстоятельствах она с ним познакомилась, и, боясь ошибиться, звала всех либо "душа моя", либо "свет моих очей". Кое-кто об этом догадывался, но, глядя на приветливое лицо хозяйки, тут-же прощал ей такую забывчивость.
Оставив без внимания родословную девушки, Татьяна, на правах первой вошедшей в квартиру, продолжала атаковать.
- А ключи, ключи у Вас откуда?
- Так Зиночка же.., она всегда мне ключи у соседки, в восьмой квартире оставляет! Там бабушка живет, она из дома почти не выходит, очень удобно, - продолжала оправдываться незнакомка. - Я на три дня на семинар приехала, всегда у Зиночки останавливаюсь, вот она, перед тем, как уехать ключи для меня и оставила.
Таня тяжело вздохнула, ее надежда провести день рождения в гордом одиночестве развеялась, как дымок от пионерского костра.
- Ну, раз так, проходите, - милостиво разрешила она и , тяжело поднявшись, поволокла пакеты с продуктами в кухонный отсек. Перекладывая принесенную еду в огромный холодильник, она краем глаза наблюдала за девушкой. Та, очевидно полностью придя в себя, привычным жестом мазнула пальцами по висевшей на косяке мезузе, приложила их к губам, и уверенно войдя в салон, первым делом подошла к огромному, во всю стену, окну, рывком раздернула тяжелые шторы , до упора раздвинула стеклянный рамы, а заодно и жалюзи. Комнату залил яркий солнечный свет, она наполнилась звонким щебетанием птиц, криками зеленых, с яркими румяными щеками, попугаев, сидящих на деревьях у дома, криками детей, играющих на школьной площадке неподалеку, шуршанием проезжающих по дороге машин, запахами раскаленной от солнца улицы, свежеполитой земли в палисаднике и овощного рагу с чесноком, готовившегося у кого-то на кухне. Комната ожила, уже не было ничего мистического ни в старых часах с бесшумно двигающейся по кругу стрелкой, ни в пожелтевших от времени фотографиях, развешенных по стенам, ни в древней, не старинной, а именно древней мебели, которую так бережно хранила хозяйка. Покончив с окнами, Илана, дочка Клары, направилась в комнатку, которую Зоя громко называла кабинетом и селила там гостей. А Татьяна - менее пафосно, кладовкой. А как бы вы назвали помещение забитое стеллажами, полки которых просто ломились от коробок, коробочек, ящиков, шкатулок и баночек? И это не считая папок, стопок, связок Бог знает каких вырезок, документов, подшивок. Где-то там, на этих полках, нашли место Танины альбомы со старыми фотографиями. Собираясь менять страну проживания, она безжалостной рукой избавлялась от всего, что, по ее мнению, не могло пригодится в новой жизни. Посуда, скатерти, занавески, фарфоровые и стеклянные фигурки, эстампы, чеканки и расписные доски, приобретенные в обмен на макулатуру книги, все, что годами накапливалось в квартире, распродавалось друзьям, соседям. За копейки, конечно, по мнению Тани, а все-таки доход. А вот старые письма, которые мама хранила в коробке из-под итальянских сапог вместе с детскими рисунками дочери, массивные, обтянутые потертым плюшем и выцветшим репсом, альбомы со старыми фотографиями, потрепанные детские книжки, неглядя сваливала в угол, чтоб потом отнести на помойку. Дело было даже не в том, что она не была сентиментальна, а в тех пресловутых 50ти килограммах на человека, разрешенных к провозу. Можно было, конечно, как потом сделала Зинка, заказать себе контейнер, куда помещались не только столь милые сердцу пустячки, но и мебель, пылесос, холодильник, однако Таня считала, что новую жизнь надо начинать с чистого листа, бабушкиным коврикам и маминым табуреткам в ней места не было. А уж фотографиям тем более, что в них толку? Часть людей, запечатленных на пожелтевших от времени картонках, она никогда не знала, многих уже забыла, а даже если и помнила, что за радость глядеть на то, какими они были красивыми и молодыми, если сейчас это потрепанные жизнью дядьки и тетки. Зато Зина, считая действия подруги преступлением, то и дело выхватывала из кучи то школьную виньетку, то детсадовский выпускной альбом, то групповые фото с чьих-то юбилеев и бережно утаскивала весь этот хлам к себе домой. В ее контейнере, прибывшим вслед с ней на в Землю Обетованную, место нашлось и старому торшеру, и электронным часам, кукарекающим каждый час, и чужим фотографиям. Потом, когда все обжились, обзавелись квартирами, она пару раз предлагала Тане забрать архив к себе, но та, под различными предлогами, отказывалась, очень ей нужны были эти пылесборники! А Зинке отчего-то были нужны.
Вот что было странно, они дружили с института, но всегда были абсолютно несхожими, находились как-бы на разных полюсах. То, что одной казалось закономерным и естественным, вызывало у другой бурную реакцию, то, в чем Татьяна видела трагедию, подружка даже за неприятность не считала. Был давным-давно такой случай, собрались девушки на вечеринку, которую организовали ребята с другого факультета. Очень тщательно готовились, у них-то в группе парней раз-два, и обчелся, а у соседей девчонок по пальцам сосчитать. Танюшка решила себе по такому случаю модную прическу "бабушка" соорудить. Волос у нее богатый был, долго пришлось шпильками укреплять, лаком брызгать, чтоб сооружение держалось, по улице шла, головой пошевелить боялась, чтоб под платком красота не разлетелась. Вошла в фойе клуба , и первое что увидела, это подружку с точно такой прической. Так и онемела в на пороге, что они теперь, как инкубаторские будут? Зинаида тоже ее увидела, и прическу, и ужас с отчаянием в глазах. Расхохоталась звонко, ловкими движениями шпильки из головы выдернула, легкие негустые волосики по плечам рассыпались, отчего вид у девушки стал абсолютно будничным, да еще и ручками так в стороны сделала, мол, вуаля! И что бы вы думали, весь вечер проплясала, и с парнями, и в кругу, и с девчонками не брезговала кружок вальса пройтись, парни-то не умели!. А Танюша больше на лавочке просидела, разглядывая танцующих, а потом сама домой добиралась. Зиночка, правда, ее не забывала, то одного кавалера подведет, то другого, но те, протанцевав один танец, исчезали без следа. "Я для них слишком умна и красива - утешалась девушка, разглядывая себя дома в высоким трюмо, - Слишком стильно одета, тщательно причесана, а они кто- простые сельские парни, им ко мне подойти страшно. Вот Зойка в своей старомодной водолазке, она своя, простая и понятная." Песню про то, что "девушкам из высшего общества трудно избежать одиночества" тогда еще не придумали, но Танечка и сама это знала и была готова терпеливо ждать того, кто ее оценит. На следующий день, встретив подругу, вскользь упомянула, что больше такую прическу делать не будет, очень уж кожа на голове от шпилек устает, как бы давая понять, что теперь та может причесываться, как ей нравится. Но, то ли мода на "бабушку" быстро прошла, то ли Зине лень было со шпильками возится, но и она так волосы больше не укладывала, а вскоре просто подстриглась.
И из страны они тоже уезжали по-разному. Когда, в конце 70х, начался массовый исход из СССР в Штаты и в Израиль, возмущению Татьяны не было предела. Куда, зачем, что их там ждет, этих предателей родины? Зачем все эти безумцы бросают квартиры, работу, нередко даже близких, родные могилы в конце концов, и едут туда, где они никому не нужны, подметать улицы чужих городов, мыть полы и задницы у чужих людей. Зина ее не поддерживала:" Ну что такого, люди хотят жить иначе, за что их осуждать? Они же никому ничего плохого не делают, ничего чужого с собой не увозят, только свое". Таня возмущалась ее беспринципностью, уж она-то не стеснялась в примерах и выражениях, отчитывая беглецов.
"Ну почему обязательно задницы?" - говорили отъезжающие, раздавая книги, чашки, шторы и подшивки толстых журналов, - вот Рабиновичи почти по специальности устроились, он - химик в какой-то лаборатории, она - санитаркой, почти медсестрой в больнице. А Гельманы, те вообще живут припеваючи, детсад открыли, молодежь у них в калледже учится. "
Слыша слово "калледж", Таня презрительно кривила губы, мол , какое образование можно получит в каком-то калледже, то ли дело наши университеты! И вообще, знаем мы эти капиталистические сказки, диссидентские завлекалочки.
Через 10 лет, когда все привычное и устойчивое стало рушиться, когда в книжных магазинах стали продавать ботинки, а в продуктовых - стеклянные обеденные сервизы по цене подержанного автомобиля, когда зарплаты не выплачивались месяцами, а чтоб устроиться посудомойкой в кафе, надо было пройти серьезный кастинг, про родные могилы уже не было и речи. Распродав, очень удачно, по причине тотального дефицита , все, что годами копили бабушка с дедушкой и папа с мамой, поручив уход за родными могилами все той же Зинке, Таня, без единой слезинки, покинула "страну исхода", и очень скоро уже вила гнездо на тихой, тенистой улочке, в самом центре Тель-Авива. Она не пошла мыть подъезды, как большинство вновь прибывших, не ухаживала за милыми, но такими капризными стариками и старушками, нет. Перебиваясь с хлеба на воду, а точнее, с питы на нескафэ, полностью исключив для себя такую роскошь, как автобус и пиццерия, она учила язык. Учила с утра до вечера, и, имея в активе 10-15 слов, приставала с разговорами к продавцам в овощной лавке, к подросткам на автобусной остановке, к старичкам, гуляющим в парке. Ей нужно было общение с носителями языка. Когда перестали выплачивать подъемные, но начали платить, как инженеру, пособие по безработице, все-таки устроилась частным образом нянькой к вполне еще бодрой бабульке, не знавшей ни слова по-русски, зато обожавшей задушевные разговоры на иврите. Такое усердие не пропало даром, через год, когда Таня стала работать служащей в банке, ее иврит был настолько хорош, что разговаривая с ней, клиенты принимали ее то за бывшую турчанку ( страна исхода подопечной бабушки), то за "марроканку" ( тогда ее соседями были "марроканцы"), но никогда не подозревали в ней "русскую". Зато "русские", узнав, что она их соотечественница, стремились попасть на прием только к ней. Естественно, у начальства такая сотрудница было на особом счету.
С Зиночкой они встретились в конце 90х, на показательном шаббате, который в ресторане устраивал Сохнут. Таня как-раз захотела навестить родной город, и знакомая уговорила ее выступить перед теми, кто наконец-то решился на отъезд. Сказать, что женщины обрадовались, не сказать ничего, весь вечер не отходили друг от друга, все про себя рассказывали. Подружка хоть и собиралась сменить место жительства, но и сейчас на жизнь не жаловалась. Работала она лоточницей и денег, по ее словам, на жизнь вполне хватало.
- А что, - говорила Зиночка, с аппетитом уминая жестковатые пирожки, в которых мясная начинка присутствовала чисто символически, - я два дня работаю, два дня выходная. Первые пол дня, конечно, отдыхаю, все-таки два дня в утра до вечера на ногах. Лежу себе на диване, яблоки грызу, в этом году яблоки дешевые, книжки читаю, телек смотрю. А там придет кто-нибудь, или я к кому схожу. То приятельнице ребенка не с кем оставить, то соседку в больницу положили, надо бульончику ей отвезти. Летом в лес, по грибы, по ягоды, зимой - на санках кататься. А у вас там грибы есть?
- Ты знаешь, есть! И не только в магазинах, зимой в лесах под Иерусалимом маслят столько, корзины не хватит. За ягодами, правда, ехать далековато, на север, там сады, как парки, но зато платишь 20-30 шкалей, и ешь вишню, ежевику и малину сколько влезет.
- О, так ты наверное ведрами собираешь и варенье варишь? Я помню, у тебя такое классное варенье из крыжовника получалось.
- Ты не поняла, есть можно сколько хочешь, а если домой если брать, так за это отдельно платить надо, и немало, дешевле на базаре купить. Я беру, когда подешевле, морожу, чтоб витамины сохранялись, так и едим. А что варенье, один сахар.
- У-у-у, а я думала у вас там пески и пальмы, больше ничего нет!
Да, тогда представления о Израиле были именно такие: жара, пустыня, война. Люди уезжали абсолютно не представляя, что их ждет, а приехав, ахали от восторга и первое время писали на родину восторженные письма о том, что тут в любом присутственном месте, абсолютно бесплатно, можно пить холодную воду из кулера, в автобусах работают кондиционеры, а масло в магазинах без холестерина. Потом-то, конечно, восторги стихали, начинало раздражать, что не везде понимают русский язык, дороги необходимо переходить только на зеленый свет и строго по зебре, а врача нельзя вызвать домой даже в том случае, если температура перешагнула за 39. Бесили служащие в присутственных местах, которые посреди серьезного разговора шли делать себе кофе, раздражало что высшее образование необходимо было подкреплять какими-то курсами, а медикам и вовсе приходилось переучиваться заново. Появлялось желание побить квартирную хозяйку, которая, исключительно из добрых побуждений, тащила вам в квартиру пятый журнальный столик с помойки. Но наряду с этим, сердце переполняла гордость за страну, которая пустыню превратила в цветущий оазис, не имея пахотных земель, кормила овощами и фруктами пол мира, спасала в своих клиниках антисемитов из Европы и Азии
В Израиль Зиночка все-же прибыла, не от бедности, не по идеологическим соображениям, и не из любви ко всему еврейскому, скорее потому, что туда ехали ее многодетные друзья, а им в дороге требовалась Зиночкина помощь. А перебравшись, привезла подружкины альбомы с фотографиями, которые та упорно не хотела забирать.
---------------------------------------------------------
Кроме нескольких стеллажей и небольшого столика, в кабинете находился удобный раскладной диванчик, на котором и устраивались такие частые в этом доме гости. По тому, как уверенно чувствовала себя девушка, сразу стало понятно: этот визит далеко не первый. Вытащив небольшой ноутбук, она сразу подключила его к сети, пристроила на полочке свою косметику, небрежно бросила на спинку стула несколько ярких маечек . Затем так же уверенно прошла в спальню и вынесла оттуда стопку постельного белья и стала застилать диванчик.
Татьяна варила кофе, мазала хумусом питу, запихивала в нее овощи и зелень, но краем глаза все-таки разглядывала случайную знакомую. Ничего особенного! Чуть выше среднего роста, стройненькая, но крепко сбитая, в узеньких, нещадно порванных на коленях и выше джинсиках, и непомерно широкой, постоянно спадающей с одного плеча , майке с серо-белыми разводами. Густые темные волосы закручены высоко на голове в неопрятный "ананас", заколотый не то длинными шпильками, не то просто карандашами. Обычная израильская девица, каких много на улицах городов. Она сказала, что приехала на семинар, значит учится где-то, а может уже повышает квалификацию? Какую, врач, юрист, психолог? Кто их сейчас разберет, молодых. Вот раньше, в Союзе, во времена Таниной молодости, все было понятно. Ситцевое платье, мешком сидящее на женщине, шерстяная кофточка на пуговках - колхозница приехала в город за покупками. Банлоновый или кремпленовый костюм, "хала" на голове - работает в присутственном месте, может и паспортисткой быть, а может и в профкоме заседать. Джинсовый сарафан, золото на шее - папа либо при власти, либо сама в торговле, к гадалке не ходи. А сейчас поди-разбери, может она официанткой в кафешке подрабатывает, может у родителей солидный счет в банке, а может и офицер Армии Обороны Израиля, сменившая на досуге форменный костюмчик на что-то цивильное.
К современной молодежной моде Таня относилась очень критично, сама в таком виде даже в молодости мусор не пошла бы выносить. Всегда была модницей и щеголихой. Нет, родители ее не баловали, на все хотелки сама зарабатывала. После седьмого класса, когда ее одноклассники с утра до полудня загорали на озере, а потом до поздней ночи просиживали в беседке во дворе, болтая о новинках журнала Юность, бренча на гитаре и потихоньку покуривая, три месяца на овощной базе гнилье перебирала. Никому об этом не рассказывала, ни одной живой душе, на вопрос:"Тань, ты куда?", туманно отвечала: "Спешу, спешу", и ручкой так небрежно, мол, не вашего, детсадовского, ума дело. Сверстники решили. что у нее марьяжный интерес завелся, кавалер взрослый поди, лет 18ти, а то и студент, им, малолеткам не чета. И надо было видеть лица их лица, когда однажды осенью Таня явилась в школу в модном, в пол, приталенном плаще с бронзовыми чеканными пуговицами и в умопомрачительных лаковых ( на самом деле обычная клеенка) бронзовых сапожках. Уж как девчонки со всей школы ей завидовали, как завидовали, учительница родителям выговаривала, что неприлично такие вещи девочке покупать, она же еще копейки сама не заработала. "Заработала, заработала, все сама!" - оправдывалась расстроенная мама, но классуха, одетая в мешковатый костюмчик джерси цвета немытой свеклы, с беленьким руликом на лацканах, не верила и укоризненно поджимала губы.
Тане на ее гримасы было наплевать, классуху она не уважала . Свой предмет училка, конечно, знала, но о жизни у нее были весьма старомодные представления. Школьницу, которая летом обстригла свои тощие косицы и выкрасила короткий ежик в медный цвет, предлагала "проработать" на комсомольском собрании, а мальчишек упорно заставляла брить едва пробивающиеся усики. Но главное, называла вредным мусором Селинджера и Апдайка, считая достойной литературой лишь русских классиков да советских «почвенников», так называли когда-то авторов, активно окучивавших деревенскую тему.
Она никогда не ходила ни в театр, ни на выставки, носила тетрадки с сочинениями в затертом до белизны портфеле и никогда не принимала никаких подношений от учеников, даже цветов. Лет через пятнадцать, в середине 80х, когда одноклассники отмечали очередную годовщину окончания школы, кто-то припомнил впроброс, что их классная долгие годы выхаживала мужа, инвалида войны, и у нее не было ни времени , ни денег на себя, но тогда эта информация отношение к классухе у Тани не изменила. Уверенность в том, что каждый живет той жизнью, которой достоин, у нее основательно пошатнулась лишь в 90х.
Надо же, полысевший портфель вспомнился, а лицо только сейчас вдруг всплыло, когда питу мазала. И вдруг подумалось, а ведь она видела это лицо сегодня ночью, там, в том странном сне, который хотелось забыть, но он все-равно помнился и беспокоил. Точно - точно, классуха стояла на берегу в знакомом свекольном костюме, рядом с бабушкой и папой, и махала рукой, то ли вслед теплоходу, то ли Тане лично. А кто там еще стоял? И женщина какая-то при Тане на берег сошла...
- Илана, ты кофе пить будешь? - уж в чем, а в невежливости Таню никто упрекнуть не мог.
- Спасибо, сейчас иду! - и через минуту девушка выпорхнула из комнаты потряхивая на ходу коробкой бисквитов - Это нам на десерт, они злаковые, почти несладкие.
- Да я этим не заморачиваюсь, слава Богу, генетика хорошая, могу и пирожком на ночь полакомиться, а вес за последние 30 лет ни на грамм не изменился. Ладно, с граммами я погорячилась, но килограммов точно больше не стало.
- А у меня беда, - Илана похлопала себя по тощим ягодицам, - я от природы мясистая, что ни съем, все на пользу, каждую калорию учитывать надо.
"Ну, и что это , кокетство, или глупость? - подумала Татьяна Николаевна, - Вон, у тебя все позвонки на спине выпирают, вместо живота впадина и лифчик без надобности, а поди ж ты, мясистая!" Но вслух ничего не сказала.
Илана взяла в руки туго набитую питу и, прикрыв глаза и пробормотав " Барух ата Элоэйну.....", с явным наслаждением принялась ее жевать. "Надо же, видно , из религиозной семьи, хоть и одета, как светская". - подумала Таня. Сама она, хоть и считала себя верующей, обрядами не утруждалась. Да что там с обрядами, она даже не смогла бы ответить, к какой конфессии принадлежит. В ее семье все были атеистами, вера в Единого пришла к ней много позже, когда Тане стало понятно, что далеко не все в этой жизни подвластно человеку. А вот с конфессией определенность так и не наступила.
Болтая о насущном, о невероятной жаре, намного сильнее, чем в прошлом году, о новой волне терроризма, дай Бог, чтоб в интифаду не переросла, об очередной постановке театра Гешер, женщины прикончили и бутерброды, и львиную долю печенья. В разговоре выяснилось, что Илана на самом деле не Илана, а Елена, Леночка.
- А фамилия какая? - зачем-то спросила Таня.
- Еще более редкая, чем имя, - девушка рассмеялась, - Иванова! То есть, по маме я Липкинд, а по папе Иванова. Но у папиной мамы фамилия была правильная, Зильберман, - поспешно прибавила она. Кто знает, эту тетку, может она "русских" ненавидит, всякое бывает.
Но женские фамилии Татьяну не заинтересовали, а вот сочетание "Лена Иванова" с головой накрыло воспоминанием.
Это было лет...., Господи, так давно,что и не верится! Детский садик, куда ходила Танюша, принадлежал к военному ведомству, большая часть воспитанников в нем была детьми лейтенантов, капитанов, попадались и "майорчики". Детки хоть и нежного возраста, но в званиях разбирались отлично, да и воспитательницы, дорожащие местом, вполне могли напомнить зарвавшемуся малышу, что не пристало лейтенантскому сыну претендовать на роль, столь желанную внуку полковника.
Но с этими тремя девочками все получилось иначе. Появились они в садике в один день, рано утром, когда средняя группа уже сидела за столиками в ожидание завтрака, но любимую гречневую кашу с молоком, еще не принесли. В зал вошла заведующая, слегка подталкивая впереди себя трех девочек: темноглазую, с роскошными косами до пояса, украшенными огненно красными атласными лентами, бело-розовую кудряшку с огромным голубым капроновым бантом на светлых волосах и еще одну, то ли русую, то ли пегую, всю усыпанную крупными яркими веснушкам. Заведующая поставила девочек перед группой и сказала:
- Вот, познакомьтесь, ваши новые подружки, их родители теперь живут в нашем районе и девочки будут ходить в наш детсад. А зовут их.... Ну-ка, скажи нам, как тебя зовут? - обратилась она к смуглянке.
Та вздохнула как-то не по возрасту устало, и не сказала, продекламировала:
- Я - Елена Иванова. Иванова - это папина фамилия, а мои бабушка и дедушка ....- и она назвала фамилии, которые в те годы знали все, от мала до велика, - Они в кино снимаются, я тоже уже два раза снималась, вырасту, как и они, знаменитой артисткой стану!
Она произнесла все это с такой уверенность, что никто, ни дети, ни взрослые, не усомнились - такая станет!
Второй представилась кучеряшка. Она расправила оборочки на легком платьице, потом подняла на ребят небесно-голубые глазенки и, с чудной улыбкой посмотрев на окружающих, пропела:
- Я - Леночка Иванова, мы к вам из Германии приехали, там папа служил. - И разведя оборочки платья, сделала легкий книксен.
Конопатая девчушка явно тяготилась затянувшейся церемонией, она сучила ногами, накручивала подол платья на кулак, шмыгала носом. Стоило заведующей посмотреть на нее, она тут-же выпалила:
- Я тоже Иванова, и тоже Ленка! А чего, это у вас каша горелым молоком пахнет?!
Воспитательница мысленно охнула, надо же, три Леночки и три Ивановы! И как прикажете их звать? Лена один, два три? Или Лена-беленькая, Лена -черненькая, Лена -конопатая?
Но вопрос с именами решился сам собой, и очень скоро. После завтрака детишек посадили слушать сказку про трех поросят, а потом спросили, что поросята делали правильно, а что - нет.
Нежная кучеряшка не увидела в поведении свинок ничего предосудительного.
- А что, они же просто веселились, никого не трогали, и домики себе смастерили, если бы не Волк, жили бы и дальше веселясь и резвясь. Надо было просто потише, тихонько-тихонько, он бы и не проснулся!
"Лялечка"! - с нежностью подумала воспитательница, - так и буду ее звать!"
- Да какая радость жить в доме из соломы?! - хорошо поставленным голосом произнесла черноглазая - Дом должен быть крепким, красивым, чтоб гостей позвать можно было, самому хорошо жить. Надо много работать, тогда все будет!
"Ну, не по годам умна и рассудительна, будет Еленой, а то можно еще Еленой Прекрасной звать, чудо, как хороша!"
- А ты что молчишь? - обратилась женщина к третьей Леночке, - неужели ничего в голову не пришло?
Девчушка посмотрела на воспитательницу в упор и, шмыгнув носом, с насмешкой выпалила:
- Дураки они, эти поросята, убили бы волка, пока он спал, а дальше хоть дом строй, хоть пляши весь день. А что сегодня на обед будет? Я горелой кашей не наелась!
" Эта просто Иванова будет, хватит с нее и фамилии, не велика цаца!" - девочка начинала вызывать в воспиталке раздражение.
А вот Танюшке девочки очень понравились потому, что смелые, умные, а главное, очень красивые, все три, даже веснушчатая. Ей очень хотелось с ними подружиться, но не знала, чем заинтересовать. Ни петь, ни плясать, ни читать красиво стихи, как Лялечка с Еленой, она не умела, еще меньше у нее получалось прыгать на скакалке "девятки-десятки", бегать на перегонки, лазать по деревьям, как обожала Иванова.
Однажды она все-таки решилась и попросила взять ее в игру, но Елена ей решительно отказала.
- Ты, наверное думаешь, - ехидненько пропела она, кутая замерзшие ручки в чудную мутоновую муфточку, - что мы в принцесс играем? Что у нас платья бальные, короны на голове?"
- Она, наверное, думает, у нас тут "дочки-матери", а мы такие хозяюшки, фартучки с оборочками, платочек на голове!" - поддержала ее Лялечка, и покрутила пальцем вокруг своего пухового капора.
- Мы в строителей играем, у нас спецовки, мастерки и брезентовые рукавицы! - Иванова сунула под нос Танюше кулачок в яркой, вышитой клубничками варежке. - Уходи!
Танюшка покорно отошла и села на лавочку. Она прекрасно могла бы сыграть строительницу, одетую в жесткий от холода комбинезон, с мастерком и в брезентовых рукавицах, но при этом понимала, что у нее нет и никогда не будет, ни блестящей меховой муфточки, ни похожего на одуванчик капора, ни ярких варежек с клубничками. И именно поэтому ее никогда не возьмут ни в одну игру, а вовсе не потому, что она чего-то не умеет. В эту минуту раз и навсегда поселилось в Танечкиной душе ощущение своей непохожести на других Конечно, она могла бы вместе с многими другими детьми копаться в песочнице, делать "секретики", но это было просто и доступно. А ей отчего-то непременно тянуло к тем, которые ее не хотели.
Тогда девочка решила что все беды в ее жизни оттого, что в детстве ей никогда не покупали новые платья, только перешивали мамины. И ботиночки только самые дешевые, добротные, но "на вырост".! И никогда никаких бантиков, рюшечек бусиков, что за мещанство! Родители утверждали, чтоб быть интересной людям, надо лишь хорошо учиться, читать умные книги, приобщаться к классической музыке, а не сидеть в подъезде или в беседке со всякими оболтусами, не слушать гитарное бренчание, не вести бесполезные разговоры. От того-то и пошла Татьяна на каникулах перебирать гнилье на овощебазе, что очень уж ей хотелось, как Ленки, щеголять в клеенчатом плаще и сапогах, которые, месяца не прошло, начали трескаться и шелушиться.
Зато Леночкам Ивановым было разрешено все, и модные одежки, и друзей полон дом, и гулять допоздна. Танюшка с ними в одной школе училась, дружбы, правда не водила, но здоровались, домой иногда вместе шли. Девочек, как с садика повелось, по-прежнему звали Елена, Лялечка и Иванова, и они своим именам вполне соответствовали. Елена так и осталась Прекрасной, отлично училась, не пренебрегала общественной работой, словом, уверенно шла на Золотую медаль. Кудряшка Лялечка знаниями не блистала, но была такой милой, такой славной, что у учителей просто рука не поднималась ставить ей тройки, а одноклассники считали за честь донести ее тяжелый портфель после школы домой. Иванова тоже сама портфель не носила, возле нее больше старшеклассники крутились, позже студенты какие-то провожать стали. Танюшка однажды с ними увязалась, да разговор какой-то больно мудреный был, ни словечком поучаствовать не удалось. Так и шла, вроде рядом, а вроде сама по себе.
И не только в тот раз, потом долгие годы их пути проходили рядом, почти никогда не пересекаясь. Елена свою мечту осуществила, школу с медалью закончила, хотя зачем она ей там, в театральном нужна была?! Артисткой стала, не такой, конечно, известной, как бабушка с дедушкой, но звание, наверное, имеет, муж у нее состоятельный, особняк в престижном районе, есть где и гостей принять, и самой жить комфортно. Лялечке хороший аттестат тоже без надобности оказался , она стала, как бы это сказать поприличней, Травиаттой. Нет, она не поет, и, Бог милостив, чахоткой не страдает, но во всем остальном, как в песне:" Без ума целый свет от красавицы Жанетт..." И ведь давно уже за полтинник перевалило, а поди ж ты, желающие поддержать эту милую даму не переводятся. Так что, веселиться и развлекаться наша Лялечка не перестает. Хороший аттестат пригодился только Ивановой, с ним она таки умудрилась поступить в университет, стала журналисткой, начинала писать остро, едко, злободневно, все восторгались ее смелостью, но, видать, не всем нравилось. Потому, что вскоре ее убили. Видно, не только Иванова считала, что волков надо убивать сразу, пока они еще дел не натворили.
- Когда я была молодой, иметь фамилию Иванова было все-равно, что не иметь никакой. Да и Елена была в любом коллективе, а порой и не одна. И я знавала целых твоих полных тезок. Кстати, где-то у Зины тут мои фотоальбомы должны лежать.
Почему-то Татьяне вдруг стало очень важно найти эти самые альбомы. Она кинулась в комнатку-кладовку, прошлась взглядом по полка и сразу увидела внушительную коробку из-под старого пылесоса с надписью "Танюша". Вдвоем с Иланой, они стащили коробку на пол, вынесли в салон, где Таня открыла ее и начала вытаскивать содержимое. Первым на свет появился большой плюшевый медведь с печальной мордочкой и огромным чернильным пятном на затылке. Сердце женщины бешено заколотилось. Ведь совсем недавно. буквально на прошлой неделе, она вспоминала о своем старом друге! Увидала в соцсетях игрушечного мишку, сшитого знакомой и вспомнила: ей лет 5-6, в школу еще не ходит, и у нее есть мишка, просто родной брат этого. Шубка у ее мищутки из рытого бархата цвета гречишного меда, чуть потертого на швах, и очень-очень грустные глаза. Такие грустные, что она частенько обнимает игрушку и, пуская слезу, шепчет:" Ты самый хороший! Я тебя буду любить всегда!"
Однажды Танюшку привели в гости в один дом, там была девочка ее лет. А у этой девочки были заграничные игрушки, сидевшие на высоком шкафу, куклы с каменными головами и настоящими волосами, в дивных платьях из модного тогда капрона, и очень милая пушистая собачка. Кукол им не дали поиграть, но спустили вниз собачку и завели ключиком. Собачка стала лаять и кувыркаться, а Таня поняла, без такой игрушки моя жизнь лишена смысла. И она стала страдать, бархатный друг был закинут в угол и забыт. Родители проявили понимание и на день рождения девочка таки получила желанную собачку в подарок, беленькую, пушистенькую, с оранжевым пятном на спинке. И вот тут всех ждало жестокое разочарование: мордочка у псинки была совершенно бессмысленной, шерстка скрипучая, синтетическая, а, вместо мягкого тельца, внутри явно прощупывался жесткий картонный цилиндр. Татьяна до сих пор помнит ту волну раскаяния, которая ее тогда просто накрыла. "Как же я могла променять моего почти живого, теплого печального друга на эту безмозглую машинку обтянутую мерзкой тряпкой?!" чуть не плакала она. Мишка был найден, обласкан, ему сшили новую жилетку, и Таня поклялась, что теперь никогда ему не изменит. Действительно, не расставалась с ним еще долгие годы. Потом, как водится, она заневестилась, мыслями завладел некий юноша, и мишутка исчез из ее жизни , на этот раз навсегда. Она его опять предала. Юношу тоже предала, но потом жалела только о медведе.
- Какой славный Тедди! - Илана с восторгом крутила мишку в руках. - Это же настоящий раритет, я такие в лавке на Блошином рынке в Париже видела, огромных денег стоят. Сколько ему, лет 50т?
- Больше, много больше, - Татьяна отобрала медведя и нежно прижала его к себе. - Я думала, что он пропал в суматохе переезда, а он тут меня дожидается, мой милый верный друг.
Она прижалась лицом к мордочке медведя и отчетливо уловила запах маминых любимых духов "Красная Москва". Слезы градом покатились из ее глаз, Илана помчалась на кухню за водой и одноразовыми платками. Справившись со столь неожиданным для нее сентиментальным порывом, Таня продолжила распаковывать ящик. На свет появились бабушкин гобелен, на котором основательно выцветшие Беляночка и Розочка встречаются со злобным карликом, алюминиевая пепельница в виде сложенной ковшиком ладони, обрамленной кружевной манжеткой, еще одна пепельница в виде стоптанного башмака, небольшой карпатский пейзаж из соломки на черном бархате под стеклом. Наконец добрались и до альбомов. Первым Таня открыла не родительские, массивные, в тисненых переплетах, не яркий глянцевый, с фотографиями мужа и детей, а простенький, клеенчатый, в котором хранилась ее запечатленная молодость. Ну вот он, детский сад, вся ее группа сидит вокруг воспитательницы, и так три раза в год, на Седьмое Ноября, на новый год и выпускной утренник. В первых рядах те, кто красивее, умнее или у кого родители с пониманием. Остальные на задворках, у кого только половину лица видно, а от кого и вовсе одна макушка торчит. Танюшка везде в последнем ряду, шею тянет. А Ленки Ивановы вот они, рядом с воспеткой красуются, справа ровненькая, как струночка, черноокая принцесса Елена, слева, ближе к сердцу жмется пышноволосый ангел Лялечка, в ногах уселась по-турецки Иванова, светлая ей память. Ее, может, и хотели поставить в последний ряд, да разве она даст!
- Вот они, твои тезки, Лены Ивановы!
Илана повертела в руках фотографии, но спросила неожиданное:
- Ты им чего-то не можешь простить?
- С чего ты это взяла?! Даже странно как-то. Я их сто лет не видела, и еще столько не увижу, одна из них вообще давно уже мертва. Что мне с ними делить?
- Не знаю...- задумчиво протянула Илана, - что-то у вас до сих пор болит, не отпускает, особенно та, которая умерла, к ней у вас больше всех претензий.
- Ну ты, психолог доморощенный, - Татьяна разозлилась не на шутку, - ты человека час видишь, мы друг другу три слова сказали, а туда же, выводы делаешь.
- Извините пожалуйста, а не хотела вас задеть, случайно вырвалось.
Илана встала с диванчика и вышла к себе в комнатку. Таня осталась наедине с фотографиями, продолжала машинально переворачивать страницы альбома. Одноклассники, одногруппники, сотрудники, групповые фото, парные, с родней, с детьми. Вокруг Тани люди, люди, а она одна, все время одна.
На некоторых фото ее и вовсе нет, например, на этой, у обгоревшего дома. Это в конце 70х, во время торфяных пожаров, у маминой сестры дом горел, а потом вся семья его восстанавливать ездила. Таня не поехала, только деньги дала, не малые, между прочим. А чего ехать, там и без нее народу хватало. Или вот юбилей какой-то, на стене цифра "50", все веселые, нарядные. Может и была там, только в кадр лезть не стала, чего опять из-за чужих спин выглядывать. Из альбома на колени выпал глянцевый рекламный проспект, Н..ский театр на гастролях. Это тот театр, в котором Елена работала. Ну да вот она, третья справа в последнем ряду. В последнем ряду.... Значит главных ролей не играла, второстепенные, а то и вовсе "Кушать подано". Красавица, сразу видно. А вот знаменитой не стала. И у Лялечки, Таня это от знакомых слыхала, в молодости кавалеры все больше не из олигархов были, а так, бизнесмены очень средней руки. Бывало, на юг в самолете ее везли, а назад уже сама автостопом добиралась. И чего было им завидовать?! Ивановой вообще можно было только посочувствовать. У нее не жизнь была, а сплошное поле боя. Причем, не важно с кем, лишь бы драка до кровавых соплей. Вот ими и умылась, когда полезла куда не надо. Что же она Тане-то сердце змеей жалила, даже смерть ее казалась не трагедией, а укором. Мол, вы тут все в болоте прозябаете, а я - мученица великая. Впрочем, это все уже Танины фантазии. Чего она к этим девчонкам прицепилась, чего через них всех людей подозревать стала, сторониться? Уверена была, мир жесток, люди - хищники. Это и есть великая правда жизни!
Но тут же коварное подсознание прошептало:"А как же Зиночка?! Ведь мир вокруг нее был точно таким же, жестоким и несправедливым, но сумела же она с ним как-то договориться."
"А я не хочу, так как Зинка! - парировала Таня. - Не хочу дробиться и раздавать себя налево, направо, не хочу подстраиваться, подлаживаться под кого-то, не хочу жить чужими интересами, чужими страданиями, жила и дальше хочу жить самой собой!"
"Но тогда почему ты чувствуешь себя несчастной? - не унималось подсознание, - почему до сих пор в своих беда винишь трех несмышленых девчушек? После них на твоем жизненном пути встречалось немало и других людей, и не все они были жестоки к тебе, та же Зина, например."
Внутренний диалог сильно утомил женщину, она торопливо сложила все вещи назад в коробку и задвинула ее в угол. На ум, как спасательный круг, пришла любимая фраза Скарлетт "Я подумаю об этом завтра".
И тут в комнату ворвалась бледная, как мел Илана.
- Только что в сообщили, в Эйлате на КПП теракт, террорист врезался в автобус с туристами!!
Таня открыла род чтоб задать вопрос, однако слова почему-то застряли в горле. Но девушка и без слов ее поняла. "Не отвечает" - помотала она головой. Татьяна схватила телефон и нашла в быстром наборе телефон подруги. Автоматический голос сообщил, что абонент вне зоны. И тут вдруг вспомнился тот недавний странный сон, где она на пароходе, и женщина, сошедшая на берег. Только на этот раз лицо женщины было очень четким. Это была Зина.
Весь следующий месяц женщина прожила как под наркозом, ожидание сведений о погибших, похороны Зиночки, семь дней "шивы", все происходило словно не с ней. Так как у подруги не было близкой родни, все заботы взяла на себя семья Горских, и первую неделю после похорон Таня жила в Зининой квартире, принимая ее друзей, пришедших почтить память погибшей и выразить соболезнования. А таких было очень-очень много. Зная обычай шивы семь дней не выходить из дома и не готовить, каждый пришедший приносил с собой какую-то еду, и скоро холодильник был переполнен коробочками с фабричными салатами, хумусом, домашним пловом и фаршированным перцем. На кухонном столе громоздились лоточки с бурекасами, бисквитами, кульки с питами, Таня смотрела на это изобилие и думала, как же была бы рада этому Зина, ведь столько людей можно было бы накормить вкусностями! Но приходившие сами почти ничего не ели, пили горький чай или кофе и, помолчав, уходили. Без хозяйки разговор как-то не клеилось даже между теми, кто хорошо знал друг друга, и квартира вдруг всем стала казалась какой-то чужой.
Через неделю, предварительно раздав все продукты, Татьяна закрыла дверь знакомой до боли квартиры, как ей тогда казалось, навсегда, и вернулась к себе домой, прихватив с собой лишь коробку из-под пылесоса, в которой хранилось ее прошлое.
А еще через месяц в дверь постучал знакомый адвокат, он принес документы, из которых следовало, что Татьяна Горская становится единственной законной наследницей Зинаиды Фрумкиной. Ей, после оплаты определенных налогов, теперь принадлежала трехкомнатная квартира в городе Азур и счета в банке. И еще конверт с письмом.
Оставшись одна, Татьяна вскрыла конверт, записка была совсем коротенькой.
"Милая моя подружка! Если ты читаешь это письмо, значит я уже очень далеко, и вряд ли вернусь назад. А значит, как мы с тобой и договаривались когда-то, теперь ты станешь владелицей моей квартиры, она отходит к тебе по наследству. А вместе с ней я завещаю тебе всех своих друзей, прошу тебя, не бросай их. Не отказывай им в проживании, если это потребуется, помогай тем, кому нужна помощь, когда словом, когда делом, чем сможешь. Список телефонов тех, с кем я дружила, лежит в коридоре, на полочке, там же написано, кто в чем может быть полезен, кому в чем надо помогать. Ты поможешь им, они поддержат тебя. Если такое наследство тебе в тягость, передай записную книжку тому из моих друзей, кто захочет ее взять. А тебе я желаю долгих лет счастливой жизни."
Татьяна сложила листок пополам, потом еще, еще и еще раз, пока оно не превратилось в крохотный прямоугольник, и положила его в свое портмоне. Почему-то было важно, чтоб последнее письмо подруги всегда оставалось при ней. Как талисман, как оберег, как начало возвращения к себе настоящей.