- Нет, на кого, сволочь, руку поднимает! - отлепляясь от стенки взвыл Алексей Михайлович, он же дядь Леха, как его обычно звали в родном хуторе, куда входили два "Гастронома", скверик с качелями, подвальчик "на разлив" и ресторан "Прибой". С наценкой.
- На кого руку поднимает! На мужа, опору и кормильца! - кипел дядь Леха, цепко удерживаясь на раскачивающемся тротуаре.
Откровенно говоря, кормильцем дядь Леха считаться мог только номинально ибо имел досадную привычку пропивать больше, чем заробатывал неусыпным трудом ночного сторожа. Да и опорой он был хлипкой.
Женой сей жертвы зеленого змия была Екатерина Петровна, женщина физически развитая и справедливая до жестокости.
Частые побои дядь Леха обычно сносил молча, не теряя мужского достоинства.
Но сегодня он решился. Хватит! Должен же муж занять подобающее, предопределенное ему самою Природою положение!
- Нюх потеряла, Каштанка! - взвизгнул дядь Леха и мелко засмеялся задуманному им способу вомездия.
- Аз воздам! - следовало бы ему воскликнуь, но дядь Леха не знал церковно-славянского, да и многого другого тоже.
А посему, нащупывая ногами ускользающий тротуар и повторяя сакраментальное "Ну, погоди!", он неуклонно приближался к дому...
Декоративная петля крепилась к бельевой веревке, один конец которой был пивязан к крюку от люстры, второй - к брючному поясу, за спиной. Хоть дядь Леха был легоньким, тем ни менее пришлось засунуть на живот под рубашку подушечку - чтоб не жало. Люстру тоже пришлось снять - в голову грела. Приладив шею к петле, дядь Леха оттолкнул табуретку и повис, раскачиваясь, буравя воздух ногами в носках далеко не первой свежести.
Перестав качаться, он приподнял плечо и, положив на него голову, еще раз с удовольствием прочел белеющую на столе свою предсмертную записку, в которой в стиле незабвенного Васисуалия Лоханкина - правда, в прозе - упрекал жену в черствости и жестокости, вкупе доведших столь горячо любившего ее при жизни мужа до рокового шага.
Заскрипел замок и мнимый самоубийца, закрыв глаза и как можно дальше выкатив язык, застыл со скорбным выражением лица.
Но жена не спешила входить в комнату, а направившись на кухню, принялась греметь посудой.
- Муж, понимаешь, повесился, а она с кастрюлями ковыряется! Ну ничего, сейчас войдет и будет мне ноги целовать! - утешал себя дядь Леха, шевеля в носках вогкими пальцами.
Наконец в коридоре раздались шаги, скрипнула дверь, а затем сдавленный крик и шлепок об пол возвестили об успехе операции.
- Осознала! - глядя на кулем лежащую Екатерину Петровну мечтал дядь Леха, - Сейчас очухается и будет мне ноги целовать!
Но Екатерина Петровна не спешила очухиваться и ноги целовать. Вместо этого взвизгнула входная дверь и послышались шлепающие шаги по коридору.
- Кого там еще черт принес! - принимая прежнюю позу, заскучал дядь Леха.
Принесло соседку, Клавку.
- Ой ты, господи! - запричитала Клавка, обшаривая комнату бойкими глазками. - Страсти-то какие! - Затем, открыв шкаф и растелив на полу простыню, принялась сбрасывать туда все более ни менее ценное. Когда в эту кучу легла подаренная преуспевающим жениным братом почти новая джинсовая куртка дядь Леха не выдержал и, тыча в Клавку кривым пальцем, взвыл: - Положь взад, сволочь!
Клавка ойкнула, взглянула а побелевшие от злости выпученные глаза повешанного и, как-будто проткнутая направленным на нее пальцем, отступила пару шагов и замертво свалилась на уже начавшее остывать тело Екатерины Петровны...
Выйдя из тюрьмы, дядь Леха больше так и не женился. Наверно, не хотелось.
А впрочем, кому он был нужен?
Одесса
1984