как водички испить
Накануне, вечером, прошел дождик – осенний, ситный. У бордюров скопились небольшие лужицы. Ночью подморозило, лужицы испарились. А на люке канализационного колодца воды было поболее; впитываться ей некуда, вот она и покрылась тонкой ледяной корочкой.
Две вороны, видно, где-то хорошо покормились и пожелали попить водички. А нет ее, водички-то. Под ледком спряталась. Вороны походили-походили по люку, и одна начала долбить клювом тонкий ледок. Продолбила. А все равно до воды не добраться: тонковата щель между льдинками, клюв не помещается. Тогда вторая ворона подпрыгнула на краю льдинки, та накренилась. И подружка вволю попила. Затем заняла место подружки, и та утолила жажду.
Вот после этого и думай что хочешь о разуме младших братьях и сестрах наших...
А неделю назад оказался в больнице. Лежу на койке, читаю. Вдруг слышу, кто-то стучит. И не в дверь, а в окно. Гляжу, за стеклом сидит ворона, смотрит на меня, показалось, недоброжелательно, и опять клювом по стеклу: тук-тук… Я впервые так близко увидел эту осторожную птицу, голову ее непричесанную, клюв-клещи. «Чего тебе, - спрашиваю, - надо?» Она опять клювом в стекло. Дескать, ты совсем олух или придуриваешься? Чего-нибудь пожрать дай. У меня осталась недоеденная котлета, открываю окно, кладу на наличник. Ворона предусмотрительно отошла в сторонку, а как закрыл окно, клещами зажала котлету и, не попрощавшись, улетела. Выходит, ворона еще «спасибо» не научилась говорить, а так все соображает.
ЗАПАСЛИВЫЙ ПОПОЛЗЕНЬ
Однажды оказался в артели, которая подрядилась на заготовку кедрового ореха. Много чего интересного об этом можно рассказать, и как-нибудь расскажу, а пока о поползне – птахе короткохвостой, хитроватой и, как оказалось, весьма сообразительной и изобретательной.
В первый же день работы я сдуру так прикладывался колотом* по стволам, что отбил кость руки, и она всю ночь не давала уснуть. Вроде бы и не очень болит, а ноет, не знаешь, куда руку деть. Успокаивалась, если держать навису. Перед утром догадался привязать руку на веревку-петлю, однако все равно не до сна было. Я уж подумал, что придется сваливать домой: зачем ребятам инвалид и лишний рот? Но они предложили денек переждать, авось все пройдет. Я и остался.
Сентябрь в Забайкалье – месяц особый. Ночью и утром заморозки до минус десяти, а то и ниже, а днем солнышко пригревает, да так, что можно и позагорать. Я так и сделал. Вынес ватное одеяло на ступеньки зимовья, снял рубаху и растянулся, подставив солнышку потревоженную руку. «Лечи, Светило, - попросил солнышко. – Ты все умеешь».
Перед зимовьем вымахала огромная сосна – двоим не обхватить. По веткам и стволу металась белка, ругала меня истошно и зло, словно я выкрал из ее дупла запасенный корм. Или , что выкраду. Пошевелю ногой, рукой – ругается еще пуще, и голос такой, будто железным прутиком по листу железа скребут.
Долго белка бранилась, но, наконец, успокоилась. Видно, устала. И я обратил внимание на поползня, снующего в трех-пяти метрах от меня. Он что-то подбирал с земли и прятал находку под кору пня. Я догадался: запасается на зиму. И решил помочь птахе. Покрошил кедровые орешки, рассыпал их на ступеньку.
Поползень тут же сообразил – стал таскать их сначала в пень, а потом (наверное, заполнил закрома в пне) под кору ствола сосны. И так старался, так спешил, будто на птичьей утренней раскомандировке повышенные обязательства на себя взял.
Я попробовал соблазнить птаху – стал класть орешки на сапог, чтобы приблизить ее. Это его нисколько не смутило: хватит кроху - и на ствол. Стал поближе выкладывать, еще поближе, еще… Берет. И вдруг - отрезало! На расстоянии вытянутой руки перестал брать. Чуть отодвинул орешки, опять берет. «Ну, и глазомер у тебя, братец, - говорю ему. – Только зря опасаешься, я тебе ничего плохого не сделаю».
И еще подумал: а ведь вряд ли трудяга вспомнит зимой, где оставил свои закрома. Зато покормится из закромов своих коллег: они же, поползни, небось, все теперь занимаются одним делом. Выходит, у них давно уже коммунизм.
*колот – деревянный молот с рукояткой из жерди.