К северу-западу от Читы, в километрах семидесяти, Господь Бог пригоршней рассыпал несколько капель-озер. Я хочу рассказать о забавной истории, которая случилась на одном из них - Арахлее. Но прежде об озере. Длина его десять километров, ширина шесть, глубина в некоторых местах около двадцати метров. А воды почти 60 квадратных километров. В конце июля вода прогревается до 35 градусов. Это при минусе 45-50 зимой.
Я часто приезжал сюда на рыбалку. И зимой, и летом. В теплое время года рыбачил с лодки со спиннингом и донкой. Зимой сверлил лунки, а лед к марту-апрелю нарастал до метра, а то и больше. Не знаю, как сейчас, а тогда, лет сорок назад, вода была чистейшая, прозрачная. Летом в полный штиль можно было видеть, как к трем поводкам на леске на глубине метров пять-шесть подплывали окуни, выстраивались вокруг них кружком и толкались друг в друга головками. То ли целовались, то ли пугали претендентов. Уставятся в приманку и выжидают чего-то. Потом словно по команде бросаются на наживку. Подсечешь одного – не вытаскиваешь; ждешь второго, третьего, пока не образуется гирлянда. За утро, бывало, натаскаешь ведро, посолишь и - в самодельную коптильню-бочку. Дети грызли копченых окуней, словно семечки.
Приехал я в очередной раз на Арахлей, поужинал, напилил и наколол коротеньких дровишек, загрузил ими санки, приготовил съестной запас с расчетом на зимний день, и приказал себе пораньше лечь спать, чтобы утром с рассветом двинуться на озеро. Тут надо еще сказать, что нами, рыболовами, придумана была для рыбалки будочка из крепкой фанеры, с печкой и малюсенькой плитой, стульчиком. Аккуратная такая, на лыжах крепилась, это, чтобы легко было передвигать ее по льду. Два отверстия были у будочки: внизу для лунки, а в стенке - для пойманных окуней. Поймаешь – и в дырку окуня, наружу, чтобы под ногами не прыгал и к жалости не располагал.
Вы и представить себе не можете, какая это благодать сидеть сбоку к печке, поджаривать бормаша на раскаленной плите до красного цвета, насаживать его и смущать им зимнего окуня! А прибавьте к этому котелок с макаронами и тушенкой, горячий чай, а на льду только что початая бутылка «Столичной». Торопиться некуда: граммульку водочки, ложку макарон, глоток чаю. А окунь-то один за другим, словно состязаются, кому прежде поглядеть на эту красоту.
Бросил я две горсти песочку в лунку – и минуту-другую не стало клева. Понятно: перепугал стайку. И вдруг – рывок; вытаскиваю окуня размером с подростковый лапоть. Кое-как в лунку пролез. Штук пять таких словил. Потом – отсекло.
Я вышел из будки размяться и полюбоваться уловом. По моему расчету наловил полведра. Вышел – и обомлел: около будки не было ни одного окуня. Ни одного! В том числе, и богатырей. Огляделся: на озере в сотнях метрах рыбачил пяток человек, да ведь и представить себе невозможно, чтобы кто-либо покусился на мой улов.
Недоумевал до тех пор, пока на деревьях берега не заметил десятка три ворон. Словно благодаря окуляру приблизились они ко мне, да так, что различил хитринки в их глазах: ну, ты, мол, дурачок, не переживай, всякая живая тварь жить хочет. Ты там водочкой балуешься, тушенкой заедаешь, а нам, рассуди, каково?
Покурил я на просторе, и опять в будку. Окуней двадцать словил, думал, опять скрадут. Нет, оставили на вечернюю уху. То ли совесть замучила, то ли налопались…