Фотография И. Кравченко из личного архива Л.И. Балашевича
Игорь Кравченко
МЫ
Мы из тех, кто детьми пережили войну,
мы из тех, кто потом защищали страну,
кто разведывал недра и плавил металл,
поднимал целину, первым в космос взлетал.
Мы прошли через время, сквозь бурю годин,
мы из тех, кто не предал страну, ни один,
тех, кто помнит, что было всегда и у всех,
тех, кто жил в СССР. Мы из тех, мы из тех…
06.01.2019
Игорь Кравченко
ЗАДУМЧИВЫЙ СВЕТ
Над Краснодаром ветер степной,
в памяти первая в жизни картина —
комната, лампа, стоят надо мной
бабушка, мама и тётя Нина.
Лист тополиный на ветке дрожит,
падает прямо в раскрытую книжку.
Маленький мальчик по лугу бежит,
ловит стрекоз или скачет вприпрыжку.
Вот уже праздник ступил на порог,
запах хвои, кожура мандарина,
в доме пекут новогодний пирог
бабушка, мама и тётя Нина.
Скоро от грохота вздрогнет страна,
прошлое канет песенкой спетой.
В сумрачном небе повиснет луна
неугасимой сигнальной ракетой.
Жизни моей беззащитный сосуд,
зёрнышко внука, племянника, сына
через войну, сохранив, пронесут
бабушка, мама и тётя Нина.
Сколько прошёл я путей и дорог?
Сколько с деревьев листвы облетело?
Вот и принёс я на старый порог
вечную душу и бренное тело.
Та же акация, то же окно,
ставня на петлях висит голубая...
Бабушки с мамой нету давно
и голова моя стала седая.
Только далёкий задумчивый свет
льётся из окон снесённого дома.
И тёти Нины теперь уже нет,
всё здесь иначе и всё незнакомо.
Я возвращаюсь на круги свои
через моря, облака и трясины,
снова спасённый светом любви
бабушки, мамы и тёти Нины.
1989
Игорь Кравченко
КОЗЕТТА
Трассирует ночное небо
мильоном звёзд над головой.
И пахнет степь горелым хлебом
и свежескошенной травой.
Колёсами стучит теплушка,
состав уходит на восток.
А я жалею об игрушках,
о мишке плюшевом без ног.
Хоть от свечи немного света,
читает бабка из угла
о том, как девочка Козетта
в красивой Франции жила.
И мы минут пятнадцать едем,
а после три часа стоим.
Приглядываюсь я к соседям,
притихшим сверстникам своим.
И вижу: в кофточку одета,
в больших солдатских сапогах,
сидит ожившая Козетта
с огромной куклою в руках.
Не знаю — мало или много
ещё читать бы нам могли,
я помню только крик: «Тревога!»
и тело тёплое земли.
Потом неведомая сила
нас между взрывов и огней
так в насыпь мягкую вдавила,
что нам хотелось слиться с ней.
Ещё я помню: из кювета
глазами, как осенний лёд,
смотрела мертвая Козетта
на уходящий самолёт.
1965
Игорь Кравченко
ЭШЕЛОНЫ
Маме
Железнодорожная ветка
от Москвы до Ростова,
железнодорожная ветка
от Ростова и до Москвы...
Память сносит меня,
как теченье пловца, и я снова
пробегаю босым
среди пыльной, пожухлой травы.
Эшелоны стучат...
Всё на запад идут эшелоны
мимо маленькой станции,
где мы с бабкой моею живём.
А вверху облака,
словно витязи в белых шеломах,
прикрывают их с неба,
увы, ненадёжным щитом.
Шпалы в землю вросли
и насквозь пропитались мазутом...
А за шпалами поле,
там ветер гудит по стерне.
Эшелоны стучат...
Эшелоны стучат и как будто
день и ночь по кусочкам
развозят меня по стране.
Я на фронт собираюсь...
Застревает обида у горла,
что меня не берут,
что негоден я, мал для войны.
И усталых бойцов
я водой сорок первого года
у теплушек пою,
как поили мы все, пацаны.
А ещё с нетерпеньем
я жду санитарных составов,
с белым кругом на крыше,
с мельканьем купе и кабин,
что хрустят буферами
разбитых коротких суставов,
грязный, порванный дым
волоча за собою, как бинт.
Как я ждал их!
А их проходило тогда очень мало,
потому что, наверное,
было немало дорог...
И в одном из них где-то
полгода работала мама.
только этого поезда
всё ж я дождаться не смог.
1965
Игорь Кравченко
* * *
Сорок третий, сорок третий,
чёрная стерня.
Бьёт в лицо январский ветер,
бьёт озноб меня.
На разъезде эшелоны,
а вокруг война —
запах гари, взрывы, стоны,
рушится стена.
Детский сад ползёт в сторонку —
страшно на войне!
Кто-то спрятался в воронку,
кто, как я, в стерне.
На щеках и грязь, и слёзы,
взрослых рядом нет.
Почему в нелепой позе
замер мой сосед?
Снова бомбы... Небо встало
дыбом надо мной.
Вновь дыхание металла
с дымною волной...
Ясно вижу сорок третий,
как вчерашний день.
Память жизни шестилетней
рядом, словно тень.
Не расстаться, не забыться...
Уж в который раз
в январе мне будет сниться
девочка без глаз.
Та, что встала из воронки
в стареньком пальто.
Не получит похоронки
на неё никто.
Нас не всех потом отыщут
мёртвых и живых.
Слышу — снова ветер свищет,
как в тот самый миг.
И опять в больших ушанках,
посреди войны,
мы стоим на полустанках
памятью страны.
1985–1986