Тридцатая глава
Мир
Одно время я очень боялся, что мама отправит меня в школу. Я знал, что, если ты захочешь в туалет, во время занятия, тебе нужно будет поднять руку и спросить у учителя, можно ли тебе выйти. Что меня в этом смущало? Даже не знаю… Всё с виду логично: хочешь выйти – отпросись. Иначе, все вставали бы со своих мест и уходили, куда и когда им вздумается. Но, это конечно глупо, сам факт того, что полноценный, сознательный человек, должен у кого-то отпрашиваться, справить нужду. Я и в семь лет, и сейчас, считаю это дикостью. То есть… это естественная потребность тела. Я ни у кого не должен просить разрешения справить её! Ни у учителя, ни у директора, ни у мэра… Почему я, вообще об этом вспомнил? Потому что вдоль коридора, мимо меня прошла пара человек. Они громко смеялись, обсуждали своё детство, и кто-то из них сказал, что вся наша жизнь, это школа…
Да, я снова в больнице. Уже четыре дня. Диагноз: лёгкое сотрясение. Хах, это, после удара кирпичом то! Повезло. Меня даже сюда класть не хотели. Мог бы отлежаться дома, но мама попросила побыть здесь, пока её нет в городе.
Палату мне выдали туже самую, что и в прошлый раз. Только вынесли телевизор.
Прямо сейчас, я сижу на подоконнике с, на четверть, открытым окном. Пью холодный чай с лимоном, и размышляю. Есть выражение «думать до тошноты»? Привычка перемалывать в голове одну и ту же мысль снова и снова, хотя она давно уже тебе надоела, как пережёванная, размякшая жвачка… Может ли это выражение стать диагнозом, если подобное продолжается уже четыре дня?
Второго до сих пор нет. Больше, чем на день, он никогда не пропадал. Он исчез навсегда? Мне обрадоваться этому? Испугаться? Быть безразличным? Хорошо бы выбрать один из этих вариантов, вместо того, чтобы по сто раз в день, задаваться вопросом «что с мин случилось?»
Кто-то вошёл в палату. Я повернулся. Это медсестра, по имени Уна. Из медперсонала, она нравится мне больше всех. Никогда не спрашивает, как дела, и не шипит, если видит меня в коридоре ночью.
- Окно. – Сказала Уна.
Открытые окна никому здесь не нравятся. И похоже, только мне не нравится больничный запах.
Я захлопнул окно, слез с подоконника.
Уна поставила на стол поднос с обедом.
- Спасибо. – Сказал я.
- Пожалуйста. – Ответила женщина, и ушла.
Я снова подошёл к окну. Открыл его. Через секунду Уна вернулась в палату, и встала в дверях, скрестив руки на груди.
- Нам что, заколотить его? Только ради тебя?
- Скорее «из-за».
- Нет. «Ради». Чтобы ты лишний раз почувствовал себя важной персоной.
- Я об этом и не думал.
Уна потёрла лоб.
- Да мне наплевать. – Сказала она. – Не делай так в моё дежурство. Можешь открыть форточку, сантиметров на десять, но не окно. Забудь о том, что оно открывается, и я забуду, что ты его открывал. И не сиди на подоконнике.
- Вы бы могли сесть рядом. – Сказал я в шутку.
- Я бы вообще могла здесь не работать. Но, у меня нет мэра и богатой мамы, которые бы решали все мои проблемы.
Уна ушла. Странно, но она начала нравится мне ещё больше.
Я закрыл окно, придвинул к нему стул. Положил поднос с едой на подоконник и принялся есть, любуюсь видом домов, дороги, деревьев, и фонарного столба, на который приземлилась отдохнуть большая, чёрная ворона. Набравшись сил, она оттолкнулась от края своего пристанища и взлетела, резко растопырив крылья… Я вспомнил «тот» день… Когда я спрыгнул с обрыва. Нырнул вниз. И падал, падал… Было непривычно и немного больно. От страха я так напрягся, что чуть не раздавил внутренние органы собственным телом. Я не дышал, боясь, что это может меня замедлить. И сделал глоток воздуха только, когда мои руки схватили Аврору.
Сколько длился мой полёт? Минуту? Меньше? Этого оказалось достаточным, чтобы понять, как это восхитительно… и заречься, никогда так больше не делать.
Вечер. Я вышел из палаты, чтобы позвонить. Потом побродил по коридору примерно десять минут, пока он не опустел, и подошёл к телефону. Набрал номер Лизы.
Один гудок. Два. Три. Четыре.
Я повесил трубку и набрал номер снова.
Один гудок. Два. Три. Четыре. Пять.
Я посмотрел на настенные часы. Полдевятого. Может, она уже спит? Может, мне последовать её примеру?
Я вернулся в палату и лёг на кровать.
…Я еду на машине, на огромной скорости по пустынной, голубой дороге, похожей на реку. Вид из окон представляет собой повторяющиеся деревья. Небо чистое, солнце где-то сзади. Даль застелила серая стена городских зданий. Мне не кажется, что я когда-нибудь доберусь до них. Я посмотрел вниз. На меня одет костюм, похожий на те, что носит мэр, а туловище перекрестил ремень безопасности. Гудение мотора больше напоминает шум сломанного телевизора. Мои руки лежат на клетчатом руле. Откинувшись на водительском сидении, я давлю на газ, и просто еду вперёд, хотя никогда до этого не водил машину. Это приятно.
- Я извинюсь… – Вдруг услышали мои уши.
Я повернул голову направо и увидел Второго.
- Извинюсь… - Продолжил он. – Если ты извинишься.
- За что?
- За то, что взвалил на меня всё, чего не захотел касаться сам. За ответственность. За то, что я никогда не перестану пытаться… оживить тебя…
Второй выглядит спокойным и встревоженным, одновременно.
Я секунду смотрю на дорогу, и снова поворачиваюсь к нему.
- Я никогда не думал о тебе в таком ключе.
- Извинись.
- За что? Я ничего на тебя не взваливал. Я даже не хочу, чтобы ты был.
- Ещё как хочешь.
Солнце перестало отражаться в зеркале заднего вида. Небо посерело.
- Мне было восемь лет. Я даже не понял, как создал тебя.
- А Винир не понимал, что…
- Не сравнивай нас. – Перебил я Второго.
Небо стало совсем чёрное.
Я вздохнул, и сказал: - Ладно. Прости меня. Я не чувствую своей вины, но… Прости меня.
- И ты прости.
- За что?
- Анна. Ты не просто так заинтересовался ею. Я этому поспособствовал. У тебя и так возник интерес к этой девушке. Я лишь усилил его, как мог.
Лес и небо исчезли. Осталась только дорога.
- Зачем?
- Чтобы ты меньше думал об Авроре, или вовсе забыл.
- Не сработало.
- Сработало. Не на долго.
- Ты хотел заставить меня забыть об Авроре? Это… предательство… - Сказал я. – Ты не имел права.
- Я не чувствую вины, но… Прости меня.
Я резко затормозил. Не пристёгнутый Второй врезался своим лицом, в приборную панель.
- Ты всего лишь болячка в моих мозгах. Кем ты возомнил себя?! – Кричу я Второму.
Он, в свою очередь, схватился за лицо, и отвернулся от меня.
Минуту мы сидим в полной тишине. Потом Второй подал голос.
- Я всегда считал болезнью Аврору. – Сказал н, откашлявшись. – Но знаешь, что? Это ты. Ты болезнь. Я бы прожил твою жизнь в сотню раз лучше.
Второй резко повернулся ко мне. Из его носа и рта сочиться… мерзость… Мерзостью, Второй пачкает свои штаны, сидение и… полмашины. Он с безумным выражением лицо, тянется ко мне своими грязными руками. Я пытаюсь снять с себя ремень безопасности. Руки Второго всё ближе… Паника… Я тяну и тяну ремень и, наконец, когда, пальцы Второго почки коснулись меня, застёжка ремня щёлкает, и я вываливаюсь из машины и оказываюсь… в городе.
Я поднялся на ноги. Напротив меня, вход в заброшенный парк аттракционов. Всё затуманено, будто сейчас летнее, раннее утро. При этом палящее солнце находится в зените. Идёт снег, но не холодно. Дорога и моя машина исчезли. Вдалеке, в парке, я вижу чёрный силуэт Второго.
Я толкаю ворота и иду вперёд.
Старые, никому не нужные аттракционы, мрачно поблёскивают на солнце, и отбрасывают странную, живую тень, изображающую веселье, которое здесь уже давно не проживает. Тень старого чёртового колеса на бетонном пустыре крутится, словно пытается рассказать, как ловко когда-то её хозяин мог вызывать у людей страх. Тени выцветших карусельных лошадок, как и раньше, медленно поднимаются и опускаются, наворачивая круги, под заострённым куполом. Тени симпатичных лавочек показывают игрушки, шарики и сладости, которые когда-то там продавали. Я так же замечаю тени бегающих и играющих детей, и их родителей. Наверное, если бы я провёл в этом парке хотя-бы один день из своего детства, пока он работал, мне было бы очень грустно видеть его заброшенным.
- Не так много посетителей, как хотелось бы. – Говорит, внезапно появившийся рядом, Второй. Чистый, без единой царапины. – Денег на починку неисправных аттракционов не было. Зарплату платить не на что. Люди увольняются. Парк закрывается. Спустя тридцать лет его выкупает одна женщина, по имени… а какая разница? Она провела здесь, очень много счастливых дней и решила, во чтобы то не встало, не дать исчезнуть этим лошадкам и каруселям. Но и у неё не было средств на починку. Понимаешь, она выкупила парк просто так. Чтобы его не уничтожили. Не построили на его месте торговый центр или жилой квартал. Она не хотела, чтобы счастливившие дни её жизни ушли в небытие. Поэтому оставила о них напоминание. Всё это… - Второй поднял руки вверх. – Огромный памятник её детству. Удивительный факт, памятники не поворачивают время вспять. Только засоряют свободное место. На улице. В городе. В голове… Ты тоже воздвиг памятник.
Мы остановились.
- На самом деле ты их очень много создал. – Продолжил Второй. – Они проглядываются в каждой твоей мысли, в каждой фразе. В каждом выражении лица. Лучший день твоей жизни. Любовь всей твоей жизни… Стоит заметить, что ты ещё не так много прожил.
Кожа Второго побледнела. Глаз загорелись, наполнились кр… Он выглядит так, словно подцепил бешенство. Мы долго смотрим друг на друга. Он молчит, я тоже. Я боюсь его несколько секунд, а потом вспоминаю, что это всего лишь сон. Что он может мне сделать? Мне стало даже жалко Второго. Или себя…
Вдруг Второй наклоняется, и поднимает с земли большую кувалду, которую я в реальности с трудом бы удержал в руках. Потом он копирует сам себя и их становится несколько десятков.
Вторые подходят к первому попавшемуся аттракциону (качели в виде большого, синего корабля), и парой ударов, превращают его в щепки.
Земля под моими ногами затряслась.
Следующая на очереди – карусель. Три удара. Её купол слетел с петель и раздавил всех деревянных лошадок… Вторым этого мало… Пути бешенного поезда разрушились, как карточный домик. Ларьки со сладостями и сувенирами вообще ушли под землю. Огромный осьминог рухнул, после одного удара, чудом не задев меня. Дальше весёлые горки… Та же судьба… Каждый стенд, каждую вывеску, каждый фанерный маленький домик, киоск, комнату… Вторые уничтожает без каких бы то ни было усилий.
Они бьют с такой быстротой и силой, что уже через несколько секунд, от парка остаются только камни, железные прутья и пыль.
Потом все Вторые исчезают, кроме одного. Самого главного. Он стоит посреди горы камней, не выпуская из рук кувалду, покрытый с ног до головы серой стружкой, и кричит: - Ты и сам давно стал памятником! Ты сам ПАМЯТНИК!
Я проснулся. Светло. Утро наверное, только наступило. Мне жарко, всё тело в поту. Сердце с такой силой бьёт по грудной клетке, что причиняет боль. Дышать тяжело. Правая рука затекла – я заснул, задавив её всем своим телом. Плечи немного потрясывает. Я встаю с кровати, подхожу к окну, и открываю его нараспашку. В палату хлынул поток свежего ветра. Он быстро заполнил всё пространство моих легких, а так же каждый уголок комнаты. Я дышу, расслабив плечи и шею. Исчез гадкий запах больницы. По телу пробежала мелкая дрожь. Я неосознанно зашевелил крыльями под рубашкой.
Дверь открылась. В палату кто-то вошёл. Я стою спиной к двери, но знаю, что это женщина, слышу тяжёлое дыхание и тихий обрывистый стон. Чувствую сердитый взгляд на затылке. Она закрыла дверь и подходит ко мне.
Мы задумчиво глядим вдаль, сидя на подоконнике. Её ладони скрещены и прижаты к животу, мои ладони расставлены по бокам. Что до ног, то и её и мои болтаются на весу со стороны улицы и слегка трутся друг о друга.
- Всё, хватит. Пять минут уже прошли. – Говорит Лиза. – Ещё заболеешь в больнице. Выйдет глупо и не смешно.
- Хорошо. – Отвечаю я. – Кстати, рад тебя видеть.
- А я думала, это просто в комнате холодно. – Улыбнулась Лиза.
Мы слезаем с подоконника, и перемещаемся на диван, в небольшой комнате отдыха. «Комната отдыха» через чур громкое название для помещения с двумя маленькими диванами и огромным горшком с геранью, между ними. Тут нет даже мусорного ведра. Я сминаю фантик от шоколадки, в руках, уже двенадцать минут, не знаю, куда его деть.
- Дай сюда. – Сказала Лиза и выхватила фантик. Затем, положила его в карман сумки. – Теперь рассказывай. Кто на этот раз тебя побил?
Лиза одета в синий пиджак с рукавами-колокольчиками, бледно-розовую блузку и чёрную юбку, что на много короче всех юбок, что я на ней когда-либо видел. Волосы немного растрёпаны. На шее серебряная цепочка, что ей подарили ещё в детдоме на шестнадцать лет.
- Винир. – Отвечаю я.
- Ты, что, в его дом залез?
- Только на территорию.
- Выглядишь нормально. Не как в прошлый раз.
- Он только по голове ударил. И то, не знал, что это я. А потом позвонил мэру, и мы попрощались.
- Ты, как будто о своём старом друге говоришь. Что, всё было на столько плохо, что спрашивать ещё рано?
Из динамиков комнаты отдыха звучит пианино. Ничего другого тут и не включают. Плюс такой музыки – она не отвлекает от разговоров и не сбивает с мыслей. Минус – я устал сдерживать свою зевоту.
- Не знаю. – С запозданием ответил я. – Не на столько плохо. Просто странно… Кстати.
- Что?
- Я вспомнил, что у тебя есть своя жизнь. И в ней тоже много чего происходит.
- Ага. Расс приехал из командировки. Мы отметили это в ресторане всей семьёй. Ещё моя книга, вроде как, продвигается.
- Это здорово. А как твоя выставка?
- Экспонаты есть. Осталось их перерисовать. Это будет не так просто, как я думала.
- Попроси А помочь. Хотя, моя мама отказалась ему позировать… Всё равно попроси. Может, он сделает это по душевной доброте.
Лиза нахмурила брови и потупила глаза, затем её взгляд на секунду сделался растерянным. Такое происходит, когда ей хочется сказать больше, но она не уверена, стоил ли.
Скучная композиция закончилась. Началась другая, чуть поживее.
- Вик мне поможет. – Сказала Лиза. – Мы с ним виделись каждый день до приезда Расса. С ним весело и он, вроде… нормальный.
- Нормальный?
- Да. Это плохо?
- Хах, плохо, что он нормальный?
- Да нет же. – Лиза вздохнула. – То, что мы проводим время вместе.
Я снял тапки и закинул ноги на диван.
- Это не плохо, Лиза. – Ответил я.
- Это то, что я хотела услышать.
- Скажи, чем А стал тебе импонировать?
- С ним нет неловкости. И разговоры не бывают скучными. Даже если речь идёт о фильме, который он никогда не смотрел, ему всегда будет что сказать… Если бы ещё постоянно не называл себя будущей легендой, он бы меня почти не раздражал… Вы с ним чем-то похожи.
Я тихонько посмеялся.
- Когда мы лежали в больнице, - Сказал я. - Марк часто говорил, что я настоящая легенда.
- И ты верил ему?
- Иногда.
- Не надо было. Легенда, это полумистическое существо, Мир. Чтобы ею стать, нужно умереть. Исчезнуть, как минимум.
Лиза, улыбнувшись правым уголком рта, посмотрела на меня, затем оглядела тёмно-зелёные стены комнаты, шарообразную люстру, окно, горшок с растением и, словно, предметы, на которых можно было бы заострить внимание, кончились, она снова взглянула на меня.
Я положил руку ей на плечо, и сказал: - Моя мама выходит замуж за мэра.
- Я знаю.
- Точной даты ещё нет. Но ты приглашена. Сможешь выкроить один свободный день? Мне одному будет не по себе.
- Постараюсь.
В Комнату отдыха вошла медсестра лет шестидесяти, с розовым, добродушным лицом и убранными назад, чёрными волосами.
- К тебе приехала мама. Она заполняет документы на выписку.