Мова, как собственно русский, немецкий или какой либо другой язык вещь политическая. Вот ребёнку понятно, что чем меньше в мире останется языков, тем лучше, а в идеале бы вообще единый язык был. Ребёнку понятно, а взрослому нет.
Парадоксальное положение лингвистики как науки связано с тем, что это практически единственная из дисциплин, целью которой является получение особого вида знания – такого, которым человек уже владеет от рождения, только владеет бессознательно. Каждый из нас умеет говорить на своём родном языке – правда, обычный человек не может объяснить, каким образом он это делает.
Задачей лингвистики и является экспликация этого знания. Иными словами, научное описание языка предполагает выявление всего того, что необходимо знать человеку, чтобы свободно пользоваться языком: говорить на нём и понимать то, что на нём сказано. В современной лингвистической терминологии эти два основных вида языковой деятельности человека обычно называют порождением и пониманием текстов; соответственно, текстом называется материальный продукт языковой деятельности, а собственно языком – способ создания такого продукта.
Можно ли при помощи лингвистики создавать материальные вещи?
Важная особенность лингвистики как науки: её основной объект недоступен прямому наблюдению. Если понимать язык как совокупность знаний – так сказать, особого рода инструкцию, хранящуюся у человека в сознании (а именно так принято понимать язык во всех лингвистических теориях по крайней мере с начала XX в.), то важнейшим свойством языка оказывается его нематериальность. Материален, то есть доступен непосредственному физическому восприятию, не язык, а лишь результат его использования – совокупность текстов на данном языке, построенных по его правилам. Лингвист должен, наблюдая и анализируя тексты (в идеале, всю их совокупность на данном языке, но, как правило, – лишь некоторое ограниченное подмножество), установить, по каким правилам они образованы, и создать описание, имитирующее языковую деятельность человека, позволяющее понять любой текст на данном языке так же, как его понимают его носители, и построить на нём текст, отвечающий любому смыслу так же, как это сделали бы его носители. Такое описание обычно называется моделью языка; предполагается, что если результат работы модели может быть признан удовлетворительным, то устройство модели сходно с устройством прототипа, то есть естественного языка. Метод моделирования по необходимости оказывается основным (если не единственным) в лингвистике в силу того, что объект её изучения недоступен прямому наблюдению.
Степень адекватности существующих моделей языка невелика. Проще говоря, об устройстве языка мы пока знаем не так много (хотя, конечно, объём этих знаний стремительно возрастает).
Очевидно, что существующие модели языка (а это, в первом приближении, словари и грамматики естественных языков) далеки от того, чтобы описывать всё то знание, которым пользуются носители этих языков в своей речевой деятельности: никакая, даже самая полная из существующих грамматик, не обеспечивает возможности говорить на соответствующем языке даже на уровне семилетнего ребенка или неграмотного пастуха.
Но это объясняется исключительной сложностью такого объекта, как естественный язык, а также нетривиальностью самой задачи извлечения лингвистически релевантных знаний. Положение лингвиста можно сравнить с положением человека, в распоряжении которого находится произвольное количество экземпляров некоего сложного устройства (например, телевизора или компьютера) и который должен, ничего не зная о принципе работы этого устройства, разобрать его и написать инструкцию по сборке аналогичных устройств. Решимся утверждать, что естественный язык во много раз сложнее и телевизора, и компьютера.
Есть ещё несколько свойств, характеризующих естественный язык и крайне важных для понимания методов его изучения.
Во первых, это изменение языка во времени: любой язык при передаче от одного поколения к другому претерпевает более или менее значительные изменения в грамматике и лексике; скорость таких изменений может быть различной (и может зависеть от разнообразных факторов), но никакой язык не остаётся неизменным с течением времени. Именно такие изменения при утрате контактов между разными частями некогда единого социума могут привести к образованию того, что в лингвистике называется объединением генетически родственных языков, то есть языковым группам и семьям, возникшим в ходе дивергентного развития языка предка. Постоянные изменения системы языка – важнейшее свойство всякого языка, которое должны учитывать его описания.
Во вторых, чрезвычайно значимым (хотя, на первый взгляд, и очевидным) фактом является языковое многообразие современного человечества. В настоящее время на Земле насчитывается чуть меньше 7 тыс. живых языков.
На самом деле можно, если бы лингвисты заботились бы больше не сохранении о предметов своей науки, а об создании универсального и единого языка. Подвох в том, что поле создания такового отпала бы нужда и в самих лингвистах...
Точное число живых языков не может быть названо в первую очередь из за зыбкости границы между самостоятельным языком и диалектами одного языка. Число это может показаться очень значительным, но целый ряд обстоятельств заставляет лингвистов испытывать тревогу по поводу существования объектов своей науки.
Прежде всего, с точки зрения количества говорящих, языки мира крайне неоднородны. На одном полюсе находятся крупнейшие языки, насчитывающие более 100 млн. говорящих. Таких языков 10: китайский (единственный язык с численностью говорящих более миллиарда!), арабский, хинди, английский, испанский, бенгали,
[Этот список ранжирован по численности говорящих, для которых данный язык является первым (родным). Если бы учитывалась и численность тех, кто владеет им как вторым, то, по видимому, на первом месте в перечне оказался бы английский язык]
португальский, русский, японский и немецкий.
[Из десяти крупнейших языков мира семь относятся к разным группам индоевропейской семьи, то есть обладают отдалённым генетическим родством. Арабский, китайский и японский языки к индоевропейской семье не относятся, и друг другу все они также не родственны; существенно, однако, что китайский язык в своё время оказал значительное культурное влияние на японский, сравнимое с влиянием латыни на европейские языки или арабского – на языки мусульманского мира].
На другом полюсе – небольшие языки, количество носителей которых не превышает нескольких тысяч и даже сотен человек, а порою и нескольких десятков. Таких языков гораздо больше.
Считается, что более 90% жителей Земли говорят на одном из 25 самых распространённых языков.
Конечно, оставшиеся 10% населения – это всё таки почти 700 млн. человек, но и языков, которые приходятся на их долю, тоже много.
Помимо значительной неравномерности в отношении численности говорящих, языки мира резко различаются и в отношения стабильности. «Благополучных» языков, судьбе которых хотя бы в ближайшие десятилетия ничто не угрожает, очень мало. Подавляющее большинство языков в той или иной степени подвержены различным опасностям. В первую очередь речь идёт о сокращении численности говорящих и сокращении сферы их использования (в лингвистике принято называть это “функциональной сферой” языка), а также затруднённости передачи от старшего поколения к младшему – последнее для оценки степени жизнеспособности языка крайне важно. Когда эти тенденции выражены особенно сильно, приходится констатировать, что язык стоит на грани исчезновения. Таковы языки, насчитывающие меньше тысячи говорящих и, как правило, существующие только в устной форме и только среди старшего поколения носителей. В России это, например, энецкий: несколько десятков стариков, которые ещё помнят его, живут на Таймыре. Из других языков России, находящихся в аналогичном положении, то есть обречённых исчезнуть на наших глазах, можно назвать ижорский, удэгейский, кетский, юкагирский, ительменский и ряд других (в основном это языки Крайнего Севера и Дальнего Востока).
Языки в мире исчезали всегда: войны, миграции, экологические и культурные катастрофы часто стирали с лица земли целые народы. Бывало и так, что народ физически не исчезал, но в силу различных обстоятельств переходил на другой язык, то есть опять таки одним языком становилось меньше. Но в мире действовала и противоположная тенденция: языки не только исчезали, но и возникали благодаря так называемой родственной дивергенции. Небольшие различия, существующие между территориальными диалектами одного языка, при утрате контакта между разными частями народа давали начало развитию в разных направлениях, и в результате через несколько столетий появлялись группы генетически родственных, но уже различных языков (таких как романские, германские или славянские языки в Европе, тюркские языки в Азии или языки банту в Тропической Африке).
Для того чтобы это происходило, единой этнической группе нужно было всего лишь разделиться и разойтись на такие расстояния, которые гарантировали отсутствие тесных контактов. Современный мир, однако, стал единым и достаточно тесным: ситуация родственной дивергенции языков сейчас уже едва ли возможна. Примерно с XVI в. действует лишь одна тенденция: постепенное, но неуклонное сокращение численности языков. Большие языки теснят малые, и те один за другим исчезают. Как правило, это выражается в том, что дети перестают говорить на языке родителей и начинают говорить на каком то другом языке – обычно более престижном и распространённом, более “удобном” для них в социальном плане. Темпы этого процесса достаточно высоки: считается, что сейчас ежегодно исчезают около 10 языков. Легко определить, сколько языков останется на Земном шаре, скажем, через 50 или 100 лет (есть основания утверждать, что скорость этого процесса в будущем только увеличится).
Вопрос, как оценивать сам факт сокращения числа языков, не такой простой. В большинстве случаев люди отказываются от своего языка добровольно; следовательно, в смене языка они видят для себя какие то выгоды. Процесс этот происходит во всём мире, в странах самого разного устройства, культуры, уровня жизни и т.п. Поэтому с точки зрения каких то сиюминутных выгод для определённых групп людей смена языка может оказаться как минимум нейтральным или даже позитивным фактором. Но с точки зрения лингвистики и особенно лингвистической типологии (как, впрочем, и с точки зрения всех других гуманитарных наук), отношение к этому процессу всегда было однозначным: для гуманитарного знания исчезновение каждого языка – подлинная катастрофа, утрата невосполнимой информации о человечестве. Каждый язык – это единственный в своём роде способ облекать нематериальные мысли в материальную оболочку, и потеря одного из таких способов означает, что всё человечество становится в чём то беднее и ограниченнее.
Замечу, что с позиции современной теоретической лингвистики среди языков мира нет более простых и более сложных. Так называемых примитивных языков не существует в природе, все известные науке языки в каком то смысле одинаково сложны, одинаково богаты и в равной степени адекватно выполняют свою основную задачу – обеспечение понимания и общения людей. Более того, именно языки тех групп людей, которые далеки от современной технической цивилизации, часто ставят в тупик европейских исследователей своей грамматической и лексической изощрённостью.
Утрата таких языков ощущается наиболее болезненно.
Лингвисты сейчас хорошо понимают, насколько ценным является любой сохранившийся язык, независимо от места его распространения, количества говорящих и других внешних обстоятельств. Одной из основных своих задач – не просто научной, но и социально-культурной, – лингвистическая общественность единодушно считает описание и документацию исчезающих языков. Этому посвящается всё больше сил и ресурсов, как интеллектуальных, так и материальных, в том числе и у нас в стране. Гораздо хуже эту опасность осознаёт общественное мнение, крайне слабо представляющее специфику работы лингвиста: современный образованный человек вполне убеждён в необходимости защиты исчезающих видов животных или растений, но вряд ли (если это не касается его лично) задумывается о необходимости защиты и спасения исчезающих языков в масштабе планеты. Конечно, если считать, что лингвист – это тот, кто изучает или преподаёт иностранные языки, то идея спасения исчезающих языков будет казаться весьма странной: ведь с точки зрения обывателя “польза” может быть только от овладения нужным и престижным языком, а кому нужен язык жителей далёкой деревни, затерянной где нибудь за полярным кругом, на Памире или в непроходимых болотах Амазонки? Тем более, если он совершенно не похож на привычные нам языки и на его изучение требуются многие годы?
Поэтому повторю ещё раз: теоретическое изучение всех без исключения языков мира – это важнейшая научная и культурная задача, позволяющая понять очень многое в устройстве человеческого сознания, восприятия, поведения, культуры. Вся совокупность гуманитарных наук немыслима без прочного фундамента теоретической лингвистики и прежде всего – лингвистической типологии.
2. Покушение 1 марта 1987: полная версия, часть 1
Если разобраться, в советские времена о нем публиковалось крайне мало – помимо ставших стандартными скупых хрестоматийных строк (вроде: «Мы пойдем другим путем!»). Так было совсем не случайно: если приглядеться, то слишком уж заметны в этой истории моменты, которые не подлежали канонизации!
Известна лишь книга сестры обоих знаменитых братьев Ульяновых, ставшая библиографической редкостью: А.И.Ульянова-Елизарова. А.И.Ульянов и дело 1 марта 1887. М.-Л., 1927.
Данный эпизод истории революционного движения в России оказался исключительным по целому ряду обстоятельств.
Абсолютно все участники этой революционной акции появились как бы ниоткуда и исчезли как бы в никуда – никто из них не был участником революционной борьбы предшествующих лет и практически никто из уцелевших не вернулся в российское революционное движение впоследствии (о поляках, участвовавших в событиях 1887 года – разговор особый). Это было очень странно: для российского революционного движения характерны долгожители, участвовавшие в революции всю свою жизнь: Николай Чайковский, Марк Натансон, Вера Засулич, Екатерина Брешко-Брешковская, Георгий Плеханов, Вера Фигнер, Прасковья Ивановская и многие-многие другие.
Это был, по существу, такой стандартный для этой публики способ существования – и пребывание в постоянной оппозиции к правительству, и соответствующая организация собственного быта, а революция постепенно становилась для многих из них весьма призрачным и ни к чему не обязывающим миражем: события 1917 года, когда большинство многолетних революционеров потеряло всякую ориентировку и оказалось выброшено из политики, подтвердили это с полной ясностью; если для чего-то революционеры и были полезны, то, во всяком случае, не для революции!
Однако до революции даже десятилетия заключения в каторжных тюрьмах могли таких людей физически убить, свести с ума, лишить здоровья и жизненных сил, но не заставить отказаться от собственного пути – за редчайшими, хотя и чрезвычайно любопытными и поучительными исключениями. При этом для каждого или каждой из них характерны сюжеты, не только непростые по житейской фабуле, но и примечательные по серьезному углублению их жизненных позиций.
Отъявленные террористы разных поколений – та же Вера Засулич, Сергей Кравчинский, Александр Михайлов, Софья Перовская, Андрей Желябов, Степан Халтурин, Михаил Гоц, Григорий Гершуни, Борис Савинков, Егор Созонов, Иван
Каляев и другие – далеко не сразу становились террористами, а сначала искали более мягкие формы оппозиционной деятельности и лишь постепенно склонялись к террору как крайнему средству. Менее масштабные люди легче примыкали к террору, но для этого уже была необходима налаженная террористическая организация, имеющая четко сформулированную политическую платформу и определенные традиции. Разумеется, в революционном движении хватало и вовсе случайных, эпизодических персонажей, но на их долю и не пришлись заметные достижения и ярко сыгранные исторические роли.
Кроме того, террористические организации всегда сотрудничали с прочими легальными и нелегальными революционными кругами, получая от них материальную помощь и дружескую поддержку. По существу террористические группы всегда были только частью более широких революционных организаций.
Множество разных людей имело отношение даже к знаменитому выстрелу Веры Засулич, целенаправленно и умело закамуфлированному под неудержимый порыв чувств экзальтированной девицы, якобы решившейся на самочинный акт справедливого возмездия.
В этом отношении террористы 1887 года также оказались исключением, что мы проиллюстрируем немного ниже.
Вообще серьезные террористические акты возможны только для солидных групп, обладающих достаточными материальными (прежде всего – денежными) средствами и имеющих хорошую организацию с разделением обязанностей: разведчики, контрразведчики, изготовители взрывчатки и других технических средств, непосредственные исполнители, связники, руководители и организаторы, необходимая вспомогательная прислуга и т.д.
Общие принципы организации террористических структур рассмотрены в нашей работе, опубликованной в Германии: V.Brjuchanov. Anatomie des Terrors. // „Junge Freiheit“ Nr. 11/03, 7. M;rz 2003, S. 22.
Террористы-одиночки также существуют в природе, но крайне редко, и, как правило, не способны на удачные и успешные действия – с точки зрения террористов, разумеется.
Единственное исключение в истории царского времени, одновременно подтверждающее общее правило, это – убийство Петром Карповичем министра народного просвещения Н.П. Боголепова в 1901 году.
Внебрачный сын богатого помещика, Карпович участвовал в студенческих волнениях конца века (через это прошло большинство студентов того поколения), за что был исключен из Юрьевского университета и уехал доучиваться за границу.
Находясь в Германии, внезапно решился на террористический акт, но никаких террористических организаций тогда не существовало, и он был вынужден действовать самостоятельно: никого не оповестил о своем намерении, вернулся в Россию, беспрепятственно получил прием у министра и застрелил последнего.
Во-первых, власти утратили почти всякую бдительность к концу двадцатилетия, практически лишенного серьезных террористических выступлений (кроме как раз попытки 1 марта 1887 года); позднее совершить подобное одиночке, не имеющему сообщников, стало просто невозможно.
Во-вторых, Карпович располагал собственными средствами, позволявшими свободно организовывать все его действия; выезжая из Германии, он оставил даже значительную сумму – 1500 рублей, завещав ее на продолжение террористической борьбы.
Письма Азефа. 1893-1917. М., 1994, с. 71-72.
Граф Монте-Кристо или Фантомас в роли политического террориста – это, согласитесь, не может быть обычным явлением; какой-нибудь Уссама бен Ладен – это уже не индивидуалист-одиночка, к тому же – бывший сотрудник ЦРУ (можно подумать, что у этой организации, как и у других, ей подобных, могут быть бывшие сотрудники!).
Подтверждением же общего правила покушение Карповича является потому, что это все же была не удача, а неудача: Карпович собирался убить Николая II, но убедился в невозможности этого, и только с отчаяния остановился на более доступной жертве.
В докладе приводится интересная подробность:
«Говорухин скрылся, оставив письмо о самоубийстве».
Дело 1 марта 1887 года, с. 248.
Говорухин принимал затем участие в социалистическом движении в Болгарии, не играя там заметной роли, и, возвратившись в СССР только в 1926 году (!), вступил в ВКП(б).
В.А.Поссе. Указ. сочин., примечания, с. 489, 513.
С 28 февраля 1887 за Андреюшкиным было установлено наружное наблюдение, которое вдруг сразу обнаружило, что он провел этот день с другими лицами на улицах, что можно было интерпретировать, как занятие диспозиции для подготовленного террористического акта. Когда на следующий день, 1 марта, это возобновилось, то немедленно были схвачены все шестеро зафиксированных участников группы: П.И. Андреюшкин, В.Д. Генералов, В.С. Осипанов – с бомбами в руках, и «сигнальщики» – П.С. Гаркун, С.А. Волохов и М.Н. Канчер, который, по-видимому, и руководил этой группой.
Г.Головков, С.Бурин. Указ. сочин., с. 107.
2 марта Канчер дал откровенные показания, после чего на следующий день были арестованы Новорусский, Ульянов и Лукашевич; тогда же и позже – еще несколько человек; Шевырев – 7 марта в Ялте.
К.П.Победоносцев и его корреспонденты, т. II, с. 221.
Уже в докладе Толстого, датированном 5 марта, сообщается: «Студент [Бронислав] Пилсудский, который в г. Вильно свел прибывшего за азотной кислотой Канчера с „Антоном“, показал, что „Антон“ бывший ученик железнодорожного училища Антон Гнатовский. /.../
О котором – ниже.
Участие в набивке снарядов динамитом студента Лукашевича подтверждает и мещанин Волохов, приходивший вместе с Канчером в квартиру».
Дело 1 марта 1887 года, с. 248.
Вся эта история возбуждает массу вопросов: уж больно странно выглядит то, что долговременно развивавшиеся полицейские поиски гипотетических преступников привели к успеху именно в тот момент, когда только и оставалась последняя возможность схватить убийц за руку.
Публике в то время и вовсе рассказывалось, что просто агенты охраны, производя наблюдение за подступами к Аничкиному дворцу – тогдашней резиденции царя, обратили внимание 28 февраля, безо всяких посторонних поводов, на эту группу подозрительных молодых людей.
Дневник государственного секретаря А.А.Половцова. Т. II, с. 31.
Такая возможность чисто теоретически могла иметь место, но она совершенно невероятна: ни одна другая из попыток покушений, вошедших в историю, не была ликвидирована полицией столь простейшим способом!..
Нельзя отбрасывать предположение, что все это было спровоцировано и инсценировано самой полицией, дабы, обезвредив заговорщиков в нужный момент, добиться успеха и признания у начальства – именно так позже действовал полицейский гений С.В. Зубатов в Москве, «разоблачив» в мае 1895 года группу студента И.С. Распутина, готовившую новое «цареубийство».
Л.П.Меньщиков. Охрана и революция. К истории тайных политических организаций в России. По материалам департамента полиции и Московского охранного отделения. Ч. 1, М., 1925, с. 263-276. 101 Там же, с. 275.
Группа была, по-существу, создана самим Зубатовым, поскольку главная роль в ней изначально принадлежала надежному агенту Зубатова – знаменитой «Зиночке» – З.Ф. Гернгросс, по мужу – Жученко. «Техники» организации к моменту ареста еще только приступили к опытам по изготовлению боевой взрывчатки.
Но применительно к 1 марта 1887 аналогия c зубатовской липой, вроде бы, несостоятельна: следов деятельности необходимого «суперагента», внедренного заранее, как будто бы не обнаруживается. Вся история произвела ошеломляющее впечатление на само полицейское начальство: если в 1895 году Зубатов получил орден Св. Владимира 4-й степени
Там же, с. 275.
и приобрел популярность в правительственных кругах, то в 1887-м был немедленно уволен товарищ (заместитель) министра внутренних дел генерал П.В. Оржевский, возглавлявший полицию (в том числе тайную) с июня 1882 года, а никто из его достаточно высокопоставленных подчиненных никаких лавров на этой истории не заработал.
К.П.Победоносцев и его корреспонденты, т. II, с. 221-223.
Поимка преступников в самый последний момент была воспринята ни в коем случае не как удача полиции, а как совершенно невероятный случай: Божественное вмешательство не исключалось, но вот заслуг полиции не было почти никаких!
Мало кто мог поверить, что все это дело состряпано исключительно несколькими судентами-недоучками.
Кому необходимо, и именно теперь, произвести переворот в России или хоть воскресить призрак, исчезнувший после коронации, России бессильной, подкопанной заговорами, распадающейся? Представить одним, что на Россию надежда плоха, а иным, что России бояться нечего? Действительно, день 1 марта 1881 года, казалось, завершал Бисмарково столпотворение. Россия /.../ могла мечтать лишь о врачевании собственных ран и недугов. Со дня на день Германия могла наброситься на Францию, раздавить ее. Но вдруг благодаря смелому шагу Скобелева сказалась впервые общность интересов Франции и России, неожиданно для всех и к ужасу Бисмарка. Ни Россия, ни Франция не были уже изолированы. Скобелев пал жертвою своих убеждений, и русские люди и в этом не сомневаются, /.../ но дело было сделано. Вскоре чудо коронации показало всему свету мощь и жизненность России. Тогда все было испробовано, чтобы приманить или опутать Россию: /.../ травили Болгарию и Болгариею /.../, но, слава Богу, благодаря мудрости, мужеству и терпению государя все было безуспешно /.../.
Россия и Франция не подчиняются воле Бисмарка, он не может безнаказанно раздавить Францию. Он чует, что его столпотворению, созданному столькими неправдами, грозит опасность. Его гнетет мысль, что он стар, что вот-вот наступит минута возмездия за все зло, им содеянное. Ужели после стольких человеческих жертв, принесенных им же обновленному идолу Германии, после всех преступлений, им совершенных против врагов или просто людей, ему неудобных, – ужели он остановится перед новым злодеянием?», – это из письма князя Николая Петровича Мещерского, бывшего попечителя московского учебного округа, к обер-прокурору Синода К.П. Победоносцеву от 10 марта 1887 года.
К.П.Победоносцев и его корреспонденты, т. II, с. 291-292.
Ссылка на генерала М.Д. Скобелева объясняется тем, что весной 1882 года, находясь во Франции, этот прославленный герой покорения Средней Азии и Балканской кампании, позволил себе публичные выступления против Германии и за немедленный союз Франции с Россией; это имело огромный резонанс, а Скобелев, для пресечения дальнейшего скандала, был немедленно отозван в Россию; вскоре, в июне 1882 года, он неожиданно умер в Москве при странных обстоятельствах (на 39 году жизни).
Имеется множество версий его смерти, окончательно не опровергнутых и не подтвержденных.
Е.Р.Ольховский. Загадка смерти «Белого генерала». // Тайны и авантюры в российской истории. СПб.-М., 2003, с. 360-366.
Скобелев, кроме прочего, пытался наладить в Париже контакты с народовольцами,
Там же, с. 351, 355.
а одна из версий предполагает, что Скобелев якобы возглавлял заговор, который должен был свергнуть Александра III во время коронации в мае 1883 года, чтобы решительно изменить внешнюю политику России.
Там же, с. 362.
Следовательно, в смерти Скобелева могли быть заинтересованы влиятельные российские иерархи, включая самого Александра III.
Сразу же в 1882 году – отнюдь не только Н.П. Мещерским! – выдвигалась и конкурирующая версия о Бисмарке,
Там же, с. 360-361.
как «заказчике» возможного убийства «Белого генерала».
Знаменитое прозвище М.Д.Скобелева.
Это версии вовсе не взаимоисключающие, а Скобелев сумел наступить на пятку стольким влиятельным лицам, что могла создаться подлинная конкуренция за его устранение, а может быть – и сотрудничество при этом.
Н.П. Мещерский – лицо достаточно незначительное (не путать с его знаменитым братом Владимиром Мещерским, другом и советником императоров Александра III и Николая II!), а главное – малоинформированное. Иное дело получатель письма – всесильный в то время Победоносцев, живо интересовавшийся происшедшими событиями и присутствовавший на суде над террористами, а ведь молодой православный интеллектуал Новорусский и некоторые близкие к нему люди в Духовной академии весьма тесно соприкасались с кругом церковных иерархов, возглавляемых самим обер-прокурором Синода!
Последнего это не могло не волновать: версия об иностранном происхождении заговора оправдывала, по крайней мере частично, несомненную вину вроде бы идейных, сознательных и образованных адептов православной церкви. Именно в таком направлении Победоносцев и должен был воздействовать на Александра III!
В отношении участи Новорусского это проявилось с полной наглядностью.
Бронислав Пилсудский судился вместе с остальными террористами и получил 12 лет каторги.
Был арестован в Вильне и А.Д. Гнатовский, снабжавший террористов азотной кислотой для изготовления динамита, – по показаниям Канчера, а затем, как упоминалось, и Б. Пилсудского.
Девятнадцатилетний Юзеф Пилсудский был арестован 22 марта в Харькове, но не судился в Петербурге, поскольку симулировал сумасшествие: «Симулировать сумасшествие ему было не трудно»,
В.А.Поссе. Указ. сочин., с. 255.
как ядовито заметил многократно цитированный нами очевидец, близко познакомившийся с Пилсудским уже в эмиграции в начале 1900-х годов.
«Сумасшедший» Юзеф был все-таки выслан административным порядком на 5 лет в Восточную Сибирь. Вернувшись, он практически сразу сделался признанным лидером ППС – Польской социалистической партии, несмотря на свою молодость.
Этот гениальный политик прославился, кроме прочего, и тем, что впоследствии мастерски вымогал средства на свои мероприятия у разведок враждебных России держав: в 1904-1905 годах – у японцев,
Д.Б.Павлов, С.А.Петров. Японские деньги и русская революция. / Русская разведка и контрразведка в войне 1904-1905 гг. Документы. Составитель И.В. Деревянко. М., 1993, с. 20.
в 1914-1918 – у немцев и австрийцев, потом переключился на французов и англичан. Что поделаешь – цель оправдывает средства, а целью Пилсудского всегда оставалась независимость Польши, которой он добивался и добился.
Но в 1887 году Ю. Пилсудский едва ли мог быть главным закулисным руководителем заговора – уж больно он был молод, да и находился далеко и от Петербурга, и от Польши и Литвы. Скорее опыт, полученный в то время, обучал его самого и помогал в его дальнейшей деятельности.
Главные кукловоды находились, разумеется, или в самом Петербурге, или в Вильне и Варшаве, или в Берлине!
Мнение Мещерского не составляло секрета ни для Победоносцева, ни, скорее всего, для Александра III, да у них были и собственные головы на плечах, и знали они куда больше Мещерского!
Да и в том случае, если они даже и не были замешаны в убийстве Скобелева, не думать о мотивах странной смерти «Белого генерала» они, разумеется, не могли.
Разумеется верно утверждение, что каждый понимает происходящее в меру собственной испорченности!
Итак, польский след существовал и не вызывал сомнений. Но не было ли какого-либо еще?
Нигилисты, как справедливо отметил Мещерский, имелись всегда, и всегда были готовы на любую пакость, включая цареубийство, но вот только не всегда, как полагал Мещерский и подчеркиваем мы, им за это платили.
Поляки также имелись издавна, став важнейшим фактором российской политики, и всегда жаждали освобождения Польши от России.
Но и к полякам, коль скоро они имелись постоянно, вполне относится вопрос в первых приведенных строках письма Мещерского: «Но почему же после долгого бездействия они начали действовать именно теперь?»
Кстати, а почему поляки все-таки не столь часто прибегали к попыткам цареубийства (точнее – крайне редко)?
Да потому, что это, с одной стороны, грозило нешуточными репрессиями по отношению ко всей Польше, и, главное, потому, что смена одного царя на другого именно для поляков должна была бы быть только расточительным расходом сил и средств на бессмысленное убийство, если престолонаследник не был бы хоть в чем-то более лоялен к Польше, чем его предшественник.
Полонофилы в царском семействе если и имелись, то это относилось к ушедшему прошлому. Таковыми молва называла императора Александра I, давшего Польше конституцию 1815 года (отобранную впоследствии Николаем I), и брата Александра II великого князя Константина Николаевича. Последний, будучи наместником в Варшаве в 1862-1863 годах, пытался играть примирительную роль, что не было оценено ни с польской стороны (поляки устраивали на него покушения), ни с русской – великий князь утратил на этом львиную долю своего прежнего влияния в России, а с воцарением Александра III был и вовсе изгнан в отставку и не имел ни формальных, ни практических шансов на занятие российского престола.
Поэтому в отношении покушения 1 марта 1887 года у поляков имелось четкое логическое политическое алиби: им это просто было не нужно.
Этого не мог не понимать и Александр III. Следовательно, в данном случае польский след, с его точки зрения был обязан иметь продолжение.
Попытка использовать георгиевского кавалера, расписанная Лукашевичем, происходила неизвестно когда (хотя при желании это можно вычислить – едва ли не единственный раз в году могло происходить собрание, на котором предполагалось покушение), но это не имеет и особого значения: ведь Шевырев и Лукашевич (один – нигилист, а другой – поляк) в любой момент могли решиться на подобное по своей собственной инициативе, а никакой внешней помощи им для этого и не требовалось: едва ли были необходимы крупные деньги для подкупа этого георгиевского кавалера. Но, с другой стороны, едва ли вообще эта история заслуживает серьезного внимания: в нормальных условиях (не в современных Палестине и России!) трудно было надеяться отыскать реального кандидата в камикадзе и, главное, поддерживать в нем прочную мотивацию и решимость! Вряд ли об этом эпизоде стало известно и следствию: ведь и Шевырев, и Лукашевич попусту не трепались!
***
Деятельность организации, обеспечившей непосредственную подготовку покушения 1 марта 1887 года, имеет очень четкую привязку ко времени.
Мы можем указать на единственное важнейшее и быстро надвигающееся обстоятельство, которое должно было влиять на поведение буквально всех европейцев, имеющих раскрытые глаза и уши: приближающуюся войну (позже так и не состоявшуюся), которую четко предсказал и обрисовал Бисмарк, выступая в Рейхстаге. Воевать зимой тогда в Европе было все-таки не принято, и начало серьезной войны должно было происходить не ранее апреля; до этого, следовательно, должны были завершиться дипломатические приготовления – и все прочие. Решение же нужно было принять заранее – сразу вслед за подписанием договора Германии с Россией о сохранении последней нейтралитета в этой войне.
Выяснить это достоверно, разумеется, невозможно – как не было возможно и в 1887 году, но можно логически порассуждать.
Если Бисмарк был уверен в том, что царь не подпишет договор, подготовленный Шуваловыми, то убивать царя вполне определенно имело смысл.
Если Бисмарк был уверен в том, что царь подпишет договор, подготовленный Шуваловыми, то убивать царя не имело никакого смысла.
Если Бисмарк ни в чем не был уверен, то тем более едва ли рационально было связываться с такой аморальной и, главное, сомнительной по результатам акцией, как цареубийство.
Что же происходило на практике?
На практике отказ царя подписать договор оказался оглушительным неуспехом Бисмарка и сюрпризом, совершенно для него неожиданным. Он перечеркнул все дипломатические достижения Бисмарка, с которыми тот рискнул выступить в январе 1887 перед всей Германией и всей Европой – и снова, как в 1875 году, оказался осмеян и оплеван. Совершенно иррациональное поведение Бисмарка в продолжении 1887 года показывает, насколько он вышел из себя.
На наш взгляд, именно выступление в Рейхстаге в январе, явно и напрасно опередившее окончательное решение поставленной Бисмарком задачи, а затем заметная потеря самообладания и являются психологическим алиби Бисмарка в отношении цареубийства.
Бисмарк совершенно не числил за собой собственной вины за оплеуху, которую ему внезапно нанесли, и, по-видимому, не понимал ее мотивов и причин: ведь если он не был инициатором цареубийства, то ему и в голову не могло прийти, что его закулисно заподозрили и обвинили в этом деле – такие обвинения никогда незвучали ни при каких официальных и неофициальных международных контактах и не публиковались в независимой и тем более официальной прессе.
Возможно, это было бы и не так, если бы не упомянутая выше болезнь и смерть М.Н.Каткова.
Но коль скоро это так, так кто же виноват в таком скандальном развитии международных событий?
И тут мы снова доложны вернуться к польскому следу, который вовсе не был выдумкой и носил вполне материальный характер.
Цареубийство как самоцель поляков не устраивало – это понятно. А вот что их устраивало еще меньше?
Еще меньше поляков устроило бы то, что Бисмарк и царь полностью договорились бы друг с другом, осуществили разработанные планы и получили затем немыслимые преимущества: Германия – поверженную Францию, которой уже постарались бы не дать снова восстановиться, а Россия – желанные Проливы.
Выгоды Германии и России были очевидны, невыгоды Польши – тоже.
При таком развитии событий мир и дружба между Россией и Германией могли бы затянуться на века, а следовательно – на такой же срок или вовсе навсегда отодвинулось бы и воссоздание Польши: ведь Германия и Россия, достигнув высшей степени собственного могущества, еще менее будут считаться с интересами польского народа, чем считались до того. Бисмарк в январе-феврале
1887 года, когда он продолжал еще рассчитывать на заключение договора с Россией, продемонстрировал это со всей отчетливостью.
Как же могли этому помешать поляки? – Именно так, как и помешали.
Организация цареубийства таким образом, чтобы самим обзавестись достаточно прочным политическим и логическим алиби – это именно то, что могло решить все их проблемы. При этом необходимо было срочно торопиться, пользуясь раздумьями царя: после подписания договора вмешательство подобного рода теряло бы непосредственный смысл, хотя даже в течение некоторого времени после его подписания (но до начала франко-германской войны!) цареубийство или попытка такового вносили, согласно справедливой формулировке Н.П. Мещерского, четкий разлад в международные отношения, доказывая одним, что на Россию надежда плоха, а иным, что России бояться нечего!
Действительно, даже подписав договор с Александром III, немцы, в случае гибели царя, не имели твердых оснований надеяться на Николая II и на неизменность последующего внешнеполитического курса России, а неудачная попытка покушения вселяла-таки неверие в прочность самого Александра III!
Так что предельно допустимый срок готовящегося покушения ограничивался не только предполагаемой датой подписания русско-германского договора, но и приходом сезона, благоприятного для военных действий в Западной Европе: позднее марта месяца Бисмарк, которому требовался определенный ответ, не позволил бы уже затягивать время ни на подписание любых договоров, ни на собственную военную подготовку.
При этом полякам было почти абсолютно все равно: состоится ли покушение или будет предотвращено: коль скоро они обеспечили себе относительно надежное алиби, то и полномасштабно отвечать за преступление им не предстояло ни в каком случае.
Но все-таки...
Цареубийство устраивало поляков меньше, чем то, что практически произошло: террористов арестовали, скандал получился достаточный, чтобы возбудить необходимые страсти, как при взаправдашнем цареубийстве!
Похоже, что террористы-дилетанты 1887 года были заранее обречены. Их успех и не предусматривался истинными организаторами акции: никто всерьез и не разрабатывал диспозицию нападения. Их задачей было погулять с бомбами, пока их не арестуют.
Вот 28 февраля они так и гуляли – одно это говорит о том, как далеки они были от возможности совершить нападение: ведь их не готовили на определенный, заранее рассчитанный день и час, и едва ли они были даже способны отличить царскую карету от прочих повозок. Но полицейские соглядатаи от неожиданности не успели сразу среагировать, и террористы не были арестованы. Пришлось им гулять еще и на следующий день.
В наше время, чтобы сорвать такой террористический акт, достаточно только анонимного звонка. В 1887 году для анонимных доносов имелись другие оперативные возможности.
Заметим, что коль скоро никто из историков (достаточно немногочисленных в данном случае), занимавшихся расследованием дела 1 марта 1887 года, не ставил вопрос о возможном предателе-доносчике, то, понятно, что до сего времени не существует никакой версии относительно идентификации этого персонажа.
Не исключен Говорухин, который хотя и уехал еще раньше и еще дальше, и, находясь за границей, имел возможность ничуть не проще, чем из Крыма, влиять на события в Петербурге, но зато нам не известно, когда и каким способом попало к полиции его «предсмертное» письмо, да и не было ли именно содержание этого письма истинным доносом?.. Дальнейший жизненный путь Говорухина вовсе не противоречит подобному предположению.
С таким же успехом предателем мог оказаться и любой из «идеологов» заговора; из них наиболее подозрителен Лукашевич. Собственный арест не планировался – тут злую шутку над ними сыграло предательство Канчера, совершенное под угрозой казни практически сразу после ареста, а Канчер оказался притом единственным звеном, соединявшим хотя и малочисленные, но достаточно разумно изолированные друг от друга подразделения заговорщиков – кроме все тех же финансистов заговора, так, повторяем, и оставшихся неизвестными и для следствия, и для нас с вами.
При скудности имеющихся сведений также совершенно невозможно оценить, насколько случайным оказался арест самого Канчера, и как именно он сам и его товарищи старались персонально предохранить его от ареста.
Пережившие Шлиссельбург Новорусский и Лукашевич и эмигрировавший Говорухин имели, во всяком случае, возможность много лет обдумывать все происшедшее, и не случайно никто из них не полез заново в российское революционное движение – в отличие от иных многолетних каторжан и тем более эмигрантов.
Довольно циничные рассуждения Новорусского о минимизации числа необходимых жертв подтверждают возможность любого участника этого заговора, как и других подобных, прибегнуть к любому предательству: ведь это всего лишь реализация известнейшего пресловутого принципа – цель оправдывает средства – краеугольного камня идеологии любых террористов.
Но здесь пора раскрыть карты, и сделать заявление, что информация, изложенная выше, дает полную возможность восстановить почти весь истинный ход событий в Петербурге однозначно прояснить роли каждого персонажа.
Вернемся к самому кануну покушения.
Воспоминания Поссе опубликованы в 1929 году, а возвращение Говорухина в СССР относится, повторяем, к 1926 году.
Логично предположить, что Козьмин был хорошо знаком с основными фактами биографии Говорухина, вполне вероятно – был лично знаком с ним самим. Откуда Козьмину могло быть известно, что полиция наблюдала за Говорухиным именно в связи с агитацией на Дону? Варианта два: или из вскрытых полицейских архивов, или от самого Говорухина. Из них легко отбросить один: даже если материалы об этом сохранились в каких-то полицейских бумагах, то откуда сама полиция могла знать о том, что именно это обстоятельство побудило Говорухина бежать за границу? Она могла, конечно, узнать об этом от арестованных подельников Говорухина, но последние, в свою очередь, знать об этом могли только от самого Говорухина – еще до его бегства.
Таким образом, круг замыкается: сам Говорухин знал, что его разыскивает полиция именно за попытку агитации на Дону, и был источником сведений об этом и в 1887 году, и накануне 1929 года, хотя это, повторяем, может подтверждаться архивными данными – мы этого не знаем. Теперь повторим первоначальный вопрос: а откуда Говорухин мог знать об этом?
Дорогой читатель, даже если вами никогда не интересовалась полиция, то попробуйте все-таки задуматься о том, почему это могло бы происходить. Если вы числите за собой только одно прегрешение, способное быть основанием для такого интереса, то вы, естественно, подумаете именно о нем. Но если за вами не числится ни одного такого или таковых имеется больше, чем одно, то, естественно, вы окажетесь в недоумении и начнете ломать себе голову, пытаясь вычислить причины – пока вам о них не сообщат исчерпывающим образом!
До осени 1886 года Говорухин еще мог числить за собой только одно прегрешение – эту самую агитацию на Дону. Об интересе полиции ему даже могли сообщить какие-нибудь доброжелатели с Дона, наблюдавшие за тем, как полиция идет по следу. Об этом он мог бы догадаться и сам, если бы заметил за собой наблюдение, но не позднее декабря 1886. Но в таком случае тогда же он должен был предупредить своих товарищей, а последние просто обязаны были бы отстранить Говорухина от подготовки покушения – так глупо и опасно рисковать не позволил бы себе ни один, даже самый начинающий террорист!
Однако, такого отстранения Говорухина от террористической подготовки тогда, в декабре и в начале января, не произошло. Следовательно, тогда не было еще замечено полицейское наблюдение за Говорухиным или, что было бы уже четким указанием на его предательство, он ничего не сообщил товарищам о таком!
Если бы он заметил такое наблюдение после декабря, то уже не знал бы, чем оно мотивировано: агитацией на Дону или самыми последними событиями, в которых был замешан Говорухин и которые, несомненно, представляли собой гораздо большую опасность, исходящую от полиции – и для него самого, и для его друзей-заговорщиков! Единственная возможность внести в это дело ясность была бы в том, чтобы узнать об этом от самой полиции – другого варианта не было!
Следовательно, не позднее февраля 1887 года Говорухин имел контакты с полицией, о которых не сообщил товарищам, или о которых сообщил тогда, но это осталось в самом узком кругу лиц, взявших на себя ответственность на сокрытие этого от остальных. Во всяком случае, много позднее, уже после революции, ни сам Говорухин, ни Лукашевич, опубликовавший воспоминания, предпочли об этом не распространяться!
Говорухин, оказался перед окончательным выбором: либо полностью перейти на сторону полиции – и выдать заранее и вовремя всех и вся, либо попытаться покаяться перед друзьями-заговорщиками и, с их помощью, бежать куда подальше!
Он предпочел второй вариант, хотя и не известно при этом, насколько откровенной была его исповедь и перед кем конкретно была она высказана. Как минимум, он счел должным выдать соратникам версию о том, что его преследуют за прошедшую агитацию, возможно – беседуют с ним, интересуются вполне конкретными обстоятельствами и лицами, а поэтому заговор, в связи с продолжением его участия попадает под прямую и явную угрозу.
Предположительно, в этой нелегкой беседе его собеседниками были Шевырев и Лукашевич – или один только последний, а уже потом Говорухин и Лукашевич, взаимодействуя с остальными, действовали рука об руку – в интересах общего дела, как теперь его понимали эти двое или трое. Такое предположение базируется на последующем поведении всех троих.
Поверила ли полиция тогда в самоубийство Говорухина или нет, но она его упустила. В свете последующего стало ясно, что упущен государственный преступник, а полиция утратила в самый решительный момент глаза и уши, внедренные в террористическую организацию, да и до этого неумело ими воспользовалась – эту профессиональную некомпетентность вполне заслуженно не простили Оржевскому и иже с ним!
Когда выяснилось, что террористическое письмо написано Андреюшкиным – по-видимому установленным соратником исчезнувшего Говорухина, то в этот момент пасьянс у полиции окончательно сошелся – все, казалось бы, стало ей ясно, и она должна была приступить к энергичным действиям. Кстати, не исключено, что Андреюшкин, вслед за Ульяновым, был указан еще самим Говорухиным в порядке передачи информации, которую предатель был вынужден поставлять полиции в самые последние дни своего пребывания в столице.
Получилось так, что исчезновение в данный критический момент соглядатая внутри террористической организации вполне компенсировалось идеальной службой наружного наблюдения, предельно четко разыгравшей свою роль. Но тут же полицейское начальство совершило еще одну ошибку, в которой было почти что не повинно.
Арест террористов был приурочен к юбилею – к 1 марта; так, скорее всего, решило само полицейское начальство, считавшее, что располагает полной свободой при выборе этого момента. Ведь оно было уверено, что предварительного наблюдения за проездами царя террористы еще не предпринимали – а для специалистов, хорошо разбирающихся в тактике и технике террора, это было бесспорно необходимым условием террористического успеха. Очевидно, полиция изначально считала, что пока что – 28 февраля и 1 марта – имеет дело только с группой наблюдателей-разведчиков, и поэтому можно не спешить с их ликвидацией.
Оказалось целых два дня бомбисты свободно разгуливали по улицам столицы и могли беспрепятственно убить кого угодно – включая и разъезжавшего в эти дни царя!
Вот это скандал!
Поставив себя на место Лукашевича в феврале 1887 года, автор этих строк поступил бы следующим образом: получил бы от уезжающего Говорухина полные письменные показания о его сотрудничестве с полицией (называя конкретные имена полицейских и прочие подробности) и о том, что Говорухин исчерпывающим образом информировал последнюю о готовящемся цареубийстве (неважно – полностью ли это соответствовало истине!), а потом передал бы эти бумаги верным сообщникам, распорядившись опубликовать все это за границей в случае его, Лукашевича, насильственной смерти (требовать себе от царских властей полного освобождения было бы все-таки при данных обстоятельствах легкомысленно и несерьезно). Поделившись вовремя этой информацией с властями – во время следствия или суда, можно было полностью, на наш взгляд, гарантировать себя и от казни, и от разных неприятных сюрпризов во время каторжного заключения.
По этой же причине Говорухин должен был оставаться в распоряжении сообщников Лукашевича вплоть до того времени, пока последний находился в распоряжении царских властей, практически получилось – до 1905 года. Никаких степеней свободы Говорухин не имел – иначе был бы беспощадно разоблачен как провокатор и предатель.
Если наше предположение недалеко от истины, то Лукашевич должен был иметь (вероятно – в лице Виленской организации) очень влиятельных и надежных сообщников!
Рассказанная история имеет поистине глобальное, эпохальное значение. Ее итогом стало то, что оба обманутых – русский царь и германский канцлер – полностью перестали доверять друг другу, а последний, настолько обманутый, что даже не понял мотивов возникшего отчуждения, окончательно принял на вооружение совершенно порочную идею, что русским никогда и ни в чем невозможно доверять, коль скоро они якобы беспричинно способны на абсолютно непрогнозируемое вероломство. Эту порочную идею Бисмарк постарался позже оставить по наследству своему выученнику Вильгельму II.
Несколько мальчишек-поляков (хотя не исключено, что они пользовались советами и более умудренных лиц) оказались компетентнее, чем высшие руководители России и Германии.
Объектами обмана оставались те же стороны, только сменившие первых лиц во главе: места Бисмарка и Александра III заняли соответственно Вильгельм II и Николай II, идейными стремлениями и предрассудками в значительной степени наследовавший своему отцу. Главные же закулисные деятели 1914 года вполне могли быть повещены в подробности «цареубийства» 1887 года тем же Пилсудским!
О кануне Первой мировой войны нам уже случалось рассказывать: «Лидер Партии социалистов-революционеров В.М. Чернов свидетельствует, что в январе 1914 года в Париже, в зале Географического общества, Ю. Пилсудский сделал доклад, в котором сообщил, что в ближайшем будущем произойдет столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за Балкан, которое приведет к общеевропейской войне. В этой войне Россия потерпит поражение, а затем потерпят поражение и Германия с Австро-Венгрией от соединенных сил Англии, Франции и США, вступление в войну которых Пилсудский гарантировал. Из этого вытекал изложенный им план завоевания независимости Польши: на первом этапе войны поляки выступают на стороне Германии против России, на втором этапе – на стороне западных союзников против Германии.
В.М.Чернов. Перед бурей. М., 1993, с. 290.
План этот, как всем известно, был четко реализован и привел к полному успеху (хотя после двух фаз, предусмотренных Пилсудским, наступила и третья – война с воспрянувшей Советской Россией)».
В.Брюханов. Заговор графа Милорадовича. М., 2004, с. 248.