По другую сторону зеркала. Рассказы

          Карнавал


- Еще что-нибудь будешь? – Спросила Антонина  Сергеевна  своего  сына, с аппетитом  доедающего порцию шашлыка, обильно  политую  красным соусом.
Сын перестал  жевать, посмотрел  в тарелку, где лежали   три кусочка мяса, прикидывая в уме,   хватит  ли ему,  или  попросить     заказать еще.
- Можно, -  промычал  Коля, дожевывая  шашлык.
Антонина  Сергеевна  подозвала  официанта и попросила принести еще порцию.
Что-нибудь еще? – Спросила  она сына, пока  официант  не ушел.
- Кофейку и, пожалуй,  мороженного.
Официант  принес  заказ.
- Тебя, что, отец  не  кормит? – Как бы  между делом  спросила Колосова, стараясь   казаться равнодушной. Но  не получилось. Сын перестал  жевать и  сразу  напрягся. В  вопросе  матери он   почувствовал   упрек  отцу.
- Спасибо, мам, - сказал  Коля, когда все     было  съедено. – Я пойду. У меня  репетиция  через час. 
- Подвезти  тебя? - спросила  Антонина  Сергеевна. Она  хотела, чтобы  Коля  побыл  с ней еще.
- Нет,  спасибо, мам. Мне  еще  нужно  зайти  в одно  место.
Антонине  Сергеевне  захотелось  спросить его, что это    за место, куда  он  собирается  зайти  перед  репетицией. Но  она  не спросила. Мало ли,  какое  дело у девятнадцатилетнего  парня. Может, девушка.
- Заезжай  ко мне. Я скучаю. -  Стараясь  говорить бодро,  произнесла  Колосова и протянула  деньги. 
- Вам с отцом на  месяц.
- Спасибо.  Заеду… как-нибудь, - не слишком  уверенно    ответил сын. – Пока.
И он  вышел из кафе на улицу.
    Колосовы  развелись  семь лет  назад. Так вышло, что  Коля  остался  с отцом. И то сказать:  ребенком, пока  они  жили все вместе,  занимался  Дмитрий  Александрович. Так  получилось.  Антонина Сергеевна тогда работала  в крупной туристической  фирме. Часто   отсутствовала  дома -   приходилось  часто   ездить  в командировки. В иные  месяцы  дома  бывала  не больше  недели.  Остальное  время    в разъездах.   Ее муж, отец Коли,   по  образованию  был эколог, работал  в академическом  институте  научным  сотрудником. Зарплата  была  небольшая, и  он   подыскивал  себе  новое  место  работы. Но   работы  с достойной   зарплатой  все не находилось -  экологов  хватало.   Одно  тогда  выручало: на  работу   в институт  Колосов  ходил не каждый день, иногда и вовсе,   раз в неделю.  И это  устраивало.   Когда  Коля родился,  Антонина,  посидев  дома пару  месяцев,  вернулась  на работу.  Супруги  решили, что  с ребенком  и на хозяйстве будет  Дмитрий, тем более  что  в это  время его   институтской  зарплаты  едва  хватало  на оплату  проезда к месту  работы.  И надо  отдать  должное,  Дмитрий  исправно  выполнял  обязанности  по дому и  по  уходу  за ребенком. Как только  малышу  исполнилось  семь лет, родители  устроили его  в музыкальную  школу,  решили,  что это      разовьет  в ребенке культуру.  А дальше  видно  будет.    Чтобы  не  загромождать  квартиру громоздким   пианино, выбрали  виолончель.   И звук  приятный. И места  в доме  занимает  немного. Тем более  что  Колосов-старший, в свое время,  окончил  музыкальную  школу по  тому же классу. И инструмент  у них в доме  имелся, хотя  Дмитрий  Александрович уже много лет  не играл на виолончели.   В студенческие  годы бренчал  на гитаре в институтском  ансамбле. И даже  пробовал сочинять. Но,   как-то  не пошло, не сложилось, как  он сам  любил  говорить. И с музыкой  было  покончено. И вот  теперь, всю  свою нерастраченную  творческую энергию и нереализованные  амбиции он  вкладывал в сына.   У ребенка  оказался  неплохой  музыкальный слух, дело пошло. Дмитрий  Александрович водил  его  на концерты  симфонической  музыки,  оперу, балет – словом, погружал  ребенка  в  мир  искусства. Подыскал  недорогого учителя для  дополнительных  занятий.   
К своим   двенадцати  годам Коля   уже  определился  со своей будущей  специальностью  музыканта.    Ребенка заметили, и он  после   приемных  испытаний  был принят в детский  музыкальный  коллектив, который   выступал с концертами и иногда  гастролировал  по стране.  Он был  замечен  руководством  коллектива. И ему  изредка   стали  давать  сольные  выступления.  Колосов-старший,   не обремененный  работой часто  помогал детскому    музыкальному коллективу  с организацией   концертов,   как  член  его  попечительского  родительского  совета.   Антонина Сергеевна все время была  занята  работой, и сыном  занималась  мало. На этой  почве между  супругами  частенько  возникали  ссоры,    переходившие в словесную  перепалку. Нарастающее взаимное  недовольство привело  к тому, что  в один  прекрасный  момент  супруги  решили  расстаться. Коля,   к тому  времени   подросток, пожелал остаться  с отцом. Жить стали в квартире  Дмитрия Александровича,   а Антонина Сергеевна  переехала  к  своей бабушке, одиноко  проживавшей в своей малогабаритной  двушке,  чему  бабуля  была только  рада. В городе  бабушка жила с конца  осени до начала  весны, уезжая  на время теплого  сезона  на свои  загородные  сотки.
Вскоре  Дмитрия  Александровича  сократили, он  остался  вовсе  без работы, но работу  больше   не искал, полагая, что   забота о   будущем   своего  сына,  это  само по себе  достойное  занятие.  Правда,  это не давало не каких  средств  к  жизни.  Поэтому он,  как  должное,  принимал  финансовую    помощь от  бывшей жены.  Антонине Сергеевне   приходилось  содержать  не только  себя и сына, но еще  и  бывшего мужа.  Времени  на себя  почти не оставалось. Но была  у нее одна страсть – театр. В него  она ходила, когда  выдавался   любой  свободный вечер. Старалась не  пропускать  не одной  премьеры. И вот  оставшись  одна,  и вступив  в бальзаковский  возраст, она уже  не мыслила  себя  без искусства  лицедейства. С большим  напряжением   сил, урывками, она  все-таки  закончила  вечерне-заочное  отделение театральной  студии и с легким  сердцем сменила  свою туристическую фирму на киностудию,  где   снимались  длинные и, часто,  нудные  сериалы про современную  жизнь,   близко не  напоминавшие  таковую. А она мечтала  делать фильмы,  смотря которые,    зрители  захлебывались бы от  избытка  чувств  собственными  слезами и  соплями.  Терпеливо  ждала  она  своего  часа,   верила в свою   звезду, которая  должна была  вот-вот  взойти.  Но звезда    все почему-то  не всходила и не всходила.
Опыт  работы  в бизнесе, острый  природный ум, умение  находить  общий  язык  с разными людьми,  не сразу, правда,  но позволили ей занять свое   место в этой  самой индустрии грез.  Здесь  она  познакомилась с режиссером Ильей  Птахиным, одним из самых успешных  режиссеров  студии Профиль-фильм.  Он был   на семь лет    моложе   Антонины  Сергеевны,  и поначалу  она  его  как  мужчину не воспринимала. К тому же Птахин всегда был  в возбужденном  состоянии,  вечно чем-нибудь не доволен.  Частенько  закладывал.  На  студии Профиль-фильм  снимались, в основном,  телесериалы. В месяц  делали до двадцати пяти серий. Ко времени их   знакомства   Птахин снимал  сериал  про    больницу. Материал  он знал плохо, работу  врачей представлял      приблизительно, черпая  сведения из смотренных  в детстве на эту  тему   фильмов и прочитанных книг. Но  его это нисколько не смущало.  Главную  задачу  видел, чтобы  смотрели зрители,  и чтобы  рекламодатели   платили  за рекламу, которой  можно  будет  напичкать  каждую  серию   фильма.  Дело, поначалу,  шло туго,  и  продюсер  уже собирался  поменять  режиссера.  У него с Птахиным  случился  серьезный  разговор,  после чего тот раскричался и не появлялся  на студии три дня. Говорили, запил. Сценарий был изначально  так себе. Писался, видно, на скорую руку.  Сюжетная  линия сплошь  ломаная. Фильм  должен быть  про молодых врачей, стажирующихся  каждый  в своей  специальности. Главные герои – а их играли уже  известные  актеры -  на протяжении    многих серий, наскоро снятых, большую  часть  времени решали  свои  личные проблемы. Выясняли  отношения  друг с другом,  влюблялись, ссорились и  совершали  забавные  ошибки.  Илья Николаевич, как  человек творческий, эмоционального  порыва,  продуктивно  работать  долго не умел. Быстро  выдыхался.  Тогда  для  съемочной  группы  наступали  черные дни. Птахин  цеплялся  к мелочам, ругался,  закатывал  истерики.  Работа  стояла, простой  же  обходился  в копеечку.  Финансовый  директор   был недоволен, и все начиналось сначала: серьезный разговор с продюсером и  угрозой  последнего   сменить  режиссера, взаимные упреки  и, как  следствие,  запой.  Когда проект был уже на грани закрытия, а режиссер Птахин – на грани  нервного  срыва,  рядом  с ним оказалась   Колосова.   Когда  он     кричал на  одного  из  членов  съемочной  группы из-за  какой-то  ерунды,  она   подошла  к нему  и спокойным  голосом  сказала:
- Илья Николаевич,  вы бы  перестали   орать, как потерпевший.  Птахин  слегка   ошалел от  такой  наглости. Так  с ним  никто   прежде  не разговаривал. От неожиданности  он замолчал и стал  недоуменно  крутить  головой в разные  стороны, делая  вид, что  не  понял, кто это мог ему  сказать.
- Кто? Кто это   сказал?
Он продолжал  крутить  головой, демонстративно   указывая  обеими  руками  на Антонину  Сергеевну, которая  стояла  передним, как  ни в чем не бывало.
- Да, я…и чтоб духу ее…здесь, - Илья  Николаевич  давился  воздухом.- Это  мне, режиссеру?
-Я не вижу  здесь  режиссера, - невозмутимо  продолжала  Колосова. 
Вокруг сразу   установилась  гнетущая тишина. Птахин хотел    уже     добавить  что-нибудь  не печатное, уже  открыл рот, но  спокойно-насмешливый  вид  Антонины  Сергеевны  заставил  его  замолчать, и он  смешался и спросил  только:
- Вы, простите, кто?
- Второй  режиссер, ваша правая  рука.
- Не замечал  вас  раньше.
- Я больше  по реквизиту.
- Вот  и занимайтесь  реквизитом и не попадайтесь  мне  на глаза. – Птахин   снова начал  заводиться.
Вокруг  уже  собралась  кучка любопытных,    потому что   это  было   необычно. Собравшиеся     ждали  развязки.  Что она  закончится  увольнением  Колосовой,  никто  не сомневался.  Когда  Илья Николаевич уже  набрал  достаточно   воздуха  в грудь, чтобы  обрушиться   с проклятиями на Антонину Сергеевну, она сказала:
- Мы тратим  время впустую,  сценарий  никуда не годится. Поэтому  получается полная  ерунда.
Все ждали  грома. Но вместо этого Птахин  неожиданно для  всех склонил голову, по-птичьи набок, и устало  произнес:
- Знаю.
И медленно  пошел  к выходу.  Пройдя  несколько  шагов,  он  остановился, повернулся  к  сотрудникам, продолжавшим  недоуменно  стоять. И  сказал, обращаясь  ко всем сразу и не глядя  не на кого:
- Все свободны.  Сегодня  снимать  ничего   не будем.
И ушел.
Было  непонятно, он говорил  о фильме  вообще или   только о дне  сегодняшнем. 
Члены съемочной  группы, потоптавшись  в нерешительности, стали  расходиться, шепчась   друг с другом о происшедшем. Антонина  Сергеевна  сразу  поехала  домой.  Чтобы  отвлечься, решила  что-нибудь  сготовить,  тем более,  что  за  целый  день  ей  не  удалось  перекусить.   Готовила  она, правда, не  очень чтобы, и  не любила  это  занятие. Питалась  на стороне, а если  и готовила  дома, то  так,  на скорую  руку.
Антонине  Сергеевне  было   сорок  лет.   Молодость  старости или  старость  молодости,  это как  кому  нравится. Она, разумеется,  следила  за собой, старалась не переедать,  два раза в неделю   плавала  в бассейне. Выглядела  подтянуто и моложаво. Правда,   глядя иной  раз в зеркало, с горечью  замечала, что приходится  выбирать  между лицом  и фигурой.  На лице все глубже неумолимо  проступали  морщины. Она  серьезно  подумывала  о  подтяжке лица.  Но все  откладывала,  операция  все-таки.  А вдруг что не так? А ей   надо еще  сына  поднять.   Сын  и бывший  муж жили  на ее, Колосовой,  деньги.  Если  с ней что  случиться, пропадут  оба. Она  отдавала   мужу на содержание  обоих  кругленькую  сумму, что-то  вроде  алиментов.  В иные  месяцы  отдавала  почти  все, что  удалось  заработать. Ладно, пусть  так, думала  она.  Не может же   Коля жить  один. Кто-то  из родителей  должен  быть  рядом.   Надо  отдать  должное  Дмитрию Александровичу, своими  успехами, Коля,  во многом,  обязан  ему.  И отец  ему ближе, чем она, мать.  Сама  виновата, теперь  уже  ничего не  изменишь.  Она  зарабатывала деньги, Колосов –старший  все это  время  был на хозяйстве.   Сейчас  уже  ничего не исправить. Вот  если бы начать  все  сначала! От этой ей  мысли  становилось  грустно.
Антонина Сергеевна  прошла на кухню, открыла  холодильник. Увы,  там почти ничего  не было, кроме  небольшого  кусочка  докторской  колбасы,  сыра, пары  помидоров.  В морозилке  был  небольшой  шмат  теста, лежавший  там  с незапамятных времен. Буду готовить  пиццу, решила  Антонина Сергеевна. Она  раскатала  тесто,  положила  сверху нарезанные  помидоры и колбасу. Сверху   посыпала   тертым  сыром.  И поставила  в духовку.  Когда  до готовности  пиццы  оставалось  минут  пять,  в дверь  позвонили.  Колосова  подумала, что  кто-то  ошибся  дверью,  она  никого  не ждала.  Посмотрела  в глазок и  не поверила  своим  глазам.  На  площадке  перед  ее дверью  стоял Птахин.  Справившись  с волнением, Антонина  Сергеевна  открыла  дверь.
- Можно? – Спросил Илья  Николаевич,  слегка  покачиваясь  из стороны  в сторону.  Он был  пьян.
И, не  дожидаясь  ответа,  вошел в квартиру.
- А вы смелая, - сказал  он. – Со мной  мало, кто  так  разговаривает.
Колосова  и Птахин  стояли  в  маленькой  прихожей, не зная  о чем  говорить. Пауза  затягивалась.
- Вот, решил  зайти  к вам, -  наконец  сказал  Илья Николаевич, чтобы  что-нибудь  сказать.
- Проходите, - сказала  Антонина Сергеевна, - только  извините,  не прибрано.  Я  никого  не ждала.
Они   прошли  в комнату. Птахин  обвел  ее взглядом.
- И это  вы называете  не  прибранным? -  с   уважением  сказал он. – Вы  у меня  дома  не видели, что  твориться.   Будто  Мамай  прошел.
- Чаю  хотите?  – спросила  Антонина Сергеевна .
- Хочу, -  ответил   Птахин.
Колосова  кивнула,  приглашая  на кухню.  Она  выключила  духовку и вытащила   противень  с пиццей.   Пицца  вроде  получилась.
- Это  все, что  у меня  есть.  Будите?
- Буду, -  угрюмо  сказал  Птахин. – Я сегодня  ничего  не ел.  Только  пил.
Когда   они  сидели  за столом  Птахин  сказал:
- Вкусно.  Вы  хорошая  хозяйка.  Одна   проживаете?
- Одна.
- И я тоже, знаете ли,  -  сказал с грустью  в голосе  Илья  Николаевич,   продолжая  есть  пиццу.  Он съел   ее почти всю, себе  Антонина  Сергеевна  взяла  лишь  небольшой  кусочек.  Птахин   трезвел. Что-то  новое и немного  привлекательное  показалось  в его  облике. Теперь  перед  Колосовой  сидел  молодой и, безусловно,  способный    молодой мужчина,  оказавшийся  в творческом  кризисе, выхода  из  которого  он   пока не видел.
- Вам  не следует  много  пить, - мягко  сказала  Антонина  Сергеевна. – Безвыходных  ситуаций  не бывает.
-  Я   уже  где-то  это  слышал, - ответил Птахин не слишком искренно.- Впрочем,  спасибо.  И продолжил печально:
- Не задалось с последним  сериалом  с самого  начала: сценарий  никуда  не годился,  тут  вы правы,  и вообще. – Он  махнул  рукой  куда-то  в сторону. – И тема  не моя. С самого   первого  дня  понимал, что это  бездарно  и пошло. Но  продюсер   польстил,  сказал,  что  у меня  получится, что я из  дерьма  конфетку  могу  сделать. -  Он   смутился. – Извините.
- Ничего.
- Не нужно  было  за  это  браться,  как  я сейчас   понимаю.  Хорошо  было  Тарковскому. Он своего «Рублева» три года  снимал, и никто  его не торопил. Я  же  себе этого  позволить  не могу.  Постоянно  приходится  слышать: давай, давай, сроки, контракт.  И  актеров   не я  выбирал – дали.  И все  с гонором.  Если  бы  вы знали, как  с ними  трудно  бывает.  Все   хотят   Гамлета  играть.  Или, в крайнем случае,  короля Лира.
Антонина  Сергеевна   понимающе  кивнула.
- Актеры  больше всего   хотят сыграть  то, чего  не могут.- Сказала  она. - Я давно  это  заметила.
Птахин  серьезно  посмотрел  на нее.
- Как  вы это  правильно  сказали.  Признаюсь,  я  не  ожидал   от вас таких   суждений.
- Если позволите, - сказала  Колосова, - я вам  представлю  свои  соображения.  В письменном  виде. – И она  улыбнулась.
- Полагаете, что  можно   исправить?
- Думаю, да. 
- Посмотрим, - не слишком  уверенно  сказал  Птахин.
Они  посидели  еще  немного, потом Илья Николаевич  стал  прощаться.   В прихожей сказал:
- Если  позволите, я к вам завтра  приеду,  и вы тогда  выскажете  свои  соображения.  Хорошо  у вас  посидел, душой  отогрелся.  Спасибо вам.
И  он  улыбнулся. Улыбка  показалась  Колосовой   доброй  и  немного  грустной.  Было  видно, что  в ее соображения    он  не верит.  Не  верит, что  можно    что-то  исправить.
- Жду  вас  завтра  часикам  к трем, -     сразу по-деловому  сказала  Антонина  Сергеевна. -  Все не так  безнадежно.
Когда  входная  дверь  захлопнулась  за Птахиным,   Колосова  вернулась  на кухню  и стала  мыть  посуду.      Пока прибирала  квартиру и мыла  посуду      Антонина Сергеевна     обдумывала,    как найти выход из  сложившийся  почти  тупиковой  ситуации.  Сценарий, разумеется, следовало  переработать:  кое-что  убрать, кое-что  добавить.  С некоторыми  актерами, которые   не тянут, нужно  будет  расстаться. Пригласить  новых. Пусть  не  известных. Зато  способных  вытянуть  роль.  Она  уже  примерно  знала,  кто  подойдет.   Многих  знала  лично. Эти сидели  несколько  месяцев  без работы, и  потому, согласятся  за небольшой  гонорар.   Продюсер, скорее всего, тоже   не  будет  возражать,  при условии, что   бюджет  картины  не   увеличится.
Антонина  Сергеевна  села  за стол и стала   записывать  свои  соображения,  стараясь  формулировать лаконично  и понятно.  Исписав   страничку  своим    ровным  почерком, она  отложила  листок  на стол. Завтра до  приезда  Птахина  напечатает на принтере, так  она  решила. Ее мысли  вернулись к Птахину.  Талантлив  он или нет, решать  не ей. Не   Эйзенштейн, разумеется.  Но  и  некоторыми  способностями  не  обделен:  во всем  умеет  видеть  главное,  четко  формулирует  задачу.  Однако   вспыльчив,  раздражителен, склонен к истерикам, это  правда.  По житейски,    понять это  можно:   молодой  мужик, а  живет  один.   И женат, вроде, был. И, говорят,  не раз.  Наверное,  и дети  есть.  А только  один.  Может  он  такой  и  от  этого, в том числе. Бабу ему  хорошую, чтобы  в руках  держала. И лучше, чтоб  в рукавицах,  в ежовых.  Например,      как  я,  вдруг  подумала  Колосова.  А, что? Нет, глупость  все это.   И   она  только  усмехнулась.
Птахин пришел  ровно  в три,  как и обещал.  Пришлось   Антонине  Сергеевне  накануне  побегать  по магазинам,  прикупить  еды разной,  не делать  же  снова  пиццу. Устала,  но вида  не показывала.
Илья  Николаевич бегло, как  показалось Колосовой,  прочитал, что  она  написала  накануне,   но  ничего  не сказал.  Потом   они  сидели  на кухне,  и до  глубокой  ночи  обсуждали,  как  нужно спасать  картину.
-Главное, больше  внимания  второму плану, - говорила Антонина Сергеевна. – На мой взгляд,  это та среда, где  происходит  действие. Чем  тщательнее он будет выбран, тем  реалистичнее будет    происходящее в кадре,  да  и актеры   будут  играть  лучше. Не надо  слишком  увлекаться  диалогами, пусть  пауза  тоже  будет   полноправным   участником  происходящего. И тогда  зритель   будет  переключаться  на  окружающую  обстановку. То есть  на второй план. Здесь  нужно пригласить  кого-нибудь из  популярных  в прошлом  актеров.  Есть   хорошая  роль  санитарки. Думаю,   Стецовская  здесь бы  подошла. Старшее  поколение   ее хорошо  помнит. 
-Думаете,  согласиться?-  С сомнением  спросил Илья  Николаевич.- На роль  санитарки?
-Это как  предложить, - философски  ответила  Колосова.
Она  еще  что-то  говорила, а Птахин  не перебивал и внимательно  слушал.
Когда   закончили обсуждать,  было   далеко   за полночь, и   Илья Николаевич  остался  у Антонины  Сергеевны.
    Поправки  Колосовой  были  приняты,  изменения    были  внесены в съемочный  процесс, и  дело пошло. И  Аделаида  Порфирьевна  Стецовская     согласилась сыграть  санитарку  в  сериале.  Этакую  комическую  старуху.  Для  порядка  поломалась   сначала. Как  это  она  санитарку  играть  будет?
-Я  ни разу  в жизни  швабры  в руках  не держала, -  не  то  с достоинством, не  то  с кокетством  сказала  она Колосовой.  Это  надо  в себе  найти  нужный  образ, нужно   пропустить  роль   через себя.  Смогу ли я?
- Сможете, Аделаида Порфирьевна, -  ответила  Колосова. – Вы  с вашим  талантом  перевоплощения   легко    сыграете      Чапаева.
- Вы так  думаете?-  ответила  актриса,  не  совсем  понимая,  комплимент  это или  насмешка, но  согласилась.
Сериал   про  молодых  врачей  был  закончен, даже  получил  какую-то  премию.
Птахин   переехал  к Колосовой.  Через год они поженились.  Антонина  Сергеевна   осталась  вторым  режиссером.  Она  взяла  на  себя  всю  рутинную  работу, связанную  с организацией  съемок,  оставляя  мужу   чистое  творчество.  Такая  совместная  работа давала  хороший  результат.  Фильмы  режиссера Птахина   пользовались  успехом, и   благосостояние  семьи росло.  Одно  только  не складывалось:   не  было  детей. Колосовой  шел  сорок   второй год, а она  так  хотела  ребенка, так  надеялась  еще  раз  стать  матерью.  Тогда она  уж точно  не повторит  прежних  ошибок. Впрочем,  Илью  Николаевича  отсутствие   детей нисколько  не удручало. Он находился  в зените  своей славы.  От предыдущих двух браков  у него  их было трое детей – две дочери  и сын.  Жене   он  советовал  не париться, дескать, сын  уже  есть у тебя.   Закончит  консерваторию, будет  музыку  для  кино  сочинять,  будет  рядом. И  предлагал  пожить  для себя.   
- Я устала, - сказала   как-то  Антонина Сергеевна, - и не хочу  больше  заниматься   всей этой  ерундой. Хочу  просто жить,   заниматься  домом. Читать  разные  умные  книги. Давай купим дачу, я стану  выращивать  цветы,  я разведу  сад.
- Вишневый? – усмехнулся  Илья Николаевич.
- Можно и   вишневый,  – серьезно  ответила  Колосова.
- Хорошо. Подумаем  об этом, - не слишком  охотно  ответил  Птахин.  Дачная  жизнь  его не привлекала на  данный  момент. Потом как-нибудь, подумалось  ему. Но чтобы не  расстраивать  дальше  жену сказал:
- Да, это  было бы  неплохо.  Нужно    только   хорошее  место  подобрать, чтобы  с лесом и  рекой.  Чтобы  ощущалась   вокруг   ширь,   и  был  бы  простор. Сейчас бы   я  отдохнул  и  немного  развеялся.
Птахин  замолчал.  Последнее  время  он стал замечать, что  Антонина   выглядела   усталой, сторонилась   разных  светских тусовок,  так  распространенных  в их среде.  Птахин  ловил  себя  на  досадной  мысли, что  жена  старше  его  на семь лет.  Раньше  это как-то не бросалось  в глаза, тем  более, что  Антонина Сергеевна  всегда  выглядела  моложе  своих лет.     Птахин  же  за  собой  не следил никогда:  много  ел и пил, случалось,  мало  спал.  Спортом  не  увлекался никогда.  Зачем?  Здоровому  спорт  не  к чему,   а  больному  все равно  не поможет.  Так  он  любил  говорить   при случае.  Как  итог, в свои  тридцать   четыре  он был   толстый,  с большим  животом и двойным подбородком,   по  обе  стороны  лба    явственно  обозначились  залысины.  Одевался  всегда  в неизменные   джинсы и свитер.   Так что разница  в возрасте несколько  сглаживалась. А иногда казалось  даже, что  жена  Птахина    даже  несколько  моложе  своего  мужа. Но  в последнее  время она сдала,  осунулась, вокруг  глаз  обозначились  темные  круги, а под глазами  образовались  мешки.     И спортом  Антонина  Сергеевна  перестала  заниматься.   
Поначалу Илья Николаевич не придал  этому значения, не хочет, не надо, но позже  несколько раз  настойчиво и с тревогой в голосе посоветовал  жене  сходить  к врачу, вдруг, что-то  не так.  Но  Колосова  успокоила, больной  она  себя  не чувствовала. Устала, подумал   Птахин,   уработалась,  нужно  ей  отдохнуть.  Да и мне  отдых   не помешает.
- Давай съездим  куда-нибудь на недельку, в Италию, например.    В Венеции,   на будущей  неделе   карнавал  будет.  Поедем  в Венецию?  Недельку, думаю, можно  будет  выкроить.
Антонина Сергеевна   вяло кивнула, можно.
- Не знаю,  как бы  в самолете не  укачало,-  сказала Колосова. Сказала с некоторой  тревогой в голосе.
- Не поезд, в самом  деле. Всего-то пару  часов  лету.  Поспишь. – Ободрил   ее Птахин.
    Билеты  были   куплены,  номер  в гостинице  забронирован,  и   через  три дня  они  были  в Венеции. Антонина  Сергеевна    полет  перенесла  хорошо, и  вообще  чувствовала   себя     хорошо.  Они катались на длинной   гондоле по  узеньким  каналам,  по  обеим  сторонам  которых   стояли почти  вплотную  друг к другу   низенькие  аккуратные  домики.  Или  просто  гуляли по  улице.  Заходили  в многочисленные  лавчонки, где  Антонина  Сергеевна   подолгу  рассматривала  разные  забавные   безделушки, навязчиво  предлагаемые  продавцами. На улицах  было  шумно, из разных концов   доносились  звуки    музыки,  слышалась  разноязычная  речь, смех. Навстречу им попадались   шумные  компании,  разодетых  в разные  карнавальные  костюмы молодых и не очень  мужчин  и женщин.   На головах у многих  их них были      остроконечные  шляпы  с неестественно большими  полями. На лицах  у некоторых  были маски, скрывающие    верхнюю  половину  лица.  Они что-то весело  кричали Птахину и Антонине  Сергеевне, но что,   разобрать  было  невозможно.   Жестами они приглашали их следовать  за собой.           Илья Николаевич  на  волне всеобщего  веселья отчасти   был  не прочь  немного  подурачиться. Он широко и несколько    деланно  улыбался, картинно  кланялся,  что-то  бормотал  на  плохом  английском.   Вокруг   было много  шума,  был    праздник.  Антонина  Сергеевна,  наоборот,  была  сдержанна.   Через   пару часов  прогулки, ей  захотелось вернуться  в гостиницу. Захотелось  лечь  на кровать  и закрыть  глаза.  Во всем   теле   ощущалась  какая-то  нарастающая  тяжесть и  усталость, какое-то  неосознаваемое  нездоровье. И есть  не хотелось, хотя  Илья Николаевич  настойчиво  предлагал      посидеть в каком-нибудь  тихом  и малолюдном ресторанчике, покушать   чего-нибудь национально- остренького и выпить  горячительного.  Последние  несколько  дней по утрам Колосова   ощущала   головокружение и недомогание, за  завтраком иногда   чувствовала   противную  тошноту. Связывала  это  с перелетом, сменой  климата и общей  усталостью.
Они   зашли  в маленький, уютный  по-домашнему, подвальный  ресторанчик.    У Птахина  за целый  день разгулялся  нешуточный  аппетит, и он  ел  с большим  удовольствием. Впрочем,  поесть  он  всегда  любил.  Антонина Сергеевна, напротив,   ела  мало. Пригубила, было,   винца,  но тут  же почувствовала приступ  подкатывающей  тошноты, и больше  ничего  не ела, опасаясь, как бы ее  не  вырвало.  Когда  вернулись  в свой  номер  в гостинице, ей  стало  совсем  нехорошо.  В ванной у нее закружилась  голова, и  она  чуть  не упала. Прислонилась  спиной  к холодной  стене. В глазах  завертелись   черные  круги, и она  сползла по стене  на  пол. Она  позвала  мужа. Птахин, увидев ее почти голой  сидящей на полу  в ванной комнате, бледную, с закрытыми  глазами и перепугался  не на шутку.  Он  перенес  ее на постель и в беспокойстве  заходил  взад-вперед.
- Тоня, Тонечка,  что  с тобой? -  бормотал  он,  не зная, что  предпринять. -  Надо  врача.  Я сейчас.
Он  снял   трубку  с внутреннего  телефона.
- Не нужно, -  ответила  Антонина Сергеевна, - мне  лучше.  Попробую  уснуть. Завтра  все должно  пройти.
- Нет, у нас  страховка. Я  приглашу  врача, - как о чем-то   уже решенном сказал Илья Николаевич.
Он  снял трубку и путано,  на плохом  английском,  стал что-то  говорить.  Минут  через десять в дверь  постучали.
 - May I  come in?/ Можно  войти? – англ./
- Да,  заходите, -  поспешно  сказал Птахин.
Доктору  было на вид около пятидесяти. Это был  полноватый  блондин  с  приплюснутым   носом,  начинающий  лысеть.  На  итальянца    походил  мало. В руках  у него  был  небольшой  чемоданчик.
- What the mаtter ? /Что случилось?- англ./ -   Спросил  врач, проходя  в  комнату.
Некоторое  время Птахин  пытался  перевести  в уме сказанное врачом, постигая  смысл. Не дождавшись  ответа, врач снова  спросил:
- What I help you? /Чем  я могу  помочь? – англ./
- Madame…  плохо   стало. -  Начал  было  говорить  Птахин, указывая  рукой  на  дверь  в спальню, где  на кровати  лежала  Колосова.
- Я понимаю  по-русски, -  сказал  врач.
- Вы  русский? Из России? – обрадовался  Илья Николаевич.
Врач  кивнул.
- Из России. Только когда  я уехал из нее, она  называлась  Советским  Союзом.  И чтобы  перевезти  разговор:
- Что   же  у вас   случилось?
Птахин сбивчиво  начал  объяснять:
- Понимаете, доктор, жене  стало  плохо:  закружилась  голова.  Голова  закружилась, она  упала, то есть, чуть  не упала.  Я перенес  ее на кровать…
- Где она?
- Пожалуйста,  сюда. – Птахин  снова  указал  рукой  на дверь в спальню.
Врач прошел  в спальню и закрыл дверь за собой, оставив  за ней Илью Николаевича.   Он, было тоже,   хотел  пройти  вслед за доктором, но тот  мягко остановил его  жестом  руки,  попросив, правда, принести  стакан  воды.  Илья Николаевич  просьбу  тотчас исполнил. Минут  через  пять  доктор  вышел и направился  к выходу.
- Ну,  что вы скажете, док? – спросил  Илья Николаевич, истомленный  ожиданием  под  дверью.
- Ничего  страшного, – ответил врач. Я все объяснил  вашей жене и дал   легкое  снотворное. Ей  нужно  отдохнуть  и  поспать.
- И что  теперь  нам  делать? – снова  спросил  Птахин.
- Ничего.
И, видя недоуменный  взгляд Ильи Николаевича, добавил:
- Ничего  делать не нужно. Синьора  беременна.








                По другую  сторону  зеркала

    Вадим  проснулся  и посмотрел на часы, висевшие  на  стене.   Это были  старые  большие  часы, купленные  давно    родителями,  еще  с советских  времен. Одно  время он  хотел  их  убрать, купить  нечто  антикварное. Когда  присматривал   часы  в спальню, хотел  поначалу  с боем,  чтоб  как  в старину. Но  после  передумал, в спальне  бой часов  каждый  час  по количеству  часов  не  к чему. И родительские  часы  остались  на прежнем  месте  в спальне.  Часы  с боем   все же  купил  на кухню. Часы  приобрел   старые, с царских  времен  еще,  некогда  солидной   фирмы  братьев  Четуновых.  Часы были   после     реставрации.  Их  мелодичный  перезвон каждый  час  напоминал  о  неумолимо   проходящем  времени. И в  спальне  их было  едва  слышно,   звук был   приглушенным  и  совсем не навязчивым.
Часы на стене показывали  семь без пяти  минут. Лена  повернула  к нему голову и, не  открывая  глаза, сказала:
- Не  уходи.
И томно  потянулась  к нему всем  телом. Одеяло  сползло,  открыв   верхнюю  половину  ее  тела.  Спала  Лена  всегда  без всякой  одежды. Вадим   повернулся  к ней, задержав  взгляд. С Леной  Пыриной  они  жили  почти два года, и все  считали  их  мужем  и женой. Но  Красовский  не  торопился  с оформлением  отношений, так как  формально  был в браке,   да  и Пырина не хотела  связывать  себя  обязательствами и   заводить  сейчас   детей. Работала она в солидном  рекламном  агентстве.      Это   положение устраивало  обоих и не к чему  не  обязывало.   Лена   поймала  его  взгляд,  истолковав  по-своему,  придвинулась  к нему еще  ближе, как бы случайно отбросив  одеяло, чтобы  он мог  увидеть  ее всю.  И правда,   она  была  великолепна. Вадим,  было,  решил  задержаться,  почувствовав  в теле нарастающее  желание.  Но только  на секунду.  Он  решительно встал и  быстро  пошел  в ванную.
Ничего,  подумал  он, вечером.  Это дело никуда не уйдет.   Сегодня    никак  нельзя  опаздывать.  Намечался  очень  выгодный  контракт.
    Краевский    владел  небольшой  строительной  компанией  «Эко-строй»,  занимавшейся  малоэтажным  строительством и  благоустройством  территорий.  Фирма,  в основном, занималась   строительством  загородных  домов  премиум -класса.     Заказчиками  были  бизнесмены  средней  руки и  такие же  государственные    чиновники.  Последние  часто    успешно  совмещали   службу с   каким-нибудь  доходным  бизнесом.  Если  не лично, то  через  членов  своей  семьи.  Зарабатывая      на   государственной  службе   скромные деньги,  заказывали   себе   роскошные  особняки, часто  напоминавшие    небольшие  дворцы  и  замки.  В последнее  время  Краевский  стал  браться за  казенные    подряды  по  благоустройству   территорий.  Работа  оплачивалась  по   смете  значительно превышающей  затраты. Правда,  большую часть    полученных  денег   нужно  было  вернуть, обналичив.  В конверте или   пакете, в зависимости  от  их  количества.  Но и  прибыль  при  этом  была   совсем  неплохая. К тому же,  к качеству  работ   особенно  не вязались.  Это  было  важно,   так  как у Красовского  работали, в основном,    выходцы из   среднеазиатских  стран, имевшие   невысокую    квалификацию.   Платил им Вадим  скудно,    часто  штрафовал,    находя  в работе   многочисленные   дефекты,  действительные  или  мнимые.  Недовольных   без сожаления  выгонял и набирал  новых.
Сегодня  у него  была  встреча с представителем   мэрии по вопросу   долговременной  аренды  участка  земли  в черте  города. Что  делать  с участком, Вадим  еще  не решил,  но  кусок  был  лакомый, и  упускать   его  не стоило.  Аренда   за гроши  на сорок девять  лет,   это, считай,  даром   в собственность.   Рядом  парк.  Можно  построить  небольшой   жилой  комплекс из десятка-другого  особнячков.  Желающие  жить  в  своем  доме  в черте  города  всегда  найдутся.  А можно   бизнес-центр, и сдавать  в аренду   офисы.  Затраты   должны   были  быстро  окупиться, а     прибыль  в будущем   стабильная  и неплохая.  Вот  тогда  и жениться  можно.  Впрочем,  с этим можно и подождать,  не горит, в самом  деле. Главное, чтобы   это  дельце  не сорвалось.  Представитель, наверняка  не  просто так будет  контракт заключать.  Себя забыть  тут  ему  никак  нельзя.  Да и не  один, вероятно. Ладно,  всем  хватить  должно. Главное – чтобы не сорвалось.
Проходя  по  коридору,  посмотрел  в зеркало, висевшее   в прихожей.   Оглядел  всего  себя,   и остался   доволен.   В свои  сорок  он  выглядит  хорошо:    подтянут и   в хорошей  спортивной  форме.   Промелькнула  в голове  странная  мысль:  в зеркале  его  отражение,  его  точная  виртуальная  копия,  когда  он  перед ним,  а потом  куда  она  девается, когда его  нет? Что  по  другую  сторону зеркала? Может  отражение  там       существует  само по себе? И там свой  мир?  Просто  он  его  не видит.  Мысли  запутались,   Вадим  внутренне  усмехнулся, лезет в голову  всякая  чепуха.
Выйдя  из ванной,  Краевский  еще раз посмотрел  на часы, висевшие  в прихожей. Было  четверть  восьмого.  Дверь  в спальню  была  приоткрыта.  Лена по-прежнему  лежала на кровати, раскинула  руки  в разные стороны, демонстрируя свои   соблазнительные  формы,   приглашая  к себе.
- Ленусь,    вечером, вечером, - скороговоркой сказал  он. – Убегаю.
К восьми  не успею, подумал Вадим,  дорога   уже запружена   машинами.  С учетом  пробок    дорога  займет  не  меньше  сорока минут.  И то, если  повезет.   Лучше   ехать  на мотоцикле.   Быстро надел   джинсы и кожаную  куртку.  Еще раз  бросил  взгляд  на зеркало, снова  понравился  себе,  потом спустился  на лифте   на   подземную  парковку. Рядом  с его  «лексусом» стоял  новенький «харлей»,  поблескивающий  черной  краской и никелем. Он сел, легко нажал ногой   педаль,  и мотоцикл  приятно и ровно, словно кот,  затарахтел. Вадим, с полминуты,  послушал этот  приятный  для его уха звук, включил  первую передачу  и выехал  с парковки   на улицу.  И сразу  понял:  решение  поехать  на мотоцикле было правильным – поток  машин  был   довольно  плотным. Проехав   дворами – так было  быстрее и короче -   он  выехал на широкую   улицу. По ней нужно  было проехать  километров пять, потом снова  дворами. Краевский  посмотрел на часы. Успею, подумал  он. Немного  пожалел, что    он явится  вот так,  байкером.  Зато не опоздает    и продемонстрирует   молодой  задор. Сейчас это в моде. Сразу  видно, что   он еще молод,  полон  сил, успешен и  здоров. Вадим  усмехнулся и  повернул  ручку  газа. Машина  откликнулась   солидным  рокотом и понеслась.  Краевский   маневрировал во все   замедляющемся  потоке  машин, быстро  перестраивался из правого  ряда  в левый и  обратно  в правый,  туда, где можно  было  влезть  между  автомобилями,    мало  обращая  внимания  на  пронзительные   сигналы   водителей, которых он обгонял  и  подрезал.  Слышал  ругань в свой  адрес после  очередного   лихого  и  часто опасного для  него  самого маневра. 
В очередной  раз  он решил  проскочить между  двумя  автомобилями  по сплошной разделительной  линии, но тут, находившаяся  слева  от него  «четверка» увеличила  скорость  и стала  перестраиваться  влево, впереди идущего «пежо».    Доля  секунды, и перед Красовским оказался  бампер «четверки».  Вадим  резко  затормозил,  но  избежать  столкновения  не  удалось.  Он почувствовал   сильный  толчок, но  удержал  мотоцикл  от  падения. Машина  впереди  остановилась.  Замигала  аварийная  сигнализация. Из   автомобиля  вылез   плотный  мужчина  лет  шестидесяти    –  шестидесяти  пяти,  седовласый, со спокойным  и суровым  выражением  лица.
Вот зараза, подумал Вадим. Он заглушил  мотор и принялся  осматривать  свой «харлей».   На  переднем  крыле «харлея»  была  небольшая  вмятина, не доходившая  до   колеса,    можно  было  ехать  дальше.  Краевский  прикинул  в уме  стоимость  ремонта: выходило  тысяч тридцать.  Незадача! 
Вадим  накинулся  на мужика.
- Ты, придурок, когда  перестраиваешься, нужно  смотреть  в зеркало.
Мужик  молча  осмотрел   задний  бампер:  там была  небольшая     потертость  резиновой  вставки, куда  врезался  мотоцикл. Подошел  к  Краевскому.
- Тебе  говорю: в зеркало  заднего  вида  смотреть  надо! –    Вадим     указал на  вмятину  на  переднем  крыле  мотоцикла. – У меня  крыло  стоит  больше, чем  твой  драндулет.
- Сам  виноват, - спокойным  голосом  ответил  мужик, - я тебя  не мог  видеть, когда  ты  между  рядами  маневрировал.
- Я тебе  сейчас  покажу, кто из нас  виноват, - зло  сказал  Краевский.
- Покажи.
- Я сейчас  позвоню, приедут  люди и объяснят  тебе, кто  из нас  виноват. Короче, с тебя  пятьдесят  тысяч.
- Может,  тебе новый  мотоцикл  купить?- по-прежнему  спокойно  ответил  мужичок. – Я   вызову ГИБДД, а ты  пока   звони  своим  бандитам. Если, конечно,  хочешь  выставить  себя       дураком.   Виноват  ты и ты  это  знаешь. По-хорошему, надо мне с тебя  денег  взять. Ну да  ладно, Бог с тобой. Ты, судя  по всему,  парень  не богатый, - сказал  он  с некоторой  ехидцей. -  Пару  раз  шкуркой   мелкой  придусь, - он указал на  потертость  резины  на  бампере, - и  будет  не заметно. Согласен? А то  тороплюсь шибко. Хотя,  следует  с тебя  получить и за оскорбления,  и за  материальный  ущерб. 
Краевский  и сам понимал, что  виноват. И инспектор это  подтвердит. Но его  переполняли  досада  и  раздражение, налетел  тысяч  на  тридцать.
- Ну, что:  вызывать  ГИБДД? – спросил мужик, вытягивая  вперед  руку, в которой  был зажат  простенький  телефон.-  Звонить   что  ли?
- Пошел ты… - зло сказал  Вадим и завел  мотоцикл. -  Уроды… ездят  на развалюхах…
И он  умчался  вперед.
Хорошего  настроения  как не бывало. Его  переполняла  злоба. К тому же,  потерял  больше  получаса.  Скорость  автомобильного  потока  еще  более  замедлилась. Часто  машины   останавливались,  и эти  остановки   становились  все дольше  и дольше.  И Краевский    продолжал  свои  маневры, протискиваясь  между  стоящими  рядами  машин. Крайний  левый ряд  потихоньку  двигался, и Вадим  устремился  туда.  Впереди  две столкнувшиеся  машины  перекрыли  полосу,  и  перед ними   образовалось   свободное  пространство, и движение  здесь  немного  ускорилось.  Подрезая  машины, заставляя их  резко тормозить и, по-прежнему,  не обращая  на   отчаянные   сигналы,  и   отборную  ругань  в свой  адрес, Краевский  стал  перестраиваться   из правого  ряда  в крайний  левый, туда, где  хоть  был  небольшой  просвет и какое-то  движение. Оказавшись  в левом  ряду,  выжал   газ, и машина  стремительно  понеслась  вперед.
Успею, пронеслось  в голове  Краевского, еще какой-нибудь   километр  проехать.
И в эту  минуту в зеркале  заднего  вида  он заметил  быстро  приближающийся спорткар, который  буквально  летел. И Красовский   был  у него  на пути.
В следующее  мгновение, он услышал  приглушенный  звук и сразу  ощутил  сильный  толчок. Удар  был  такой  силы, что  Вадим  вылетел  со своего  сиденья и полетел  вперед. И сразу  почувствовал  сильную, раздирающую  боль  в спине и ногах. В глазах  потемнело. Потом  боль    прошла, но  полет  продолжался. Но вокруг, словно, все  заволокло  туманом. 
    Куда  я так  долго  лечу, пронеслось  в голове  Краевского, пора   упасть. Но он  не падал, а продолжал  свой  полет. Даже  было  ощущение, что  он  поднимается  вверх. Потом   понял, сто  стоит  на  какой-то  поверхности.  Не  почувствовал, а именно  понял. Вокруг  была  пустота.  Вадим  оглянулся.  Странно, не  машин, не  людей  не было  вокруг.  Было  тихо. И тела  своего  он   не чувствовал. Тело вроде  было, но  привычного  ощущения  не было.  Была  какая-то  легкость во всем. Вадим  попытался  ощупать  лицо  руками, но  не почувствовал  не лица, не рук. Красовский  оглянулся.  Было  светло,  но  солнца   на  небосклоне  не было.  Впрочем, и небосклона  тоже  не было.  Сверху   была  бесконечность.  Свет  шел будто бы  сверху, и  Вадим поднял голову, но ничего  не увидел. Потом стал  смотреть  вокруг, ища  свою тень,  но и тени  не было.  Он  увидел  что-то  вроде  дороги, идущей  к горизонту,  и пошел  по ней, рассчитывая   придти  куда-нибудь.   Он  не  мог  сказать,  сколько  времени  он так шел, может  час, а может  год.  Не  было  ощущения  времени.   Ничего  не было,  и его  самого не как будто не было.      Впереди  он  увидел  большое  здание с куполом, вроде  планетария. Когда  подошел, то  увидел  только  стену, само  здание  оказалось  просто  громадным. Купол   поднимался   так  высоко,  что растворялся  в вышине.  Должна  быть  дверь, подумал  Краевский, и сразу  перед ним  раскрылась  стеклянная  дверь.  Вадим  вошел  и оказался  в большом  зале. Вокруг  мелькали   тени  людей или  люди, похожие  на тени.   Они  двигались  в разных  направлениях,  занятые своими  делами. Они словно проходили  друг  через друга.  В другое  время   он бы  удивился  этому, но сейчас  не  удивился.  Один  из них  оказался  рядом  с Краевским, и ему показалось, что  он  улыбнулся  ему, как  старому  приятелю.
- Здравствуйте, Вадим Александрович, - сказал он   приветливым  голосом, - С прибытием!
- Кто вы? – Удивился Краевский. – Я вас не знаю.
- Знаете! – весело  сказал  мужчина, - впрочем, вы правы, мы не знакомы.  Иван Федорович, подполковник  в отставке.
- Не знаю вас.
- Ну как же, вы на своем «харлее» в мою  « четверку»   врезались.  Неужели,   забыли?
- Решили  получить  компенсацию? – Зло  ответил  Вадим.
Иван Федорович  добродушно  захихикал.
- Скажете  тоже – компенсацию. Какая  здесь  может  быть  компенсация? Шутник вы!
- Где мы? – Спросил Краевский.- Что  все это значит?
- А то и значит, что  мы с вами  на том  свете.
- Значит,   я   умер?
-  С вашим стилем  вождения,  это  был  лишь  вопрос  времени.    Автомобиль,  сбивший вас,  двигался  со скоростью  сто пятьдесят  километров  в час,  и потому его водитель заметил  вас  слишком  поздно,   когда  уже  ничего  было  нельзя  изменить. К тому же  водитель   разговаривал  по телефону  в тот  момент.   
- Водитель  того  автомобиля  тоже  погиб? – Спросил  зачем-то  Вадим.
- Нет, у него  сработала  подушка  безопасности.
- А вы, Иван Федорович, что  тоже  умерли  в тот же день?
- Нет, что вы! Я умер  через пятнадцать лет  после   нашей  встречи.  От  рака  поджелудочной  железы. Мучился  от  болей  перед  смертью. – Добавил  он почему-то   весело. - Здесь  это  приветствуется.
- Если  вы умерли  через пятнадцать  лет, то  почему  мы  сейчас  с вами  встретились? Я  умер  сегодня.
- Здесь нет  времени, вот какая штука. К этому нужно  привыкнуть.
- Почему  первого, кого  я здесь  встречаю, вы?
- Здесь  каждого  новопреставленного или новоприбывшего встречает  тот, кто видел  его   последним в той жизни. Меня, к примеру, здесь  встретила  молоденькая  медсестра, которая  умерла   на пятьдесят лет  позже  меня. Но  меня  встретила  такой, какой  я ее видел  в последний раз.  Здесь  так  принято. Впрочем, мне пора,  встретил вас, и все.
- Что  со мной  будет  дальше? – Спросил Вадим.
- Вам все  скажут, – ответил Иван  Федорович и  растворился  среди  теней.
Краевский  стоял  в центре  большого  зала, напоминавшего  зал  ожидания  вокзала. Вокруг   по-прежнему  мелькали люди-тени. Он  попытался   вглядеться  в них. Но когда  пытался  разглядеть  кого-нибудь. этот  человек словно  растворялся. Очертания   были  размыты, лиц не было  видно. Так, небольшое  белое пятно. Не губ, не глаз, не рта.
Я такой же, подумал Вадим Александрович, потому что  меня  тоже нет.  Присмотревшись, он  заметил, что одни   были  темнее, другие  светлее.  Иные  были  совсем  черные,  другие, наоборот,  излучали  мягкий   свет.
- Рад приветствовать, - услышал  голос  Краевский. Перед ним  стоял  незнакомец.  Он    попытался   разглядеть  его. Черты  его  лица были  приятные,   но,  то ли  мужские, то ли  женские, сразу  не понять.
- Здравствуйте, – машинально  ответил  Вадим.
Незнакомец  представился:
- Я ваш Ангел-хранитель.
- Ангел-хранитель?
-  Да.
Краевский  смутился,  ведь  Ангелу  должно быть  все  про  него  известно,    и   Вадим  ощутил   одно   давно  позабытое  им  чувство. Ему  стало  вдруг  очень  стыдно.
- Наверное,  я часто  огорчал вас в моей  прежней жизни? – смущенно  сказал он.
- Не без этого, - ответил Ангел-хранитель.- Я, как мог, старался      вас  удерживать   от  некоторых  поступков, вредивших  вашей  душе.  Вы  это    чувствовали, но   не внимали  этому  чувству. 
- Почему? 
- Потому что  вам  дана  свободная  воля. И  отнять   ее у вас  я не вправе.
-  Что  меня  здесь  ожидает? -  Снова  спросил  Краевский.
- Не знаю, пока не знаю, - ответил  Ангел-хранитель. -  Посмотрим, что  мы  имеем.
В руках  Ангела   оказался  небольшой  предмет, напоминающий  планшет.  Экран   замерцал  серебристым  цветом.  Ангел  стал  смотреть  на экран.
- Для  чего это? – Спросил  Краевский, указывая  на  планшет. – Что  вы намерены  делать?
 - Я буду  представлять  вас  на  Страшном  суде.
- Страшном  суде? Когда  он будет?
- Он  уже  идет, -  ответил  Ангел-хранитель и снова  углубился  в экран своего  планшета. Потом  сказал:
– К сожалению,  утешительного  мало:  у вас три  смертных  греха,  грех  гордыни, грех непочтения  к родителям и много  блудного  греха.
- Гордыня, блуд – это  правда, но что за  смертные грехи? Я никого  не убил! Грешил, в жизни  все было, что  греха  таить.
- Таить  не  получится, - сказал  Ангел, указывая на  светящийся  экран. Здесь  вся  ваша  жизнь до  мельчайших  подробностей, здесь  не только  поступки  греховные, но и мысли, что, в принципе,   одно  и тоже.
- Но смертные грехи,  откуда  они? Я никого  не убивал!
- Ошибаетесь:   три  аборта.
- Аборта? Я-то тут  причем?
- Беременности  от вас, стало быть,   вы тоже  несете за них  ответственность.
- Я буду за это   гореть в аду?
- Нет, гореть  вы не будете.  Здесь  все  обстоит  несколько иначе.  Если  на Страшном  суде будет   признано, что количество  совершенного вами  греха превышает  добродетели,  то… может  ожидать  вечная  тьма и  не реализация  страстей.   Как бы  это  вам  объяснить,  это      дискомфорт.    Правда,     вашу загробную  судьбу  можно  отчасти      облегчить, если  после  вашей  смерти  кто-то    будет  за  вас  молиться.   
Ангел  снова  стал  смотреть  на   светящийся  экран.
- Ваша  бывшая  жена  о вас   не  вспоминает, хотя  после   вашей  смерти  ваше  имущество  и  бизнес  перешли  к ней.       Бизнес  сразу же  выкупили  ваши  друзья, к слову  сказать, сильно  занизив  его  стоимость.  Она    счастлива  в другом  браке.   Как  и ваша  последняя  пассия.  После  известия  о  вашей гибели она  быстренько  съехала   с    квартиры,    кое- что,  прихватив, вероятно на  память.  И на  ваши  похороны она  не пришла.     Впрочем, сейчас  это  не важно.
Действительно, подумал  Вадим  Александрович,    что  будет  после  его  смерти,     для него  уже   ничего  не значит. 
Меж тем, ангел углубился  в свой  планшет,  поминутно  проводя  рукой  по экрану.
И здесь  гаджеты, снова  подумал  Краевский.
- Да, хорошая  штука, – в тон  его  мыслей  ответил Ангел. –    И  очень удобная.  Так что мы  имеем? За свои  сорок     лет земной  жизни вы изрядно  нагрешили. 
- Я  такой же, как  большинство  людей, –  сказал  Вадим  Александрович. – И  я не хуже   тех, которых  знал там… на земле.
- Дело  не  в том,  лучше  вы или  хуже.  Каждый  сам  отвечает за  свои  поступки. Что  вы делали  в своей  жизни, чтобы  исправиться?   
Краевский  молчал. В церковь  он  ходил   редко,  случалось,  подавал  записочки  и  ставил  свечки.     Никогда  не молился.
- Я  попаду  в ад? – Снова  спросил  Краевский  Ангела.
- Не  я это  решаю,- ответил  тот. – Я только  представляю  ваши  интересы. И вообще, я еще  не закончил, не  отвлекайте,    пожалуйста.  Возможно,  есть  кто-то,  кто  молится  за  вас. Или  молился, или  будет  молиться. 
- Понимаю.  Здесь  нет  времени.
- Правильно  понимаете. Быть  может, вы, сами  того  не   зная, совершили  что-то   доброе, что  может   повлиять  на  вашу загробную  участь.
Экран  планшета  замерцал  голубым  светом, и Ангел  стал  внимательно  смотреть.  Экран  погас, и  планшет  исчез. Возможно, Ангел  его  куда-то  быстро убрал,  а Краевский  этого  не заметил.
Вадим  Александрович спросил  несмело:
- Что  дальше?
- Это  решится на Страшном  суде.
- Рай мне,  конечно,  не  светит? – Не то спросил, не  то  утвердительно  сказал  Краевский. – Значит, ад. В геенну  огненную.  Так, кажется,  называется  это  место?
- Не нужно  так  торопиться. Тем более, что  вы   не представляете, что  это  такое.
- Огонь, горячая  смола  в котлах,  и все такое  в этом  роде.
- Глупости  говорите. Какая здесь  смола? Откуда? И никакого  огня  здесь  нет и быть  не может.
- Выходит, никакого  ада  не существует?
- Почему же?  Он  существует.  Неприятное, надо  сказать, место. Представьте, вас  одолевают  сильные   чувства, страсти,  которые   нельзя  удовлетворить. Голод, например. Вас  мучает голод, а есть  вы  не  можете. Нечего, и  нечем. – Ангел  хихикнул. – Или  еще чего  хотите… - тоже  нечем.  В той  жизни могли, а в этой -  не  получится.  Вот  такие  мучения!  А вы,  смола…
- В книгах  пишут…
- Мало ли что  напишут.  Пишут,   чтобы  понятней  было.  Нет, здесь  все  не так.
- А что  такое рай?
- Это  постоянное  пребывание в состоянии  неизъяснимой  благодати. Впрочем,  вам это  не грозит.
- Если  все  наперед  известно, то  зачем  тогда  Страшный  суд?
- Для  диагностики  души,  определить,   насколько  она  повреждена,  в каком  она  состоянии. Достойна   она  вечных  мук или вечного  блаженства.  Но  это,  так  сказать,  полярные  состояния,  крайности.  Чаще  приходится  иметь  дело  с промежуточными  формами.  Как  вариант  исправления, возможно  возвращение души  в прежнюю  жизнь, но  в другом  теле.  Кстати, молитва живых за   усопших тоже  учитывается  на Страшном  суде. Я уже  говорил.
- За меня  молиться  никто  не будет, – печально  сказал  Вадим.
- Ошибаетесь, за  вас горячо  молилась  одна  женщина. Та,  которой  пересадили  ваше  сердце.
- Мое  сердце?
- Да, после  того, как  вы  разбились,  у вас  взяли  сердце и пересадили  этой  женщине.  Без  этого   она бы  умерла  от  тяжелой  сердечной болезни.   А с вашим сердцем  она  прожила  почти  десять  лет. И все это  время  молилась    о спасении  вашей  души. Пойдемте,   однако, нам  пора.
Краевскому  показалось, что  они   остались  на прежнем  месте, вокруг  же  все  завертелось.
 И вот  он  стоит  один  в центре  большого   светлого  зала.  И сверху  на него  льется  поток  яркого  света.   И  он   погрузился в этот  волшебный   поток   и     ощутил  радость   жизни, какая  бывает  только  в  далеком-далеком детстве.  Когда  прошлого  еще нет, а емкость  будущего  безгранична.
Так он  стоял  в столбе этого  волшебного  света,  может  несколько    секунд, а может, несколько  столетий.  Время  остановилось.  Вернее, его  просто  не было. Свет не был  ярким, но когда  Вадим  Александрович   пытался   поднять  голову, чтобы  посмотреть  наверх, что  там, его словно  ослепляло, и он  опускал  глаза.
Он услышал слова Ангела. Его  слова  звучали  торжественно:
- Моя  миссия  выполнена,  я вас  покидаю. Прощайте.
- Вы меня  оставляете?  В такую минуту? Когда  решается  моя  судьба?
- Я   не нужен. Решается  судьба  вашей  души. Или  она  обретет  покой, или  будет  вечно  скитаться, не  находя  приюта.  Или  ей  будет   дана  возможность   для  исправления.  Мы   с вами  об это   говорили.
- Вторая  попытка?
- Почему, вторая?  Их  может  быть  несколько.  Однако,  мне  пора.
И Ангел  исчез.
Краевский  продолжал  стоять. Свет, идущий  сверху,   менялся: то  становился  ярче, то  тускнел. Слышалось   прекрасное  пение, но  слов  было  не разобрать.  Перед  взором  Вадима быстро  проносилась его жизнь.  Вот  он  маленький  мальчик, и  родители  ведут  его  в первый  класс. Вот  он  подросток. Быстро  пролетают  годы и  Вадим взрослеет.  Он  владелец      строительной  фирмы. Он  увидел  свою  старенькую  мать,    умирающую  в интернате  для  престарелых,  ее более чем  скромные  похороны, ее заброшенную  могилу.   После  похорон он  так и     не нашел  времени сходить  на  кладбище.
Он  видел  своих  партеров  по бизнесу, которых часто  обманывал, а они  обманывали  его, видел  рабочих, которых  беззастенчиво  обворовывал,   платя   им сущие  гроши.  Иногда  видел  неясные  тени,  картинка как бы  затуманивалась, потом  видения    снова  становились   ясными.
 Наконец он  увидел  внутреннюю часть  храма и  иконостас, горящие  в подсвечниках  свечи перед  иконами и женщину, увидел ее со  спины. Он ясно  слышал  каждое  слово  ее молитвы:
- Господи, упокой  душу  раба  Твоего, имени  которого  я не знаю, но  сердце  которого  бьется  в моей груди.  Прости  ему  его  прегрешения  вольные и невольные и даруй  ему Твое     Царствие Небесное.
Это  она  обо  мне,  подумал  Краевский.
 Видение  исчезло, и  Вадим Александрович   услышал  голос:
- Пусть  возвращается.
И  тысячи  голосов оглушительным  эхом  повторили:
- Пусть  возвращается!
 Под ногами  ничего  не стало, а скорее  всего, что  и не было.   Краевский  почувствовал, что    поднимается все  выше и  выше.  Зал  исчез.  Кругом   была  пустота,  бездна. И он летел сквозь  эту  пустоту.  Вадим  ощутил    чувство  умиротворения  и блаженства.  Он был,  как  усталый  путник, прошедший  долгий  и трудный путь.    Будто он   сбросил свою ветхую и  истлевшую за  долгие  годы пути  одежду, смыл с себя  всю грязь, налипшую   на него   за   время  его  земного   бытия,  и  теперь может  спокойно  отдохнуть.      В душе  был  покой. Сознание  его  стало  угасать  и угасло, и   он  слился  с  этой  бездной  и растворился  в ней.

    Яркий  свет  ослепил и испугал. Но  понимания своего   бытия еще не было.     Родившийся  ребенок  скривил  рожицу и  слабеньким  тоненьким  голосом  заплакал.  Плач   был  тихим и больше  напоминал  писк.  Вокруг    шейки  новорожденного змеей  обвилась  пуповина.
- Ты смотри-ка – живой! -  Сказал врач  акушерке, принявшей    ребенка. – Как  не задохнулся,  сердечный! 
Доктор  и акушерка  склонились над  новорожденным. Врач  быстро  освободил  шею, сдавленную     пуповиной.  Синюшная  голова  ребенка  стала   розоветь. Он  бессмысленно  таращил  свои глазенки.  Потом малыш    пискнул.   
- Слабенький. -  Сказала акушерка, - Мозг,  наверное,  пострадал.  Как  думаете, доктор?
-   Увы,  но будем  надеяться,   не   очень. Впрочем,  время  покажет,  насколько  сильно.
- Матери-то  его   скажем? – тихо спросила  акушерка,  пересекая  пуповину  ниже   наложенного  зажима и  собирая  кровь  в пробирку и указывая головой  на  роженицу.
- Обязательно.  Как  немного   придет  в себя, так  сразу  и скажем.



СТАТЬЯ

    Когда  Ольга  Николаевна  двигалась  с тележкой   в магазине  вдоль   стеллажей,  выбирая  продукты,  ее окликнули.  Сперва  она  не поняла, что  окликнули  ее, потому что  произнесена   ее девичья  фамилия    Еремеева, а она   уже   пятнадцать лет  была        Терехина.     По  мужу. Когда   фамилию      произнесли  еще  раз, она  остановилась,  подняла  глаза  от  тележки, где лежали  продукты,  и  посмотрела  вокруг. В метрах   пяти-семи  справа от  себя  увидела женщину  в элегантной  норковой  шубке.  Женщина  улыбалась ей,  именно  ей,  в этом  не было  сомнения,  и  махала  рукой. Ольга  Николаевна   признала в ней   свою  сокурсницу  по  университету,  с которой    училась  в одной  группе, Лару  Реброву. Она   сказала:
- Ларик, ты?
И глаза  стали  влажными от  внезапно  захлестнувшего  ее теплого  чувства. В университете  они  были  подруги.
Некоторое  время обе женщины   продолжали  стоять,   разглядывая    друг  друга и  всхлипывая  от  радости.  Этой  неожиданной  встрече  обе  были  искренне рады. Как это  часто  бывает, когда  давно  не видевшие  друг друга   люди  вот  так  неожиданно встречаются, то  впервые  мгновения  не знают, о чем  говорить.  Потом  начинаются  обычные вопросы типа:   как ты, где ты  и с кем ты? Лариса  кончиком  пальца смахнула    слезу, чтобы не  размазалась  по лицу  тушь.
- Где ты сейчас, Оля? Чем  занимаешься? – спросила  Реброва  подругу.
Та, будто немножко,  смутилась.
- Я преподаю  в  техникуме  литературу.   После  декрета. Так  было  удобнее, и  от  дома  недалеко.
Лариса  оживленно  кивала и неестественно  широко  улыбалась. Так  бывает, когда   хотят  показать  свою  заинтересованность и свое  внимание.   Но глаза  смотрели  равнодушно.  Было  видно, что  работа   бывшей  подруги  в  каком-то  техникуме  Ларису  Владимировну   разочаровала. И Ольга  Николаевна   это  почувствовала.  Перевела   разговор:
- А ты, как? – Спросила   оно  в свою  очередь. Хотя  было   и так  видно: у ее сокурсницы  все  в порядке. Движения  Ларисы  были  нарочито  плавные, речь  неторопливая, взгляд  спокойный  и уверенный. И косметикой   она  пользовалась  хорошей  и не дешевой. Это  тоже  было  видно. На  ней  ловко  сидела  норковая   короткая шубка, на голове  была -   такая же из норки – шапка-боярка, сшитая  специально   на заказ  под  шубу. Весь  облик  Ларисы  Владимировны   говорил  о  том, что  жизнь  задалась.  И муж ее, вероятно,  такой же  респектабельный,  и  дети   учатся  в престижной  школе  с каким-нибудь  уклоном.
Лариса  театрально  развела  руками,  сделала  брови  домиком, всем  своим  видом  показывая, что  она  тут  не причем, так уж  у нее  сложилось, и сказала:
- Живу, работаю  собственным  корреспондентом в   «Новом  обозрении». Частые  командировки. Месяц  назад  прилетела  из  Лондона.  Освещала  работу  международного  экономического  симпозиума  по энергетическим проблемам.
- Ух, ты,  – вырвалось   у Ольги  Николаевны. – Молодец.
Они  постояли  еще   какое-то  время, вспоминая  свои  студенческие  годы. Потом  Лариса  предложила:
- Давай  посидим где-нибудь,  поболтаем, кофейку  попьем. Ты  не  торопишься?
Ольга  Николаевна  согласилась.
Они    зашли  в небольшое  кафе.  Посетителей  было  немного, и они  сели  за  свободный  столик.  После  нескольких  глотков  кофе продолжили  разговор.  Говорила,  в основном,  Лара.   Рассказала,  как  после  окончания  университета  пошла  работать в  «Новое  обозрение»,  в международный  отдел.
- Хорошее  знание  английского  мне  помогло с распределением,  -  как бы,  между  прочим,  сказала  она.
  По всему выходило, что  карьера   подруги  складывалась  удачно.
Ольга  промолчала  деликатно. В студенческие  годы Лариса  часто списывала  у нее  задания,  в том числе  и по  английскому.
- А почему  именно «Новое  обозрение»? – спросила Терехина.
 Реброва    ответила  уклончиво,   дескать,  у мужа  были  знакомые в  редакции, но это  сущие  пустяки.
- А кто муж?
- Он  в министерстве  рыбного  хозяйства, чиновник, в общем.
- Дети?
- Да, ребенок  заканчивает  одиннадцатый  класс. Думает  в  МГИМО.  Сейчас он, правда.  по-другому  называется, точно  не помню  название  этого  университета.   Сынуля   у меня  развитый, способный  мальчик. А у тебя?
- У меня  двое: сын и дочка. Сын   учится  в техникуме, где  я  преподаю,  дочка – в пятом  классе.
Ольга  Николаевна  сделала  ласково-восхищенное  лицо и  закивала  головой.  Это  должно  было  означать, как это  все  славно. Получилось, правда,  немного  неестественно.
Они  помолчали.
-А муж твой,   Паша, как  он  поживает? Терехин   его  фамилия, кажется?   С  соседнего  потока. Он?
- Он.
- Я так и думала.  – С нарочитой  уверенностью  сказала  Лариса. – Ты у нас  всегда  была   однолюбка, -  не  похвалила, не  то  укорила   Реброва.
- Верно, я Терехина.
- А Паша  чем  занимается? Остался  в профессии? А то, знаешь, сейчас  многие  не  по специальности.
Замолчала, подумав, что  Оля  подумает, что  она  намекает  на нее. Ведь  в техникум  пошла  литературу  преподавать.   Нужна   там  ее литература Интересно, что  за  техникум.  Но  спрашивать  не стала.  Но Оля, словно   не заметила. Сказала  тихо:
- Паша  умер.  Два года  назад.
Лицо   Лары  сразу  сжалось и сделалось  напряженно-печальным.
- Прости, прости меня, пожалуйста,  - сказала  Лариса  Владимировна. – Я  не знала.  Какое  несчастье! Сколько  ему  было?  Он ведь  наш  ровесник?
- Старше  на два года. Ему было   сорок.  В  университет  пришел  после  армии.
Они  снова  замолчали.   Кофе  был  выпит. Чашки  опустели  у обеих. Лариса, выдержав  приличествующую  в таком  случае   необходимую  паузу,  спросила:
- Несчастный  случай?
- Нет, почки.  У него  были  больные  почки – поликистоз.  Развилась  почечная  недостаточность.
- И нельзя  было  помочь? Я знаю, медицина  сейчас  на подъеме -  высокие  технологии, западные  стандарты, -  она  запнулась, поняв,  здесь  не  время  и не место, а главное, не  та  ситуация, когда  можно  поговорить  «за жизнь  и медицину».  Ведь  ей   было, что  рассказать.  Это  была ее  любимая  журналистская  тематика. Она  в свое  время  написала  несколько   блестящих, как  ей  казалось,  статей про  положение  дел  в этой  сфере. Был  определенный  общественный  резонанс,  на  волне  которого  к   Ребровой пришла  журналистская  известность. Статьи были  негативными. Своей  задачей  Лариса Николаевна видела  вскрытие разного  рода  недостатков в сфере  здравоохранения,  искренне  полагая, что, что  ее   печатное  слово будет способствовать  их  устранению.  Она  писала    про   очереди  в поликлиниках,    формальный  подход  врачей  к нуждам  пациентов,  об  отсутствии  у врачей  чуткости, альтруизма и  еще  чего-то, что  должно  быть  записано,  по  ее мнению,  в клятве Гиппократа.  Текст  самой  клятвы она  не знала,  потому,  что  ей  не  приходило  в голову  его  прочитать.
После  ее  очередной   публикации  редакция  получала  формальные  отписки руководства  медицинского  учреждения, про  которое   она  писала, что  меры  приняты,   недостатки   исправлены, такой-то  имярек,   оказавшийся  крайним,   уволен или  больше  не  работает,  что  одно  и тоже. Понятно,  у  Ларисы были  неплохие  связи   в медицинских  кругах, и  знакомые   иногда  обращались  к ней с просьбой  посодействовать в лечении   родственника.   Лариса  Владимировна, случалось,  помогала.
- Ничем  нельзя  было  помочь? – Снова  спросила    она.
- Хотели   почку  пересадить, -  устало  ответила  Ольга  Николаевна.
- Ну, и? Пересадили?
- Нет.
- Почему?
Терехина  отвернулась, достала  из  пачки  одноразовый  платок,  промокнула    глаза, быстро  его  скомкала  и положила  на  край стола.
 Всякий раз,  вспоминая   пережитое,  у нее  наворачивались  слезы. 
Ларисе   Владимировне   очень  захотелось  узнать   подробности, но  она  тактично  молчала.   Ждала,  когда   Терехина   немного  успокоится,     чувствовала,  здесь можно получить  хороший  материал  для  статьи.  Наверняка, здесь    есть  все  признаки   формального  и бездушного  отношения  медиков  к  своему  пациенту.  А, может,   и того  хуже – деньги.  Ох,  уж  эти  люди  в белых  халатах,  эти   бессеребренники.  Без  денег к ним  не подступишься. Тянут  с больных при  каждом  удобном  случае:  то  лекарств  нужных нет, то  очередь  на  лечение  очень  долгая, то  еще   чего-нибудь  придумают.  И ждут,  карман  оттопырив.  Ни  части, у них, не совести. Журналистский  интерес   у Ларисы   разгорелся.  В ее голове  ужа  начался  складываться  очерк,  который  она  непременно  напишет. И это   будет  еще  одно  разоблачение и… еще  одна  сенсация.  Только   нужно    узнать  подробности.
- Прости меня, Оленька, - с хорошо  поставленной  душевной  теплотой  в голосе обратилась  она  к Терехиной     и взяла  ее  руку  в свои руки и посмотрела  ей  в глаза.  – Как  жаль,  что  тогда  меня  не  было  рядом   с тобой  и Пашей.  Мне  кажется,  я смогла  бы  вам  помочь.
- Спасибо. – Устало  ответила  Ольга  Николаевна, - только вряд ли  можно  было   чем-то  помочь.
- Как  знать, как  знать,  - философски  заметила   Лара. – Звонок  нужному   человеку в нужном  месте, сделанный  во  время,  иногда  творит  чудеса. Уж я-то  знаю, ты мне  верь.
Терехина    почти  успокоилась и  тихо  сказала:
- Нет,  все  складывалось  удачно:  выделили  квоту, это   значит,  что  операция   бесплатная,   подобрали   донорскую  почку. Паша  лег  в клинику, ему сделали  необходимые  анализы, назначили  день  операции.
- Операция  прошла  неудачно?
- Не было  операции.  Отменили.  Пашу  выписали.
Я так  и подумала,   пронеслось  в голове   у  Ребровой.   Не дали  «на лапу»,  вот  и  нашли  какой-нибудь  формальный  повод  для  отмены  операции. Я обязательно должна   это  раскрутить, может  получиться  неплохая   и  резонансная    статья.  Жаль, что  прошло   два года,  было  бы   лучше,  если  это  все  произошло   не так  давно.
- Где, в какой   клинике  лежал  твой  Паша?-  Спросила   Лариса  Владимировна. Кто был  лечащий  врач?
-  Какое  это  может  сейчас  иметь  значение? – Недоуменно   ответила  Терехина.
 Реброва  поняла, что  допустила    ошибку  своей  прямотой.
- Понимаешь, я думаю, как бы  тебе  это  сказать,  это  важно.., - Лариса  с трудом  подбирала  слова, - что бы  такие   случаи  не  повторялись.  Это  не должно   пройти даром для  того или  для  тех,  кто  это  допустил, кто  виноват  в смерти Паши. Это   наш  журналистский  долг. Для  этого  мы  учились, для  этого  мы работаем. Я думаю, нет,  я уверена:  от  вас  ждали. Ждали  и не получили.
- Чего  не  получили? – снова  не  поняла  Оля.
- Деньги,  чего же  еще. Деньги. – Уверенным  тоном  сказала  Лариса  Владимировна. Врачи  от  вас   ждали  денег.  Нет денег -  нет  операции. Уж  я-то  эту  публику   хорошо  изучила.
- Не  говори  глупости:  какие деньги? В тот  день  выписали  всех, кто  ждал  операцию.
- Но, почему?
- Сказали, что изъятие  органов  и  их  пересадка   под  временным  запретом. Якобы,  врачи забирали  органы  из еще  живых  людей. Была  статья, что  группу  трансплантологов  взяли,  вроде ,  с поличным, прямо  в операционной, куда  нагрянули  следователи. С ними  были   врачи, которые   стали  проводить   реанимационные  мероприятия.  Правда,  оживить   никого  не  получилось,  но  статья   наделала  много  шума. Скандал  был  грандиозный.  Медицинское  руководство  перепугалось не на шутку и на всякий  случай   запретило   забор  донорских  органов, а заодно  и  их  пересадку. Временно.  До  выяснения  всех  обстоятельств   дела.
- Знаю, - вырвалось  у Ларисы, но  она  тотчас  замолчала,  словно   испугалась чего-то.
Терехина  ее замешательства  не  заметила или  просто не обратила  внимания. Спросила только:
- Ты тоже  читала?
- Да, –   машинально  ответила  та. – Ты  не  помнишь автора и где   статья была  напечатана?
- В каком-то журнале,  точно  не помню. Но хорошо  запомнила  фамилию  автора. Буславская, кажется.
Словно  разряд  тока  прошел  через  Ларису Владимировну. Несколько  секунд  она  молчала.   Хорошо, что  Терехина  в этот  момент   смотрела  куда-то  в сторону, думая  о своем. Сомнений  быть  не могла, она  говорила  про  статью  Буславской  в «Новом  обозрении»  «Торговля  на крови». Статья  принесла  ее автору   известность, о статье  много  говорили.  Лариса   считала  ее своим журналистским  успехом. Но почему Терехина  так  спокойна, ведь  перед ней  сидит   виновница  ее несчастья? Сейчас  она   что-то  будет  говорить и Ларисе, и той   что-то  нужно  будет  ответить, объяснить, оправдаться. Но что  тут  скажешь? Как  объяснишь и чем  оправдаешься   за такое. Но  Терехина  молчала и  спокойно, без  неприязни  смотрела  на Буславскую.  И та  начала  понимать: Терехина знает  ее, как  Реброву,   Буславская  она  по мужу.  Лариса  понемногу  успокоилась и стала  приходить  в себя. Интересный  поворот  событий, подумала  она,  чего  в жизни  не бывает. Хорошо, что  Терехина  не  узнала  в ней  автора  этой злополучной  статьи. А почему злополучной?  Не она это все придумала.  Из медиков    кто-то  в прокуратуру донес. Что-то  видно  не поделили  друг с другом эскулапы или  обидели     кого.  Дыма, как известно, без огня  не бывает.   Не ее вина, что у них там что-то не срослось. Сначала  пусть  между  собой  разберутся.  Она  снова  стала спокойной и  уверенной  в себе. Чтобы  не молчать, спросила:
- И чем  эта  история  с пересадками  органов  закончилась?
- Ничем. Полгода  следователи пытались  что-то  накопать, но  так  ничего  и  не нашли, дело кое-как   сфабрикованное,  развалилось.  Потом  все   вернулось  на круги  своя: снова  стали  пересаживать. Только  Паше  моему  и еще  двум  десяткам  таким же, как  он, для  кого   трансплантация  была  единственным   шансом, теперь  уже  все  равно. Господи, ну зачем  она   эту гадость   написала, ведь  ничего, скорее всего,  не  понимает в этом?
 Лариса   молчала. 
- Ладно, - сказала  она, - очень  рада  была  тебя  встретить и поболтать. Однако, мне  пора. Нужно  по  магазинам  пройтись, кое-что   из продуктов  купить.
Они  встали  и пошли  к выходу.   Потом  стали  прощаться.  То ли  от  того, что Ольга Николаевна  искренне  радовалась  их встрече, то ли  еще  от  чего, но Ларисе  вдруг  стало     стыдно за  свою  статью,  ей   захотелось  все  рассказать  Оле, попросить прощение. Может, предложить  помощь. Но, какую? Нет, не  сейчас, потом, потом.
- Давай  не  будем пропадать. – Сказала  Лариса, и  они  обменялись  телефонами. – Соберемся  и  встретимся. Поболтаем. Я тебя  с мужем  познакомлю. Он  у меня  референт  министра.
Потом  они   стали  прощаться.
- Я  позвоню, - с наигранной  задушевностью сказала  Буславская. От  ее   замешательства  не  осталось  следа.  В эту  минуту  она  верила, что через  какое-то  время  позвонит Терехиной  и  попробует   ей  помочь. Правда,  еще  не решила, чем. Поможет  найти  хорошую  работу.  А то  сидит   в своем техникуме. Да  она   и позабыла  уже  многое. Может, мужа  подключит.  Впрочем,  это  не к спеху,  тут  подумать  нужно.
Они  расстались.
 Нахлынули  воспоминания.  Ольга  Николаевна снова  переживала  события  двухлетней давности, словно  это  происходило   вчера. И статью  вспомнила и все  с ней  связанное.  И автора.  Не догадывается, наверное,  что  натворила,  сколько  жизней  загубила ради  красного  словца. Написала – и забыла.  До  следующей  заказной   статьи. И живет себе в удовольствие, детей  растит, мужа  ласкает.  Терехина  вспомнила  одного  преподавателя, который   вел семинар  в университете.  Как-то  он сказал, обращаясь  к аудитории:
- Когда  будете  писать о чем-то, особенно, если   о недостатках, будьте  предельно  осторожны  и аккуратны.  Да  не  выйдет  из   вашего  пера  слово  гнило.
 Хорошо, что  она  в журналистику  не пошла.  Преподавательская  работа  надежнее:   от  дома  не далеко и  два  месяца   отпуск.  И всегда  летом. Потом  стала  соображать  в какой  магазин   нужно  зайти  и что купить.  И  понемногу  успокоилась.
Буславская  подошла  к  своей машине и  нажала  на кнопку  сигнализации.  Автомобиль  ответил   миганием лампочек, и замок  в двери открылся. Лариса Владимировна  села и  завела  мотор.  Можно   было бы  предложить   подвезти Терехину,  с запоздалым  сожалением  подумала  она.  Впрочем, это  к лучшему, что не предложила  подвезти. Вдруг,  та живет  далеко,  и   ехать  в пробках придется  долго.
Терехиной  она  так  и не позвонила.

 



 

ГАРАЖ

    Ключ  в замке  скрипнул  и  повернулся. Тяжелая  створка  гаражных ворот  с трудом   открылась. Ольга Владимировна   вошла  внутрь.     Гаражом   пять  лет  не пользовались. Машину  Ольга продала  почти  сразу  после  смерти   Андрея,  своего  мужа. Ездить  на  ней  она  не собиралась, учиться  вождению не  было   желания.   И деньги  были нужны. Впрочем,   нужны  они  были  всегда. Дочка, Вероника тоже   не возражала:  свою  машину она  оставляла  у дома, гараж  был  не  к чему. Ольга Владимировна,  сперва,  не хотела  продавать, вдруг  понадобится. И решила   не торопиться. Со временем  гараж превратился  в хранилище  не нужных  вещей, выбросить  которые  сразу  было  жалко. Так сюда   перекочевали  старые эмалированные  кастрюли,   оставшиеся  еще  от  матери Оли, которые  ей были  памятны  с  детства. В них она, еще маленькой  девочкой,  училась  стряпать под  маминым  руководством.  Вещи  складывали  в картонные  коробки и  оставляли  в гараже. Думали – пойдут  на дачу.  Но  на дачу   купили   новые  кастрюли, а старые    продолжали храниться  в гараже.   Иногда   свозимые  вещи  потом   требовались на даче, как, например  стеклянные  банки  с крышками.  Для   домашних заготовок  летом.  Свезли  туда  также  весь  инструмент, оставшийся  от  Андрея, и так  необходимый   в дачном  обиходе, где процесс   строительства  и ремонта  часто   носит  непрерывный  характер.  Андрей  был  мужик  рукастый,   в квартире  и на даче  все  старался  делать  сам, нанимать  не любил. Чужие люди   так  не сделают, как  я сам  для себя  сделаю, любил  повторять  он.
Ольга Владимировна дачу   свою  любила и  с большой охотой  работала  на  своих  сотках.   Банки   из гаража  по весне   увозили  на дачу, чтобы  осенью   привезти  их наполненными   маринованными  огурчиками,  вареньем, компотом.  И в течение  зимы   брали понемногу, по  мере  надобности. Чтобы   весной  начать  новый  цикл. Часто  столько  заготавливали, что  за  зиму  не успевали  подъесть.  Так это  все  и копилось из  года  в год, не выбрасывать же.
Потом,  уже  после  смерти  Андрея,  варенье  и соленья  стали  оставлять  на даче и  возить  понемногу  в город.  Все равно   на дачу приходилось  ездить   несколько  раз  за  зиму:  посмотреть, что и как.   И гараж,  вроде как,  стал  не нужен. Но  Ольга  Владимировна    все  равно  приходила, словно  тянуло  ее туда что-то.  Вот так,  в один  из  дней,  оказавшись  рядом,  пришла  в гараж.   Просто так, без  всякого  дела. Была  середина  марта. Погода  солнечная, тихая,  безветренная.  И  морозец  небольшой: пару градусов  ниже нуля. Она  вспомнила один такой  день, возможно,  это  было  в марте, она  с мужем  пришла  сюда  в первый  раз.   Они   его  только-только  купили.   Там  тоже были  какие- то  старые  вещи от  старого  хозяина, ставшие  ему не нужные:   стеклянные   банки,  доски,  коробки  с разной  мелочью.     Наверное,  ему  тоже было  некуда  их деть.  Они  с Андреем  полдня  выносили   все  это  на  помойку.  Потом, когда   навели  порядок  и  отдыхали, Андрей  стал  говорить, что  он     сделает вдоль   одной  стены  стеллажи, и сколько  чего  здесь  можно   хранить.  Не считая  машины,  разумеется,  которую   он  будет  ставить  здесь  на зиму.
Ольга  Владимировна  слушала, не особо понимая, что  говорит муж,  не  ее это  дело – гараж.  Главное,  муж  покупкой  очень  доволен и  знает,  как  этим  распорядиться. Потом  они  пришли  домой,  выпили  винца,  обмыли  покупку.
С того дня  прошло  пятнадцать  лет.  И семь  лет, как нет  Андрея. Он   был  еще   не старый,    сорок  семь. Сердце.   И  вроде не жаловался  никогда на него.  Проснулся   однажды   среди  ночи,  разбудил   жену. Сказал,  что  ему   нехорошо, « скорую» бы.  Ольга  Владимировна   позвонила.  Приехали  минут  через  двадцать,  быстро. Сняли ЭКГ.  Врач  посмотрел, покачал  головой и  велел  собираться  в больницу.  В больнице  сказали:  инфаркт,  какой-то  трансмуральный,   что ли.  Она  не знала, что это, но  поняла -   это  опасно.  Три  дня Андрей   находился    в реанимации.  Потом   звонок  из  больницы:  умер.
И  осталась  Ольга  вдвоем с  дочкой.  Той было  четырнадцать  лет,     школьница.  Было  трудно  сперва, потом  ничего,  привыкла одна.  Мать Ольгина   много  помогла.  Особенно, с дочкой, Вероникой.  Переселилась  к ним. В школу  провожала  и  встречала  после. Машину  сразу  продали,  ездить  все  равно  не кому, и  нужны  были  деньги. Вероника  закончила школу,   потом   институт,  получила  права.  Вскоре  и замуж  вышла. На  свадьбу  Ольга  Владимировна  подарила    машину. Думала, что  и гараж  теперь  пригодиться, хорошо,  что  не продала   его  в свое  время.  Хотела  его  на дочку  перевести, но та  отказалась.   От  дома  далеко, неудобно    каждый  раз  в гараж  машину  ставить.
- И  зимой  будешь ездить? – спросила  Ольга  Владимировна.
- А зачем тогда  машина? -  ответила Вероника.-  Продавай ты  его, мама.
  Но  Ольга  Владимировна  продавать  не  спешила.  Может  еще  пригодится.  Сейчас  не  нужен,   потом  понадобится.
 Время  от  времени она  приходила  в гараж. Разбирала  старые,  ставшие  уже не нужные,  вещи,  что-то  выносила  на  помойку. Потом   делать  там  уже  было, вроде,  нечего:  что  нужно  разобрала,  что не нужно – выбросила.
Но  все  равно приходила.   Первое  время  не знала,  что бы  такое  еще  поделать,  чем бы  еще  себя  занять. Сначала,  думала, что  за  делом. Приносила  из  дома,  что   уже  было  не нужно, а выбросить   жаль.  Раскладывала   все это  на  стеллажах вдоль  стен,  упаковывала  в картонные  коробки,  которые  специально  для  этого  собирала, думая,  что  так  удобнее   будет  перевозить  на дачу.      Потом  стала  просто так,  без  всякого  дела:  посидеть,  по - вспоминать прожитую их с Андреем  жизнь.   Если   тогда  ее кто-нибудь  спросил,  зачем  она  приходит, она  не  нашла,  что  ответить.  Тянуло  ее  туда,  и  все  тут.  Со  временем   это  стало  для нее  потребностью,  просто  придти,  посидеть  в тишине.   Она  садилась  на старый  стул,  в свое  время  принесенный  сюда,  чтобы с другими  вещами  отправить  его  на дачу, но  всякий  раз  не  получалось,  вечно  не  хватало  места  для  этого  старого поскрипывавшего  при  каждом  движении  стула. И  всякий  раз  его  оставляли  на  потом.  Так  он и  остался  в гараже.  Стул  был  старый,  остался  от  Ольгиных  родителей,  и она   помнила  его  с детства.   Было  четыре  стула, но  остался  вот  один.  Когда   стало  ясно, что  на  даче  он  тоже  не нужен, и  его  не  отправят  туда,  выбросить  его  Ольга Владимировна  не  захотела,  пусть  себе  стоит,  крепкий  еще, дубовый,  вдруг  понадобится.    Вот  и  понадобился…
Она  садилась  на  него   и  сидела в тишине, может  час,  может  меньше.  Вспоминала   прожитую  жизнь,   покойника мужа.
         Гараж  этот  они  с Андреем  купили  лет  через  десять   после  свадьбы,  после  того, как   в семье  появились      старенькие   «жигули».  Муж  всегда  хотел  машину и  часто   говорил  об этом. Первые  годы  их  совместной  жизни денег   не было. Потом  Андрей купил   пятилетнюю  «пятерку».  Она    постоянно  требовала    ремонта. Андрей  потратил   много  времени, чтобы  привести  ее  в надлежащий  вид. Сказал  как-то:  нужен  гараж.  Они купили   этот  гаражный  бокс, чтобы  было  куда  ставить  машину  на  зиму.  И  ремонтировать    удобно:  в тепле, есть  крыша, и  инструмент  под  рукой.  Машина   нужна  была,  в основном летом,  для  поездок  на дачу. Дачу  купили    тремя  годами  раньше,  когда  родилась  Вероника. Мама Ольги тогда  уже  не  работала,  была  на  пенсии,  согласилась  вместе   с внучкой  жить    за  городом  летом.  В общем,  все  как  у людей:  жили,  работали,  растили  дочь. И дача  была,  и  машину  купили.  По  тогдашним  понятиям,  жили   неплохо.
Потом   не  стало  родителей.  И ее  жизнь  проходила  быстро в заботах  и  хлопотах.   В Крым,  правда,   разок   всей  семьей  съездили,  отдохнули. И все.  Дочка   выросла,  вышла  замуж,  внук  в третьем  классе  учится. Жаль,  что  Андрей  рано  ушел.   
   Сегодня  Ольга  Владимировна  пришла  в последний  раз.  Гараж  решили  продать,  вернее,  он  уже   был  продан. Сегодня  она  отдаст  новому  хозяину  ключи.
Ольга  вошла  вовнутрь  и  села  на  стул.  В  последний  раз.  За месяц  до  этого, Вероника  сказала, что   хочет  сделать  ремонт  в квартире,  и нужна  кругленькая сумма.  И  сама  предложила:  нужно  продать  гараж.
- У вас  с мужем  машина, как  без  гаража? – Спросила  Ольга  Владимировна.
- Никак, - ответила дочь. – Обуза.  И  от  дома  далеко,  не  наездишься   машину   каждый  раз  ставить,  да  и не к чему.  Пускай  себе   у подъезда  стоит. Ставить,  как   вы  с отцом,  на зиму,  я  не  собираюсь.  Автомобиль  нам  нужен   весь  год.
Это  была  правда.  Вероника  работала  менеджером  в крупной  строительной  компании,  ездить  по  городу  приходилось  постоянно.
- Сменную  резину где  хранить  будешь? – снова  спросила  Ольга  Владимировна. -  Зимнюю  летом,  летнюю  зимой?
- У меня  всесезонная.
- Как  знаешь, согласилась  Ольга  Владимировна. – Мне,  во  всяком  случае,  он  точно  не  пригодится.  Только   давай   вещи  на дачу  перевезем.
- Вещи?  Какие вещи? Барахло,  которое  там  скопилось,  потому, что  сразу  было  жалко  выбросить? Ну, уж нет.  На даче  своего  хлама  хватает.  Ничего  перевозить  не будем.
-  Как  знаешь.
    Ольга  Владимировна  встала  со  стула.  Может   забрать  его, промелькнула  в голове  мысль. Нет,  он  свое  отслужил,  и  не  кому  больше  не нужен.  Может,  новому  хозяину   сгодиться?  Вряд  ли.
Ольга  Владимировна   обошла  гараж  внутри.  Вспомнила   Андрея.  Сейчас, она словно, еще  раз  прощалась  с ним.  Прости,  Андрюша,  продаю.
Ольга Владимировна  вышла  на  улицу, закрыла   ворота  и  повесила  замок.
Ключ в замке  скрипнул  и  повернулся.













БУКЕТ

    Павел Петрович Санин   открыл  глаза. Дышать   было  намного  легче.  Дыхание  было  спокойным  и  ровным.  А  вчера  думал,  все,  до  утра  не доживу.  Тогда   вдруг  сдавило  грудь и  потемнело  в глазах,  и  страх  сковал  все  его  тело.  Вчера  вечером все  было,  как  обычно: вечером поужинал,   смотрел  телевизор,  собирался  ложиться  спать.
И лег  уже,  как  подступило,  дохнуть   трудно,  и  в глазах  темные  круги.  Жена  заметила  неладное,  засуетилась,  принялась  искать  валидол.  У нее  он  всегда  был.  Она  его   всегда  принимала, когда,  как  ей казалось,  было  плохо. Что,  плохо,  она  не говорила,  но валидол  ей  всегда  помогал.
Валидол  у нее  всегда  был  под рукой.  Она  быстро    освободила   таблетку  из  оболочки и  тоном.  не  терпящим  возражения,  сказала:
- На,  положи  под язык.
 И села рядом,  не  сомневаясь,  что   это  быстро  поможет.
Павел  Петрович  засунул  таблетку в рот,  как  велела  супруга.  Почувствовал   ее приятный  холодок.  Но  лучше  себя  не  почувствовал.
- Нужно  вызвать «скорую», -  сказала  жена  и  пошла  звонить.
Бригада  приехала  меньше, чем  через  полчаса.
Врач, еще   молодой  человек,  измерил  давление,   послушал   трубочкой     сердце  и  легкие и  предложил  поехать  в больницу.
- Так  серьезно? - Спросил   Павел  Петрович.
Врач  неопределенно  покачал  головой.  Жена    быстро  собрала    все,  что нужно  больницы  на  первое  время.
В  приемном  покое   сняли  ЭКГ, взяли  кровь  из  вены  на  анализ.  Врач  приемного  отделения  задал   Санину  несколько  вопросов,  потом  сел  писать  в истории  болезни.  Подошла  сестра   со  шприцом и велела  спустить  штаны.
- Что со мной? -  Спросил  Павел  Петрович.
Ему стало дышать легче после  укола,  и  шум  в голове  прошел.
Врач,  не  прекращая  писать, и не   поворачиваясь  к Санину, ответил:
- Давление  скакнуло.  Сейчас  укол  подействует,  станет   еще лучше, и  вас   поднимут   в отделение.  Не  волнуйтесь.
Через  час Павел Владимирович  лежал  на  больничной  койке.  Сознание  затуманилось, и  он  уснул.
На  следующий  день пришел  другой врач, чьи  пациенты  лежали  в этой  палате.  Как и  то,  который  принимал его  вчера,  этот  был  немногословен. Он  тоже  измерил  Санину  артериальное  давление и  выслушал    трубочкой. Потом  Павла  Петрович  в течение  дня  водили  по  разным  кабинетам: сделали  ультразвук. на  шею  повесили    приборчик с электродами.  которые  прилепили  липучками  на груди. Сказали – это  на сутки. Прибор  будет   записывать  работу   сердца. С  этим  приборчиком Санин  вышел  в больничный  холл. Там   было  несколько  больных, у которых    на шее  болтались  такие же  аппаратики. Он  даже  услышал, как некоторые   из  пациентов, тыкая  себя  пальцем  в грудь,  называют  этот  прибор. Только  Павел  Петрович  не  разобрал,  название   оказалось  мудреным. Какой-то  « холтер»  или «молтер».
Санин  увидел  незанятое кресло  напротив   работающего  телевизора и  сел  в него.   Рядом  с ним,    на диване, стоявшем    в паре  метрах  от  него  сидела  женщина  примерно одного  с ним  возраста. Что- то  знакомое   и  приятное      показалось    в ее  облике.  И  когда  она  повернула    голову, что бы   ответить   спросившей  ее    медсестре, проходившей   мимо, он  узнал  ее.  И он    ощутил  прилив  такой силы давно  забытого чувства,  которого  в первое  мгновение  даже  испугался.    В этой женщине  он  узнал   Марину,  девушку,  которую   когда-то      давно   любил,  и на  которой   хотел  жениться.  И  он тоже  была  не  против,  и  дело шло     к свадьбе. 
 Больше   сорока  лет  прошло  с той  поры. Марина,  конечно,  изменилась,  постарела, и он не  помолодел.  Но  ее полунасмешливый  взгляд ,  искорки,  вспыхивавшие  в уголках  ее  в глаз,  когда  улыбалась,        были  хорошо знакомы  ему  и  памятны.      Освободилось  место  на диване, и   Санин    пересел,  поближе  к ней. Она   ничего  не заметила и  продолжала  смотреть  телевизор.  Павел  Петрович  смутился,  шутка ли?  Почти  полвека  прошло. Вдруг  ошибается,  и это  не  Марина. Кося  боковым  зрением на  соседку,  узнавал  знакомые  черты. Сомнений  не  осталось:  рядом  с ним  сидела Марина. Она  скоро заметила  его  интерес к ней, и  уже  собралась   встать  и  уйти. Его  интерес   к ней  был   ей  неприятен.  Еще бы,  какой-то лысый  и  толстый  мужик,  в прошлом  донжуан и ловелас – это  очевидно – так   открыто  и  нагло   ее рассматривает.  Он  было  собралась  пересесть  на другое  место или   уйти  совсем, она  смотрела   телевизор  просто  так, чтобы  убить  время. Процедур и  уколов  ей  не  полагалось  уже,  завтра  ее должны  были  выписать.  Она  встала, собираясь  уйти, но встретила  спокойный  и чуть  насмешливый  взгляд  Санина.  И  она   узнала  его. Глаза ее сузились, образовав  лучики-морщинки  вокруг, губы  сжались и  одновременно    немного  вытянулись.
- Пашка?
- Здравствуй, Мариночка. Надо же,   встретились! И, где?  В больнице!
- В наши  годы, это  наиболее   вероятное  место  для  встречи. – Марина  улыбнулась. – Годы!
-  Вроде, не старые еще.., -  с легким  раздражением ответил Павел  Владимирович, - всего-то..., -  он   задумался на  мгновенье, - шестьдесят  пять. Сколько тебе?
 -  Мы с тобой  одногодки.  Забыл, верно?
- Нет.  Мариночка,  не забыл.  Только, как  быстро  жизнь   прошла: вроде,  недавно   жить  начали… работа,  семья.   Семья,  работа.  И жизнь  уже  клонится  к закату.
- А ты  чего  хотел?  Жить  вечно?  Впрочем,  что мы   о грустном,  жизнь  еще  не  кончилась,  поживем  еще.  Для  чего же  оба  в больницу  попали.   Сам-то  как  поживаешь?
- Я-то? да ничего,  вроде. Закончил  институт,  мастером  на  завод  распределили, потом  в главк  перевели на  руководящую.
- Ишь ты,  начальником стал! Я  так  и думала, что  карьеру  сделаешь. Молодец! Ты  настырный  был.
Павел  Петрович  довольно  посопел, ему   была   приятна    похвала.
- Все, как  говориться,  в прошлом,  теперь  я пенсионер. -  И  не без  гордости  добавил. – Персональный.
- Я  тоже  на  пенсии, -  сказала  Марина  Владимировна. -  С внуком    сижу.  Летом – на даче. Осенью    внуки   в школу,  а я до  «белых  мух».   Сейчас  он  уже  большой -  четырнадцать  исполнилось,  самостоятельный.     И по  дому   работы  много, иной  раз  и дня мало.
Павел  Владимирович  понимающе  кивнул.
- Муж,  он  кто у тебя? – Спросил с   деланным  равнодушием, но  Марине  показалось, что  голос  его  дрогнул,   выдав  волнение.
-  Обыкновенный.  Столяром-краснодеревщиком  работает.
- Сколько  ему лет? – Снова  спросил  Санин.  И снова  Марине  показалось, что  голос   выдал  его  волнение.
- В этом  году  семьдесят.   Пока  работает.  На  работе  уважают – мастер.  Он  и сам  часто  повторяет:  не  могу  без  работы. Молодые  не  больно  у верстака  стоять  любят, вот   и держат  стариков,  вроде  моего. 
Марина  улыбнулась.
- А ты,  женатый?
-  А как же, женатый. Сын  офицер, служит. За  границей.  Видимся  редко.
- Поближе  перевезти не  обещают? К  родителям престарелым?
- Нет, зачем.  Должность  хорошая. Он – военный  атташе.
- Ишь, ты!
- Двое  детей -  мальчик  и  девочка.  Учатся.  Там,  при  посольстве.
Помолчал, потом  тихо  добавил:
-  Почти  год  не  виделись. Скучаем.  У них  там  своя жизнь.
Помолчали.  Потом  Марина   сказала:
- Меня  завтра  выписывают, сказали  на  рентгене  все чисто.
И  пояснила:
-  Я на даче  простудилась.  Кашляла, кашляла, потом  температура  поднялась  до  тридцати  восьми. Врача  из  поликлиники  вызвала.  Та  послушала  и  определила  у меня  пневмонию.  В  больницу  положили.  Сегодня  последний  укол   антибиотика  сделали и  рентген контрольный,  сказали, все:  здорова.  Можно  выписывать  домой. А  у тебя что?
- Сердце  прихватило. – Неохотно  ответил  Павел  Владимирович.  Он  не любил  говорить  о  своих  болячках. И слушать  не  любил,  когда  другие   говорили  о  своих  болезнях.
- Ты  смотри,  береги  себя, - тоном, каким  обычно  говорят  с детьми,  сказала  Марина - И поправляйся.
Хотела  еще  что-то  добавить, но  не  нашла, что  добавить и  замолчала. 
Они  посидели  молча  некоторое  время, не  зная,  что  спросить и  что  сказать  друг  другу. Так   часто  бывает,    когда  люди долго   не  виделись,   говорить часто   не  о чем. А  не  виделись  они без  малого   сорок  лет, и казалось,   позабыли  друг  друга. 
- Помнишь, Паша,  мы  с тобой любовь  крутили? – сказала  Марина.
 И  Павел   Петрович почувствовал   тоску  и грусть  в этом  ее  вопросе.
- Жениться собирались.
- Помню, Марина,  собирались. Я тогда   институт  заканчивал,   последний  курс   оставался.  После  него  и  решили.
Марина,  видимо,  вспомнив что-то   далекое и  приятное,  уверенно  кивнула.
- Ты был  моим  первым  мужчиной, - она  кокетливо  поджала  губы. – Забыл, поди?
- Нет, не забыл. Я действительно   хотел жениться  на тебе.
- Но  ведь  не женился.
- Ты же  сама  не захотела!
- Я?
- Ты! Я хорошо  помню  тот  день.  Это  было  на  Восьмое  марта.  Встретились. Я   подарил  тебе  букет  цветов.
- Да,  помню… красивые  были цветы, розы, кажется?
-Да,  красные  розы.
- Я  тогда  вспылила.  Мы долго  спорили  о чем-то,  потом что-то  выясняли.  Ты  все время    что-то  мне  доказывал.
- Потом  ты   расплакалась  и  швырнула  букет  на землю.  И  ушла. А я стоял  и ждал, что    вернешься.
- Я шла  и думала, что  ты   меня  догонишь.  Нарочно  шла  медленно.
- Потом ждал   твоего  звонка. Всякий  раз, когда  звонил  телефон, я бежал   снять  трубку.
- Я тоже  ждала  твоего  звонка, но  первой  звонить  не хотела.  А  ты так и   не  позвонил. Сейчас  это   уже не  важно.  Слушай,  а из-за  чего мы с тобой  тогда  поругались?
- Сейчас  не  вспомню.  Столько  лет  прошло.
- Кажется,   будто  вчера  все  произошло, - грустно  сказал  Павел Владимирович.
Они  посидели    молча,  потом пациентов позвали    на обед.
    На следующий  день  Марину  Владимировну  выписали.  Она  заглянула  в его  палату.  Павла  Владимировича  не было.  Сосед по  койке  сказал, что  его  увели   на какое-то  исследование,  и он  вернется  не раньше, чем через  час,  потому, что  ему   вчера  делали    такое же    обследование,  и там     была  большая  очередь.
Марина Владимировна  ждать  не стала.








Пролог.


     Прот / греч. protos –  первый/  почувствовал, что он не  один, и что кто-то  есть  рядом. Он  этого  не  увидел  и не  услышал, потому что  видеть  и слышать  было  ему  пока  нечем, а именно  почувствовал.  Просто  внезапно   осознал:  он   не  один.  И как только  почувствовал  это, сразу  внутри  его  самого кто-то  другой, чье  присутствие он    осознал  рядом с собой, сказал:
- Это  правда, ты  не  один, я рядом.
- Кто ты? – Удивился  Прот.
 - Я – Парва /лат. parva -  малая, меньшая/  Я     часть   тебя,  только  теперь    мы живем  отдельно. Но  раньше мы были  одно  целое.
- И ты знаешь,  где мы? -  спросил Прот.
- Мы  там, где   нам положено  быть, - философски  ответила Парва.
- Кто мы,  как  ты  думаешь? – Снова  спросил  Прот.
- Я не знаю,  кто  мы  и где,  знаю  только,  что  живем,  потому что  в нас  жизнь.  У каждого -  своя.
- Жизнь? Что  это  такое – жизнь?
- Жизнь – это  жизнь, это   наше  бытие, это  мир,  в котором  мы  находимся.
- Так   было  всегда? – спросил  Прот.- Что   ты  думаешь?
- Не  знаю, думаю, что нет.  Ведь раз   жизнь  имеет  начало, она должна иметь  конец. Возможно,  что  мы   и дальше  будем  жить, но… в другом  мире.
- Откуда  ты  все  это  знаешь?
- Откуда, не знаю. Но,  по-моему, это  очевидно.
- Ты  сказала, что  ты -  часть  меня. Как это?
- Это  я раньше была  часть тебя, а сейчас я сама  по себе,  потому что  я тебя  чувствую,  что  ты  рядом,  могу  общаться  с тобой.
- Чувствуешь? Это  как?
- Чувствовать, это  понимать, что   вокруг  тебя.
  А  время   шло, и  Прот     чувствовал    что  с ним   что-то  все  время  происходит:     он  рос,   у него  появлялись,  а затем  исчезали различные части  его  тела.  Недавно – он  заметил  это -  внутри  его   тела    появились  толчки.  И   он не  удивлялся  этим  переменам  в нем  самом,  считал,  что   так  и должно  быть.   Никаких     потребностей  у него  не  было.  Он   получал  все   необходимое   для  жизни,  и  это   отсутствие  каких-либо  желаний      ощущалось  им как  постоянное   блаженство.   Ему  казалось, что  весь  мир вокруг  него, это  он сам.   Только  он,   и больше  ничего  и  никого.  Но: он, оказывается,  не  один.  И  его  мир,  не  только  его  одного.  И рядом  еще кто-то. Прот   внутренне  напрягся и  почувствовал   собственное  движение и  коснулся чего-то   мягкого  и  упругого,  чего-то  такого,  чем  был  сам, такого  же  тела. Частью своего  тела, которая  его  слушалась, конечностью, он  попытался  оттолкнуть  этот  живой  комочек   от  себя.  И услышал  внутри  себя  голос:
- Ой, не толкайся, пожалуйста.
- Я  не хотел, прости, -  мысленно  сказал  он.
И  услышал:
- В этой жизни  я всегда  буду  рядом  с тобой.  И  ты  больше  не  толкай меня.
- Я не буду.
    Маша вышла  из  кабинета УЗИ с двояким  чувством. Это  была   и радость, и тревога  одновременно. Врач  сказал, что  у нее  двойня. Когда  она  спросила  у него   про  пол  будущих  малышей,   тот  сказал, что   срок    небольшой, и  пол   плодов   определить   сложно,  так  соответствующие  органы еще  не  сформировались.  И что  ей  нужно  набраться  терпения  и  подождать. Маша  хотела  всегда  хотела   двоих детей – мальчика  и девочку.  Хорошо,  думала она, если  сначала  родится  мальчик, а потом,  через  несколько  лет,  девочка.   А тут, надо же, сразу   двойня. Когда  сказала  об  этом  мужу,  тот  отнесся  спокойно, мол,  все равно  двоих  детей  хотели. И одобрительно  слегка  похлопал   жену  по  начинающему   увеличиваться  животу.
- А если  будут  два  мальчика? - Спросила  Маша.
- Очень хорошо, -   ответил   Олег.
- А если  две   девочки  родятся?
- Тоже  неплохо, -  ответил  муж, - невесты сейчас нужны.- Может,   еще   соберемся  потом, если  будут  две  дочки? -  Олег  хитро прищурился. – Потянешь?
- Потяну, - серьезно  ответила  Маша. Она знала, что муж   хотел  сына. И она  очень  хотела  родить  ему  сына.
   Через   три месяца     сделали   повторное  УЗИ,  и врач  сказал  Маше:
- У вас  сын и дочка. Поздравляю.
    Места  становилось  все меньше.   Проту  и Парве  стало так  тесно, что  их тела  постоянно  касались  друг друга.  Часто  это  вызывало  взаимное  недовольство.
- Что ты  все время  толкаешь меня? – Недовольно  говорил Прот.
- Это  ты  занимаешь   слишком  много  места и  постоянно  ворочаешься,- отвечала  Парва. -  Интересно, наша  жизнь   долго  будет  такой?
- Не знаю. – Ответил Прот, - Думаю,   вечно  так продолжаться  не может.  Иногда  мне  кажется,  что  мы  оба  увеличиваемся  в размерах, а  пространство  вокруг  нас – нет. Что-то  должно  произойти  с нами.  Как  ты думаешь, что  с нами  будет?
- Ничего  не  будет.
- Но  жизнь  не может  быть  бесконечной.  Все  когда-нибудь  заканчивается, и  мы  тоже  должны  закончиться.
Они  замолчали.
- Ты  не  прав, Прот,  мы  не  можем   вот  так  просто закончиться, как  ты говоришь. Я думаю, что  после  этой  жизни  будет  другая жизнь, где  все будет  иначе, и мы  тоже  изменимся.
- Какая  другая  жизнь? – Не понял  Прот.
- Я не  могу тебе  всего  объяснить, так  как сама  до  конца  не   все  понимаю, но  я  чувствую, что  что-то  с нами  должно  произойти.
- Откуда  тебе  это  известно? 
-  Я   чувствую, и все,  – просто  ответила Парва. -  Я не могу  этого  объяснить. Но  я уверена, что  впереди  нас  обоих  ждет  другая  жизнь.
    Маша  сидела  на диване,  откинувшись  на  подушки.   Последнее  время  ей  было  особенно  тяжело. Живот  значительно  увеличился, и  ей  иногда  было  даже  тяжело  дышать.  Все  чаще  она  ощущала  толчки  внутри  своего  тела. Две  жизни, которые  сейчас  были  в ней, все  настойчивее  заявляли  о себе. Временами  ей казалось, что  ее будущие  дети разговаривают  друг с другом. Она  пыталась  представить, как это  может  быть, и  сама  пыталась  говорить  с ними.  Она  уже  любила  их, еще не  рожденных.  Они  с мужем   перебрали  два десятка  имен, но выбрать, так  не  смогли.
- Погоди, - говорил  ей Олег, -  пусть  появятся  на свет, имена    им  мы  успеем  дать. Только  бы  все  прошло  хорошо.
- Да, -  соглашалась  Маша. – Иногда  мне  кажется, они  разговаривают   друг  с другом, даже  спорят.
- Ты  устала, Машенька, -  отвечал  Олег,  и тебе все   кажется.  Потерпи  немного.  Скоро  все   закончиться,  до  родов  осталось  меньше  месяца.
 - Скоро  все  только  начнется, с улыбкой  ответила  Маша и  придвинулась  к Олегу. Он  обнял  ее и  легонько  прижал  к себе. Руку  положил  ей  на живот. Она  накрыла  его  ладонь  своей.
- Чувствуешь?
- Как будто,  ворочаются  там.  Собираются    к нам.
- Они  разговаривают сейчас, - тихо  и уверенно  сказала  Маша, -  они  подружились.
Олег  улыбнулся и хотел  ответить  жене, но  передумал и не сказал  ничего.
   Схватки  начались  через  три  дня, ночью.  «Скорая» приехала  быстро и  забрала  Машу.  Олег  поехал  вместе  с ней.
Врач  приемного  отделения   осмотрел Машу,  обмерил  ей  живот  большим  циркулем, бегло  просмотрел   обменную  карту.
- Двойня? – Спросил.
Маша  кивнула.
- Кесарево  сечение  предлагали?
- Да, но  я  решила  сама.
- Правильно  решила, - одобрительно  ответил  доктор, - Вы молодая  и здоровая.  Прекрасно  и  сами  родите.
    Прот  почувствовал  неладное:  пространство  вокруг  стало быстро  сокращаться.  Его  сдавило  со всех  сторон, он   ощутил  боль в груди и  почувствовал,  что  движется  вниз.
- Парва! -  Позвал  он, но  ответа  не было.
Я был  прав, подумал  он, эта жизнь  заканчивается и  другой, видимо, не будет.  Его сознание  медленно погружалось  во тьму.  И Парвы  больше  не  было  рядом,     она   вдруг оказалась     позади  его   в этом  его   движении  вниз.    Усилием  мысли  он   позвал  ее снова, и  ему  показалось, что  он  услышал  ее голос,  только  слов  уже  разобрать  не мог. Боль  сдавила  грудь,  и  тьма  окончательно  поглотила  его  сознание.                Внезапно  боль  в груди  прошла,  и он  ощутил   прилив  чего-то  свежего  внутрь  своего  тела,  и  все  вокруг  пришло  в движение, а пространство  вокруг него  расширилось и стало  различимым и   бесконечным.   
   Первым      появился  на свет    Прот.    Парва  родилась   чуть   позже.
Они   снова  были  рядом,  касаясь   друг друга  своим  тельцами,   но  уже  не   ощущали    друг друга,  как     раньше.  И  говорить  друг с другом, как  раньше, они тоже    не  могли.         Они   уже  не были  прежними  Протом  и   Парвой,   потому что   у них   начиналась  новая жизнь,  в которой   им   совсем  скоро дадут   другие    имена.