Двадцатая глава
Мир
Мы попрощались в половину двенадцатого. Вик А, еле стоявший на ногах, десять минут пытался найти картину в своём багажнике. Когда он это сделал, я отнял у него ключи и отдал метрдотелю.
На улице стоит безветренная, безоблачная ночь. На небе поблёскивал месяц уходящей луны. Улицы были почти пустыми. Мне захотелось пойти домой пешком. И, по пути, заглянуть в ненорбар, поболтать с Марком, и выпить пару бокалов пива.
Я не спеша бреду по тротуару, любуюсь безлюдностью улицы и думаю, чем бы я занялся, если бы все люди в городе исчезли? Буду орать во всё горло? Грабить магазины? Достану тысячи книг и литры клея, и сооружу из всего этого памятник в свою честь? Открою вольеры зоопарка и устрою небольшой хаос? Разобью пару окон… Скорее всего, я просто буду бродить по улицам, и наслаждаться покоем и одиночеством, внезапно обрушившимися на меня.
Три часа ночи. Я дома. Разворачиваю коричневую, обёрточную бумагу и не без улыбки смотрю на своё приобретение. Карусель, клоун, цветы, дома, девушка… В этом определённо что-то есть. Не в деталях, не в цвете, а именно во взгляде. Таких чистых, выразительных глаз, я, кажется, ещё не встречал.
Я поставил картину на пол, облокотив на тумбочку. И сел на кровать. Спать не хочется. Я спустился в гостиную и включил телевизор.
Реклама.
Реклама.
Второсортный ужастик.
Новости шоу бизнеса. Почему нет?
Я оставил на новостях, убрал пульт, и положил под голову подушку.
Задорный женский голос, повествует: «Известную актрису, певицу и автора собственной биографической книги, Ларину, номинировали на хрустального колибри за роль страдающей шизофренией, журналистки, влюбившейся в своего начальника. Фильм вышел ещё в начале прошлого года, и был обруган и критиками и зрителями. Даже самые преданные фанаты Лорины посчитали его глупым и надуманным. Но все до одного признали, что Лорина сыграла в нём просто великолепно!
Ещё до съёмочного процесса у молодой актрисы, состоялась фотосессия, где она предстала, одетой в смирительную рубашку. Фотографии, так же, пришлись всем по душе»
На экране стали появляться эти самые фотографии. Неестественно бледный, цвет кожи. Растрёпанные волосы. И, при этом яркий, вечерний макияж. «Материал предоставил журнал «Всё самое прекрасное»
«Как же это мило» произнёс Второй, что сидит на противоположной стороне дивана «Народ фанатеет от безумия, когда оно такое странное и загадочное, подающееся в красивой, глянцевой упаковке. А потом злорадствует и кривится, если видит тоже самое вживую»
- Ты это, о ком?
«О тех, чьи дела были куда хуже, чем твои. О ребятах, кому было суждено стать жителями больницы, а не временными её пациентами. Помнишь таких?»
Да, я помню… Блёклые, почти бесцветные, зрачки. Сальные волосы. Изо рта пахнет таблетками…
«По взгляду некоторых можно прочесть всю их историю. Ты любил так делать – придумывать детали. Но основа истории всегда была одна: давным-давно один бедняга заблудился в собственном безумии а, когда его вытащили, он понял, что там (в извилистых тоннелях подсознания) ему было намного лучше»
Второй странной взглянул на меня. Я выключил телевизор. Задумался. В больнице я часто встречал людей, о которых сказал Второй. И предпочёл бы вообще никогда не видеть. Рядом с ними в воздухе витала обречённость, безвыходность. Нечто, худшее, чем смерть.
Я встал с дивана, и ушёл спать.
- Мииир, Мир? – Это голос мамы зовёт меня. – Мир. – Мамина рука гладит мой лоб.
Я открыл глаза. Мама, склонившись над моим лицом, улыбается.
- Привет. – Хрипло сказал я. – Во сколько ты вчера вернулась?
- Я вернулась сегодня. Мне сейчас нужно уехать на пару дней, по работе. Я заполнила холодильник едой, до отказа. И ещё положила денег на тумбочку.
- У меня от пособия ещё много осталось.
- На всякий случай, пусть полежат. Мэр хотел поговорит с тобой, зайдёшь к нему в больницу сегодня или завтра, хорошо?
Я выдохнул: - Хорошо.
- Я люблю тебя.
- Я тоже.
Мама встала и пошла в сторону двери.
- Мам.
- Да? – Она повернулась ко мне.
- Не хочешь стать обладательницей собственного портрета?
- А кто будет рисовать? Ты? – Мама оживилась.
- Нет. Знаешь Вика А? Мы с Лизой встретили его в галерее. Он подарил мне картину. А ещё, он мечтает тебя нарисовать.
- Так ты пообещал ему, что я соглашусь?
- Конечно, нет. Я сказал, что сделаю всё возможное. Так, ты хочешь?
- Нет. Пока, сын. – Мама послала мне воздушный поцелуй, и покинула мою комнату.
- Я сделал всё, что мог… - Пробурчал я, и попытался снова заснуть, но ничего не вышло.
В больнице, на четвёртом этаже, проблем со сном никогда не было. Неужели, я скучаю по тем дням? Я лежу в кровати уже час. Всё ещё надеюсь вырубиться.
«Ударься головой о стену. Точно вырубишься. А может, ещё и в больницу вернут» сказал Второй, лежащий под кроватью.
Вдруг, раздался телефонный звонок. Я нехотя вылезаю из кровати. Спускаюсь по лестнице. Поднимаю трубку. Прикладываю к уху.
- Ало?
- Это Марк.
- Привет.
- Мир, ты помнишь, как заходил вчера ночью ко мне в бар?
- Конечно.
- А, после этого, что было?
- Я пошёл домой.
- Ты ведь немного выпил, да?
- Пару бокалов, всего.
- Можешь приехать ко мне?
- Зачем?
- Неизвестный вчера ночью разбил окна в одном приюте для умалишённых, чудом никто не пострадал.
Я устало вздохнул.
Мне нравится Марк, но иногда я хочу, чтобы он тихо мирно умер от остановки сердца, в своей кровати, или кресле-качалке, что ему больше нравится…
- Мне сказать снова? Это был не я. Пока… - Я бросил трубку, вздохнул, протёр глаза, стиснул зубы. И воспроизвёл ещё пару вещей, которые делают раздражённые люди.
Ко мне по лестнице, спустился Второй. Полюбовавшись им с минуту, я, склонив на бок голову, спросил: - Это точно не мы?
«Точно» ответил он «Я бы знал»
- Мне даже жаль... Знаешь, когда Аврора проснётся, мы обязательно вместе разобьём что-нибудь.
Марк. Марк. Марк… Что с ним не так? Он ведь здоров. Откуда эти навязчивые мысли? Почему ему так хочется, что бы это был я? Прямо, как пять лет назад, когда он думал, что его сестра скоро умрёт, стоило ей один раз пожаловаться на боль в суставах.
Я вспомнил о сестре Марка, Эльвире. Я видел её всего пару раз, но впечатление осталось сильное. Уж не знаю, какая она, с другими людьми, но рядом с Марком, Эльвира вела себя, как нечто среднее, между курицы наседки и коршуном. Длинные, тонкие пальцы обычно мёртвой хваткой вцеплялись в рубашку Марка, сразу, как только он к ней подходил. А когда они прогуливались по коридору больницы, или по её территории, на улице, она не упускала ни единой возможности вытереть Марку лицо, помочь высморкаться в платочек или убрать какую-нибудь пылинку с его одежды. Если Эльвира говорила что-то вроде: «Я постирала твою верхнюю одежду», после этого выдерживала паузу, чтобы Марк поблагодарил её, потом Эльвира кивала и говорила дальше. Было странно наблюдать за всем этим, даже мерзко. Но Марк сам просил меня, не оставлять их одних в тот день, и ещё, в парочку других.
Я уже говорил про гудение труб, которые так напрягали Марка? Так вот, однажды, когда мы с ним снова вместе мылись. Это происходило не так часто, как может показаться, на самом деле всего два раза… В общем, громкий звук, издаваемый трубой, в конце концов, доконал Марка. Он взбесился. Вылез из ванны, сорвал со стены железную полку с вешалками, и начал бить ею по трубе. Разумеется, никаких повреждений, кроме нескольких царапин, полка трубе не причинила. Это разозлило Марка ещё больше, и он швырнул ею в окно. Стёкла разлетелись в разные стороны. Потом он мигом успокоился, и забрался обратно в ванну. Через несколько секунд к нам вбежал санитар.
Марк до этого момента, вёл себя совершенно спокойно. Ни апатии, ни агрессии. Лишь тревога перед приездом сестры. И то, он очень хорошо её скрывал. Марку даже намекали, что если он дальше будет себя хорошо вести, через неделю другую, его выпишут. Поэтому, в случившемся, я обвинил себя. Марк же, просто молчал, пребывая в каком-то ступоре. А на следующий день он спросил, зачем я взял вину. Я шутя ответил, что сам давно хотел это сделать. Марк же, восхитился моей храбростью. Глупо. Я давно знал обо всех уловках, всех наказаниях больницы. Со мной бы не сделали вещей, которых бы множество раз не сделали уже. Новые таблетки, пристальные взгляды, запрет сладкого, запрет видеться с мамой… ко всему этому я привык. На всё это мне было давно наплевать… Марк спутал храбрость с безразличием.
Остальные в больнице иногда спрашивали о причине моего поступка. Я каждый раз отвечал одно и то же: «Я ненавидел это окно. Оно слепило мне глаза»