…Когда мы жили в той трёхэтажке, мама научила меня читать. Мне было всего пять лет. Наверное, и пяти не было. Помню, как с мамой сидим, складываем буквы в слова, она смеётся, и подбадривает меня. Как-то легко и весело это у неё получалось. Я помню, как мне на день рождения подарили клеёнчатую шахматную доску и красивую книжку. Заголовок я точно уже сам прочитал.
…Примерно с конца 60-х годов пацаны начинают выпиливать из фанеры корпуса будущих электрогитар. Придумывать, паять, тащить шнуры и сооружать какие-то усилители из старых радиол. В посёлке Железнодорожном, в нашем Княже, ещё вовсю по праздникам наяривают гармошки, но началось и бренчание гитар. Какими-то бессменными на эстраде кажутся сегодня Туркин (бас-гитара), Витя Лютер, Лёня Пантус и Саша Тюкин (Лёня и Саша – ударные инструменты), играли на эстраде и Женя Ярцев, и Андрюха Зехцер, и Саша Матвеев, мой одноклассник… Впрочем, конечно, это не в 60-х, это позже – с середины 70-х, наверное… Тогда ворвался на нашу провинциальную эстраду отбывавший срок на «химии» Саша Зеленин, вытворял как музыкальные, так и полуцирковые номера с гитарой – тем и запомнился. Недавно созванивались с ним, он в Москве, Лютер – в Германии, настраивает клавесины и рояли, занимается с хоровой капеллой мальчиков, Миша Шмелев погиб в начале 90-х. Лёня Пантус умер довольно молодым – говорят, пришёл на обед, прилёг на диван и умер.
Х Х Х
Что на этой территории делаю я? Как мы тут вообще появились – в этом краю тайги, лагерей, «вавилонском столпотворении» народов? В школе, помню, висела таблица национальностей учащихся – 103. Были совсем для нас экзотические – лакцы, например, или вепсы, а уж про украинцев, белорусов, грузин и армян, азербайджанцев, китайцев, казахов – их было десятками. Ну и коми – само собой.
История нашей семьи в Коми крае по линии Козловых (это линия мамы – Козловой Зинаиды Савватьевны в девичестве) документально прослеживается до предка по имени Акилл ( или Акилла), который был рождён , видимо, ранее 1770 года, т.к. его сын Григорий – рождён уже в 1790-91 годах). За более ранний период связанных между собой документов ещё не нашли, но знакомые архивисты считают, что перспектива поиска хорошая, есть ссылки на документы, которые хранятся в Вологодских архивах.
Сыном Акиллы был Григорий, у которого было несколько сыновей (трое – точно). Один из них - Диомид – это тот, который и пришёл в верховья Выми с Удоры. Тут версии две: Удор – деревня села Княжпогост, и Удора – район. Но более вероятна все-таки деревня Удор. Для справки: село Княжпогост (1490 год – первое упоминание в грамоте Великого князя Ивана Третьего) состоит из трёх деревень – Удор, Вейпом и Ёрос. Зная, учётную схему, а именно – регистрацию в церковных книгах определённого куста (в нашем случае – на реке Вымь) Яренского уезда, мы и предполагаем, что это деревенька Удор села Княжпогост.
Место, где обосновался Диомид Козлов, скорее всего, уже считалось родовым местом Козловых. Запись в Дозорной книге Яренского уезда от 1608 года гласит, что в двух верстах от погоста Онежье живёт «бобыль Иван Козлов с отроком, ни коня, ни овчи…». Скорее всего – это какой-то ещё более дальний предок, но связующей линии и тем более – прямой линии – мы пока обнаружить не можем. Известна лишь строгая традиция – если эти земли были по общественному договору закреплены за Козловыми, значит, Диомид приехал не просто на дикий берег, а на известные ему родовые угодья. Вместе с Диомидом, по семейному преданию, приехали и два его брата.
Диомид был 1817 года рождения. На столетие вперёд земли Выми, охотничьи угодья до реки Тобысь, которая уже под самой Ухтой – стали местом приложения сил нашего рода. Известно, что вплоть до 1880-х годов Диомид и уже его сын Ефим Диомидович Козлов (род.в 1853) были не столько крестьянами, сколько охотниками и рыболовами. Земледелие как таковое в нашем роду не практиковалось. Скотину держали многие, но это всё-таки скотоводство, а не земледелие. Даже тогда, когда в начале ХХ века обеднели, во дворе Ивана Ефимовича – внука Диомида, было две лошади, пять коров, около 40 овец и коз. Три брата Ивана – дети Ефима, были не беднее, а такой, как Кузьма, был даже богач по деревенским меркам: восемь лошадей, 14 коров, стадо коз и овец. В земледелии мой род занимался разве что сенокосами и небольшими посадками овса и ячменя. Остальное Козловы выторговывали или выменивали на ярмарках в Турье, в Княжпогосте, в Серёгово – и соль, и порох, и овёс, и муку, и металл… За шкурки белки, куницы, соболя. Целыми санями «с верхом», говорят, возил Ефим Диомидович мороженого рябчика для перекупщиков из Вятки и в таких же объемах рыбу. В конце ХIХ - начале ХХ века больше внимания и места стала занимать лесозаготовка по заказу купца Павла Никитовича (Митит Паша) Козлова. Ефим Диомидович был его товарищем. Настоящим – не рабочим по найму, а именно товарищем. Например, Ефим организовывал т.н. Нижние склады, с которых потом шёл спуск на воду и формирование плотов. Бревноскатки были организованы тоже им. Ефим очень хорошо и грамотно знал лес.
Москва ухтинской нефтью заинтересовалась уже в конце ХIХ века. В 1889-1890 годах на Тимане работала экспедиция Геологического комитета во главе с Феодосием Николаевичем Чернышёвым - впоследствии академиком и видным деятелем Геологического комитета, выдающимся русским геологом и палеонтологом (пишет Википедия).В 1902 и 1904 годах в крае побывали профессор Московского университета А.П. Павлов и его ученик, молодой геолог А.А. Чернов, инженер В.Я. Белобородов, в 1907 году - от фирмы братьев Нобель - шведский геолог Ф.А. Андерсон и другие. В.Я. Белобородов с большим энтузиазмом отнёсся к возможностям разработки нефтяного месторождения и даже предложил построить нефтепровод от Ухты до деревни Весляна на Выми, проложить железную дорогу, чтобы соединить Вычегодский край с Печорским и район Усы с Зауральем. Какое отношение к этому имеет род Козловых? До недавнего времени у села Серёгово стоял памятный знак в виде нефтяной вышки – это памятник тем, кто встретил вышеуказанные экспедиции и повел на Ухту. Среди проводников был и Ефим Козлов – ещё бы, путь ведь лежал через его угодья на Тобысе. Более того – участники экспедиции по пути в верховья Выми останавливались, в том числе и в доме Ефима Диомидовича.
Но перейдём к поколению детей Ефима – это Иван – мой прадед, его братья – Степан, Кузьма, Фёдор. Известно, что Степан и Фёдор умерли своей смертью стариками , дожив до 1930-х годов. А вот про Ивана и Кузьму можно добавить следующие сведения.
Прадед Иван в 1889 году ушёл в Архангельск с одним из бывших политссыльных, который отбывал срок на Верхней Выми. О ссыльном том более ничего не известно, кроме того, что он умел лудить и паять, много читал книг. Десять лет Иван Ефимович работал на лесопилках Архангельска, в пакгаузах порта, при торговых рядах. Вернулся он хорошо знающим русский язык и по тем временам весьма современным молодым человеком. Было чем даже пофорсить. Семейное предание гласит, что он приехал в костюме, с брегетом (часы-коробочка на цепочке) на крытой двуколке из села Шошки (вымской), заплатив рубль за поездку. На тот рубль можно было бы сегодня купить, например, штук 50 кур или пальто. Хорошая посиделка в трактире на двоих с едой «от пуза» в те времена стоила примерно рубль. Десять лет … Женился, говорят, сразу, потому что девушка у него уже была и строго ждала его. Она была дочерью служителя церкви из Катыдпома (сан неизвестен, но имя известно – Николай). Жену Ивана звали Фекла Николаевна – по коми Пеклунья. Первый ребёнок у них умер, а потом родился Савватий – мой дед, отец моей мамы. Он родился в 1906 году. Их семья уже вовсю занималась в том числе и земледелием – Иван сажал по 20 десятин овса и ячменя, морковь, репу. Но выручала, конечно, скотина домашняя и навыки охоты.
Мать рассказывала, что в годы войны её дедушка мог за два часа, сходив в лес, принести 3-4 рябчика. Или так расставить силки, что обязательно звал с собой старших внуков с мешками. Потому что набрать могли много. Это спасало от голода не только нашу семью, но и многих других – ведь мужики все были на фронте. Из деревни ушли почти все. А вот Савватию повезло – ему дали бронь как председателю колхоза. С этой бронью он и умер в 1944 году, сильно простыв на реке. Говорят, в конце мая 1944г. напротив Онежья опрокинулась лодка с зерном. Мужики ныряли, спасали – ещё бы, иначе по закону военного времени схлопотали бы срок. Ну вот – крупозное воспаление лёгких, три дня в горячке и сгорел мой дед. «Всё для фронта – всё для Победы!». Осталось трое несовершеннолетних детей. На похоронах деда Савватия на гармошке играл «Варшавянку» и «Интернационал» пришедший с фронта по ранению Александр Иванович Щанов, который через четверть века станет первым ректором Лесного института.
Но вернёмся к началу ХХ века. В 1904 году Иван вместе с тестем Николаем построили первую половину избы, а в 1907 – вторую, объединив этот семистенок общей крышей и просторной поветью. Этот дом в деревне Козловка стоит до сих пор.
Иван Ефимович построил много изб. Уже в настоящее время художники и искусствоведы, которые проводили плэнеры в нашей деревне, наткнулись на надпись карандашом:«Избу строил Иван Ефимович Козлов. Построена 17 июля 1909 года». И это не единственная его постройка в дополнение к нашему дому.
Брат Ивана – Кузьма. Тот самый, который среди братьев был богачом. Тут есть интересная интрига. Вся деревня знала и говорила, что именно он стрелял в Савватия через окно, когда было раскулачивание. Но по-свойски никто в милицию заявление не написал. Однако история продолжилась, и Савватия однажды избили до полусмерти Кузьма и его дружки. Так в классовой борьбе родной дядька уничтожал племянника, а племянник уничтожал добро и дом родного дядьки.
Через тридцать лет после тех историй родной сын Кузьмы – Виктор Кузьмич Козлов стал зам. директора нефтешахты Яреги. Кроме этого, Виктор был хорошим художником. Он писал такие картины (пейзажи), что шахтоуправление Яреги долгие годы вывешивало их в украшение кабинетов и вестибюля. В начале 2000-х годов я нашёл родственников на Яреге, и даже заходил в шахтоуправление и видел две картины Виктора Кузьмича Козлова. Родственники и в поселовом Совете бывшая коллега В.К.Козлова всё про него и рассказали, но я им про стрельбу и мордобой 30-х годов рассказывать не стал.
Любопытна страница жизни рода жены Савватия – бабушки Пелагеи (в крещении – Палладья). Она тоже была по фамилии Козлова. Имелись ли общие корни с родом Савватия – сказать трудно, но известно точно, что при решении свадебных дел рассчитывалось родство или не родство – за этим в деревнях следили очень строго. Не менее пяти поколений должно было пройти от общего предка, а в некоторых случаях – даже шести поколений. Чтобы не было кровосмешения и не подрывалось здоровье потомков.
Бабушка Пелагея лишилась матери (её звали Мария) очень рано – ей было всего восемь лет. Мария сильно простудилась, когда обозом везла рыбу с Синдорского озера. Уезжали на Синдор - было минус 10-15, а на обратном пути ударил мороз под 40 градусов. Простыла и умерла через три дня. Это было в 1913 году.
Три старших брата, две сестры и отец. Девочке Пелагее приходилось по дому хозяйствовать практически самой, потому что старшая сестра жила уже отдельно. Стирка, приготовление пищи и кормление скотины – всё выпало на её долю с детства. Вода – из колодца, полоскать бельё – на речку…
Её родной брат Иван – участник Гражданской войны. Участвовал в уничтожении банды Орлова и Лыткина, известной по учебникам истории Коми края. Об этом рассказывал мне уже не он (я слишком маленьким был, когда Иван умер), а Александр Иванович Люосев, бывший кронштадтский матрос, служивший даже в охране Председателя дореволюционной Государственной Думы Родзянко. Потом Люосев долгие годы работал в колхозе и в партактиве Княжпогоста. А бабушка Пелагея сама проработала и в лесу, и в колхозе долгие годы, открепительный паспорт получила только в 1963 году. И до последних лет работала на земле. Очень тихий и мирный был человек, так и не научившаяся русскому языку. Мне приходилось с ней очень тяжело общаться на словах, но зато всегда с ней было просто, спокойно и уютно. Волшебная была бабушка. Как из древних сказок.
Другой её брат Степан был заместителем, а потом короткое время и военкомом Княжпогостского района. Про третьего брата ничего не знаем. А отец Пелагеи – это получается другой мой прадед, Андрей, сошёл с ума, когда сгорел их дом со скотиной и постройками. Он очень сильно переживал, не спал несколько суток и тронулся умом.
И вот теперь – другое поколение – Савватия и Пелагеи. У них родилось трое детей – моя мама Зинаида (в 1929 году), Вера – в 1932 и Пантелеймон – в 1934 году. Мама закончила Кооперативный техникум в Сыктывкаре в 1948 году, а в 1949-м её посадили в тюрьму, т.к. на складах обнаружилась небольшая недостача. Было это в Турье. В селе и сегодня помнят и сегодня говорят, что осудили маму несправедливо, что она была не виновата, что склады были разворованы до неё, а она – молодая и неопытная - зря подписала приёмку склада. До 1954 года мама была в лагере «УстьВымьлаг», а потом её выпустили по амнистии после смерти Сталина.
Она работала кладовщиком и нормировщиком на Княжпогостском механическом заводе. Заочно закончила Московский технологический техникум и с 70-х годов была 16 лет – до 1987 года - начальником отдела труда и заработной платы КМЗ. Очень много ездила в главкомовских и трестовских комиссиях с ревизиями по другим заводам.
После лагерей ГУЛАГа мама встретила моего отца – Ивана Гавриловича Спичака, который тоже работал на механическом заводе. Он приехал в Коми АССР в 1948 году в первый раз, чтобы помочь своим родителям – Гавриле Андреевичу и Марии Францевне, обустроиться. Отец отвоевал на Великой Отечественной войне с 1941 по 1944 год, был тяжело ранен в Белоруссии и ходил с палочкой до 1949 года. В 1949 году, кстати, он приехал из Бердянска ещё раз и уже остался навсегда. А в 1955-56 году уже познакомился с мамой. Вернее, они были знакомы и раньше, но с 1956 года уже создали семью.
Иван Гаврилович тоже устроился на завод и проработал там до 1979 года, то есть тридцать лет! Мама проработала на заводе 32 года. Дед Гаврила – восемь лет. Так что получилась хорошая династия. Перед армией, не поступив в университет (не прошёл по конкурсу на исторический факультет – 0,5 балла не хватило), я целый год работал на механическом заводе, получил специальность электрослесаря. Пригодилось в жизни. И не один раз.
-----------------------------------
Часто образ жизни понятен лучше, когда понимаешь не только, как рождались, но и как умирали в 60-х в Княжпогосте и в северных деревнях. Много пили водки и вина и замерзали по пьянке. Поножовщина — дело практически каждого праздника в деревне, каждой свадьбы и общепоминальных деревенских дней. А ещё травились угарным газом от того, что слишком рано закрывали тягу печных труб. Пока придут с работы около 6 вечера, часто вымерзшие на работе где-нибудь в лесу, на железной дороге, на стройках. Пока протопят печь и приготовят ужин — вот тебе и полвосьмого. Час — на проверку уроков у детей, послушать радио, почитать газеты... Телевизоры в 1967 году, например, в трёхэтажках мехзавода и рядом в двухэтажке были наперечет — если я правильно помню, то не более чем у четырех-пяти семей. И вот вечер закончился, а печь ещё не прогорела. Глаза слипаются. А, да Бог с ней — вроде бы уже только мелкие угольки остались... Но часто оказывалось «не всё», не прогорели дрова. А семья спит. И хорошо, если помещение большое и вентиляция между кухней и комнатами более-менее, или в щели меж окон поддувает... Помню, что каждую зиму были жестокие вести: «угорели всей семьёй — пять человек», «угорели ребята после выпивки», «угорела молодая женщина с ребёнком»... Как правило — насмерть.
А ещё была «в моде» очень своеобразная форма самоубийства — травились уксусом. Зачем такой болезненный способ? Непонятно.
У меня был знакомый врач-реаниматолог Сергей Груницкий. Мы с ним познакомились уже в конце 90-х годов, когда он учился в Архангельском мединституте, а потом общались долго, когда он вернулся в Инту. Но вот как-то заговорили с ним про виды самоубийств. Сергей, помню, тогда рассказывал свои впечатления об отравившихся уксусом: «Я думаю, что они все страшно жалели, что сделали это, и сделали так... Боли должны быть нечеловеческие. И не только в желудке и пищеводе, а ломить должно все тело, кровь расщепляется и продолжает течь по жилам... И в мозг ведь тоже приходит это...вещество без кислорода и со сжигающими стенки сосудов элементами...». Дьявольское изобретение. А пользовались многие. Помню, как отравилась уксусом мама моего одноклассника Серёжки Перемотина. Жалели её все. Хорошая женщина была. Но вот что-то там в душе… потёмки. Как и самоубийства — депрессивная тема вообще — штука была не редкая в наших краях.
Дети депрессий не знали. Или нам так казалось. Или так казалось только мне? Конечно, печальки всякие бывали — и мордобой, и дразнилки в школе... да. Иногда жестокие дразнилки. Все были небогатые, кто-то чуть лучше, кто-то чуть хуже – во всяком случае, в одежде сильных контрастов не было. Чего уж там говорить, если практически все 60-е годы большинство мальчишек ходили в школу в стёганых телогрейках-ватниках. Они были удобнее, чем пальто (но пальто ведь тоже у многих были). Но была ещё и неухоженность... Были у нас случаи, когда у девчонок вши обнаружились. Со «вшивой» кличкой одна так и осталась до восьмого класса. От другой почему-то отлипло прозвище — может, потому, что её маму уважали. Она, мама этой девочки, Светки В. (между прочим, я тогда как раз сидел с ней за одной партой) — работала в дорожной службе. Сидела в будке на шлагбауме как раз на спуске к мосту через Кылтовку к реке, будка стояла у моего дома. Кстати, почти на том месте, где несколько лет назад сгорел дом Аббаса. Почему был шлагбаум? Да потому что лесовозы так сильно разбивали грунтовку, что мехзавод, подсыпающий постоянно то шлак, то щебёнку, выделяющий постоянно машины для укрепления дороги грунтами, стал требовать от леспромхозов паевого участия в содержании дорог. Да и водители самовольно устраивали перегруз древесиной... В общем, шлагбаум был необходим. А весна была ещё поздней, не такой, как сейчас — заморозки по ночам могли лупасить до конца мая. А днём развозит дорогу... В будке ну-ка поночуй-ка... Матери Светки В. мои родители постоянно давали то картошки, то чайку, то папиросами с ней батя делился. А пацаны нашего класса — была группа с посёлка Северного — они каждый раз проходили мимо этой будки — в школу и обратно. Видели, как суровые мужики водители лесовозов слушаются тётку... Там споры были в порядке вещей и через мать-перемать. Мужики слушаются, ну и пацаны тоже волей-неволей признавали её силу и право. А ещё — она какая-то отчаянная работяга была. Пила водку крепко, иногда влёжку. Как не простывала и не замёрзла в той будке, у костров, которые иногда были и на улице? Бог знает. Но Светку тиранила: «Учись, ****ь, хорошо... чтоб я не сдохла с голоду или с горя, когда ты вырастешь». Это не только Светке, конечно, мамаши говорили, но Светке это озвучивалось часто и при посторонних. И дубасила она её класса до шестого — не меньше. На фоне таких наглядных воспитательных моментов пацаны из нашего класса Светке прощали и простили её вшивость и не самые приятные запахи от нестиранной одежды. Кто-то подслушал разговор нашей учительницы с другой училкой. «Она ей почки отбила, что ли? От девочки мочой пахнет...». Про «мочой пахнет» все и так знали, но … Но ни фига себе — почки отбила!
Светка ушла после восьмого класса. Помню, как наш учитель географии Николай Дмитриевич Губарев ругал Светку и её подружку Надю Б. за то, что они «как проститутки, шатаются с «химиками»». (У Губарева кличка школьная была – Будённый. За усы, как у Героя Гражданской войны, маршала Семена Михайловича Буденного. Николай Дмитриевич, правда, усы скоро сбрил, а кличка осталась).
Кто такие «химики», надо отдельно объяснить. В 70-х годах, а мой восьмой класс – это уже 1975 год, появилась такая форма наказания по суду, как «обязательное исполнение работ на стройках народного хозяйства с частичным ограничением свободы». Говорят, что название «химики» получили от первых строек – химических комбинатов на Южном Урале. К нам это слово уже привезли как готовое обозначение осуждённого особого типа. В начале 70-х в поселке Железнодорожном – он же станция Княжпогост (в 30-х годах просто назвали по имени села за рекой) начал строится завод древесно-волокнистых плит (ДВП), и на его строительстве «химики» работали уже вовсю мощь. Их поселили по баракам в посёлке Лесокомбинат или, как у нас по старой ГУЛАГовской топонимике – «на двадцатом», а потом в общежитии в посёлке Новый. Ну и вот – с этими «химиками» гуляли пятнадцатилетние девочки из моего класса. «Как проститутки» - по тем временам общественное мнение лепило приговор безжалостно.
Света В. умерла сравнительно молодой – в 49 лет от рака. У неё, говорят, остались три дочери. Работала она до смерти в республиканской больнице в Сыктывкаре. То ли санитарочкой, то ли медсестрой… Как поднимала троих дочерей, особенно в жестокие 90-е годы – ума не приложу. Как закончила свою жизнь её мама – никто вспомнить не может. Надя Б. тоже не старой умерла. Они родила рано – чуть ли не в те же 15 лет, и дочь её родила в 15-16. Она очень молодой бабушкой была… Страдала от полноты. Может, от этого и умерла лет в пятьдесят.
Была ещё одна у нас в классе из тех – из «вшивых», Ирка П.. Но она как-то прошла в памяти бледной тенью и вообще неизвестно, где растворилась на просторах России. Ни в классе общительностью не отличалась, ни в посёлке особо её не видел. Запомнилась, пожалуй, тем, что любила облизывать вафлю. Купит вафли и не грызёт, а облизывает до состояния мякоти. Прям уже качается эта мякоть, вот-вот упадёт, а она её все облизывает. Однажды по пьянке приснилась она мне с этими облизанными вафлями… И так с бодуна тошно, а тут ещё на тебе – девочка из прошлого со своей дурацкой привычкой. Кошмар какой-то…