Огрызенные огнём, в пыли у дроги лежали кости сосны. Откуда они? Что это, останки страшного лесного пожара или следы приятного вечера у костра? Кто знает...
Обыкновенно Пашка спал долго, пока его не принимались будить к завтраку. Мать жалела сына. Он рос слабым. Неслышно ходил. Целыми днями сидел где-нибудь в уголке и читал. Даже во сне мальчик дышал так тихо, что обеспокоенная мать по нескольку раз за ночь поднималась к нему - посмотреть, - жив ли сыночек.
Дядя Серёжа, который замещал папу, улетевшего «на луну» прошлой весной, не сердился на жену. Он был простоват, не искал в жизни смысла, а рассудительно проходил по её этапам. Соблюдая все законы и условности. Чтобы «как у людей». Беспокойство о ребёнке было правильной, логичной реакцией женского организма. Поэтому, когда супруга в очередной раз будила, переползая через него, чтобы прислушаться к дыханию сына, не ворчал. Поворачивался на другой бок и засыпал вновь. Стесняясь тревожить, жена предлагала поменяться местами, но дядя Серёжа полагал, что, оберегая свою женщину, должен лежать с краю кровати.
Некой ночью мальчик так сильно ворочался во сне, что не было нужды вставать, дабы проверить его. И мать, против обыкновения, заснула глубоко и спокойно. Зато дядя Серёжа, лишённый привычного порядка, несколько раз вставал попить воды. Проходя мимо комнаты пасынка в очередной раз, заглянул в приоткрытую дверь. Кровать была пуста.
Накануне вечером, вымытый в корыте посреди двора, Пашка, утомлённый своими немногочисленными ребячьими делами, быстро уснул. Приснилось ему, как бежит на реку, но перепутав тропинки, оказывается не на пологом её берегу, а у обрыва, оступившись с которого, падает вниз. Бесконечно долго. Это падение и разбудило мальчика.
Он распахнул глаза так скоро, что хрустнули веки. И, вместо радости от того, что он дома, в тёплой постели, а не израненный на стылом песке берега реки, ощутил нервный сквозняк, обдувающий сердце со стороны спины. Ребёнок понял вдруг, что он не просто так, мальчик. Но, что он - это он. Сам. Человек. Сам по себе.:
- Это же я. Я!!! - Пашка совершенно по-иному прислушался к биению сердца, так как понял,- вот он, момент, с которого будет помнить всё, что происходит в его жизни.
От возбуждения мальчик почувствовал, что совершенно расхотелось спать. Он тихонько поднялся, нащупал штанишки, которые вдруг показались слишком детскими ... сильно разношенные, тесноватые сандалии... Оделся уже не улице.
Там было светло. Приветливо сияла луна. Мир откровенно праздновал пробуждение человека, радостно приветствовал то новое в нём, и ночь показалась мальчику понятной уютной. А не таинственной и страшной, как это бывало раньше.
Посреди двора Пашка заметил черепаху. Небольшую, чуть больше чайного блюдца:
- Чере... - воскликнул было мальчик, но та перебила его:
- Пашка!
- Откуда ты знаешь, как меня зовут?! - удивился мальчик. Но черепаха молчала. Только глядела на Пашку умными глазками, доверчиво и покорно, да тихонько шевелила красивым, словно гуттаперчевым, хвостом.
Заинтересованный отсутствием пасынка, из дома вышел дядя Серёжа:
- А, ты здесь! Чего ушёл?
- Не спится.
- Надо же.
Мужчина присел на высокий порог, широко и беззастенчиво зевнул, показав заштрихованную коричневатым налётом обратную часть зубов. Раньше как-то Пашка этого не замечал. Улыбался дядя Серёжа белозубо. Заразительно. Ему всегда хотелось рассмеяться в ответ. Но отчего-то не сейчас.
- Ночь. А ночью положено спать. - строго сказал дядя Серёжа.- Что это у тебя?
- Черепаха.
- Поймал?! Покажи! - потребовал мужчина.
Пашка хотел было выполнить просьбу, и ещё вчера сделал бы это без сомнений. Но теперь... Насупился и спросил серьёзно:
- А зачем она вам?
- Суп сварю. А из панциря гребень матери твоей выточу. В магазине он денег стоит. А так - бесплатно выйдет. И радость, и корысть.
Пашка помотал головой:
- Нет. Не будет никакой радости от неживой черепахи.
- Ну, поговори мне ещё. Мал ты, чтобы рассуждать. Подрастёшь - послушаю. Давай сюда.
- Не дам! - звонко крикнул Пашка.- Я отнесу черепаху на речку. Там её дом.
- Гляди-ка ты, каков. Ночь во дворе. Мамка твоя глаз с тебя не спускает, ни ночью, не днём. А ты на речку? Один? В темноте?
- Да.
- Ну-ну... - недобро усмехнулся дядя Серёжа. - Посмотрим...
Пашка, не дослушав, прижал черепаху к груди и, воодушевлённый собственной отвагой, бросился вон со двора в сторону реки.
Человек пяти лет от роду бежал по лесной дороге. Луна, как мятый серебряный раскалённый на печи пятак, щедро орошала землю струями голубоватого света. Кабаны, перекопав всё пространство между деревьями, оставили нетронутой тропинку. Попридержали своих резвых ребятишек косули. Совы на время прекратили перекличку. И только соловьи, дрозды да зорянки звонили звонко в свои колокольчики:«Чтобы страшно мальчишке было не так».
До реки всего-то километра полтора, не дальше. Совсем близко. Но то,- для взрослого, днём, налегке, а не малышу, с ношей, ночью. Чтоб Пашке было хоть немного легче, черепаха вцепилась коготками в рубашку. Её маленькое милое лицо трепалось на бегу прямо перед пашкиным носом. Черепаха шевеля ноздрями, фыркала, и каждый раз у неё выходило, ловко и внятно: «Пашка... Пашка... Пашка...» И, вместе со вздохом, нежный аромат мяты и мокрой травы касался щеки мальчика, словно поцелуй.
В темноте, когда даже знакомая дорога показывает свою тёмную сторону, её легко не признать. Впопыхах, когда заплетаются ноги в траве, мысли тоже, бывает, путаются промеж собой. И на развилке, почти у самой реки, так же, как это случилось во сне, Пашка перепутал тропинки. И побежал не по той.
Срываясь с обрыва, он больше всего на свете боялся, что выпустит черепаху из рук и та разобьётся. Ведь черепахи не умеют летать.
Пашка не разжал рук. Они упали вместе. На тот единственный острый камень, что без дела пылился с краю песчаного берега реки годами. И Пашка... Ему-то ничего, а панцирь черепахи лопнул, как заплесневелый орех,- глухо и влажно. Небольшой, с чайную тарелку, брони не хватило на двоих.
Приоткрыв рейсфедер клюва, Ворон летел, погоняя кнутом потных со сна барашков тумана. Мальчик лет пяти поднял голову, помахал птице рукой, а после продолжил заниматься своим делом. С раннего утра, стоя на коленях, он утюжил жёсткую не расчёсанную прядь пригорка довольно увесистым булыжником. Гладким ровным с одной стороны и выпуклым, удобным для его ладошки - с другой. Делал он это не так как другие дети, забавы ради. Но с усердием, ощущением важности занятия, крайней необходимости его. Он намеревался соорудить небольшой пруд. Для черепахи, что дремала рядом с чумазой коленкой. Её панцирь, собранный из нескольких кусков, выглядел словно грубо склеенная тарелка толстого фарфора. Во сне черепаха шевелила своим красивым, словно гуттаперчевым, хвостом, а из пуговки её носа время от времени доносилось: «Пашка... Пашка... Пашка...»