А на том берегу

Посвящается Л.Н.Целищевой.
«Счастье,как вспышка. Оно не
                длится дольше мгновения, но
                его невозможно не узнать
                и нельзя ему не поверить».
                Об этом рассказ. А его название –
                цитата из известной песни. «Тот
                берег»кто-то вспомнит, а кому-то
                ещё предстоит до него добраться.
               





               
Он открыл глаза и зажмурился от солнца. Немного пообвыкнув, сквозь ресницы увидел: прямо перед лицом на кончике изогнутой травинки повисла оранжевой каплей божья коровка.
С розоватого неба сонно стекали струйки тепла, и в лад с ними тихо, кружась, слетали с вишневых деревьев белые лепестки.
Речка в прогале сизоватого камыша хитровато посверкивала рябью и невозмутимо катилась сквозь разноголосый радостный хор утренних звуков.
Лягушки вопили во всё горло. Подзывая утят, крякали беспокойные утки. Чайки с визгом пикировали на поверхность воды. Длинно, с серебром, присвистывали скворцы. Ласточки сплетничали, деловито приподнимая фалды черных фраков. О чем-то яростно спорили встрепанные воробьи.
То тут, то там из воды вдруг вырастали удивленные шеи нырков с ирокезами перьев на крохотных головках. Шебутилась и потрескивала сушняком в прибрежных зарослях стайка  каких-то пёстреньких птичек.
Но над всем доминировал густой басовитый гул, будто самолёт, перекрывая птичью какофонию. Это армада пчёл сосредоточенно трудилась в кронах цветущих деревьев, кустиках земляники, на «солнышках» одуванчиков.
-Хорошо-о! – выдохнул Он вслух и поднялся на ноги, с хрустом расправляя ещё заспанное тело.
Едва заметная под молодой гусиной травкой  ниточка садовой тропинки вела к дому. Невелик, в три окна, домик уютно дремал, утопая в сирени. Рядом, носом к крылечку, приткнулся видавший виды внедорожник, брошенный под утро измотанным долгой дорогой хозяином.
Он неспеша огляделся. Всё кругом дышало нетронутостью утреннего покоя.
Под тяжестью шагов скрипнули доски ступеней. Рука пошарила над дверью. В ладони блеснул зубчатый ключ от врезного замка. Из дверей пахнуло тёплой пылью и одиночеством нежилого дома.
Перешагнув порог еще незнакомого жилища, Он снял куртку и машинально, как будто привычно, одним движением нащупал для неё крючок у входа…
… Весь последующий день прошел в освоении жизненного пространства. Был вымыт пол, привезены продукты и даже скошена трава найденным в сарае бензиновым триммером.

Дом довольно щурился чистыми стёклами окон, чуя густой аромат наваристого борща в синей эмалированной кастрюле, что, подбоченившись, воцарилась  на плите.
Новый хозяин заметно устал, но поужинал с аппетитом, а после вышел во двор. Южная ночь подступала непривычно рано. Солнце совсем садилось, когда Он пошёл к реке.
Ветхие мостки угрожающе прогибались, и Он, не желая провалиться на гнилых досках, присел с краю и осторожно спрыгнул вниз. Речка оказалась глубокой, а вода совсем не так холодна.
И Он поплыл, громко фыркая и круто отмахивая сажёнки, сначала в одну, а потом в другую сторону. Купание освежило.
Он перевернулся на спину. Ноздри жадно ловили рыбный дух речной воды. Её почти черное  зеркало ломко отражало длинные, голубоватые, похожие на жидкий металл, полоски света от фонарей на заречной стороне.
Кругом стояла неправдоподобная тишина. Редким всплеском, одиноким шорохом в камышах, да ещё едва различимым шевелением ветра в молодой листве завершал мирную картину округи усталый, отходящий ко сну день.
Выходя из воды, Он почему-то старался не шуметь. Не вытираясь, обернулся полотенцем и со шлёпанцами в руке побрёл назад.  Босые ступни ощущали шелковую нежность нагретой за день травы.
  Ни один комар не звякнул над ухом. Удивлённо отметив это про себя, Он решил опять ночевать во дворе.
Кособокая раскладушка под яблоней, ревматично заскрипев, слегка охнула, когда Он с блаженством вытянулся на ней. Глянул вверх. Совсем рядом, странно низко горели огромные, яркие, будто промытые, хрустальные голубые звёзды.
Казалось, они смотрели на Него как старые знакомцы, лукаво приглашая в свою сияющую компанию. Глаза постепенно начали узнавать абрисы созвездий и складывать их, как пазлы, в знакомую с детства карту небесного свода.
Обнявшая было, дремота уступила место расслабленному созерцанию. В свободной от всяких мыслей голове сам собой возник обрывок когда-то услышанной фразы: «…в другой жизни».
В какой другой? Вся Его жизнь уложилась в шесть с небольшим десятков лет. Жил, как все: дом, семья, работа. С буднями, праздниками, счастьем и горем.
Жена умерла неожиданно и нелепо. Вышла из машины. Упала, будто споткнувшись. И всё.


Он долго не мог взять в толк, как может человек исчезнуть в одно мгновение. Смерть казалась вопиющей несправедливостью, в неё не верилось, ей было совсем не время.
Сильно запил. Но однажды утром, в тяжелом похмелье, выйдя на кухню в поисках «поправки», увидел сгорбленную фигурку сына. Мальчик стоял у окна. Тонкая худенькая шея, почти прозрачные уши…
Сирота! Открытие так ударило, что разом прошла пьяная одурь. Как же так? Я жив, а сын – сирота?!
«Завязал» разом. Схватился за жизнь. Сын! Ради него!
И как-то наладилось. В дом вернулся ритм и порядок. Мальчишка оттаял. Они вместе радовались спортивным кубкам и пятеркам в дневнике, ходили на лыжах, даже пару раз на море скатались.
Потом возник политех. Расходы возросли.
С вахтой Ему повезло. Платили изрядно. На жизнь, и чтоб у сына было всё, хватало с избытком.
Шло время. Оно как будто составлялось из отрезков: монотонно  тусклых – на вахте; солнечно-радостных – с сыном. Первые - долгие, вторые пролетали в одно мгновение.
Потом отмечали удачную должность выпускника. Потом широко гуляли на сыновней свадьбе. Потом Он возил гостинцы внукам.
Каждая встреча оставляла чувство уверенного благополучия. Жили дети дружно. На службе у них всё было ладно. Дом – полная чаша. Чего ещё желать?!
«Заслуженный отдых» Он принял спокойно. Провожали на пенсию в ресторане. Народу собралось много. За обильным столом пили Его здоровье, хлопали по плечу, говорили: » Ну, давай! Ты у нас ещё молоток!» Карман оттянул подаренный конверт.
Гости разошлись, тосты утихли, и началась обычная жизнь. И вот тут оказалось, что Ему делать совершенно нечего.
Больше не было сборов в очередную поездку. Детям, вкруговую занятым школой, секциями и компьютером, было не до Него.
Сноха легко справлялась с делами, и то, с пылесосом в руках, командовала: «Поднимите ноги», то гнала «отдохнуть» с кухни.
А сын приходил поздно, устало ужинал и до самой ночи, с телефоном, прижатым плечом к уху, расхаживая по квартире, руководил каким-то важным проектом.
Оставалось одно. Чтобы скоротать время, Он одевался и шел из дома, бесцельно и подолгу слоняясь по улицам.
Шёл день за днём. Домашние оставались с Ним неизменно ровны и предупредительны, но постепенно возникло и не уходило ощущение уменьшения пространства вокруг себя, чувство, будто он торчит, как стул на дороге, как шкаф не на месте.
В очередной раз, бродя по городу, Он встретил сослуживца. Давнего, еще довахтенного. Когда-то они были напарниками и неплохо ладили, поэтому искренне обрадовались нечаянной встрече.
В кафушке на углу, за бокалом пива, приятели, слово за слово, разговорились «за жизнь». Вечер пролетел незаметно. На прощанье, скорее, по привычке, чем по надобности обменялись телефонами.
Однако на следующий день, когда Он опять, захлопнув за собой дверь, двинулся вниз по лестнице, в кармане куртки вдруг хрипло задребезжал и заёрзал, вибрируя, новенький «Самсунг».
Вчерашний приятель просил о встрече.
- Дело есть, - сказал он неопределённо.   
Встретились. Зашли туда же. Снова взяли «по пиву».
- Ну, что у тебя за дело?
-Да не знаю, как тебе… Мы вчера с тобой говорили…  Я вечером с женой …
- Не тяни!
-Ладно! Домишко мне недавно достался. От тётки, на юге. Прошлым летом ездили, оформили. Нам-то он ни к чему. Переезжать туда не собираемся, - жена против.  Детей у нас нет. Может, тебе съездить? Поживёшь, осмотришься… там фрукты, рыбалка, то - сё… на пенсии – красота! Опять же, ребята в отпуск приедут. На каникулы внуков привезут! Если понравится, я продам. Недорого.
Назвал сумму. Она и вправду была умеренной.
- Хорошо. Дай только подумать.  А за предложение – спасибо!
Вечером после ужина Он изложил всё детям. По тому, как расцвели в улыбке поджатые губы снохи, и с каким облегчением заговорил сын, понял: пора!
  Сборы были недолги. Ехал день и ночь почти без остановок. Когда, плутая в темноте, с трудом нашел нужный поворот и добрался до адреса, записанного на бумажке, сил хватило только выключить зажигание и упасть в траву, чтобы на собственной руке, как на подушке, мгновенно провалиться в долгожданный сон.
И вот теперь Он лежал, и всё, что было до сегодняшнего дня, стало «другой жизнью»?
  Да нет.  «Другая жизнь» - это не о том. Отчего местечко, где он отродясь не был, не казалось ему чужим? Почему и сад, и река, и старый дом встретили так, будто давно ждали его возвращения? Откуда это неясное чувство родства? Будто тут рос, будто оставил здесь что-то дорогое…
Ему случалось слышать, что иногда то ли незнакомый человек, то ли место, то ли что-то происходящее вызывают ощущение знакомства или повторенности. И даже есть слово, французское, кажется. «Дежавю, - пронеслось в голове, - дежавю…»
Глаза сами собой закрылись. По соседству вдруг закричал петух, но Он его не услышал, потому что уже крепко спал.
***

- Куды-ы ты, куды-ы ты! – упорно спрашивал чей-то голос. Он проснулся. На виноградной опоре сидела тонкошеяя горлинка и, как назойливый будильник, раз за разом повторяла свой вопрос.
- Всё тебе скажи! – Рассмеялся Он и снял полотенце с ветки.
На берегу, в зарослях хмеля, вдруг обнаружилась незамеченная вчера лодка. Она лежала вверх днищем, голубея остатками краски. Крапива обожгла руки, когда Он приподнял лодку за край борта. Её оставили здесь давно. Подтверждением тому были найденные вёсла, которые уже оплели белёсые, не видевшие солнца змеистые стебли.
- Привет, старушка! Придётся с тобой повозиться. - Он опять засмеялся. Ему нравилось и не казалось странным, что он разговаривает вслух со всем, что встречает в усадьбе.
Будто в ответ неподалёку закуковала кукушка. Он начал, было, считать. Но тут вступила ещё одна, и Он сдался: » Ладно-ладно, не частите! Поживём ещё!»   
Осмотр мостков обнадёжил. Несмотря на ветхость гнилых досок, опоры, сделанные из стволов акации, замены не требовали. Он неспеша прикинул в уме,  каких и сколько потребуется материалов для ремонта. Пожалуй, если разобрать пустую постройку в углу двора, вполне крепкую на вид, то на тёсе удастстся прилично сэкономить.
Пара недель промчалась одним духом. Всё это время Он вставал на зорьке, и дотемна на берегу попеременно ширкала ножовка и звонко стучал молоток.
Наконец, работа была закончена. На воде покачивалась, отражая боками водяные блики, свежевыкрашенная лодка с законопаченными монтажной пеной щелями.
Недавно хлипкий мостик выглядел надёжной корабельной палубой. И загорелый дочерна капитал пробовал её прочность, топая по доскам ногой.

Он  не ожидал, что река, по которой тихо плыла его лодка, мерно поскрипывая вёслами, окажется такой основательной, прихотливо разлившейся многочисленными рукавами, протоками и заливами.
Заросшие низкие берега гляделись почти сплошной зеленой стеной, и только мостки, или как их по-местному звали – кладки повсюду выступали из воды.
То солидные, оснащенные металлом, то скромные, деревянные, то просто в пару досок, переброшенных от столбика к столбику, а то и вовсе бесхозные, завалившиеся одним концом в воду – они говорили о том, что каждый кусочек земли, примыкавший к реке, заселён.
Он вдоволь накатался, обнаружив множество укромных уголков, где втихушку мужики на лодках проверяли свои сетки. Они подозрительно косились на незнакомца, но на приветствие отвечали мирно и с охотой.
На высоком выступе, где основное русло в очередной раз разделялось уходящим в сторону рукавом, Ему удалось разглядеть на дверях приземистого каменного строения выцветшую табличку: «Рыбацкая артель». Кругом не было ни души, однако, скошенная трава и белый щебень, рассыпанный по берегу, давали надежду, что жизнь тут, примерно, как на Марсе, но всё-таки есть.
Низкое солнце уже полоскало в воде розовый шёлк заката, когда судёнышко стукнулось носом о свой причал.
Он спрыгнул на траву и в три рывка наполовину вытащил лодку на берег. Помня про рыбаков,  замкнул на всякий случай цепкой вокруг одного из столбов на замок и вытянул вёсла из уключин.
Только собрался укрыть их за хмелем, как откуда-то снизу донёсся тонкий щенячий лай.
Вода стояла по-весеннему высоко. Пришлось войти, раздвигая плотный камыш, почти по пояс, прежде, чем он увидел мокрого щенка, чудом поместившегося на сломанных прошлогодних стеблях.
Увидев человека, щенок закатил глаза, еще подёрнутые младенческой плёнкой, и зашёлся в отчаянном визге. Так мог закричать и заплакать только насмерть испуганный ребёнок.
-Как ты тут оказался? Да не бойся, не бойся. Я с тобой! Никому не отдам! Иди ко мне! – Ласково и твёрдо говорил ему большой человек, сразу понявший, как страшно, когда тебя просто выбрасывают из лодки, чтобы утопить.
Уже взятый на руки, которые гладили и успокаивали, малыш продолжал скулить и дрожать всем своим тельцем. Но во дворе, подсохнув и согревшись в хозяйской футболке, щенок высунул лохматую голову и негромко тявкнул.
-Что, Митяй? Есть, небось, хочешь? Вот молока-то у меня нет. Давай хоть бульочику что ли попей. Да не озирайся, ты! Лопай давай! Ничего, живём!
Ласковый голос и осторожное движение, которым его придвинули к блюдцу, заставили зашевелиться крошечный кожаный нос.  Через секунду, захлёбываясь и дрожа белым хвостиком, пёсик жадно глотал мясную похлёбку с накрошеннм в нее хлебом.
… Митяй. Он не знал, почему так назвал щенка. Но, определённо, этой черной лохматой  крохе, с белым галстуком и хвостом, такое прозвище очень подходило.
Глядя на свернувшийся в коленях комочек, Он осторожно касался вислых треугольничков пушистых ушей, вздрагивавших во сне, и не мог взять в толк, откуда берётся у людей такая бесчувственная жестокость.
Потом лег на раскладушку, бережно уложив рядом и обняв собаку.
- Быстро же я обживаюсь, однако! Вот уже и охранника завёл. Всё по-настоящему.
Теперь их было двое. Найдёныш, почувствовав защиту, не отходил от хозяина ни на шаг. Катаясь шаром по двору, он путался под ногами, и, случалось, тот чертыхался беззлобно, когда спотыкался или наступал псу на лапу.
С забавной сообразительностью Митяй сразу обжил автомобиль, мгновенно забираясь на переднее сидение, стоило только открыть дверцу.
Целыми днями он что-то вынюхивал в траве, прыгал, распугивая молодых воробьёв, и так задиристо звонко лаял на соседского кота, что закладывало уши.
У Митяйки, видно, менялись зубы. Он вечно что-то грыз. Больше всего ему нравились молодых побеги винограда и  почему-то хозяйские карандаши.
Щенок сразу смекал что к чему, как только большой человек начинал бродить и заглядывать под газеты и клеёнки. Он тут же прятался за ножку стола, тихо сидел, сторожко приподняв одно ухо, поблёскивая при этом сквозь лохматую шерсть хитрыми детскими глазами. Сердились на него недолго и не страшно.  Всё заканчивалось покупкой новой вкусно пахнущей коробки.
Рисование было, как сигареты у заядлых курильщиков, многолетней привычкой, от которой трудно отказаться. Он рисовал с детства, хотя нигде этому не учился. Разве что пару-тройку советов дал учиталь на уроках ещё в школе.
Карандаш и бумага помогали коротать досуг во время вахтовых командировок.
  Писал, на всём, что попадало под руку, - бланках разнарядок, листочках блокнота, столовских салфетках, на мокром песке и снежном насте, - карандашом, шариковой ручкой, прутиком и даже концом лыжной палки.
  Обычно это были зарисовки того, что окружало. Тундра во все времена года. Неплохо выходили растения, птицы или животные.


За портреты не брался, хотя , случалось, и просили. Мужикам рисунки нравились.
Сам Он никакого значения работам не придавал, охотно раздаривал, часто едва закончив, бросал, или забывал где-нибудь, а то и растапливал ими печку.
За несколько недель, оглядевшись и обжившись, почувствовал знакомую тягу. Сидя с удочкой на вечерней зорьке в ожидании поклёвки, Он снова начал рисовать, только на этот раз попробовал делать это в цвете.
Рыба клевала, потом, объев наживку, уходила, а Он всё водил карандашом по бумаге.
Митяй очень любил такие часы. Как только хозяин усаживался на раскладном стуле и забрасывал удочку, он прятался в тень под сиденьем, клал лохматую мордочку на лапы и, чутко поводя носом, весь обращался в слух. Но скоро чёрные бусинки глаз начинали закрываться, и щенок засыпал.
Во сне, должно быть, он продолжал гонять воробьёв и ловить бабочек, потому что ни с того, ни с сего лапки начинали разом подёргиваться, будто он бежал куда-то сломя голову.
И этот вечер исключением не был. Хозяин, намереваясь изобразить, разглядывал сорванную веточку яблоневого цвета. Митяй принюхивался и стучал по доскам кладки хвостом, заняв привычное место у его ног.
Солнце разливало приятное тепло.  Косые тени ложились длинно, предвещая близкий закат.
 Но что-то было странное в мирной обстановке вокруг, будто возникло в ней какое-то напряжение.
Он не сразу понял, но потом заметил, что попрятались и замолкли все птицы.
Тревожная неподвижность охватила и сад, и берег. Только ласточки стремительно описывали крутые дуги, почти чиркая воду острыми крыльями.
Над всей западной стороной неба нависла чудовищная сливово-чёрная туча. Она крадучись подползала всё ближе, и тонкие стрелы молний с беззвучной судорожностью втыкались в далёкий горизонт.
Едва, подхватив щенка, Он уже добрался до сада, как налетел бешеный ветер.
  Листья, хрупкие ветки ивы и молодого винограда  рвались, крутились в вихре и неслись в беспорядке через двор и сад в огород и дальше, к реке.
Но через минуту всё вдруг стихло. Буря взяла паузу лишь для того, чтобы уже через несколько мгновений яростный треск громового раската заставил содрогнуться округу.
Следом  стена ливня обрушилась с неба во всей роскошной мощи молодой майской грозы. Стихия бушевала долго.Ипподромом гремела жесть подоконников. Залитые дождем черные стёкла окон голубовато вспыхивали. Электрические разряды раз за разом неистово вспарывали небо кривыми огненными трещинами. Удары грома, казалось, каждый раз расколют крышу.
Он не спал и всё гладил забившегося под одеяло, тихонько поскуливавшего со страху Митяя. На часах было четыре часа утра, когда ворча и стихая, гроза медленно отползла за реку, в степь.
Утро с весёлой беспечностью известило о новом дне щебетом ласточек и голубиным «кудыканьем». Оно искрилось в мириадах дождевых слезинок на ещё мокрой листве и пускало солнечные зайчики из огромной лужи посреди двора.
Он предусмотрительно обулся в старые резиновые галоши, а Митяй кубарем скатился с  крыльца и, углядев в сверкающем блике очередную «добычу», плюхнулся в грязь по самое брюхо всеми четырьмя лапами.
Сидевший на заборе белобрысый Васька ехидно усмехался в усы.
Пёсик озадаченно повертел головой и виновато затрусил к хозяину, но, подходя ближе, он решил исправить оплошность и энергично встряхнулся всей своей кудрявой шубкой.
- От чёрт! Ну-ка, иди сюда, озорник ты этакий!
Сильная рука подхватила Митяя раньше, чем он разглядел грязные потёки на больших обожаемых ногах.
***
Раскисшая дорожка скользила, налипая на подошвы тяжелыми комьями мокрого чернозёма.
«Вот уж точно: грязь – держи галоши», - хмыкнул Он, с трудом преодолев короткое расстояние до берега.
- Слезай, грязнуля! Мыться будем, или так высохнешь?
Он подошёл к краю мостков и, нагнувшись, черпнул. Вода была, как парное молоко.
В момент, готовый к прыжку, глаза вдруг выхватили на том берегу женщину. Не напротив, а подальше, наискосок, она стояла на такой же деревянной кладке.
Он видел её впервые, и медленно распрямившись, остановился, чтобы рассмотреть .
Женщина была далеко не молода. Коротко остриженые, почти совсем седые волосы подчёркивали тёмный загар, который говорил о том, что она, скорее, хозяйка, чем гостья. Выцветшие шорты и узкие бретельки майки почти не скрывали фигуры, несколько расплывшейся, но ещё отчетливо сохранявшей признаки былых пропорций и привлекательность женственной стати.
Незнакомка стояла босая близко у воды и рассеянно смотрела куда-то в сторону. Так, не глядя, смотрят, либо глубоко задумавшись, либо по привычке, когда долго живут в одном, знакомом до мелочей месте.
 Правая рука её лежала в кармане, а левая держала большую красную чашку, из которой она размеренно и медлительно прихлёбывала, то отводя чашку в сторону, то забывая у самого лица.
«Наверно, кофе», - отчего-то вдруг мечтательно предположил Он. Не тот, растворимый, отдающий жжёными сухарями, а натуральный кофе, который варится в медной «турке» и воздушно вскипает пузырчатой пенкой. А потом, процеженый, темной  широкой струйкой льётся в такую вот чашку. Густые сливки рисуют белые прихотливые завитки. И волшебный аромат делает утро сказочным.
На миг ему даже почудилось, что ноздри улавливают кофейный запах, - так захотелось оказаться рядом, на том берегу, чтобы загорелая женская рука предложила сделать хоть  глоток из показавшейся чудесной красной чашки.
А женщина неспеша допила, сплеснула остатки в речку и, повернувшись спиной, пошла прочь, раскачивая пустую чашку за ручку, висевшую на согнутом пальце, как на крючке. У самого берега она обулась.
- Женщина! Видишь, как чистоту бережёт, не то, что мы с тобой! – Уважительно вздохнул он, глядя на подсыхающие ошмётки грязи с собственных галош и черные цепочки собачьих следов на досках.
Теперь он видел соседку часто. Она приходила и по утрам, но чаще вечером, с парой пластмассовых леек. Становилась на колени и опускала лейки в воду. Потом не без усилий поднималась. Тяжелая ноша оттягивала ей руки.
Должно быть, огород был не мал. Она много раз возвращалась, чтобы вновь и вновь наполнить ёмкости водой, и с каждым разом делала свою работу всё медленнее.
Он начинал испытывать неловкость оттого, что, наблюдая, сам не находится рядом и ничего не делает, чтобы снять тяжелую ношу с несильных женских плеч. Успокаивался, когда поливальщица, справившись, больше не появлялась в прокошенном проеме густой камышовой стены.
В один из дней на том берегу ненадолго появился крепкий мужчина средних лет. Результатом его визита остался смонтированный из шлангов водопровод с насосом. После этого негромкое гудение  всякий раз извещало: сейчас хозяйка, точно, в огороде.
Иногда, освободившись от домашних хлопот, Женщина выходила на реку с дуршлагом или миской и, спустив ноги с мостка, сидела и ела ягоды.


По тому, как она бросала в воду, отрывая, зеленые части клубники, выплёвывала, трубочкой сложив губы, вишневые косточки, нежно щепотью подносила ко рту малину, можно было точно узнать, что и следом за чем поспевает.
Лето прибавляло в силе. Недавнее приятное тепло превратилось в палящую жару. Солнце с расточительностью кутилы щедро разливало зной.
На асфальте шоссе отдалённое марево рисовало плавающую зыбкость. Во время остановок Митяй сползал с сиденья и спасался на полу . Пытаясь охладиться, открывал пасть и быстро дышал, вывалив розовый язык. Только работавший во время движения кондиционер возвращал ему обычную щенячью живость.
- Нет, дружок, больше мы с тобой днём никуда не поедем. Надо утречком, по холодку, а то и свариться недолго! Что, есть не хочешь? И мне в рот не лезет! Давай холодненького попьём, что ли? – Привычно разговаривал с псом хозяин по возвращении, на ходу стаскивая с себя джинсы и мокрую от пота майку.
***
Кое-как дождались, пока беспощадное светило перевалило на запад. На реке был полный штиль.  Дикая уточка, похожая на уменьшенную модель колёсного парохода, равномерно гребя лапками, заботливо везла куда-то на собственной спине троих утят.
С торчащей из воды коряги взлетали, будто с палубы авианосца, глазастые вертолёты  стрекоз. Их радужные прозрачные крылья, трепеща, издавали лёгкий целлофановый шелест.
Поплавок неподвижно краснел, не подавая признаков жизни. Митяй залёг в траве под лопухом.
Ничего не хотелось, даже рисовать. Он откинулся на матерчатую спинку своего раскладного стула и надвинул на лоб впервые в жизни купленную широкополую шляпу.
Сквозь щёлки в переплетениях соломки проникали золотые точки света. Он закрыл глаза, и, блаженно отдавшись покою, не заметил, как заснул.
Очередное сновидение резко прервала какая-то возня. Что-то пребольно ударило в щиколотку. Он вскочил со стула.
Струной натянутая леска, дёргаясь, хаотично ёрзала. Прорезь в бортике кладки не давала ей утянуть за собой застрявшее удилище, конец которого, пружиня, и ударил по ноге.
Клюёт! Сон слетел! Одной рукой ухватив леску, другой – Он нащупал подсак и, не дав гуляющей рыбине оторваться, одним рывком выхватил из воды. В сетке забился крупный серебристый карп.
-Эй, Митяйка! Где ты? Всю рыбалку проспишь!
Высунувшись из-под лопуха и учуяв охотничий азарт, овладевший хозяином, тот мигом примчался на голос. Большое красное ведро, в которое он немедленно заглянул, окатило водой.
В другой раз Митяй бы испуганно отскочил, но сейчас решительно сунулся, пытаясь цапнуть за хвост беспокойно подвижное в тесном пространстве блестящее чудище. Оно никак не давалось. Каждый новый всплеск заставлял зажмуриваться, и скоро безуспешные попытки псу наскучили.
Хозяин в очередной раз надевал на крючок жёлтую кукурузину из стоявшей рядом банки. Осторожно понюхав, Митяй взял на зуб предложенное с руки угощение и нашел, что сладковатый кусочек не так уж плох на вкус.
Карась! Ещё один! Потом пошёл «мелкий крупняк» - симпатяги-краснопёрки величиной с ладонь.
Посвистывала в размахе леска и плюхалась в воду. Весело покачивался поплавок.
Нетерпеливое короткое ожидание и новый прилив адреналина всякий раз, когда на конце крючка взлетала из воды очередная добыча, отвлекали от жары и от всяких мыслей.
Ведро уже было полно. С трудом борясь с желанием продолжить, Он смотал удочку. Рыбу надо было ещё почистить. Да и времени впереди достаточно, чтобы рыбачить в своё удовольствие!
Соседский Васька осторожно подполз, прижимаясь животом к земле, и терпеливо ждал обычной порции рыбной мелочи и внутренностей потрошеного улова.
Неодобренный в своём порыве облаять соседа, Митяй обиженно прижал, было, ушки, но скоро увлёкся преследованием  толстого полосатого шмеля.
Рыбак закончил работу, обмыл водой руки и нож. Он намеревался еще искупаться, а рыбу следовало отнести в дом. Пёс и кот семенили за Ним на почтительном расстоянии друг от друга.
Отправив содержимое ведра в холодильник, Он вернулся, долго плавал и нырял в тщетных попытках охладиться в парной воде.
Наконец, вылез на доски. И только тут ощутил вечернюю свежесть.
Опершись на локти, Он с удовольствием наблюдал, как ещё ярко освещенный закатом противоположный берег медленно мерк и постепенно окрашивался во всё более приглушённые бархатистые тона.
Женщина на противоположной кладке появилась обычно и совершенно буднично.

Она подошла к высоко выступавшей из воды металлической лестнице и повесила на перекладину снятое с плеча полотенце. Затем, скользнув замком «молнии» сверху вниз, расстегнула пёстрый короткий халатик и сняла его.
Вечер светил неярко, отчего контуры фигуры слегка расплывались. Однако смуглое тело, белевшее округлостями ягодиц, было ещё вполне различимо.
Женщина взялась руками за лестницу, одну за другой переставила на перекладину ноги и начала, аккуратно нащупывая опору, спиной к реке, спускаться вниз. 15
Когда вода дошла до груди, она присела, окунувшись с головой, а затем вернулась на несколько ступеней вверх и, дотянувшись, сняла стоявший у бортика кладки высокий флакон. Затем, сидя на лестнице, купальщица неспеша принялась  намыливать голову, потом долго, привставая и поворачиваясь одним и другим боком, растиралась губкой, как в собственной ванной, с естественной уверенностью невозможности присутствия чужих наблюдающих глаз.
Наконец, закончив, она снова спустилась к воде, прополоскала и лёгким движением выбросила на мостки отжатую губку.
Пена выползла из-под столбов белыми кляксами, медленно поплыв по течению.
Женщина провела еще какое-то время в воде, несколько раз погружаясь в неё с головой. Должно быть, она не умела плавать, или плавала плохо, потому что ни разу не выпустила из рук лестничную стойку.
Он неотрывно смотрел и, к своему удивлению, не чувствовал ни угрызений совести, ни возбуждающего любопытства, как будто не впервые видел эту интимную сцену. Ощущение, что повторяется уже некогда бывшее, привычно домашнее, вновь посетило его.
На одной из ступенек Она, поскользнувшись, с неловкой судорожностью привалилась  грудью к лестнице. Вспорхнувший откуда-то испуг заставил Его вздрогнуть.
Но через мгновение надёжная опора была у Неё уже под ногами. Женщина подняла полотенце и, встряхнув, развернула его.  Обернув полотнище вокруг себя, Она закрепляющим жестом подоткнула кончик на груди.
И тут Он вдруг почувствовал полузабытое волнение. Не от обнажённого, только что  доступного глазу во всех подробностях, а от этого, похожего на кокон, тела, которое по какому-то праву нежно и крепко обнимал теперь кусок розовой махровой ткани.
А Она опять ушла, с пёстрым халатиком на локте и пакетом, который болтался на крючке уже знакомо согнутого пальца. Камыш сомкнулся за её спиной, как занавес, оставив одинокому зрителю лишь ожидание продолжения пьесы.

***
- Н-да-а… хозяйство, однако, - протянул Он задумчиво. Вишни поникли ветвями до самой земли под тяжестью тёмных, налитых соком плодов.  - Ладно, сначала надо собрать. Интересно, как Она с этим справляется? -  мысленно адресовался Он к незнакомке с того берега, сам того не замечая.
Пара вёдер и почти корзина были наполнены, когда  рядом послышался женский голос:
-Привет, сосед! Может, помощь требуется?!
Отодвигая заросли одной рукой и опираясь другой на черенок тяпки, на меже возникла нестарая бабёнка в яркой, сбившейся набок косынке. Широкая улыбка на круглом загорелом лице щедро демонстрировала плотный ряд мелких острых зубов. Небольшие темные глаза лукаво  и, одновременно, пристально цепляли взглядом.  Во всей её короткой полной фигуре, похожей на перевёрнутую пирамиду, равно, как и в выставленной вперед ноге в пыльной галоше без задника, читалось кокетство и некий вызов.
- Да нет, спасибо, хозяюшка! Мы уж сами тут, потихоньку, по-стариковски…- нехотя ответил Он.
-Ой, не могу! По-стариковски! Я бы от такого старика не отказалась! - Посетительница игриво повела плечом, от чего колыхнулись тяжелые груди в низком вырезе цветастого сарафана.
- Если вишня нужна, Вы собирайте, - вон сколько!  - Подбородком Он дружелюбно  окинул деревья и взялся за ручки вёдер, давая понять, что разговор окончен. В спину послышалось:
- Сто лет надо! Своей не поесть! Подумаешь! – Незваная гостья круто развернулась  и, яростно ткнув тяпкой вперед себя, исчезла в густой зелени.
Он не обернулся. Только выдохнул с облегчением.
В сарае нашлись стеклянные бутыли. Он долго мыл их, не представляя, что делать с урожаем дальше. Многочисленные рецепты из телефонного интернета и вовсе кашей смешались в голове.
-Митяй! За сахаром идти надо! Не вертись ты! Кому говорю?! – Ворчал Он, пристёгивая к ошейнику  карабин поводка. – Ну, пошли что ли?!
***
… Если бы кто-то посмотрел сверху, то очень удивился тому, как пожилой солидный человек медленно бредёт по пустынной дороге, совершая странные синусоидные отклонения то в одну, то в другую сторону.
Настигшая мысль настолько увлекла Его, что всё остальное на время перестало существовать. Он просто двигался с поводком в руках вслед за Митяйкой, а тот в своё удовольствие бегал туда-сюда, любопытно обнюхивая каждый куст.
Приятели почти добрались до цели, когда хозяин вдруг резко взял в сторону. Пёс очень удивился, когда вместо привычной цели - вкусного колбасного запаха в открытых дверях  магазина они свернули на незнакомую улицу.
Местные собаки подняли гвалт из подворотен. Но вопреки желанию Митяя обнюхаться и познакомиться, раздалось строгое: «Рядом!»
***
Улица была длинна, узка и пустынна. Только в тени старой жердели на скамейке сидела сухонькая старушка.
Легко можно было предположить, что она подрёмывает в одиночестве, если бы не пристальность, с которой прищуренный взгляд зорко следил за чужаками, растерянно топтавшимися поодаль.
Он и вправду растерялся. Почему вот только что казалось: стоит попасть на «тот берег», как всё про Неё станет известно. Идиот! Вот сидит бабка. А как спросить? Ни имени, ни даже дома…
На всякий случай приветственно кивнул. Пёс потянул вперёд. Его удалось остановить как раз напротив.
-Гуляете? Или ищете кого? – Бабуля оказалась вовсе не прочь поговорить.
Ему вдруг почему-то показалось, что нужный дом рядом. Путаясь и спотыкаясь, он вдруг принялся объяснять причину своего прихода. Старушка на удивление понятливо затрясла головой и скорбно поджала губы:
-А, Павловна! Так опоздал, милок. Вчера ещё схоронили. Да. Померла, голубка. Царство Небесное! Хорошая была женщина…  А Вы кто, родня ей что ли?
Но он уже не слышал вопроса, прочь рванувшись от этой улицы и от этого старческого голоса.
  Митяй едва поспевал за хозяином. Тот шагал с поводком в руках, совершенно забыв про собаку. Плечи поникли. Постаревшее разом лицо окаменело.
Дежавю! Слово – то какое, будь оно проклято! Неужели Он приехал сюда, чтобы снова пережить нелепое, нежданное и такое страшное?
Смерть! Она опять настигла, отнимая на этот раз вместе с женщиной, с которой он так и не познакомился, легко родившееся здесь и принятое душой ощущение дома, родственности, близости, покоя.
Неужели радость от встречи и проводов каждого дня, это жаркое солнце, река, звонкие птицы - всего лишь отвлекающий манёвр судьбы, которая готовила новый удар «под дых», чтоб уж совсем в нокаут?!
Остаток дня, вечер и всю ночь Он просидел на берегу. Пустота, занявшая всё пространство внутри, давила на сердце и тупо звенела  в голове.
Из оцепенения Его вывел голодный щенок, который скулил и тянул за штанину. Опять в тяжёлый час рядом оказался малой, и о нём приходилось заботиться.
Но механически наполнив собачью миску, Он не погладил питомца, как обычно, а потерянно  снова прибрёл на мостки.
- Зачем я здесь? Что я делаю в чужом доме и в чужом месте? - Мысль возвращалась, становясь назойливой.
Что-то острое толкнулось в ногу. Он глянул с досадой и не смог удержать улыбки. Митяй с карандашом в зубах выжидательно глядел снизу вверх.
- Ты принёс! Хочешь, чтобы я рисовал? Эх, малыш! Умная собака! Неси тогда уж и бумагу!
Через минуту школьный альбом для рисования лежал на кладке, обслюнявленный, помятый, испачканный землёй, потому что добирался волоком.
Митяй лёг рядом, положив лохматую морду на лапы. Хозяин раскрыл альбом на коленях.
Он был где-то далеко, в своих горьких нерадостных мыслях. А рука решала сама, и была, как всегда, себе верна: камыш, река, тонкий мосток. Всё, как всегда, что вижу, то пишу…
Только на этот раз на самом краю мостика, неясно, будто не решив ещё, вырисовывала не то большую, готовую взлететь, распахнувшую крылья птицу, не то женщину, махавшую кому-то с другого берега.
Он долго вглядывался в рисунок и в какой-то момент будто очнулся. Вскочив, выхватил из травы вёсла и решительно столкнул лодку на воду.
Вёсла ударили разом, и каждый их новый удар по воде мощным рывком толкал суденышко  к противоположному берегу. Туда, наискосок. Откуда Она ни разу не посмотрела в Его сторону.
Извиваясь змеями, отражались в вечерних маслянистых волнах камышовые метёлки. Лодка с разбега ширкнулась о прибрежную траву.
- Смешно! Бабку послушал! И ведь поверил! Кого она имела в виду?! Почему решил, что Её? Чёрт! Как же мне в голову сразу не пришло просто приплыть?  – Он решительно  перекинул ногу через борт и двинулся, было, вперед, но разом застыл на месте, оставаясь в лодке другой ногой.
Ему навстречу по такой же, как у него, тропинке, из сада через огород к реке шла Она.
Ветер трепал рукава и широкий подол синего платья, отчего закатное солнце делало женщину похожей на готовую взлететь птицу. Или это синяя птица превратилась в женщину?
Он стоял, не дыша, боясь спугнуть свой оживший рисунок. Сердце гулко билось, и его стук казалось, слышала вся округа.
Счастье! Оно, как вспышка! Длится не дольше мгновения. Но его нельзя не узнать и нельзя в него не поверить.
Живая! Родная! Она шла к Нему! Она смотрела на Него! Она Ему улыбалась!

декабрь 2015 – февраль 2016 г. х. Новоленинский