Дементьевское золото, глава II

Текст произведения «Дементьевское золото, глава II», восстановленное.



Глава II.


Олаф проснулся и долго смотрел в потолок. Он медленно перевел взгляд на будильник – восемь утра…, на настенный календарь – одиннадцатое… Признаков сильного похмелья не было, но голова отчетливо гудела. Он закурил сигарету. Включил Евроновости на пятом канале. Стал вспоминать – вчерашний день, улицу, дежурного, коридоры, комнату, майора и полковника, разговор, вечер, машину, с трудом расправленную постель. Не обнаружив ни единого пробела в памяти, тяжело вздохнул и произнес в потолок, обращаясь к самому себе:
– Вот уж воистину – Пути Господни неисповедимы! Куда же я вляпался?
– Что ты сказал? – раздался голос старухи-матери из кухни.
– Да ничего…, это я так. Поставь чайник, пожалуйста.
Олаф встал, натянул старые спортивные брюки, свернул постель и отнес ее во вторую комнату. Затем прошел в ванную. Почистив остатки зубов, сполоснул рот и улыбнулся себе в зеркало беззубой улыбкой. Скорчив самому себе рожу, стал мыть лицо и руки. Закончив, немного подумал и ополоснулся холодной водой по пояс. После этого снял с оленьего рога служившего вешалкой махровое полотенце и тщательно растерся. Еще раз посмотрел в зеркало, провел рукой по свежей щетине, пробормотал:
– Раз в тайгу, значит, больше не бреемся. До самого конца. И будем верить, что до благополучного конца этой бредовой экспедиции. По крайней мере, заплатят, а значит, будут деньги писать дальше.

Выйдя из ванной, Олаф натянул выцветшую тельняшку, прошёл на кухню. Взял с настенной сушилки большую коричневую, с рельефом, керамическую кружку и поставил ее на стол. Это была кружка его умершего отца. Достал маленькую мельхиоровую ложку, взял с полки банку растворимого кофе, положил в кружку пять ложек, залил его кипятком и тщательно размешал. Немного подумав, достал пачку рафинада и добавил в кофе пять квадратных кусочков. Еще раз все перемешал, сполоснул ложку, вытер ее, положил на место. Взяв готовый кофе, сигареты, спички, пепельницу и прошел в маленькую, такие еще называют – тещина, комнату, включил свет.

Комнатка, размером метр на два с половиной, была оборудована под небольшую мастерскую. Вдоль левой и торцевой стен шел узкий, где-то в сорок пять сантиметров, Г-образный рабочий стол. Под столом притаились полочки и выдвижные ящики, заполненные всякой мелочью, – навалом в отделениях лежали радиодетали, болты, гайки, шурупы и тому подобное. Над входной дверью и где-то в метре над столом висели, такие же узкие как стол, Г-образные полки, развернутые по отношению к нему на сто восемьдесят градусов. На полках в ряд стояли фото- и кинобачки для проявки, проекторы и десяток восьми и шестнадцатимиллиметровых кинокамер. На торцевой стене торчали, стационарно закрепленные, сейф для охотничьего оружия и большой фотоувеличитель, закрытый ситцевым чехлом. Справа от него расположилось самодельное фотореле с большим количеством регуляторов и кнопок. Слева, под первой верхней полкой – также самодельный фотофонарь с отличными цветными выпуклыми стеклами для зарядки пленки и печати фотоснимков. На ближней к двери половине левой стены, в специальных настенных кассетных держателях, топорщились различные инструменты – ножи, скальпели, ножницы, надфили, отвертки, шила, полотна по металлу и дереву, резцы и много чего другого. Под увеличителем на столе стоял цветной струйный принтер, слева от него, вдоль стены, процессор, а на первой трети стола девятнадцатидюймовый монитор. В углу, на куче фотоальбомов и папок с документами и какими-то текстами, стояли две колонки от мультимедиа. По стенам развешаны фотографии бывшей жены и детей. На процессоре лежали две большие стопки CD-дисков: в основном Визбор, Окуджава, Клячкин, Иваси, Бочелли, классика…

Олаф включил компьютер, терпеливо дождался, пока Scan Disc закончит свою работу, накануне он выключил машину, не соблюдая командной последовательности Windows. После того, как на экране появился рабочий стол с заставкой, представляющей из себя монтажный парад планет Солнечной системы, открыл свой рабочий директорий, немного подумал и создал в нем новую папку – «Золото Дементьева». Следом одновременно запустил Word и Excel, в первом создал файл «Дневник экспедиции», во втором – «Снаряжение, продовольствие». Открыв последний файл и сформировав в нем таблицу, содержащую последовательные столбцы: порядковый номер, наименование, количество, цена, сумма, примечания – он записал в соответствующие ячейки формулы для автоматического пересчета вносимых данных. Еще раз внимательно осмотрел и проверил таблицу, закурил. В центральной комнате раздался звонок телефона. Олаф встал, подошел к полочке, на которой стоял старый VEF TA-D и поднял трубку:

– Юхансон слушает.
– Доброе утро, компаньон! – раздался в трубке бодрый голос Александра Ивановича, – Как, сэр, ваше драгоценное здоровье? Что делаешь? Чем дышишь? Готов ли ты к работе?
– Тихо-тихо! Полковник, не все вопросы сразу! Во-первых – приветствую, во-вторых – раз звонишь, то, значит, вчера это был не сон. Далее по вопросам: здоров, но заварил крепкий и жутко сладкий кофе, дышу «Бондом Лайт», начал составлять таблицу потребного снаряжения и продуктов. Это пока все.
– Здорово! Приятно иметь дело с ответственным человеком. Ты вот что, давай быстро одевайся, мы к тебе с Михалычем заедем через десять минут. Михалыч умирает, так что едем пить пиво! Поедем к нам на базу, на Ангарские хутора. Там заодно и обсудим все детали и по снаряжению, и по продуктам, и по срокам. Да и банька нам будет, я думаю, не лишней! Я еще вчера приказал ее к десяти утра вытопить, как положено. Понял? Все! Отключаюсь. Выходи из подъезда уже через девять минут. Пока!

В трубке раздались короткие зуммеры. Олаф положил трубку, прошел в комнатку, спокойно отключил компьютер. Выключил свет, вернулся в большую комнату. Скептически осмотрел помятые накануне брюки, махнул рукой, снял спортивное трико и быстро их надел. Из шкафа достал белую футболку, сначала встряхнул ее, затем чуть растянул в стороны, чтобы исчезли следы от складок, также быстро надел. Натянул черные носки, бросив взгляд на кроссовки… надел шлепанцы пляжного типа. Положил в карманы две новых пачки сигарет, початую пачку положил в нагрудный карман футболки. И направился к выходу, сказав на ходу матери:
– Дверь закрой за мной, пожалуйста. Когда буду – не знаю, видимо поздно вечером, а может и нет. Если кто позвонит – я на встрече, пусть перезвонят и лучше завтра. Или пусть скажут, что надо и кому перезвонить. Ну, все, я пошел…

Олаф вышел в коридор, закрыл за собой наружную дверь. Не торопясь стал спускаться вниз. Вышел из подъезда, сел на скамейку, стал спокойно курить. Он не успел выкурить даже половины сигареты, как из-за угла дома вывернула черная «директорская» модификация «Волги» с тонированными стеклами, синими проблесковыми маяками за радиаторной облицовкой и номером, содержащим три значимых буквы. «Волга» подъехала к подъезду, моргнула фарами, правая задняя дверь приоткрылась. Олаф встал и по привычке посмотрел вверх. На балконе третьего этажа стояла его мать, внимательно наблюдая за происходящим. Опуская взгляд, Олаф заметил, что этим занятием – наблюдением – занимается не только его мать, но и все старушки-пенсионерки подъезда! Он рассмеялся, подошел к «Волге», открыл дверь, сел сзади, справа. Устроившись, осмотрелся, оценивая обстановку. За рулем сидел молодой парень в темном костюме, белой рубашке, черном галстуке, с гладко выбритым, совершенно непроницаемым лицом. Справа от водителя сидел Александр. Он, так же как и вчера, дымим своим «Житаном», был слегка взъерошен, но также идеально выбрит и откровенно весел. Одежда состояла из светло-бежевых брюк, цветастой летней рубашки, элегантных светло-коричневого цвета плетеных летних ботинок. Слева от Олафа сидел Михалыч, являющий собой абсолютно противоположную картину: выглядел серым, все его лицо покрывали красные загогулинки капиллярных сосудов, грустным, лохматым, небритым, как и Олаф. На нем топорщился голубовато-синий спортивный костюм «Адидас», на ногах – домашние тапочки.

– Еще раз приветствую! – весело сказал Александр, – Ну что, поехали? Надеюсь, что еще минут сорок продержитесь!?
– Это ты о чем? – спокойно улыбаясь, уточнил Олаф.
– О чем? Да ты на Михалыча посмотри! Пока пиво в багажник Миша грузил я его кое-как удержал!
– А зачем держал-то? Ну и дал бы ему бутылочку холодненького, глядишь – он бы давно и ожил. Мы ведь вчера действительно серьезно приняли, более чем серьезно. Еще и коньяку! Его ведь такими дозами, по идее, пить категорически нельзя. Ты же знаешь, коньяк такими дозами – это мало того, что жлобство, но еще и смертельно опасно.
– Я вам еще вчера сказал…, кто вы такие на самом деле… – раздался слева страдальческий голос Михалыча.
– Да ладно тебе, Михалыч! Не стони! Сейчас приедем, поляночку развернем, пивцо холодное достанем, рыбку вяленную. Все обсудим. Я надеюсь, ты помнишь, что мы начинаем серьезную работу с Читинским управлением?
– С Читинским…? С этой дырой? А че мы там забыли…? А… Саня…? – тем же страдальческим голосом пробурчал Михалыч.
– А ты что – отказываешься с нами в командировку в Читу ехать? – грозным приказным тоном сказал Александр, повернувшись в пол-оборота к Михалычу.
– В Читу…? Час от часу не легче…! В Читу, так в Читу… Все лучше, чем в…
– Майор! – почти выкрикнул Александр, – А ну-ка, быстро встрепенулся и на час варежку закрыл. Лучше послушай, о чем мы с Олафом будем говорить и соображай, что ты нам по этому поводу на базе добавить сможешь. Понял!?
– Я…? Че я понял…? Да все я понял…! Не дурнее некоторых…! Я понял…, что мы едем в Читу, а не едем в …
– Майор! Высажу! Причем не только из машины! – рявкнул, но уже миролюбиво и посмеиваясь Александр. – Лучше спи! Олаф, ты сказал, что начал составлять списки. Я ведь правильно уловил? А по каким принципам ты их составляешь?
– Александр, думаю, что лучше действительно подремать пол часика… пока едем. И Михалычу легче будет, слух никто раздражать не станет. А принципы просты – личный опыт, оценка реальных географических и климатических условий «читинского региона». Цель и возможные осложнения на маршруте, временные параметры. Вероятные проблемы с личной безопасностью, связь с внешним миром на случай ЧП, последнее будешь полностью определять сам. Я же не знаю…, как там у вас… в Чите…! с этим дело обстоит? Я правильно ответил? – Олаф замолчал, лукаво улыбнувшись.

Дальше минут двадцать все ехали молча. Наконец, не выдержав, Олаф достал сигареты и обратился к водителю – Молодой человек. Скажите, пожалуйста, я могу у вас покурить в машине?
Водитель, удивленно бросив взгляд сначала на Олафа, затем на полковника, сказал:
– Конечно же, курите… – и добавил, – Пожалуйста!
– Ты это у кого… про курево… спросил? Или мне показалось…? – приоткрыв один глаз, пробурчал Михалыч.
– У водителя, конечно же… – усмехнулся Олаф, закуривая сигарету, предварительно открыв пепельницу на боковине дверцы.
– Ты че…, с ума выжил? Или ты че…, пьяный? А зачем ты… это… спросил-то?
– Так положено. В этой машине, вот сейчас, на ходу – он главный.
– Че…? Ты чего, Доцент? Как… как ты сказал – кто здесь… главный?
– В данный момент, безусловно, водитель. Если надо, то он может прямо сейчас приказать нам всем пристегнуть ремни, и мы будем обязаны выполнить его приказ.
Александр откровенно расхохотался на переднем сиденье, а водитель, сдерживая улыбку, заинтересованно глянул на Олафа в зеркало заднего вида.
– Мы…? Его приказ…? Выполнять…? Прямо сейчас…? – открыв оба глаза, уже почти членораздельно выкрикнул Михалыч, затем немного помолчал и добавил, – Но…!? А…! До меня… дошло! Вчера – плавно переехало в сегодня!? Правильно…? Маразм крепчает…, да, мужики?
– Ну почему же маразм…! – еле сдерживая смех, ответил Олаф, – Это правила, если хочешь – Устав. А Устав, как ты знаешь, Михалыч – вещь святая.
Михалыч, под дружный смех в машине, из полулежащего положения не с первой попытки приняв сидячее, продолжая бурчать:
– Боже…, ну за что же мне… опять это наказание? Чем же… я тебя прогневил, Боже? Начальник… вот, полковник… между прочим – уже год как с катушек… слетел… Факт…? Факт. Мало того…, Господи, что он сам… психом стал…, так он еще и… дважды психа нашел. Нашел…? Нашел! Теперь выясняется…, Господи, да еще… на больную с похмелья голову, что мне водитель… приказывать будет, а я буду… выполнять. Выясняется…? Выясняется… – по мере продолжения диалога Михалыча машину начали сотрясать раскаты хохота. Даже водитель и тот уже хохотал открыто. – Сейчас…, Господи, в баню… приедем…? Приедем! И там…, значит…, баба Глаша… уже будет мной командовать, а я… буду ей отвечать: «Есть…, баба Глаша! Есть…, баба Глаша!»
– Ну, положим, – давясь от смеха, проговорил Александр, – есть мы и сами можем приготовить! – и упал руками и головой на переднюю панель.
– Не понял…? Как это мы…, бабу Глашу… приготовим…? – широко раскрыв глаза выдавил из себя Михалыч.
Громовой хохот сотряс машину. Она немного вильнула и молодой водитель Миша, выровняв ее, чуть снизил скорость и, поочередно меняя руки, стал смахивать с глаз накатившиеся слезы. Полковник, судорожно глотая воздух, бился головой об подголовник сиденья. Олаф, левой рукой прикрыв лицо, а правой не менее судорожно, чем Александр, пытался выкинуть окурок в щель приоткрытого окна.
– Вы че…, мужики! Че вы… ржете-то…? Я действительно… не понял…!? Вы че…, перепили вчера… что ли?
Машину сотрясло от нового взрыва хохота, она опять слегка вильнула, а Александр, зарывшись уже в собственные колени, простонал:
– Богом…! Всеми святыми...! Умоляю, Михалыч! Да помолчи ты до базы…! Ой…! Лучше бы я тебе пива дал в магазине. Миша! Аккуратней. Миша, это приказ. Я в баню хочу!!! – и полковник снова сложился пополам.
– Да идите вы… все! Жалкие…, ничтожные люди! – неожиданно процитировал классиков Михалыч.

Истерика в салоне достигла апогея – вместо смеха, из горла полковника неслись нечленораздельные всхлипы, водитель Миша уцепился сверху за баранку обеими руками, прижав к ним подбородок, и, мелко дрожа плечами, еще больше снизил скорость. Олаф, откинувшись на спинку сиденья, закрыв глаза, давился беззвучным смехом.

Неизвестно чем бы все это закончилось, но Миша совсем резко сбросил скорость, повернул направо и, все еще смеясь, сказал:
– Все, товарищ полковник, почти прибыли. И вроде живыми!
– Да уж, Миша. Такого у нас тобой еще не было. Знаешь, Олаф, а ты великолепно действуешь на Михалыча. Он оказывается и классику знает! Видишь, как к месту цитирует!
– Причем тут… классика…? Вы еще и классику… спьяну нашли…? Точно – вы все ненормальные… и окончательно сбрендили! – обиженно огрызнулся Михалыч.
Новый виток истерики не заставил себя ждать.

Между тем «Волга» подкатила к большим, сделанным из крашенного металлического уголка и сухой лиственницы, воротам, которые начали открываться сражу же, как «Волга» вывернула из переулка. Машина вкатила во двор, засыпанный утрамбованным серо-розовым гранитным отсевом, остановилась у крыльца красивого дома, сложенного из клееного, опять-таки лиственничного, бруса, покрытого по крыше настоящей керамической черепицей. Все еще продолжая смеяться, пассажиры стали выходить из машины. Как из-под земли появились два охранника. Один начал закрывать ворота, а второй, повинуясь жесту полковника, стал доставать из багажника и ставить на скамейку покрытые испариной ящики с пивом, пакеты с зеленью, вяленной и копченой рыбой, прочей снедью. Последними, из чрева машины, материализовались коробка финской клюквенной водки и большая кастрюля, бока которой покрывали кровяные подтеки, что свидетельствовало – она полна маринующегося мяса. На крыльце появилась дородная миловидная пожилая женщина, одетая в ситцевый сарафан мелкого горошка и однотонный темно-зеленый передник с белыми рюшами отделки.

– Здравствуй, баба Глаша! – продолжая смеяться, приветствовал вышедшую полковник, – Ну, как там у нас банька? Топится? Да, баба Глаша, ты тут разбери все, что мы привезли, а мы в беседочку пойдем. Пусть нам кружки под пиво принесут и салфеток, и тарелку под рыбу. Ох, да что это я, ты у нас и сама все знаешь! И еще, баба Глаша, – и тут полковника опять стало трясти от смеха, – ты нам…, случайно…, ЕСТЬ… не приготовишь!!! Ну, там…, ой, мамочка…! – казалось, что полковник сейчас рухнет на землю, – шашлычок…, салатики…!

– Сашенька, сыночек, – баба Глаша подошла к полковнику и попыталась рукой пощупать его лоб, – ты не заболел ли, мой хороший? Все мрачный, мрачный приезжаешь, а сегодня вон, глянь, как бы со смеху не помер…?
– Ой! У-у-у-у…! – полковника окончательно сложило пополам. Водитель Миша плюхнулся на скамейку и, ослабив узел галстука, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, ржал во весь голос. Олаф смеялся, облокотившись на капот машины. – Ой! У-у-у-у…! Ой…! Пива! Срочно дайте пива! Иначе я сдохну прямо сейчас! – лицо полковника стало окончательно пунцовым, а из глаз катились слезы. Баба Глаша непонимающе смотрела – то на Александра, то на водителя, то на Олафа… и на ее лице явно стало проступать испуганное выражение. Оба охранника, расположившиеся чуть сбоку, стояли обескураженные, совершенно не понимая, что происходит и что им делать. Невозмутимо выглядел только Михалыч. Он уже открыл ящик пива, достал себе бутылочку великолепного «Гиннеса» и, блаженно улыбаясь, допивал ее содержимое. Лицо его чуть-чуть порозовело, а глаза приобрели осмысленное выражение.

– Да пусть себе жрут, баба Глаша. Хоть заржутся. Классику они, понимаешь ли, от меня вспомнили. Будет тебе, Сашка, сейчас классика, вместо пива! – и, подхватив сразу обе коробки пива, поставленные одна на другую, Михалыч, распевая, – Сердце красавиц… – быстро скрылся за углом дома.

Полковник, немного успокоившись, но, все еще всхлипывая, вытащил из пакета пучок отличного крупного лука и банку свеже засоленных, обильно сдобренных укропом, чесноком, смородиновым листом огурцов и направился вслед за Михалычем, бросив на ходу:
– Олаф, выбери-ка три рыбинки, остальное нам баба Глаша сейчас сделает, и топай за мной.

Олаф кивнул, открыл пакет с рыбой, начал в нем копаться. Выбрав большого подкопченного соленого леща и три вяленных корюшки, он положил их на невесть откуда появившееся блюдо. Подумав, стал разглядывать содержание второго пакета.

– Хватит вам, милок, хватит для начала. Ступай-ка к мужикам… – остановила его баба Глаша. – И как тебя к нам-то занесло, сразу же видно – человек-то ты неконторский… Все, ступай, ступай… после познакомимся… А я вам быстренько все приготовлю … – и, указав пальцем охране на пакеты, баба Глаша неожиданно быстро ушла в дом.

Олаф взял блюдо и завернул за угол дома. Перед ним открылся не такой уж большой, но достаточно просторный участок. Выложенная комлевыми кругляшами из дерева тропинка вела между аккуратных клумб с цветами и идеально ухоженных грядок к дальнему забору, за которым в полукилометре виднелся противоположный берег Ангары. Забор представлял собой комбинацию столбов из отделочного кирпича и межстолбовых панелей, выполненных уложенной горизонтально отличной безсучковой вагонки, покрытой бесцветным лаком. С внутренней стороны, на металлических уголках, вдоль всего периметра протянулось три ряда колючей «американской» ленты. На угловых столбах расположились разнонаправленные осветительные прожекторы и системы наблюдения. Справа от тропинки стояла ажурная деревянная беседка с каминоподобной печкой для копчения и приготовления шашлыков. Слева, в углу участка расположилась достаточно большая красивая баня из цилиндрованного бруса. И баня, и беседка были покрыты той же черепицей, которая красовалась и на доме. Ближе к центру участка разместился утопленный в землю бассейн, где-то четыре на восемь метров, отделанный красивой, орнаментальной бело-голубой плиткой. Сверху бассейн закрывала каркасная конструкция из профилированного, окрашенного в белый цвет металла, крышей и складными подъемными боковинами из прозрачного сотового поликарбоната. Все вместе -  строения, забор, клумбы, грядки, тропинки, осветительные фонари, кустарниковые и плодовые насаждения  представляли собой сбалансированную и красивую картину. Чувствовалось, что над участком поработали опытные архитекторы и ландшафтные дизайнеры.

Из трубы бани валил густой полупрозрачный дым. Перед ней, в раскладном шезлонге, рядом с поленницей из великолепных березовых и лиственничных дров, дремал пожилой мужчина, одетый также по-домашнему, как и баба Глаша. Александр и Михалыч копошились уже в беседке. Первый разливал в принесенные кем-то кружки старинного классического типа: литровые, керамические, с крышками и с вычурной объемной цветной росписью, холодное пиво и ставил их на пробковые подставки с надписью – «Бди!». Второй возился с печкой, пытаясь разжечь бумагой и «петушками» достаточно большую, вертикально установленную закладку из березовых поленьев. Олаф прошел в беседку, поставил блюдо с рыбой на середину стола. Александр, успевший наполнить все три кружки, схватил большого леща и практически моментально разорвал его на небольшие кусочки прямо руками. Затем быстро подошел к небольшому, явно ручной работы, шкафчику из вишневого дерева с выдвижными ящичками, стоявшему рядом с печкой. Выдвинул один из верхних ящиков, достал пачку темно-синих с белыми волнистыми диагональными полосами салфеток. Вернулся к столу, бросил салфетки рядом с блюдом, уселся на деревянный плетеный из ивовых прутьев стул с высокой спинкой, торжественно объявил:
– Подано, мужики! Прошу садиться! Пиво греется!

Повторять Александру не было никакой необходимости. Олаф разместился на ближайшем к нему стуле, а Михалыч, который тут же прервал процесс наблюдения за процессом разгорания, занял свободный стул. Общая картина получилась величественной и симметричной. Три мужика сидели на равных угловых расстояниях вокруг большого круглого стола. Перед каждым стояла красивая и уже покрывшаяся потеками кружка пива; из-под крышек всех кружек стекала на подставки излишняя пена. Центр стола украшало блюдо с горкой покрывшихся каплями жира кусков леща. Завершали картину изящные тельца корюшки, разложенные по краю. Чуть с боку лежал зеленый лук. Малосольные огурцы так и остались стоять на шкафчике.
– Ну что, мужики, хочу с вами выпить за предстоящую работу. Работу, которую я жду, как никогда в жизни не ждал никакой другой. Давайте – за работу! За удачу! Прозит, Господа!

Александр большим пальцем правой руки открыл крышку и одним махом выпил, чуть ли не полкружки. Олаф и Михалыч последовали его примеру. Конторские тут же приступили к рыбе: Александр взял кусок спинки, а Михалыч, опережая коллегу, выхватил большую голову леща. Олаф же, поставив кружку, вытер губы салфеткой и закурил.
– Ну, ты даешь, Доцент! Такая рыба, а ты за соску! – не переставая работать челюстями, прокомментировал Михалыч.
– Ты опять… кличками продолжаешь…! Смотри, дождешься…! Я тебе такое погоняло прицеплю – жизни не обрадуешься. А рыба… Просто поутру я не привык завтракать, – спокойно ответил Олаф, – но ты сильно не переживай – вот докурю, кружечку допью, и вот… под вторую – я свое не упущу.
В этот момент из-за угла дома показалась баба Глаша. В руках она держала небольшую стопку глаженного белого белья. За ней шел шофер Миша. В обеих руках он нес большие плетеные прямоугольные корзины закрытые плетеными же крышками. Процессия торжественно направилась к беседке.

– А ну-ка, быстро встали и убрали со стола все это безобразие, нехристи! – беззлобно заворчала, входя в беседку, баба Глаша, – Чего так торопитесь…!? Пять минут трудно потерпеть…!? Так уж и невтерпеж…!? Миша, милок, ставька корзинки на столик…

Миша поставил на указанное место корзины и быстро побежал в сторону дома. Мужики, подхватив свои кружки, подставки, блюдо и пепельницу, отскочили в разные стороны. Баба Глаша, положив стопку белья на стул, достала из кармана своего передника чуть-чуть влажную тряпку и стала протирать стол на который уже налипли рыбные чешуйки и виднелись следы от пролитого пива. Закончив со столом, баба Глаша вынула из стопки скатерть и начала ее расстилать. Белоснежная и накрахмаленная, со вставками из ажурного вологодского кружева ручной работы, скатерть, сначала выгнувшись вверх пузырем, с легшим шорохом чуть покачавшись мелкими волнами, легла на стол.

Разгладив и поправив скатерть, баба Глаша взяла три такие же белоснежные и накрахмаленные салфетки и разложила их, предварительно сложив треугольниками, на столе – каждую слева от каждого стула. К этому моменту из дома вернулся Миша. На этот раз он принес большую автомобильную сумку-термос, объемом литров так тридцать.
– Миша, подавай-ка мне из левой корзинки посуду, – не обращая никакого внимания на нелепо торчащих по бокам беседки мужиков, обратилась к водителю баба Глаша.

Миша быстро снял с обеих корзин складывающиеся пополам крышки и стал подавать посуду и столовые предметы. В центр стола баба Глаша поставила хрустальную вазу под фрукты, рядом с ней три больших плоских блюда, между ними три небольших сервировочных тарелки и три изящных салатницы, разделенные внутренними перегородками на четыре части. Там же нашли свое место никелированные подносики с приборами для специй, на которых стояли: красный и черный перец, соль, оливковое масло, плошечки с майонезом, густой сметаной, горчицей и хреном. Затем пришла очередь «сдвоенных» тарелок, справа и слева от которых свое место заняли ножи и вилки: для рыбы, мяса, фруктов. Салфетки разместились в специальных держателях. В ряд выстроились высокие стаканы под воду, водочные рюмки. Завершили картину большие и глубокие хрустальные пепельницы. Вместо круглых маленьких подставок под пиво, баба Глаша положила квадратные, светло-бежевые, также пробковые, но без каких-либо надписей подставки, которые минимум втрое превышали «старые» по размеру. Внимательно осмотрев сервировку, баба Глаша стала принимать от Михаила последовательно подаваемые пластиковые контейнеры и творить чудеса, глядя на которые мужики начали давиться слюной.

Фруктовая ваза наполнилась очищенными мандаринами, спелыми персиками и нежными абрикосами с удаленными косточками. Отделения салатниц, одно за другим, заполнились: сложным салатом, в котором, под следами деревенской сметаны, угадывались кусочки креветок, крабового мяса, кальмаров, осьминогов и мидий; салатом из очень тонко нашинкованной, ярко оранжевой моркови с обильным добавлением недавленого, а мельчайше нарезанного чеснока, заправленным той же самой деревенской сметаной; салатом, напоминающим «столичный» – с кусочками отварных телятины и языка, с калиброванным зеленым горошком, с маринованными корнишонами; последней свое место заняла жирная атлантическая сельдь под шубой из истекающей соком свеклы и майонеза. На большие блюда баба Глаша последовательно, веерообразно, по часовой стрелке выложила ряды крупно нарезанной рыбы: визуально идеально свежих и малосоленых, чередуя их с рядами рыбы горячего копчения, омуля и сига, соленой и подкопченной семги и стерляди. Последним лег ряд из жирной и лоснящейся скандинавской морской форели. Как две завершающие точки, в центре каждого блюда появились горочки красной и черной икры. Вслед за рыбой на сервировочных тарелках свое место заняли: слезящаяся ветчина, деревенское сало с многочисленными темно-бордовыми прослойками мяса и белыми кругляшками хрящеватых ребрышек, отварной язык, темная, с малюсенькими пятнышками сала, твердокопченая колбаса. Последними на столе нашли свое место корзинки с тонко нарезанным бородинским хлебом и румяно поджаренными «рябчиками» из белого батона.

Закончив и внимательно оглядев созданное великолепие, баба Глаша собственноручно достала из принесенной Мишей сумки большой, литра на полтора, хрустальный штоф, наполненный доверху красновато-малиновой клюквенной водкой, который мгновенно покрылся пленкой испарины, и водрузила его на свободное место в центре стола, рядом с вазой с фруктами. Миша, повинуясь жесту бабы Глаши, достал двухлитровую бутылку минеральной воды и, поместив ее рядом с водкой, сразу же стал перекладывать в сумку-термос пиво из принесенных Михалычем коробок. Баба Глаша, сочтя свою работу лишенной какого-либо изъяна, удовлетворенно вытерла руки о вафельное полотенце, висевшее через плечо и, обращаясь к все еще торчащим по краям беседки мужикам, сказала:
– Ну вот, касатики, теперь можете рассаживаться и отдыхать по-человечески, а не как бомжи в скверике. Можете и мне рюмочку поднести. Рюмочку себе я поставила, одну-то мне сегодня можно. Да, Сашенька, а кого это вы к нам привезли? Интересный такой, но неухоженный какой-то, да и странный. Я ему уже сказала, что он ненашенский…

– Это, баба Глаша, – Александр уже успел вытащить из штофа большую граненную притертую пробку и начал разливать водку по рюмкам, – Олаф, прошу любить и жаловать. Нужный нам сейчас человек, который оказался при нашем вчерашнем первом знакомстве лучше, чем я думал. По крайней мере, в ближайший месяц он будет со мной и Михалычем работать в должности, так сказать, научного геолога-консультанта. Подробней я тебе о нем потом расскажу, а кратко, то он, как он сам сказал – Бывший! Бывший геолог, ученый, бизнесмен, муж и, частично, отец…! Живет сейчас очень странной жизнью для меня, но вот тебе-то, баба Глаша, его образ жизни как раз и понравится. Ну, вот… берите-ка все рюмочки, и ты, баба Глаша, бери. Тост буду провозглашать! – Александр встал очень прямо, торжественно поднял рюмку и, обращаясь уже к мужикам, продолжил, – Господа офицеры! От всей души и без лукавства – за нашу дорогую бабу Глашу! Я ее так люблю! Чтобы мы без нее только делали, а!? Здоровья ей и долгих, долгих лет жизни! За бабу Глашу, господа офицеры! До дна!
Мужики выпили практически залпом и поставили рюмки на стол. Баба Глаша отпила толику, затем перекрестилась, сказав, – Прости меня, Господи, грешную! – закрыла глаза и также выпила свою рюмку до дна.

– Ой, Сашенька! Хорошую же ты водочку покупаешь. Жаль старая я, жаль, здоровья нету уже. Вот бы ранешне бы нам с дедом такой водочки. Ох, и посидели бы мы с ним! Царство ему небесное, Коленьке моему.… Пусть земля ему будет пухом…– баба Глаша поставила свою рюмку обратно в корзину и промокнула глаза кончиком своего передника. И не обращая внимания на возражения мужчин, бросив на ходу, – Ну, сидите, голубки. Только смотрите мне: меру держите, закусывайте по-человечески. И на пиво не налегайте, лучше просто водочки, а то знаю я ваши «деньги на ветер»… Часика через три в баньку идите, я там все приготовлю. А уж после баньки – сюда назад ворочайтесь, ужин знатный я вам сготовлю, пальчики оближите – не торопясь, направилась к дому. Вслед за ней, прихватив обе корзины, нацелился и Миша, но его притормозил полковник:
– Миша! Стоять! Как ты понимаешь, – домой мы сегодня автоматически не попадаем. Так вот: у вас там все есть – и пиво, и водочка, и деликатесы…– заметив нарочито возражающий взгляд Михаила, – Не надо ля-ля! Знаю я, сам таким был. Так вот, Миша, по пунктам: ты старший, все телефоны знаешь, отзвонишь по домам, всех домашних предупредишь, что мы, мол, в командировке и будем завтра к вечеру. Не забудь и мать Олафа предупредить. К нам не лезь, за исключением разве что экстраординарной ситуации. Сам – пей, но меру держи. За охраной следи, чтоб только посменно принимали. Про бабу Глашу сам все знаешь, да, вот еще – Семеныча-то разбуди. Баньку пусть подложит и к бабе Глаше идет. Скажи, что ему сегодня тоже можно «отдохнуть». Но песни потом пусть у себя поет. Все понял? Ну и молодец! Иди – выполняй!

Очень довольный Миша почти бегом припустил к дому. Оба охранника, издалека наблюдавшие за происходящим, смекнув, в чем дело, потянулись в том же направлении. Александр повернулся и прошел к своему стулу. Олаф и Михалыч уже сидели на своих местах. Если Олаф снова курил, и если его тарелка все еще блестела чистотой, то тарелка Михалыча была уже вся заполнена: и салатами, и рыбой, и салом, и ветчиной! Сам же Михалыч, продолжая самозабвенно жевать, держал в правой руке вилку, на которой одновременно были наколоты кусок языка, сала и форели! Александр сел на свой стул, чуть его поправил и, оглядев стол заинтересованным взглядом, сказал, обращаясь непосредственно к Михалычу:
– Михалыч, кончай сразу же пузо набивать. Очнись! Ты что, как вчера сказал наш уже почти коллега, – Баню с камерой перепутал? Давай, разливай. И вообще, не забывай – банкуешь сегодня ты, а мы – разговоры разговариваем – и добавил, обращаясь уже к Олафу, – А ты чего расселся, как неприкаянный? Давай, кончай сосать свою соску и накладывай. Не думай, мы не всегда так пьем. Сейчас можно – за удачу! А вот когда дело закрутим, как положено – посуху, а если что, то только по чуть-чуть...!

– Слушаюсь, товарищ полковник – наконец-то прожевав, весело откликнулся Михалыч, – Тоже мне, напугал – банковать. Олаф, я тебе вчера говорил, что ты мне нравишься? Говорил! Так вот сегодня ты мне ещё больше нравишься! Чтоб я так всю жизнь жил! – и, взяв в руки штоф, Михалыч встал, и пошел вокруг стола, его диаметр не позволял разливать с места, последовательно наполняя рюмки, которые, как только что успел заметить Олаф, были большими, минимум грамм по семьдесят пять. Передвигаясь, Михалыч весело продолжал, – Олаф! Ты даже не представляешь, какой занудной сволочью наш полковник бывает. Видишь, даже баба Глаша сразу заметила, что он сегодня другой. Ей Богу – не вру! Я его действительно уже кучу лет таким веселым не видел. Так что повторюсь – я не знаю, чем этот ваш маразм закончится, но я безумно рад твоему появлению! – наполнив рюмки, Михалыч плюхнулся на свой стул и тут же отправил в рот свой вилочный бутерброд.
– Ну, все, мужики, теперь серьезно, – Александр поднял свою рюмку.
– Давайте еще по одной, закусим, как следует, и начнем, пока во здравии, обсуждать стартовые моменты.

Мужики выпили и принялись за закуску. Александр, видимо уже по привычке, сразу же отправил в рот мандарин. Затем пододвинул ближе к себе салатницу, положил на тарелку семги, омуля и сига. Взял кусок черного хлеба и обильно смазал его сметаной. Вооружившись ножом и вилкой, он стал целенаправленно отрезать кусочки рыбы и отправлять их в рот один за другим, периодически перемежая рыбу с небольшими порциями салатов: из морковки и из морских гадов. Михалыч, орудуя одной вилкой, очень активно метал все подряд со своей тарелки: и сало, и язык, и рыбу, и все салаты! Олаф, в противовес вчерашнему рыбному началу, положил на свою тарелку приличное количество сала, языка и ветчины. Все кусочки аккуратно намазал существенным слоем приятно и чуть резковато пахнущей горчицы, заведенной на огуречном рассоле и подсолнечном масле. Так же, как и Александр, Олаф взял черный хлеб и ловко водрузил на него слой деревенской сметаны толщиной чуть ли не в палец. Закончив с приготовлениями, он неторопливо и прочувствованно, чему очень способствовало наличие отсутствия практически половины зубов, стал отрезать по половинке от каждого кусочка, отправлять его в рот и, чуть покачивая головой от получаемого наслаждения, стал медленно прожевывать. В сосредоточенной и торжественной тишине пиршества как-то незаметно пролетело минут пятнадцать. К этому моменту, Михалыч, полностью очистив свою тарелку, удовлетворенно крякнул, заново и весьма основательно восстановив на ней статус-кво, взял в руки штоф и, мурлыкая что-то нечленораздельное, встал и очень быстро наполнил все рюмки, совершив полный оборот вокруг стола.

– Мужики…! Как оно все… легло…, Боже мой! Поэтому предлагаю – повторить! – усаживаясь на свое место блаженно и радостно прожурчал Михалыч, который приобрел вид абсолютно свежего человека.
– А что, я не против! Махнем! И пусть Олаф начинает докладывать – присоединился Александр, сосредоточенно выбирая очередной сорт рыбы.
– Повторить и начинать? Нет проблем. Только одно дополнение от меня, точнее – просьба. Эту рюмочку я приму с вами, и с удовольствием. Закушу от души. Грех такую закуску игнорировать! Но дальше, до баньки, я переключаюсь на пиво. Пить-то я могу, а вот водку, по большому счету, я особо никогда не любил. Сам себе практически не покупаю. Давит она мне психику как-то. Вот после баньки, под мясо, вот там можно будет и водочки добавить!

Олаф вслед за мужиками поднял свою рюмку, обозначив тост, выпил и закусил последним на своей тарелке цельным кусочком сала. Положил на стол вилку и нож. Взял салфетку, вытер губы и руки. Закурил, поднял кружку с пивом и сел, уперевшись всей спиной на спинку стула, который чуть скрипнул под его весом переплетенными прутьями. Покурил, посмотрел на продолжающих закусывать Михалыча и Александра, и продолжил:

– Что ж… выпил, закусил… все просто великолепно! Ну, а теперь о деле. Цель экспедиции обсуждать не буду. Будем считать ее конечной и однозначной – выезд в Саяны, поиски аномальной зоны, как результат – находка золота Дементьева. Временные сроки – месяц. Период поисков – с двадцатого июля по двадцатое августа. Следовательно, для обеспечения экспедиции нам потребуется: снаряжение, продукты, оружие и связь. Перед тем как рассматривать каждый из пунктов подробно, считаю необходимым обсудить способ достижения места поисков.

– Ба! А чего… тут… обсуждать? – Михалыч все еще продолжал активно жевать, – На вертолет и мухой к источникам, делов-то!

– Это-то я еще вчера понял, но мне кажется…, что будет лучше, если мы доедем на машине до Ниловой Пустыни… и до источников… доберемся как я – пешком. Почему? Объясняю: первое – не очень-то я доверял вертолетам и раньше, а особенно в горах, в наше же время вообще их открыто опасаюсь. Второе – пока два-три дня идем, то не только, так сказать, втянемся, но и постепенно акклиматизируемся. Для гор это очень и очень важно.

– Олаф – вклинился Александр, – Извини, что перебиваю, но! К чему такие сложности? Да и западло мне почти девяносто верст пехом до начальной точки тащиться. Гарантирую, физическая форма и у меня, и у Михалыча достаточно приличная, а что касается акклиматизации, дак поживем на источниках эти же два-три дня, вот тебе и акклиматизация.

– Ладно…, Хорошо, проехали…! Вертолет, так вертолет. А теперь по пунктам. Сейчас по каждому пройдусь пунктиром. Список детальный предоставлю…, так…, мы, я понял, вернемся, завтра к вечеру…, значит список послезавтра, также к вечеру. Начну со снаряжения. Да, чуть не забыл. Все расчеты я буду производить исходя из максимального веса поклажи в сорок килограмм на каждого.

– Доцент! – чуть не подавившись, выкрикнул Михалыч, – Я тебе что – верблюд?

– Михалыч, Михалыч… – усмехнулся Олаф, – На месяц, да еще в горах, да еще ранней осенью!? Поверь, сорок кило – это не минимум, а крайне малый минимум. Боюсь, как бы нам его не превысить килограммов так на пять-десять. Да и рано ты переживаешь, – мы же пока только начали обсуждать. И так, продолжим… Значит…, снаряжение. Нам потребуется: минимальная по весу четырехместная каркасная палатка высотного типа, что-то типа старых «Памирок»…

– Это что за хренотень? – снова вставил Михалыч.

– Молодец, что уточняешь! И далее – все неясные вопросы акцентируйте. Так вот, «Памирка» – так раньше альпинисты называли небольшие как по размеру, так и по весу палатки, которые шили сами – крышу из ткани «Перкаль-500», а боковины и днище из матрасного тика. По тем годам они были достаточно функциональны, а самое главное – очень легкие. Сейчас таких не найти, а в новых я не разбираюсь. Так что будем с тобой, Михалыч, определяться прямо в магазинах. Магазины я такие знаю. Можем, например, начать с «Фан-спорта», там и ребята опытные работают, если что – подскажут. Продолжим. Помимо палатки у каждого должен быть кусок плотного полиэтилена три на четыре метра. Это на случай ночевок без палатки и на случай дополнительной защиты палатки в условиях крепкого ливня и грозы. Для сна понадобятся три современных легких спальника, рассчитанных где-то на минус десять-пятнадцать градусов и три пены.

– Стоп! – снова подал голос неугомонный Михалыч, – Палатка, полиэтилен, спальники – это я понимаю. А вот на кой черт нам для сна пена?

– Извини, не учел. Пена – эта своеобразный сленг альпинистов и вообще туристов. На самом деле речь идет всего-навсего о ковриках из пенополиреутана. Они очень легкие и при этом обеспечивают великолепную изоляцию спальника, соответственно и его обитателя, от холодной земли, снега, льда. Едем дальше. По паре вкладышей на каждого и личную одежду и белье. Здесь все просто, обсуждать не надо. Я точно знаю что надо, так что просто доверьтесь. Нужны будут только ваши размеры. Предметы личной гигиены, ну там пасту, мыло, щетку, бритву… и что там еще вам надо – каждый возьмет сам. Продолжу – раскладные стульчики, посуда, котелки подходные, те которые плоские и один в один, дюралевая трубка для таганка и регулируемые подвесные крючки. Альпинистская газовая плитка с парой запасных баллончиков, налобные осветительные фонари с комплектами запасных батарей, один мощный ручной фонарь, запасные лампы для всех фонариков. Горные ботинки, бродни, тапочки, верхонки, три маленьких топорика и один среднего размера плотницкий, малая двуручная пила, надфили, зажигалки, спички расходные и запаянные охотничьи, свечи, а лучше плошки – я их видел в продаже. Три литровых небьющихся термоса, и три…, нет…, наверно – шесть плоских полулитровых фляжек под спирт… Непромокаемые упаковочные мешки, годятся и плотные полиэтиленовые, расходная, типа бельевой, веревка. Мотка три хватит. Да, и еще пару туб алюминиевой пищевой фольги. Вдруг рыбы наловим! Из типовых мелочей… это, пожалуй, все. Ну, а чтобы все это упаковать, нам потребуются три больших рюкзака. С нашей комплекцией и возрастом наиболее удобными были бы станковые рюкзаки. И сидят на радикулитных спинах хорошо, да и с требованиями к укладке особых проблем нет. Но есть одно но – они крайне неудобны на переправах, на скалах, в завалах, или там где потребуются операции транспортировки. Поэтому возьмем современные «баллоны». Они тоже достаточно удобны и, кроме этого, приспособлены для передвижения в горах. Объем диктуется временем и количеством снаряжения и продовольствия. Думаю, что восьмидесяти или девяностолитровые разновидности нас вполне устроят. Теперь специальное оборудование…– Олаф допил пиво, встал и подошел к сумке-термосу. Достал из нее пару бутылок пива, открыл их и аккуратно перелил содержимое в свою кружку. Вернулся на место, сел, закурил.

– Саня! – оживился Михалыч, – Давай-ка я тоже налью, водочки! Он-то треплется, и пиво потягивает, а мы, того и гляди, засохнем! – быстро поднялся и разлил водку.

– Да, вы на меня действительно не глядите, пейте…! Значит…, специальное оборудование. Прежде всего, – альпинистское. Кто его знает, где нам ползать придется? Следовательно – три основных цельноплетенных веревок для спуска, подъема и страховки. Метров так по пятьдесят-шестьдесят каждая. Диаметр, для экономии веса, ограничим десятью миллиметрами, хотя двенадцатимиллиметровая была бы лучше, но она тяжелая, особенно когда намокнет. На каждого по парочке пятимиллиметровых репшнуров. Три грудные обвязки, три беседочных пояса, можно по типу «Абалаковских». Десятка четыре разноразмерных скальных крючьев и закладок, два десятка шлямбурных, три пробойника, три скальных молотка. Так… - по пять карабинов с муфтами на каждого и по паре жумаров…,три рогатки…, по две пары блоков…

– Олаф, – на этот раз голос подал Александр, – что есть жумары и зачем нам рогатки?

– Жумары? Это так называемые самохваты, то есть приспособления, позволяющие подниматься по веревке, как по лестнице. Еще их удобно использовать в полиспастных системах и для самостраховки. А рогатка – это не та, из которой стреляют, а специальная конструкция, благодаря которой можно легко спускаться по веревке, не используя трение о тело. Непонятно? Ладно, я потом все в натуре покажу! И, вообще, я очень надеюсь, что все это железо нам не понадобится, и мы его где-нибудь просто выкинем. Так как без определенной подготовки пользоваться им будет можно, но весьма затруднительно и небезопасно. С этим вроде все. Если что и упустил, то дома вспомню. Нет! Не дома. Действительно забыл. Я не сказал про ножи. Можно обойтись и обычными складешками, а лучше будет взять у вас специальные универсальные десантные ножи. Очень удобно, очень сердито, и очень функционально…

– Есть такие. Без проблем! – хмыкнул Александр.

– Это не все, полковник. Еще нужны небольшие по весу и объему три полевых бинокля. Большое увеличение абсолютно ни к чему, восьмикратного будет выше головы. Главное – у них должна быть функция ночного видения без инфракрасной подсветки. Это позволит ночью видеть на холодных склонах любой крупный живой, то есть теплый, объект. Типа медведь, например. Замечательно, если они будут снабжены функцией дальномера, но без видимого лазерного луча, дабы не светить свое место расположения.

– И с этим проблем не будет – снова хмыкнул Александр.

– Что ж… отлично. Следующим по списку у нас стоит продовольствие. Проблема, как вы понимаете, очень важная. В нашем случае, к сожалению, безальтернативно-очевидная.

– Это почему же безальтернативная? – удивленно приподняв брови, переспросил Михалыч.

– Потому, Михалыч, что тридцать дней ходить надо и с весом, который придется таскать на горбу. Поэтому разнообразие предусмотреть-то предусмотрим, а вот реально оно будет относительным. Распорядок питания стандартный – завтрак, обед, ужин. Завтрак будет максимально плотным – калорийная каша. Гречка вкусная, а толку чуть, поэтому будем варить каши типа «Дружба» и «Абалаковка», пойдет и «Мусли» с орехами и фруктами, крепкий сладкий чай или кофе.

– Опять он не по-человечески выражается! Что за хрень «Дружба», «Абалаковка»? – не удержался Михалыч.

– Я не выражаюсь, ты просто спешишь – миролюбиво возразил Олаф, – каша «Дружба» – смесь пятьдесят на пятьдесят перловки и гороха, заправленная топленым сливочным маслом. Масло у нас все будет топленое, для разнообразия возьмем пару банок растительного. Сливочное на весь маршрут взять не получится, – прогоркнет. Возьмем пару пачек на первое время. Также как и хлеб. Три-четыре булки для начала, а потом будем питаться сухариками, господа. И не магазинскими! Придется сделать самим из обычного хлеба в духовке. Делать их будем маленькими – три на четыре сантиметра, и высушивать до весьма твердого состояния. Для разнообразия можно прихватить армейских галет и пару килограмм муки для пресных лепешек. Теперь «Абалаковка» – это манная каша…

– А вот это точно – хрен! – сердито выкрикнул Михалыч, – Я эту дрянь еще с детского сада ненавижу.

– Да не спеши ты, пожалуйста, Михалыч. Это не просто манная каша, а специальная, сверхкалорийная. Ее придумал знаменитый альпинист Абалаков. Я сам терпеть манку не могу, а эту кашу ем с удовольствием. Она готовиться или с добавлением сгущенки, или на сухом молоке с сахаром. В процессе готовки в кашу, которую никогда не делают очень густой, добавляется до четверти объема сушеного изюма пополам с курагой. И еще можно добавить немного измельченных грецких орехов. Получается вкусно, сытно и очень надолго хватает энергетически. И не перебывай больше! Теперь обеды. Вариантов всего два: или сухой паек, когда не будет возможности готовить или несильно густой супчик с чаем. Паек – это литр крепкого сладкого кофе с молоком, немного сухариков с маслом топленным, грамм сто горького шоколада, две-три таблетки глюкозы. До вечера хватает вполне. Ужин – опять супчик, но по консистенции приближающийся к жидкой каше. За день будем сильно обезвоживаться, так что каша не особенно полезет. Все супы – естественно – концентраты. В чистом виде их постоянно есть невозможно. Следовательно, к ним возьмем – также как и сухарики, высушенные в домашних условиях – картофель, морковку и мясо. Армейская сухая картошка и готовое сублимированное мясо не годятся – они весьма противные. Кроме этого наберем сухих приправ – разного перца, кари, укроп, сельдерей, базилик, лавр. Свежими возьмем только репчатый лук и чеснок. В тайге без них – тоска. Среди прочего: сухое молоко, немного сгущенки и рыбных консервов, сахар рафинад кусочками, по пять плиток горького шоколада на брата. Ну и в качестве деликатеса – несколько килограмм хорошего деревенского сала и пару кило очень твердого сыра, типа «Пармезан». С хранением и того и другого проблем особых нет. Днем носим в вощеной крафт-бумаге, ночью – храним в непромокаемых пакетах в холодной проточной воде… или в ручье, или в реке. С продуктами все. Я составлю меню на каждый день и рассчитаю точные количества по позициям. Теперь медицина…

– А вот здесь ты можешь отдыхать! – радостно вставил Михалыч, – Моя благоверная – врач. Соберет все в лучшем виде!

– Это замечательно, Михалыч, но пусть твоя жена учтет следующее. В отличие от стандартных наборов, нам еще потребуются в обязательном порядке: увеличенное количество перевязочного материала, медицинский клей, немного гипса, антишоковые препараты и препараты для местной анестезии с комплектом одноразовых шприцев, адреналин и специальная игла для уколов в сердце, пара скальпелей, шесть-десять небольших зажимов для сосудов, иглодержатели и шовные иглы нескольких размеров с набором лигатуры к ним, маленький стерилизатор…

– Э…! э…! э…! Доцент, тебя это куда понесло? Какие уколы в сердце? Какие шовные иглы и скальпели? Какая лигатура? Ты чего это… нас там резать собрался, хирург хренов!?? – с широко раскрытыми глазами возмутился Михалыч.

– Да нет, Михалыч, очень надеюсь, что не придется. А что прикажешь делать, не дай Бог конечно, если кто-то упадет и в результате получит открытый перелом с рваной раной, с разрывом пары артерий или вен? И если еще и сердце, от болевого шока, забоит… или хуже того – остановится. Скорую подождешь? Вертолет спасательный? Да пока он туда долетит, если еще и погода позволит, пострадавший концы десять раз успеет отдать. Я далеко не хирург, но, имея инструменты, хоть что-нибудь попытаюсь сделать. Да хоть, – Олаф открыто рассмеялся, – ампутацию! Можешь мне верить, можешь не верить, а с указанным минимальным набором я даже рискну тебе безотлагательный гнойный аппендицит вырезать. И не просто вырезать, а на выбор! Или «полевым» методом Пирогова, или методом Вишневского. Правда, аккуратный шовчик – не гарантирую. Дыра та еще будет! Я уверен – это лучше, чем за так безвольно и бессильно подыхать. Просто еще в школе я два года в медицинский кружок ходил, хирургом хотел стать…, книги по хирургии читал, Пирогова, в частности…, книги по анестезии…, даже трупы резал. Да и в геологии всякого насмотрелся. Лучше запомни и попроси все обязательно выполнить.

– Саня! Кошмар, какой! Вот ужасов-то нагрузил – Михалыч снова взял штоф и пошел с ним вокруг стола, – Саня! Я и раньше не особо горел этой экспедицией, а теперь и подавно. Да на хрена мне…, чтобы он мне аппендицит в горах резал? И ампутация мне неличит абсолютно. Мне и тут неплохо…

– Не боись, Михалыч! – Александр поднял свою рюмку, – Во-первых, – прорвемся! Во-вторых, – он прав. Береженного Бог бережет. В-третьих, – это же здорово, что к подготовке у нас получается основательный подход. В-четвертых, – ты с испугу забыл, что аппендицит тебе двадцать лет назад уже вырезали!? Вот давай за это и выпьем! – Александр опрокинул рюмку, сморщился, закусил и сказал уже Олафу, – Давай, Олаф! Давай! Продолжай в том же духе.

– Да… конечно, Александр… сейчас… минуточку… – Олаф отпил большой глоток пива, закусил форелью, закурил очередную сигарету и продолжил:
 
– С медициной вроде разобрались. Из основных осталось только два вопроса – оружие и связь.

– Олаф, здесь можешь даже голову не ломать. Это мы с Саней и без тебя сделаем.

– Михалыч, сделать то мы сделаем, но пусть он свои соображения все же выскажет, а вдруг мы опять чего не допираем? – откликнулся Александр, – Олаф, мы думали, что возьмем с собой пару автоматических карабинов… ну, наших… специальных… и рацию, для связи с генералом. Этого хватит?

– На первый взгляд – нормально, но это только на первый… Оружие нам действительно необходимо, причем необходимо индивидуально, каждому! Мы не знаем куда попадем и как, и что нас может разбросать или в пространстве, или друг от друга. Да и зверь там, тот же медведь, не такое уж и редкое явление. Хоть он осенью и сытый, и спокойный, но лучше подстраховаться. Карабины, особливо ваши – это хорошо, хотя для гор – ходить, лазить, спускаться, переправляться через реки… крайне обременительно и неудобно. Да и тяжелые они. Из личного опыта знаю – в дальних, многокилометровых маршрутах, в горах, а тем паче на скалах – карабин начинает раздражать и мешать уже через час. Я думаю, что вполне достаточно будем иметь по пистолету на брата. Вам бы посоветовал взять обычного Стечкина – все-таки двадцать патронов, девять миллиметров – любого медведя или положить можно, или напугать до смерти. Особенно вдвоем. Как альтернативу можно взять такой же двадцатизарядный длинноствольный Кольт тридцать восьмого калибра, если они у вас есть. Немаловажно, что даже с пятью запасными обоймами, а это аж сотня патронов, общий вес будет все равно меньше, чем вес одного карабина. Такое же оружие можно и мне выделить, но, если у вас есть возможность, я бы предпочел Маузер 1913-го года выпуска. Десятизарядный, семь шестьдесят два, с деревянной пристяжной кобурой. Просто я его хорошо знаю, еще с детства. И для меня еще немаловажно, что помимо Нагана, Маузер – единственный пистолет, из которого я могу реально попадать. Из других, типа там Макарова, ТТ, того же Стечкина, я мажу безбожно. И еще… он, Маузер, частично, метров так до трехсот, позволяет заменять карабин. Из других пистолетов на такое расстояние стрелять бессмысленно, а вот из Маузера – вполне. Для тайги – более чем достаточно. Теперь связь. Рация – это хорошо, хотя, опять-таки… Я не знаю какие у вас рации, но уверен – ничего сверхординарного. Надо знать, что в горах, тем более в тех местах, где мы будет, от раций, особенно без больших растяжных антенн, в долинах водотоков толку зачастую – ноль. Рация нам понадобится только для оперативной связи между собой. У вас же есть специальные носимые минирации для переговоров в радиусе километр-полтора? Вот их и надо взять. А для связи с генералом пойдет и обычный спутниковый телефон. Относительно дешево и почти абсолютно надежно. Лично проверено!

– Черт! – выругался Александр, – Михалыч, давай-ка, наливай еще. Опять мы лажу сгородили, Михалыч. Несерьезно к вопросу подошли. А ведь он прав, все очевидно. Учту, более подобное со мной не повторится. Все правильно сказал, Олаф. И все то, о чем ты сказал, – у нас есть. Рации, и классные, для оперативной связи у нас есть. Спутниковый телефон – без проблем. Хочешь Маузер? Будет тебе Маузер и десяток обойм. А вот мы обойдемся без Стечкина и тем более какого-то там Кольта. Есть у нас отечественные, новые, штурмовые, бесшумные пистолеты. Также двадцатизарядные, а вот бьют, ни одному Стечкину и Кольту не снилось! Тяжелый бронежилет на раз пробивают. И…

– А вы что же это, соколики, пьете и ничего не едите? – в проеме беседки появился силуэт бабы Глаши. – Один Сережа, как вижу, поел, как следует. Саша, Олаф? Поклевали там и сям… Кто же есть-то за вас будет? Или не вкусно приготовила?

– Баба Глаша! – Александр поднялся, подошел к хозяйке и обнял ее за плечи, – Вкусно! Не просто вкусно, а восхитительно вкусно! Но ты же знаешь мои привычки – я ведь всегда много-то не ем. А Олаф, если учесть, что он не привык завтракать вообще, то он не просто поел, объелся! Михалыч же нам – не указ. Был прорвой, прорвой и помрет.

– Что вы этим хотите сказать, товарищ полковник? – возмутился Михалыч, – Я тебя, что ли объел? А, Саня?

– Спасибо! Все действительно очень вкусно – вставил Олаф.

– Ладно, ладно! Не ругайтесь – баба Глаша начала собирать грязные тарелки, – Очень рада, что тебе понравилось, Олаф. А теперь быстро дуйте отсюдова в баню. Время-то уже двенадцать. Два часа с половиной пьянствуете. Попарьтесь, как следует, там вам все готово и к четырем подходите, а мы тут, с Семенычем, шашлычками займемся. Картошечки-то с лучком вам пожарить?

– Баба Глаша! Ты единственный человек в этом обществе уродов. Ты бы только слышала, – каких они мне тут ужасов нагородили. Ногу – ампутируют. Аппендицит – вырежут по живому – подхалимским тоном заканючил Михалыч, – А картошечку обязательно! Хрустящую! С корочкой прожаренной! С лучком! С чесночком! Туда бы еще… сальца… с прожилочками… со шкурочкой…с ребрышками…! А, баба Глаша?

– Идите уж, ироды вы мои, ненаглядные. Будет вам картошечка. Со всем будет…! Пиво-то с собой и рыбку сами возьмите. Пусть ребята от вас хоть немного отдохнут… – и, заметив возмущенное выражение лица Михалыча, добавила – Сережа! Даже не пытайся мне тут перечить! Бери пиво и тащи сам! Не гостя же и начальника заставлять...

– Вот оно… началось! – Михалыч картинно развел руками, – Эти гады мне еще в машине сказали, что вот приеду я на базу, а тут баба Глаша начнет мне приказывать. Она мне, – Вперед! А я ей, – Есть, баба Глаша! Так точно! Есть, баба Глаша!

Александр, который несколько секунд до этого взял со стола свою кружку с пивом и, запрокинув голову пил, брызнул со смеху так, что пена полетела во все стороны. Михалыч же, демонстративно переложил на одно блюдо всю оставшуюся рыбную нарезку, на другое весь язык, сало и ветчину. Первое поставил на левую руку, наподобие официанта, второе блюдо поставил сверху на первое. Правой рукой неожиданно легко поднял сумку-термос, в которой лежало, как минимум тридцать бутылок пива и достаточно грациозно стал перемещаться в сторону бани. Олаф хотел взять пивные кружки, как тут же вмешалась баба Глаша:

– Оставь, оставь…! Там все есть – и кружки чистые, и подставки, и рыба вяленная. Так что и леща тутошнего, который у вас уже весь заскоруз, не трогай. Коту отдам, пусть попирует. Париться-то сразу резко не начинайте, баньку Семеныч знатно протопил. Не дай Бог сердечко прихватит… с похмелья-то. И не забудьте всю грязную одежду в ящик для белья положить, свежие пижамы и белье в шкафчиках, на полочках найдете. Ну, все, ступайте отсюдова – и баба Глаша продолжила убирать со стола.

Александр и Олаф направились вслед за Михалычем. В это же время из-за дома показались Миша и Семеныч. Михаил нес знакомые корзины, Семеныч – кастрюлю с мясом, сверху которой лежало около десятка шампуров из нержавейки.
Когда мужики подошли к бане, Олаф непроизвольно отметил, что вблизи она оказалась гораздо больше, чем это выглядело на расстоянии. Поднявшись по невысокому крыльцу на открытую веранду, размером три на шесть метров, он увидел на противоположном ее конце большой длинный стол, окруженный с трех сторон деревянными лавками. В середине стола стояло блюдо с разделанной вяленной рыбой. На левой лавке стояла открытая сумка-термос. Рядом с ней возвышался Михалыч, наполняющий пивом последнюю, третью кружку.

– Давай, подруливай, – заметил вошедшего Михалыч, – Все готово. Сначала по пиву, а потом уж париться.

– Вы садитесь… начинайте без меня… – обратился Олаф к Александру, – Можно я баньку посмотрю и к вам присоединюсь…

Александр направился к столу, Олаф открыл дверь в прихожую и вошел. В просторной, также три на шесть, хорошо освещенной парой торцевых окон прихожей, одновременно служившей и раздевалкой, стояли две лавки и шесть шкафчиков для одежды. Вдоль лавок на полу лежали узкие соломенные циновки. В середине внутренней стены виднелась чуть приоткрытая топка банной печки, сваренной, судя по толщине дверцы, из четырехмиллиметровой нержавеющей стали. Рядом с дверцей стояла большая корзина грубого плетения, из которой торчало несколько березовых и лиственничных поленьев. Олаф открыл следующую дверь и увидел моечное отделение. Он не смог сдержать улыбки. Похоже, что все основные помещения бани соответствовали одинаковому размеру. В мойке, как и везде, было очень чисто. Вдоль боковой стены, на достаточно широкой скамье, стояли три склеенных из безсучковых березовых дощечек помывочных чана с прорезями для рук вместо ручек. Чаны стояли на равном расстоянии друг от друга под сдвоенными кранами с горячей и холодной водой, трубы от которых уходили под идеально выскобленный пол с круглыми отверстиями для стока воды. Слева, в центральной стене расположилась дверь в достаточно большое, минимум три на четыре метра, парильное отделение. Рядом с дверью, на небольшой табуретке, стоял чан меньшего размера, из которого торчал деревянный черпак с длинной ручкой. На пристенной полочке лежали три шапочки и три пары рукавиц из тонкого белого войлочного материала. За парилкой, у торцевой стены, виднелась душевая с двумя лейками. Олаф не стал проходить дальше и вернулся на веранду. Проходя к месту, на которое ему жестом указал Александр, Олаф увидел ускользнувшую ранее от его внимания открытую дверцу в центре веранды на ее внешнем ограждении. От порога дверцы к бассейну, до края которого было не более трех метров, вел деревянный трап с небольшими буртиками и без перил.

– Садись, Олаф – Александр возился, открывая новую пачку своих сигарет, – Мне нравится серьезность твоего подхода к нашей затее. Объясни только… ты пиво-то пей, стесняешься что ли…? Не понял я вот что, – почему ты оговаривался – не понятно куда попадем, что нас ждет, как разойдемся…? Да и вооружение ты не слабое заказал… Оправдано ли это?

– Мужики! Ну, сколько можно? Что вы все трепитесь без перерыва? – сняв спортивную куртку и голый по пояс, Михалыч поднялся из-за стола с кружкой пива в руке,

– Давайте жить проще и дружно! Взяли пиво, выпили, снова наполнили кружки и… дружненько пошли греться…, париться…, мыться…! Так уж и быть – переживу ваш треп, но по ходу дела. Баба Глаша нам всего четыре часа отпустила…, так не долго, что и душу отвести не успеем. А шашлычок… сами, понимаете… , ждать не любит…, хужеет!

– Олаф, а ведь он прав, каналья! Действительно, давай по пиву и в баню. Там и будем вопросы уточнять... – Александр поднял свою кружку, и стал не спеша, томно поглощать ее содержимое.

Мужики в два присеста осилили на этот раз пол-литровые кружки и перебрались в раздевалку. Там они быстро разделись, побросав всю одежду в большую вертикальную корзину. На вопро-шающий взгляд Олафа Александр прокомментировал:

– Не переживай. Там в подвале дома одни автоматы – и машины, и сушилки, и гладилки. Так что проблем ты никому особых не добавишь, тем более что баба Глаша только погладит, а остальное Семеныч сделает. Два раза-то сможет кнопки даже пьяный нажать.
Пройдя в мойку, Олаф сразу же направился в душевую. Пустил воду, отрегулировал температуру, встав под струи – блаженно замер. Постояв некоторое время, он, взяв мочалку и мыло, стал смывать с себя грязь. Александр открыл дверь в парилку, заглянул внутрь. Пробормотав, – Годится! – закрыл дверь и присоединился к Олафу. Михалыч, который непонятно откуда принес дубовые и березовые веники, в это время запаривал их под струей кипятка в большом чане. Затем он взял малый чан, ближний от двери парилки, наполнил его на треть горячей водой и опять выскочил в разде-валку. Вернулся он только через пять минут, как раз к тому моменту, когда и Александр и Олаф закончили омовение.

– Мужики, смотри сюда! Что добавляем для кайфа: боярышник, пихту, можжевельник, эвкалипт? – и показал баночки со спиртовыми концентратами.

– Серега… Михалыч, ты же знаешь – мне по барабану. Пусть Олаф выбирает.

– Михалыч, – Олаф внимательно разглядывал баночки, – выбирай по своему вкусу. Если мое мнение интересно, то я бы начал с эвкалипта, он мне нравится. А потом можно, если силы будут, все остальное по разику попробовать...

– Не… Олаф, компот нам не нужен. Эвкалипт – так эвкалипт. Я его тоже уважаю. На второе – там посмотрим, или можжевельник возьмем, или пихту. Боярышник не будем, если честно, я его терпеть не могу. Все, пошли греться.

– Ополаскиваться-то разве не будешь, – Олаф стал набирать в свой чан холодной воды, но при этом чуть приоткрыл кран с горячей.

– Не… Я же по-людски люблю. Не как вы – нелюди. Нагреюсь, вспотею… затем и грязь смою. А уж после и парочек… и веничек!

– Логично, Михалыч – улыбнулся Олаф и зашел в парилку, где уже сидел Александр. Он сразу поднялся на третью полку, постелил полотенце, сел и стал оглядываться…

– А ты че это – шапочку-то не взял? – спросил Александр. Голый, сидя на белом полотенце, в белой шапочке с красными горошинами, с тренированным, совершенно не загоревшим телом, он удивительно смахивал на мухомор переросток.

– Я пока просто хорошенько погреюсь, так что пока не надо, – Олаф продолжал внимательно оглядывать парилку изнутри, – Да и когда париться буду… без шапки и варежек обойдусь… Я не то, что не люблю…, скорее просто не привык в шапке париться.

– Посторонись! – в парилку ворвался Михалыч и, усевшись посередине, заметив, что Олаф разглядывает парилку, добавил, – Ну, как тебе наша банька?

– Как пар, проверим чуть позже. Хотя и сейчас вижу, что жару нам хватит с головой – Олаф перестал вертеть головой и закрыл глаза, – А вот за баньку хвалю. Хорошо сделана, даже в деталях, по-человечески.

– Это… как это хорошо в деталях? Это как… как это по-человечески? Обижаешь, что ли? А как по другому-то?

Бывает, Михалыч. Очень даже бывает. Разве не видел, – материалы закупят шикарные – вагоночка-то тебе отличная, осиновая, шлифованная, без сучочка, без единого следа ложной сердцевины, а гвозди и шурупы – насквозь, все шляпки на виду. Печку, каменку и полки так расположат, что ошпариться – раз плюнуть. Изоляторов электрических в каменку вместо базальтов или талькоидов там, или дунитов накидают. И много ли ты видел регулируемых слуховых окон в парилках? А у вас явно знающий человек делал. Не только с умом и по уму, но и с душой! Ты разве не замечал, что у вас вот вагонка, например, закреплена на специальных скрытых закладных скобах? Ни одного шурупа, ни одной шляпки от гвоздя нигде не видно. И не вертикально, как забор уложена, а горизонтально, красиво и ровно. По текстуре и цвету – видишь? – подобрана идеально. А все конструкции? Полки, лавки, скамейки, шкафчики – заметил? Опять-таки – без единого гвоздя или шурупа. Все клееное, на шипах, на пазах, на шкантах. Даже пол – не прибит, а снизу тоже на шканты деревянные посажен. Поверь мне, так сейчас редко кто умеет работать.

– Саня, во дает! А ты-то, откуда это знаешь, геолух недоработавший? – искренне удивился Михалыч.

– Я же вчера тебе, Михалыч, сказал: мне повезло, а тебе – нет. Знаешь, какие руки у моего деда были? А у отца – так вообще золотые. Они не только водку пили, а с детства меня рядом дер-жали, и не просто держали, – разговаривали, показывали, учили терпеливо. И всегда на своем примере. Вот так-то, дорогой. Я тебе только часть назову, чему они меня научили. Плотницкому и столярному делу, в машинах и моторах разбираться, отлично еду разную готовить – у нас в домах лучше них никто не готовил – читать и делать чертежи, с домашним электричеством разбираться, радиоделу, мое личное достижение – портативный, упрятанный в мыльницу, супергетеродин на двенадцати транзисторах. А еще гравюры делать, фотографии печатать, кино снимать и монтировать, рыбачить, охотиться, в тайге жить, шишку бить, ягоды да грибы собирать. Да и… Классные мужики были, не то, что нынешние. Знаешь, Михалыч, мне их до сих пор очень не хва-тает. И деда… и отца… особенно…

– Так мужики, во-первых, – я нагрелся. Значит, пора пойти сполоснуться и по пивку… – Михалыч спустился с полка, – А во-вторых, – этот гад меня расчувствоваться заставил, так что тем более – пошли по пиву примем…

Мужики покинули парилку. Михалыч пошел под душ, а Олаф и Александр просто окатили себя водой из чанов. Затем, обернувшись по пояс простынями из грубого льна, все вышли на веранду, и расселись по своим местам. Михалыч, отхлебнув пива, обратился к Олафу:

– Ты давай… это… полегче с такими воспоминаниями. Не береди душу. Тебе ведь действительно повезло. Мне такого не вспомнить, хоть завспоминайся. Батя у меня тоже хороший был, временами… в деревне. Да вот только водку жрал немерено. Мать и меня с сестрами поколачивал…, для профилактики…! Какие уж тут разговоры по душам. А Сане вообще вспоминать некого. Он сирота, между прочим, голь детдомовская.
Олаф молча, и виновато взглянул на собеседников. Вздохнул, закурил и также молча стал пить свое пиво.

– Ты абсолютно зря на него наехал, Михалыч – совершенно необескураженным голосом сказал Александр, – В отличие от нас, ну в смысле, что мы-то про него все знали, он про нас ничего не знал. На что ты напрягся-то? Мне наоборот очень понравилось! Мне нравится, когда люди так вспоминают, когда им есть, что от души вспомнить. Особенно про детство. Конечно, мне обидно, что сиротой рос в детдоме, но не без хорошего же? Вот у меня и баба Глаша есть, и Семеныч. Между прочим, в отличие от ситуации Олафа, они еще живы и будут еще жить долго!
Олаф внимательно и несколько непонимающе посмотрел на Александра. Допил пиво, поставил кружку на стол и снова закурил.

– Ты же не в курсе! – отреагировал на взгляд Олафа Михалыч, – Просто дело в том, что когда Саня в детдоме парился, баба Глаша там санитаркой работала, а ее Коля и его друг Семеныч там же по хозяйству были. Мастера так сказать на все руки. Оба фронтовики. Семеныч-то вот жив до сих пор, а Николай – пятнадцать лет как умер, осколок у него с места сошел. Десять лет назад, когда Санька уговорил начальство эту базу построить под свой отдел, он их сюда и перевез. Они теперь у нас тут и ему и мне, да и начальству – за отца и мать. Ты бы видел, как наш генерал бабу Глашу боится. Блеск! Со смеху умереть можно! – Михалыч выпил остатки пива и встал, – Все. Отставить треп. Пора пойти и поддать парку!


Мужчины направились в парилку. Александр зашел сразу, постелил полотенце и сел ближе к левому углу. Надел шапку, рукавицы, стал ждать. Михалыч, широко открыв дверь, затащил в парилку малый чан с горячей водой и ковшиком. Свое полотенце он расстелил в центре. Вернулся в мойку, вытащил запарившиеся веники, подхватил правой рукой шапочку, варежки и пузырек с эвкалиптом. Затем он пропустил Олафа, который успел смочить голову водой и набрать в свой чан прохладной воды, вошел, положил веники рядом с чаном на первой полке, закрыл плотно дверь, открыл пузырек и добавил в чан два десятка капель настойки. Закрыл пузырек, надел шапку, варежки, забрался на свое место. Олаф постелил свое полотенце на оставленное ему место и также забрался на третью полку. Минут пять посидели в тишине.

– Ну, начнем? – торжественно объявил Михалыч и взял в руки черпак. – Начну с одного, там видно будет.

Михалыч зачерпнул полный ковшик и, чуть наклонившись, вы-плеснул его в направляющий желоб, по которому вода скатилась на черные базальтовые искусственно выпиленные, с круглыми дырочками, «кирпичи» каменки, уложенные друг на друга с небольшими промежутками, как бы в шахматном порядке. Отлично про-гретые камни мгновенно превратили всю воду в сухой, яростно клокочущий и шипящий пар. Устройство каменки обеспечило направления распространения пара таким образом, что часть его пошла влево и вправо от нее, а часть вертикально вверх под пото-лок. Олаф, внимательно следивший за манипуляциями Михалыча, сразу же почувствовал мягкий аромат эвкалиптового масла. В последовавшие за этим несколько секунд ничего не происходило. Зато потом сразу же – и сбоку, и сверху, и чуть-чуть снизу его обволокла волна подошедшего пара. Дыхание стало перехватывать, уши обожгло еле-еле терпимым жаром. Олаф слегка наклонился, обеими ладонями стал приглаживать мокрые волосы и уже влажными ладонями массировать уши. Внутренняя обшивка парилки действительно была сделана на совесть – практически невидимые зазоры, отличная гидроизоляция надпотолочной обшивки и наглухо закрытое слуховое оконце не позволяли пару быстро покинуть помещение. Он все продолжал и продолжал колыхаться жаркими волнами, заставляя тела покрываться обильными каплями пота, который, собираясь в ручейки, быстро стекал с начинающих краснеть торсов.

– Молодец, Семеныч! Ой, какой молодец! – Михалыч снова взял ковшик и наполнил его едва на четверть, – Сейчас чуть спадет, я заполирую и веничком можно на первый раз слегка, без оттяга, пройтись!

– Михалыч, только не переборщи. Не все же такие гиганты как ты. Не порть мне кайф, пожалуйста – пробормотал Александр, низко нагнувшись, тяжело дыша, и натянув шапку аж на уши.

Олаф же наоборот – выпрямился, расправил плечи, руки опустил на край полка, закинул назад голову и сидел, закрыв глаза. Дыхание стало ровным, глубоким. Волны пара начали постепенно ослабевать и отступать к потолку.

– Все, мужики, пора! Иначе точно кайф сломаем – и Михалыч быстро выплеснул содержимое ковшика в каменку, – Кому невтерпеж, не стесняйтесь, а сразу вниз, на пол!
Каменка огрызнулась мгновенно и волна жара, на этот раз, пришла практически сразу. Александр охнул, нагнулся еще сильнее и руками опустил поля шапки, полностью закрывая уши. Михалыч принял позу, в которой только что сидел Олаф. Последний нагнулся, взял в правую руку красиво связанный и уже распарившийся дубовый веник, встряхнул его, выпрямился, немного подумал и стал им медленно водить на некотором расстоянии от плеч, боков, спины, ног. Дыхание его участилось, при этом он делал мелкие и редкие вдохи, а вот выдыхать старался почаще, почти непрерывно, так как это делают, надувая воздушные шарики. Только через пару минут Олаф стал аккуратно прикладывать веник к поверхности тела и совершать им частые колебательные движения. Кожа в таких местах моментально становилась красной, с проступающими белыми островками подкожных жировых отложений. Справа от Олафа раздались несильные, но ритмичные похлопывания. Это к нему присоединился Михалыч, вынужденно предпочетший начать с березового веника. Александр сидел неподвижно, правда, он уже выпрямился и отпустил поля своей шапочки. Через пять минут все было кончено, – хотя температура и держалась на достаточно высоком уровне, а вот ощущение глубоко проникающего жара пропало. Михалыч и Олаф спустились с полка почти одновременно, Александр стал спускаться только тогда, когда заметил, что они уже стоят у дверей.

– Уф, отлично! – Михалыч открыл входную дверь, – Для первого захода – пойдет! Сейчас больше и не надо. Давайте, споласкивайтесь и пошли пиво пить. А вот по второму кругу зайдем уже как положено.

Александр и Михалыч направились под душ, Олаф же просто опрокинул на себя чан прохладной воды. Мужики обвязались про-стынями и направились на веранду.

– В бассейн не желаешь нырнуть, а Олаф? Глубина там достаточная – два метра – Александр открыл бутылку пива и переливал ее содержимое в кружку.

– Нет, пожалуй, еще рано... – Олаф закурил, – Вот сейчас посидим, потом поддадим, как следует, и я туда обязательно нырну. Это я себе давно наметил.

– Слушай, Доцент – Михалыч, вышедший последним, уселся на боковую внешнюю скамейку вместе с ногами, уперевшись спиной в торцевое ограждение, – Что ты там хотел уточнить для нас по поводу своих непоняток – куда попадем, зачем попадем?

– Сергей Михалыч, – Олаф, который не стал садиться, стоял рядом с калиткой ведущей к бассейну, уперевшись локтями в перила, – тебе не кажется, что это не мы с Александром странные, а ты. Когда надо разговоры разговаривать – ты стонешь. Сейчас же, когда душа начинает блаженствовать, и мысли всякие растворяются, не мешают, так сказать, высокопарному торжеству обволакивающей неги, тебя, наоборот, – на философию расперло! Не обижайся, это я так… толь к слову… толь ни к месту… Александр, – переключил свое внимание Олаф, – а в каком месте ты жил в детдоме? Извини, это не праздный интерес…

– Да хоть и трижды праздный – Александр широко улыбнулся, продолжая прихлебывать свое пиво, – Ничего страшного и обидного для себя здесь не вижу. Семью не помню, даже фотографий не сохранилось. Отец, баба Глаша рассказывала, на Лене капитанил на каком-то буксире, мать на нем же поварила. Утону-ли они все, включая и команду и сам буксир, где-то в районе Якутска. Буксир и тот не сразу нашли, а их и подавно. Было мне тогда три года, так что если что и помню – так это сразу же детский дом в Киренске, бабу Глашу, Николая Палыча, Семеныча. Они меня привечали, а я к ним привязался. Потом…

– Александр, – Олаф выпрямился и прямо смотрел на полковника, – извини, что перебил. Может тебе это и покажется странным, мне-то это уже точно кажется чем-то знаковым. Но моя мать также детдомовская, и до переезда в Иркутск, в медучилище, благодаря помощи профессора Ходоса, она жила в Киренском детдоме. И, почему-то мне кажется, что этих домов там не больше чем один. Вот такое совпадение вырисовывается.

– Это ты серьезно, Олаф? – лицо Александра моментально приобрело серьезное выражение, – Неожиданно. Этого, честно скажу, мы не знали. Надо же. Действительно удивительно, очень удивительно! А в какие она годы там жила?
Олаф подошел к столу, взял свою кружку, сел на край скамейки, отпил приличный глоток и ответил:

– Точно не знаю. Мать, и та не помнит. Хотя временной интервал устанавливается достаточно точно. Старшая мамина сестра – Татьяна, которая после смерти от туберкулеза родителей и пятерых братьев и сестер была оставлена жить у тетки в Якутске, рассказывала, что сиротами они остались, когда моей матери исполнилось пять лет. Значит, в детдом она не могла попасть ранее тридцать шестого года. Окончила восемь классов, последние три года подрабатывала прислугой – нянькой и поломойкой у жены начальника РЭБ. Когда ее увидел Ходос, чего-то он там в это время инспектировал, была она реальной красавицей, что ныне, конечно же, трудно даже просто представить, и было ей тогда почти семнадцать. Следовательно, это был сорок восьмой год. Вот тебе и интервал ее жизни в Киренске.

– Ну, надо же… – Александр задумчиво разглядывал пену в своей кружке, – Значит твоя мать старше бабы Глаши всего на год, но, по всей видимости, они не встречались… Бабу Глашу привезли в Киренск только в сорок пятом, к сестре матери. Ее роди-тели под Сталинградом погибли. Она сильно болела и первые три года прожила на какой-то заимке. М-да… Ты не против, если я потом баба Глаше все расскажу… и, может, после всех дел дадим им встретиться? Как думаешь? Может, каких-нибудь общих знакомых вспомнят, а?

– Да нет, конечно же, нет! Почему я должен быть против? Мне самому интересно. Может, что и про деда своего дополнительно узнаю…

– А ты что, тоже ничего не… – было начал Александр…

– Стоп, господа офицеры! Стоп – Михалыч поставил на стол пустую кружку и поднялся, – Вам какую тему не дай – вы, видимо, везде общий язык найдете, как и обо что почесать. А париться-то, кто будет? Поехали-ка на второй заход. Вот дальше, черт с вами, можете трепаться, сколько влезет – Михалыч выбрался из-за стола и, подражая походке моделей, – нога за ногу – направился в парилку.

Мужики, следуя примеру Михалыча, оставили свои кружки, не обращая внимания на остатки пива в них, и потянулись следом. Как и в первый раз, после завершения личных приготовлений, все расселись по своим местам. Михалыч, зачерпнув полный ковшик, осмотрел партнеров и, хитро прищурившись, провозгласил:

– Ну, готовы? Дадим стране угля? И так, трепачи, предупреждаю, – кто не спрятался – я не виноват!

Не успели затихнуть последние слова, как из каменки, в тех же организованных ее конструкцией направлениях, вырвались клубы пара. Никакого снижения интенсивности парообразования не наблюдалось – достаточный объем отлично прогретых теплоемких базальтов, расправился почти с литром, пусть и горячей воды, также мгновенно, как и в первый раз. Александр сразу же принял, видимо привычную и удобную для него позу. К венику он так и не прикоснулся. Олаф же и Михалыч, переждав первую волну жара, принялись работать своими вениками гораздо более интенсивно, нежели в первый раз. Постепенно увеличивающие свою интенсивность удары перемежались почти одинаковым, блаженствующим уханьем обоих мужиков. На это раз, не дожидаясь пока волна жара спадет окончательно, а где-то на ее середине, Михалыч быстро схватил ковшик, зачерпнул его до краев и тут же опрокинул на камни…! Ни на йоту не сдавшиеся базальты огрызнулись такой волной пара, что первую минуту парильщики даже не помышляли о своих вениках. Александр же, выругавшись – Садюги! Сволочи! – моментально соскользнул на первую полку. Когда пар дал возможность хоть немного шевелиться, Михалыч, встав на первую полку ногами, сказал Олафу:

– А ну-ка, ложись-ка, геолог. Сей час мы тебя по полной программе на вшивость проверим!

Олаф расправил полотенце в длину, лег на него и вытянулся, уперевшись ногами в боковую стену. Он, закрыв голову руками, замер в ожидании. Вооружившийся обоими вениками, Михалыч стал проводить ими, чуть-чуть прикасаясь к коже, вдоль тела Олафа. От пяток к голове, от головы до пяток. Видя, что Олаф даже не шевелится, Михалыч начал совмещать продольные движения с последовательными ударами – дубовый, березовый… дубовый, березовый! При этом каждые десять-пятнадцать секунд он увеличивал не столько частоту ударов, сколько их амплитуду и силу. В таком режиме Олафа хватило, не более чем на пару минут – он скатился на пол, встал и тяжело дыша, указал Михалычу на полку:

– Давай…! Михалыч…! Пока я еще жив…, давай теперь я тебя…! Ух… И хорошо же…! – и пока он натягивал сброшенные Михалычем рукавицы, тот уже растянулся на полке, только почему-то уперся в стенку не ногами, как Олаф, а головой. Он, как ранее Александр, натянул поля шапки на уши и где-то из-под себя пробурчал:

– Ты это… только чуточку… самую малость… подкинь! Смак-то весь на тебя ушел! И не сразу… не сразу…! Как я – последовательно…

Олаф послушно зачерпнул в ковшик чуть более четверти объема и вылил его на камни. Только начинавшая слабеть волна жара ожила, заколыхалась с новой силой. Александр, забравшийся на верхний полок, был вынужден опять перебраться ниже, но на этот раз всего на один уровень. Олаф, уже ощущая легкое головокружение, старательно стал обрабатывать Михалыча. Или Михалыч обладал тем же терпением, что и он… или Олаф перестарался в силе ударов… но также через пару минут Михалыч, взревев, как раненый медведь, бросился вниз и пробкой из под шампанского выскочил в мойку, уже членораздельно прокричав мужикам:

– Кто нырять, за мной!

Команда была явно лишней и запоздавшей! Олаф и Александр, с ничуть не меньшей скоростью, уже летели следом за ним. Как и всегда в подобных ситуациях, – голые мужики, кричавшие что-то нечленораздельное, мелко, но излишне быстро семенившие мокрыми ногами, стараясь не сверзнуться с трапа, ведущего к бассейну, выглядели нелепо, демонстрируя абсолютную незащищенность обнаженного человека. И только после столь же нелепого, последовательного падения тел, сопровождавшегося громкими всплесками потревоженной водной глади, оборвавшими их крики, общая картина, по мере появления над водой отфыркивающихся голов, приобрела вполне благопристойный облик. Михалыч почти сразу подплыл к подъемному трапу, вылез из бассейна, подхватил одно из брошенных на бегу полотенец, обтерся, обернул им себя под мышками и встал на краю в позе римского императора. Голова Александра показалась в центре бассейна. Он, сохраняя вертикальное положение, слегка работал руками, то, опускаясь под воду с головой, то опять выныривая на поверхность. Олаф задержался под водой дольше всех. Он вынырнул у дальней стенки только через тридцать секунд. Положил руки на край бассейна и, вытянувшись на поверхности воды перпендикулярно стенке, лежал головой вниз. Подтягиваясь на руках, он поднимал голову над водой, вдыхал воздух, снова опускал голову под воду и шумно выдыхал. Через три-четыре минуты, окончательно охладившись, так как температура воды не превышала восемнадцати градусов, оба присоединились к Михалычу. Бледноватое сильное тело Александра выглядело лишь слегка раскрасневшимся. Тела же Олафа и Михалыча, не грузно, но все-таки слегка отягощенные возрастными жировыми отложениями, выглядели контрастно красноватыми, местами с малиновым отливом. Олаф сильно потянулся, сделал несколько круговых движений локтевыми суставами и пошел к столу. За ним потянулись его новые работодатели. Мужики наполнили свои кружки свежим пивом, расселись по своим местам, закурили.

– Ну, так что, Олаф, – первым заговорил Александр, – получается, что про деда и бабку с материнской стороны ты, также как и я, ничего не знаешь?

– Да, фактически ничего… – негромко ответил Олаф, сидя на скамейке и опираясь спиной на стенку бани, – Про мать моей матери неизвестно почти ничего. Кроме того, что она была местной гуранкой и родила она восемь детей. А вот дед… Единственное, что более или менее точно, так это то, что он имеет отношение к Кавказу и к грузинам… или черкес, или сван. Это, хотя и косвенно, мне подтвердил дядя Ваня, так его все звали, Саватеев, капитан МРБ «Марс», который таскал паром в МРС с шестидесятых по семидесятые годы. Поселок такой есть Сахюрта в проливе Ольхонские ворота, там и была маломорская рыболовная станция. Он бывший моряк-десантник, кавалер кучи медалей и орденов. Он мне рассказывал, что и до войны, и после работал капитаном в Киренске. Кстати, он уже, когда капитанил в МРС на пароме, каждый год на лето брал из того самого детдома несколько пацанов, как он говорил – «на откорм». Так вот, говорил он, что знавал одного грузина по фамилии Исакадзе, который у них в РЭБ-е толь плотником, толь еще кем работал, а потом от туберкулеза загнулся. Еще он говорил, что грузин тот был, не совсем простой – вроде как из какой-то княжеской фамилии. В Киренске он появился сразу перед революцией, скрываясь от ссылки за двойное убийство на почве родовой мести. Там и осел, на местной гуранке женился, восемь детей нарожал. Мать моя, как ни странно, ничего не помнить про свою мать, но очень отчетливо помнит отца, так как была самой младшей и самой любимой и балуемой отцом. И всегда четко называла его черкесом. Вот я и думаю, что подобное совпадение, особенно с учетом того времени и места, не очень-то и многолюдного даже и сейчас, не может быть случайным. Тем более что фамилия его была Исакадзе, а мать в детдоме записали как Исакову. Следовательно, по матери я, вероятно, частично кавказский человек, частично – помесь русского и бурята.

– Господи! – Михалыч, как и в прошлый раз, развалившийся на скамейке, лукаво разглядывал Олафа, – Ну и нагородил! Это как же ты – грузино-бурят такую фамилию отхватил, а, Юхансон?

– Фамилия у меня – по отцовской линии, дорогой, – ничуть не смутившись, улыбнулся Олаф, – Ты, Михалыч, надеюсь, знаешь, что наш парк, так сказать культуры и отдыха, ну, ЦПКиО, на самом деле бывшее центральное кладбище Иркутска, которое называли Иерусалимским. Так вот, на этом кладбище, недалеко от могилы Загоскина, лежат четыре поколения моих пращуров. Мне это место баба Нина показывала в детстве. Начиная от отца моего деда, до прапрадеда. Прапрадед и прадед деда лежат, хоть памятники и снесли, но это правда, под фамилией Ивановы, а вот дед и отец моего деда уже под фамилией Юхансон. Как это вышло? Да очень просто, где-то в районе тысяча восемьсот двадцатого года в Иркутск попал отставной военный. Точно неизвестно – сам ли он приехал, или был определен на ссыльное поселение. Женился он на вдове прадеда Иванова, имевшей на руках двоих малолетних детей. У них родился общий сын, дед моего деда. В отличие от своих сводных брата и сестры, уже был крещен именем Михаил с фамилией Юхансон. Вот и вся недолга! Про того Юхансона тоже практически ничего неизвестно, кроме того, что он был отставным военным, в Россию попал из Польши, в которую приехал откуда-то из Прибалтики. Более точно не знает никто. Ну, а чтобы тебе, уважаемый Сергей Михайлович, совсем поплохело – я тебе кратко скажу, как я пытался выяснить, когда эта фамилия появилась в России. Так вот, Михалыч, держись! Впервые, более того – всего единственный раз в те годы эта фамилия, в доступных для меня вариантах поиска, упомянута только один раз на картине, которая висит в военно-историческом музее в Москве. А называется та картина – «Фельдъегерь Юхансон вручает графу Багратиону послание от графа Кутузова» – и датирована она 1812 годом. Ну, как? Не слабо, дорогой!?

– Вот это ты загнул! – Михалыч действительно к этому моменту снова выглядел несколько обескураженным, – Еще и Кутузова приплел! Ври, да не завирайся. И, вообще, ты кто же по национальности, в конце концов, получаешься…?

– Ну, во-первых, я не вру. Во-вторых, Кутузов здесь действительно не причём. А национальность? Теоретически получается, что во мне может течь и русская, и скандинавская, и польская, и грузинская, и бурятская кровь…

– Все… все…! Все, Доцент! Тормози! – захохотал Михалыч, размахивая руками, – Так ты получаешься не еврей, а генетическое недоразумение…!!!

– Смейся, паяц, над разбитой любовью! – ничуть не обидевшись, рассмеялся Олаф, – Не генетическое недоразумение, а – коренной сибиряк. Лицо, местами татаро-монгольское, русского писателя Распутина видел? Ты в Сибири-то, если покопаться, других-то много найдешь? Она же, Сибирь, много сотен лет как «свалка» ссыльных национальностей жила… Хорошо еще, что мы про Чингиз Хана ничего не знаем и не помним, хотя и без его цириков тут дело не обошлось! На мои скулы взгляни!

– Мужики! – вмешался, поднимаясь, Александр, – Это все более чем интересно, а мне еще одна вещь интересна, – париться-то дальше пойдем?

Все встали, и процесс священнодействия продолжился с новой силой.