Под дерево у пожухлой пятиэтажки, на бетонный отмосток, упал бельчонок. Вдруг него копошилась буроватая озабоченная мать, нервно обхаживая пушистое чадо. По недоразумению, от запакованных поперёк двора машин, там же у дерева случилась гражданка Ломова. Шёлканье её безрадостного синего цвета туфлей спугнуло белку. Первейший из всех инстинктов сработал, вероятно, уместно, потому что всего остального белка не могла ни предвидеть, ни остановить.
Гражданка Ломова несколько раз наступила на бельчонка, затем устремилась дальше вдоль отмостка. За её спиной белка в истерическом недоуменном надрыве вертелась вокруг остатка. Её когти тёрлись о бесцветный бетон, а хвостик подёргивался, будто бы не зная, куда себя деть подальше. Ломова вошла в подъезд соседнего дома и поднялась по ступенькам на четвёртый этаж. Она дважды вытерла ноги о небольшой коврик у двери. В квартире было душно и муторно. Из надорвавшегося кулька на тёртый паркет устремились помидоры. Пачка яиц угрожающе накренилась в бок, толкаемая грубым ржаным батоном и шкаликом “Столичной”.
Гражданка Ломова кое как собрала всё купленное и разулась. Она осмотрела коридор в сомнении и прошла на кухню, чтобы сложить продукты в дребезжащий холодильник. Других звуков не было. Сын, видать, или ещё навернулся из школы, или уже успел сбежать в компанию дворовых сорванцов. Супруг Ломовой обнаружился на диване спящим, перевалив голову через ручку. На стене без обоев было пятно блевотины. Тщедушный человек сегодня, вероятно, не отправлялся на работу. Он вышел с утра из дома к ближайшему ларьку, стоящему посреди грязного месива, которое лет эдак пятнадцать назад было детской площадкой. Там, в ларьке продавали водку в небольших пластиковых стаканчиках, которую молодёжь ироничной называет “папиным йогуртом”. Потом Ломову, наверное, стало дурно и его стошнило на голую стену, с которой старый кот васька (в сознании членов семьи - с маленькой буквы) ободрал в прошлом году, незадолго до своего демарша с балкона.
Гражданка налила в синее пластиковое ведро воды, смочила тряпку, бывшую некогда рубашкой, и стала тереть стену. Отмывалось неважно. Остервеневшая Ломова тёрла всё сильнее, а её ногти тёрлись о бесцветный бетон. Отмывать, надо было отмывать. Деться было некуда.