В начало:
http://www.proza.ru/2019/05/03/1304
_______________
Работал на Камчатке в 1987 году в партии Толи Башаркевича в качестве сезонного рабочего один писатель по фамилии Гердов. Звали его Константин. Если быть точнее, то Гердов – это был его писательский псевдоним, а настоящая фамилия его была Соловьев. Но все окружающие предпочитали называть его именно Гердовым.
До этого он несколько раз уже побывал еще в каких-то аэрогеологических партиях где-то в Якутии. Поднабрался там кое-какого опыта и поэтому его, несмотря на возраст, переваливший лет за 50, охотно взяли в партию на шлихование и сбор всяких проб, где не требуется усиленной беготни.
Национальности Гердов был неопределенной, какой-то абхазско-болгарско-черноморской и приезжал из солнечной Абхазии, где он имел дом в г. Гагры с мандариновым садом вблизи от моря. Что его оттуда влекло на холодный, неприветливый Север, - одному богу известно. То ли материал набирал для своих литературных опусов, то ли жилье сдавал на лето «дикарям», то ли был романтиком дальних дорог. Во всяком случае, определенной специальности в обычной жизни у него не было. Писатель – одним словом, а таких, как того волка, ночи кормят.
А написал он не так уж много. Может еще начинающий был. Но книгу свою он привез в поле, и каждый желающий мог ознакомиться с ее содержанием. Называлась она, если не ошибаюсь, «Поэма о море». Причем предисловие к ней было написано не кем-нибудь, а самим Евгением Евтушенко с на удивление восторженным и пространным отзывом. Где он подхватил известного поэта остается только гадать. Может быть, еще на заре туманной юности, когда юный гений снимал у Гердова угол, попивая молодое вино в тени мандаринового дерева. Но без сомнения такая протекция послужила хорошим таранным бревном, пробившим брешь в прочной крепостной стене большой литературы.
Содержание книги было расплывчато-абстрактным. Возможно, оно было рассчитано на эстетствующего читателя, а не на бродяг, но и не исключено, что явилось просто плодом сумбурного и «продвинутого» мировосприятия автора. Никто в партии не смог осилить больше нескольких страниц, в том числе и я.
Как человек, он был добродушный, обычно в веселом приподнятом настроении. После полевого сезона зазывал многих к себе в гости, в солнечную Абхазию и раздавал адрес. Был весьма словоохотлив в общении, что, возможно, было необходимо по соображениям писательского творчества. Последнее усугублялось несколько быстрой, торопливой и сбивчивой манерой речи.
Как часто в таких случаях бывает подобные люди становятся весьма надоедливыми для окружающих, и в конце концов круг их общения сужается до небольшой группы, которая терпимо относится к их присутствию и не может отогнать как назойливую муху.
Чувствуя, по-видимому, свою некондиционность в рамках коллектива, жил он без претензий и всяких излишеств на отшибе, на краю лагеря, в малюсенькой маршрутной палаточке среди вечно сырой, высокой растительности. Ближайшим соседом его был такой же отшельник и собрат по работе с пыльными мешками, мужчина, лет за 60, по фамилии Доля. В миру - детский художник-график.
По роду своей работы я не соприкасался с Гердовым и общаться с ним доводилось в основном лагере во время приема пищи. А так как мы с ним «застолбили» для себя самые крайние места за длинным обеденным столом, то его вниманием я обижен не был. Пока шел процесс всеобщего пиршества с поеданием первого и второго блюд, все шло относительно спокойно. Но когда эти яства подходили к концу, Гердов позволял, подкрепляясь крепким чайком, расслабиться своему языку. Неизменно он считал нужным рассказывать всякие скабрезности и непристойности, не обращая внимания на присутствие женщин и начальства за общим столом. Но те сидели на другом конце стола, и то ли не слышали его за звяканьем ложек о посуду, то ли слишком были увлечены обсуждением проблем геологии. «Золотая середина» стола, состоявшая из бичей и привыкшая ко всему, равнодушно игнорировала его шуточки. И не такое слышали.
И в основном застольные речи Гердова приходилось терпеливо выслушивать мне, слегка осаживая его, чтобы высказывался потише. Но, конечно, не это было главным в наших беседах, если они завязывались. Говорили о том, о сем, как обычно, о разных случаях из геологической жизни. Ведь писатель, как ни крути. Интересуется.
И вот как-то в начале сезона я поделился с ним впечатлением о работе в Узбекистане и упомянул вскользь о совершенно проходном персонаже, о некоей Розе. Он и завелся на этой Розе.
Мы тогда, в 1973 г., арендовали для работы и проживания дом в освободившемся осенью от детей пионерлагере в районе поселка Гава. Естественно, завязались контакты с местными жителями по разным вопросам. В числе таких контактов оказалась и эта Роза, женщина лет 25-и. Девица, будем ее так называть в дальнейшем, была татаркой, по-видимому крымской, из выселенных. Жила она в кишлаке с двумя детьми. Муж ее за что-то уже давно отсиживал положенный срок, и в этом отношении она была свободна.
Откровенно говоря, была она очень недурна собой. Настоящая восточная красавица и имя, как нельзя кстати, подходило для ее характеристики. Стройная, моложавая, с крупными выразительными глазами, слегка смугловатая. Портил ее вид только легкий, но ощутимый налет распущенности. Ну, как говорится, на красный цветок и все пчелки летят.
Завела он шашни с нашим шофером. После того, как его отправили в Москву из- за пьянства (человек вломился сквозь дувал на «газике» во двор к узбекам), эстафета пламенной любви перешла к следующему шоферу Котимаке, а завершал любовный роман уже наш техник Н.
Видел я Розу всего несколько раз эпизодически и был в партии неполный сезон. Запомнилась только одна сцена, когда Роза пришла в гости к нам вечером, когда все сидели за столом в полном сборе. Она уже настолько вошла в роль штатной куртизанки, что, усевшись за стол и ничтоже сумняшеся, игриво спросила: «Ну! А с кем я сегодня буду спать?»
Присутствующие так и застыли с ложками у рта, а потом сделали вид, что ничего и не слышали. А за столом сидели и несколько начальников, и наши вертолетчики и даже один из конструкторов лунохода, решивший отпуск посвятить знакомству с работой аэрокосмической партии.
Вот собственно и все, что я мог выжать из своих воспоминаний, о этой Розе. Свечку, как говорят в таких случаях, я не держал.
И развивались эти романы, главное, на фоне окружающего романтического пейзажа. Пионерлагерь был сплошь засажен роскошными благоухающими кустами роз разных сортов, которые лениво обгладывали бродившие коровы, принадлежавшие местному сторожу.
Вот собственно и все что я смог выжать из своей памяти.
Я уделил столько внимания этой Розе потому что Гердов потом буквально затерроризировал меня этой темой. Я в разговоре с ним пытаюсь перевести на сюжеты из сугубо геологической жизни. Чувствую, что обдумывает какой-то рассказец. Писатель все-таки. Авось отразит нелегкий труд и житье-бытье, как оно есть на самом деле без вранья. Глядишь и сам где-нибудь буду упомянут печатным словом. Совсем не обязательно в образе князя Болконского. Занятно просто почитать потом взгляд со стороны.
Но чувствую постепенно, что процесс косвенного воздействия на литературное творчество не подчиняется моим стремлениям. Рассказываю ему о тяжелом героическом труде, а он и не интересуется подробностями. Но зато снова и снова требует рассказать ему о девочке Розе. Выжал я из себя уже все, что можно, а он опять за свое: расскажи о девочке Розе.
Понимаю, что человек замыслил романтическую историю о загубленной любви. Начинаю подозревать, что Гердов сам происходит из «беглых» крымских татар, и поэтому эта тема дорога ему. По внешности он и за татарина может сойти, и я проникаюсь сочувствием к нему.
Когда достал он меня окончательно, я выдал, чтобы отвязаться от него, даже стихотворение, хотя до этого и не занимался стихотворчеством. Получилось что-то похожее на игру в «буриме». Может этим удовлетворится?
Получилось вот что:
«Узбекский мотив»
Розы Гавасая отцвели…
Не курится в лагере дымок…
Помнишь? Мы ушли
На закате за порог?
Той ночью мы дожгли
Любви угасший уголек,
И губы наши обрели
Разлуки неизбежный холодок.
Чередой года легли,
Но стоит в душе упрек:
Зачем мы в сердце занесли
Неверность и порок?
Как красивы были и нежны,
Словно юности пушок
Розы Гавасая, что росли
Не наломаны в пучок.
…
Розы те бурьяном уж заросли,
Не ухоженные в срок
Так и души наши опустели,
Потребляя залпом лишь сироп.
Отдал это Гердову. Пусть лепит, что хочет. Он на удивление принял листок совершенно равнодушно.
После этого наши пути дороги с Гердовым разошлись по разным маршрутам, и Роза благополучно забылась. И вдруг где-то в конце сезона он радостно сообщает мне, что написал про меня рассказ. Я так же радостно спрашиваю: «И о чем же он?».
Гердов в кратце пересказывает сюжет:
-Слава! Ты влюбляешься в повариху. Но ее любит и рабочий Доля. (Это его сосед-старик по лагерю. Он даже фамилию его не изменил).Между вами разгорается жестокая борьба за ее сердце. И однажды вы сходитесь в смертельной схватке из-за нее. Доля сбрасывает тебя со скалы в горную реку. Ты погибаешь!
Вот это да!!! И поводов не давал для такого детектива. И обидно, что погибаю еще в рассвете сил (было мне тогда лет 45). От какого-то ленивого старика-алкоголика. Про этого Долю наш геолог Эдуард Алексеев даже стишок сочинил:
К нам приехал – Ну, а для?!
Борис Федорович Доля.
Да и что за повариха у него в рассказе выведена. Наверняка, не Роза, а какая-нибудь Баба-Яга, если молодые не борются за ее руку и сердце.
Так трагически и бесславно закончилась моя карьера в геологии и мои попытки проникнуть в тайны творческой кухни писателя. Подробности и некролог я так и не прочитал. Где и кто хоронил меня - не знаю. И сделал ли Гердов свое чистосердечное признание публично в печати? Следы надо искать в море детективов и триллеров, заполонивших сейчас прилавки книжных магазинов. Вряд ли это под силу даже какому-нибудь комиссару Мегрэ. И видимо не зря Гердов предварил и замаскировал свое преступление безобидной на первый взгляд «Поэмой о море». Там спрятаны и зашифрованы концы зловещего творческого писательского домысла.
Дело это, как я понимаю, - «висяк» или «глухарь» по милицейскому жаргону. А может и за давностью лет уже сдано в архив. Но если следствие будет возобновлено, то хотел бы посмертной реабилитации. На всякий случай опускаю в почтовый ящик письмо:
« Доношу для справки в соответствующие компетентные органы, что заказчиком преступления является Константин Гердов (настоящей фамилии не помню). Исполнитель Б.Ф.Доля. Подозреваемая или виновница-соблазнительница Роза(фамилии не знаю). Не исключено, что у нее есть алиби, по которому она является героиней совершенно другого романа.
Получается, я был насильно влюблен писателем в таинственную незнакомку. Следы преступников теряются на просторах СНГ.
Это все что я смог выжать из себя по данному делу. Предупреждаю: если кто-то хочет уничтожить этот компрометирующий документ, то корни его находятся у моих читателей. Последних надо еще поискать – днем с огнем! Но это уже другое дело.»
Подпись: автор.
И еще предупреждаю: выкупить рассказ за большие бабки вам не удастся, потому что он бесценен. Точнее – не стоит и ломаного гроша. Я преследовал злой умысел: вскрыть, взломать творческую лабораторию писателя, пусть и взбалмошного, и малоизвестного. Пытался подсмотреть в замочную скважину, что роится в голове «инженера» человеческих душ. Мне это не удалось, так же как и не удалось предотвратить преступление. Большой срок за попытку совершения такого проступка по-моему, мне не грозит.
Я пытался понять душу пишущего человека, пытался понять, как рождаются замыслы произведений, которые потом переполняют прилавки книжных магазинов. А мы потом «перелопачиваем» взахлеб эту духовную пищу. Качественная она или фальсификат, суррогат?