Репродукторы «Рекорд» - легендарные «чёрные тарелки» - продолжали вещать о скором разгроме врага. Другой информации не было: все имевшиеся у граждан приёмники подлежали обязательной сдаче в управление связи. Недоумевающие ленинградки, не знавшие абсолютно ничего о катастрофе на фронте, с трудом соглашались покидать городские квартиры.
«Вещей заберёшь самую малость. За домом никто не присмотрит. Вернёшься – половины хозяйства не досчитаешься!» - сетовали они.
Московский вокзал встречал вновь прибывших невообразимой толчеёй. Людей, как скотину, грузили в ничем не оборудованные товарные вагоны. Шум, гам и ругань. Но недовольных не было. Война – не до жалоб!
У дряхлого, обмотанного бечёвками чемодана стояла бедно одетая, растерянная женщина. На огромном кофре расположился её сын - десятилетний Боря. Место на просторной укладке – единственной их поклаже - оставалось и для матери.
«Зачем уезжать? Ведь скоро Берлин будем брать!» - терзала женщина приостановившегося рядом военного.
Он хватался за голову: с этим вопросом к нему обращались тысячи раз.
«Ребёнка изымем и отправим с детдомом, а ты пойдёшь рыть окопы», - не желавший ничего объяснять, серый от усталости капитан огрызался как мог. И без того вымотанный до полусмерти, он не желал тратить время на уговоры.
Мальчика посадили в вагон в последний момент. Громыхая колёсами и рыча паровозом, эвакопоезд ринулся на восток. Со дня на день гитлеровцы грозили перерезать последнюю ниточку железной дороги, соединявшую Ленинград с Большой землёй.
По дороге бомбили, поезд останавливался, люди бросались в канавы. С надеждой шептались, что ближе к Волхову будет спокойней. Приблизился охваченный пламенем Мгинский узел. На станции пылали дома и платформы. Обугленные трупы складывали в невысокие штабеля. Горячий августовский воздух, пропитанный запахом гари и крови, был тошнотворно дурманным. Спешно прицепили вагоны с ранеными. У каждого бойца была эвакокарта красного, жёлтого или синего цветов. Самые тяжёлые, искалеченные до неузнаваемости, с красными листками поверх запылённых бинтов умирали прямо на носилках. У молоденьких медсестёр-добровольцев смрад гниющего тела вызывал приступы неподконтрольной рвоты.
Спасительный Волхов был ещё далеко. Сразу за Мгой возобновились налёты немецкой авиации. Одна из бомб разорвалась рядом с вагоном, где, вцепившись руками в драгоценный чемодан, устроились Боря и его мама. Солдаты поторопились отцепить сгоревший остов вагона и сбросить его прямо под откос. Начальник эвакопоезда сидел на обрубке бревна, сжимая виски трясущимися руками: вместе с погибшим Борей ехала и его семья.
Мальчик очнулся мгновенно. Пожравшие землю чёрно-бордовые сполохи исчезли бесследно. На него смотрели добрые и внимательные глаза.
- Боря! Сыночек! Ты жив!
Над ним склонялась чужая, совсем непохожая на маму женщина. Посторонние люди в белых халатах с непривычно-улыбчивыми лицами проявляли заботу. Диковинные предметы окружали постель. Всё было по-другому и не так! Память с трудом воскрешала полустёртый кошмар торопливого бегства из города. Новый мир и другое время встречали десятилетнего мальчика, неведомой силой вырванного из огня беспощадной и страшной войны.
***
- Девушка, можно с вами познакомиться?
Замешательство и испуг сменились узнаванием.
- Можно! – Выплеснул в лицо близкий смеющийся рот.
Переступая с ноги на ногу, барышня явно пребывала в нерешительности.
Стояли первые дни сентября. На третьем курсе филфака студентов перетасовали, поделив на лингвистов и литературоведов. Оказавшись в одной группе с Викой, мечтательной и умной девушкой, Борис блеснул знанием французского языка – навыком весьма необычным для кафедры английской филологии. Вышло это нечаянно и как-то само по себе. Даже самые отпетые «германисты» сумели тогда ощутить мелодику и певучесть романских фраз. Про себя Вика отметила эрудированного и симпатичного молодого человека.
Случайная встреча в центре города после томительно-долгих учебных пар принесла им обоим отраду. Судьба ближайших пустяшных часов была предрешена. Раскрепощённый и обаятельный, без тени претензий на ухажёрство, а потому открытый и нефальшивый, он не мог не понравиться. Во время блужданий по городу Вика не переставала удивляться, томясь непонятным, тягучим, как патока, чувством. Радостная улыбка не сходила с её губ. Отбросив врождённое здравомыслие, она откровенно плевала на бездумную трату драгоценных, невозвратных минут. Лава бушующей юной чувственности поглотила практичное женское начало, пьяня и дурманя не хуже вина. Взор проницательных глаз туманился удивлённой растерянностью, скрывая в округлых лучистых зерцалах беззащитную, внезапную нежность. Лишь порой настороженный рассудок пробивался сквозь мечтательную поволоку нараставшей привязанности. «Тёмный морок цыганской любви», - припомнились строки из Блока. Она ощущала: не умевшее противиться, побеждённое сердце настойчиво толкало её в тот самый блаженный и долгожданный морок сладчайшей влюблённости.
Нагулявшись по дождливому Ленинграду – серому днём, а вечером и вовсе тёмному и беспросветно скучному, - они заспешили домой. Тесно встав на ступеньки эскалатора, спускались в метро. Он шутил. Детское весёлое дурачество трогало Вику. Стараясь изо всех сил, она подыгрывала - добросовестно корчила рожи и искренне хохотала. За зубастым заборчиком смешно дрожал маленький розовый язычок. Юноша утирал попадавшие на щёки брызги горячей слюны, и придвигался плотнее. То были минуты несравненной, удивительной и слепой близости.
Следующий день выдался не по-осеннему тёплым. На небе не было ни облачка - крохотные полуподвальные аудитории филфака задыхались от солнца и жара. Едва дождавшись конца занятий, Борис и Вика выбежали в прохладу сентябрьских улиц.
- Откуда ты знаешь французский?
- Я и по-английски неплохо болтаю.
- Заметила! Так как же?
- Правда покажется ложью.
- Скажи. Я поверю! Тебе не могу не поверить.
Как зверь, заглянула в зрачки. Близость чересчур откровенных глаз ошеломила и напугала.
- Ты – русалка: погубишь или погибнешь сама. Сказать не могу, но могу показать.
- Покажи!
- Предприятие будет довольно опасным.
- Чем же?
- Окажешься в детстве или в зрелых годах. В первом случае сознание переместится в тело с физикой и энергетикой десятилетней девочки. Во втором - тридцатилетней женщины.
Он заулыбался:
- Зависит от благорасположения богини Макоши*.
- Талантливая выдумка. Но верю! Согласна! Когда проведём эксперимент?
- Завтра после лекций поедем ко мне. Не передумаешь?
Маленькая ладонь с силой сжала руку.
Расстались на станции метро «Площадь Восстания». Поцеловаться в голову им не пришло. Вика запрыгнула в поезд на Кировско-Выборгской линии и уехала в сторону родного ей Юго-Запада. Там, в кирпичной вставке польского «дома-корабля» находилась просторная трёхкомнатная квартира родителей.
Борис перешёл на Невско-Василеостровскую и направился к площади Александра Невского. От лавры трясучий автобус повёз его в бедность панельного мира.
***
Детство Бориса прошло в пролетарском Весёлом Посёлке. Скромный достаток относительно благополучных семидесятых напрочь вытеснил воспоминания о неустроенности и грубости предвоенного быта. Драчливые, но по-своему дружные дворы ленинградской рабочей окраины стали его новой малой Родиной.
Сегодня ему пришлось привести Вику домой. Стесняясь неброскости жилища, он редко приглашал гостей. Нынешний раз был вынужденным исключением. Впрочем, на умную девушку двухкомнатная «распашонка» не произвела ожидаемого удручающего впечатления. Убогая мебель: продавленные тахты, громоздкие шкафы, старые письменные столы и венские стулья - не интересовала её. Вика находилась в предвкушении большого приключения.
- Надо раздеться.
- Совсем?
- Есть три непреложных условия! Первое - с собой что-то брать невозможно. Второе - вне собственных тел оставаться нельзя больше суток. Третье - серьёзное внешнее воздействие на организм в нашем времени может сделать возврат невозможным. Не передумала?
- Нет.
Босиком, без одежды, они держались за руки. Борису трудно было отводить взгляд от девушки, но он крепился: не хотел унижать ни её, ни себя.
- Шаг - двенадцать лет. Не повезёт, нас встретит застойный 75-й. Повезёт – посткризисный 99-й. Готова?
- Да!
- С Богом!
Они ступили в неизвестность.
***
Западный ветер – недобрый пришелец - гонит грязную оранжевую поволоку в сторону блочных пятиэтажек. В квартиры сквозь щели деревянной дешёвой столярки сочится зловонный душок, наполняя комнаты приторным привкусом тухлых яиц.
Смрад стал надолго визитной карточкой некогда свежего балтийского бриза. Отравленный ядовитыми испарениями заводских выгребов и плотным дыханием чадных труб, он больше не несёт свежесть морской воды. Обитателям первых новостроек в районе Весёлого Посёлка* не посчастливилось: они вселились в дома, расположенные рядом с зоной отчуждения старинного химического предприятия*. Ядом пропитаны воздух и почва. От древних фабричных построек тучи вредоносной пыли разносятся на километры вокруг.
Однако мёртвая зона – в довоенное время скотомогильник, а ныне гнилостные отстойники и наполненные пульпой* золоотвалы – магнитом притягивает жаждущие приключений сердца местной детворы. Таинственный постапокалиптический ландшафт будоражит воображение, а близость смертельно опасных серно-гнилостных полей восхищает.
Любимая забава – попрыгать и покачаться на пружинистой плёнке, покрывающей огромные лужи-пруды.
Десять лет – прекраснейший возраст. После пятого урока – полная свобода. Побросав ранцы, Боря и Вика бегут вдоль улицы Дыбенко. Останавливаются и подкладывают под колёса трамвая заранее приготовленные длинные гвозди. Водитель бренчит сигналом, но они проворны, как кошки. Сталь плющится, и новоявленные обладатели блестящих «перочинных ножичков» улепётывают прочь. До «Пигмента» минут десять через поросший бурьяном пустырь. Повсюду разбросаны куски арматуры. Под одной из бетонных плит в узком лазе оборудован «штаб» с тайником. В нём хранятся сокровища: фонарики, ножички, ушки*...
До коптящих заводских жерл рукой подать. Но им не туда. Цель предпринятого путешествия – зловещие отстойники. Ядовитые ямы отделены от цехов проложенными по Дальневосточному проспекту путями. По ним ездит в «город»* трамвай №49. В лужи по трубам сползают цветастые липкие стоки. Радужные разноцветные разливы радуют глаз. Недра токсичной трясины – верная смерть. Они приближаются к краю огромной, метров сто в поперечнике лужи. По берегам растут полумёртвые сорные травы: пожухлый камыш или рогоз – различить их не могут, - мать-и-мачеха, пырей и репейник. Серая масса, кажется, дышит. Представляется, будто кто-то таится в глубинах, покрытых пружинистой плёнкой. У кромки она толстая и лишь слегка покачивается под лёгкими детскими стопами, но ближе к открытому месту опасно тончится. Под ботинками - дрожь и мелкая-мелкая зыбь-колыханье. Подбадривая друг друга, тихонечко движутся к центру. Плывут сквозь густые миазмы отравленного воздуха. От химической интоксикации начинает тошнить. Под ногами появляется вязкая мокрядь. Становится по-настоящему страшно.
Возвращаются к кромке. Их рвёт. В изнеможении опускаются прямо на землю в вонючую грязь. Отдохнув, снова качаются на плёнке, но теперь уж у самого берега. Устав, отправляются прочь. Во рту - кислый привкус синтетической гадости. Дома производят фурор. В квартиры детей не впускают. Раздевают прямо на лестнице и голышом отправляют под душ. Влажные, грязные комья одежды замачиваются в тазиках. Сероводородная вонь от «Пигмента» смешивается со смрадом, идущим от замызганных чёрной стоковой дрянью худущих телес.
Всё обошлось! Спасибо терпеливым, понимающим мамам! Мальчик и девочка целы и на вид невредимы.
***
- Чёрт! Чёрт! – Она задыхалась. – Что это было?
Пережитый адреналиновый шок привёл в сумятицу чувства. Девушка мелко дрожала. Заострённые конусы тоненьких грудок ходили тугим холодцом.
Движения белых колбасок вдруг рассмешили Бориса, и он поспешил отвернуться.
- Держи!
Простыня прикрыла ознобное влажное тело.
- Вот видишь. Не надо было этого делать.
- Нет, нет. Давай ещё раз. – Азарт был сильнее расчёта.
- Хорошо!
- Конец девяностых! – ликует счастливый Борис.
- И так это будет?! Вот так?! Через какие-то десять лет! Сразу и всё стало можно?! – Вика не верит собственным глазам.
Они сидят за игральным столом. Окна пижонского казино открываются на неприбранную Манежную площадь. У входа вперемешку с потрёпанными «жигулями» стоят крикливые иномарки. По залу снуют официантки. Наряженные в строгие деловые костюмы, всем своим видом они говорят, что подпаивать клиентуру – не их задача. Люди приходят развлечься. Бесплатный алкоголь – лишь часть комплексного сервиса.
Борису и Вике ужасно везёт – крупье только диву даётся! Перед девушкой громоздится внушительная кучка разноцветных фишек. Играя в блэкджек или покер, они неизменно остаются в значительном плюсе. Но не в таком, чтобы вызывать беспокойство владельцев. На их королей выпадают девятки банкомёта. На флэш – вялый стрит. Выиграв долларов триста и осушив по бокалу сухого вина, отправляются в город.
Вика не узнаёт родной Ленинград – теперь Петербург. Всё её поражает: забитые рекламой и автомобилями улицы, магазины без признаков очередей и давки, доброжелательно открытые двери кафе. Огорчают грязь, калеки и повсеместное пьянство.
- Не знаю, что мне нравится больше, - говорит Вика.
Заглядывают в гостиницу «Европейская» - сходить в туалет. Швейцар услужливо придерживает двери.
- Десять лет назад и на порог бы не пустили! – не перестаёт удивляться девушка.
- Вот за это, - Борис шелестит плотными зелёненькими купюрами, - в наше время мы бы сразу сели в тюрьму! Мораль поменялась мгновенно! Так стоит ли к ней относиться серьёзно? Вся страна поголовно владеет валютой. Государство, которое недавно карало, теперь поощряет хождение долларов!
- Надо потратить их все! С собой всё равно ничего не возьмёшь! – Вику хмелит воздух невиданной ею абсолютной свободы. В тридцатилетней жаждущей жизни женщине почти не угадывается сдержанная девушка из восьмидесятых.
- Оставим на следующий раз. Фортуна – капризная дама! Благоволит новичкам и отыгрывается на дураках. Глупцов оставляет без денег.
Борис собирается оплатить себе и Вике практику с носителями языка. Связывает с этим настоящие и грядущие успехи на факультете.
- Учиться нам предстоит в Ленинграде. Без университетских дипломов в будущем мы мало кому пригодимся!
Вольный ветер свободы и безграничных возможностей сладок, как мёд, но время их подгоняет - пора возвращаться. Их ждёт ЛГУ: семинары, зубрёжка, лекции, труд. Из съёмной однушки, где хранятся потребные в многоликих девяностых финансы, одежда и нужная мелочь, они благополучно «впрыгивают» в юные тела родного десятилетия.
***
Город оделся в белое платье любви. Короткая светлая шубка делала Вику похожей на подружку невесты. Скучные лица прохожих при виде её освещались улыбками - первоцветами ленинградских зимних садов. Счастье шлейфом добрых смешинок тянулось за Викой. Девушка упивалась своим состоянием - жадно, словно истосковавшаяся по солнцу тростинка, впитывала каждое мгновение пробудившегося чувства.
Глядя на Вику, Борис сочинил трогательные, с головой выдавшие его стихи. Слушая их, девушка жмурилась, как от солнышка.
Непогодь и злоевьюжье
Закружили заверть дружно,
Завалили снегом пушно.
Стало во сугробах душно.
Ты цветочком прорастала,
Лепестком озимым малым.
Во заснежье кров искала,
Во затемье ночевала.
Пробудилась ты зарёю,
С солнцем – нежною красою!
Расцвела бутоном вешним,
Ароматным, терпким, грешным.
Зимнюю сессию сдали на отлично. Родители Вики радовались успехам дочки и её дружбе с Борисом.
«Что ж… Девочка выросла в барышню. Хорошо, что любовь не мешает учёбе. Да и молодой человек весьма толков - обещает стать блестящим лингвистом», - говорил отец. Он был доволен.
***
Поманив теплом, весна лишь испачкала белённый метелицами город - замазала свадебную сорочку неопрятностью серых красок. Март скрипел песком и простудой. Оттепели сменялись заморозками. Чёрный снег, слежавшись пластами, громоздился бурыми верблюжьими горбами. Дворники били сугробы штыковыми лопатами, разбрасывая грязь и влипшие в лёд окурки по тротуарам. Ходить и дышать стало сыро. Вика слегла с противным затяжным гриппом.
В самом начале апреля Борису пришла повестка из военкомата*.
Возмущённая Вика была категорична:
- Ради чего?! Ради чего жертвовать жизнью и будущим? Ради государства, которого через три года не будет? Ради мордастых мерзавцев, что скоро предадут и разделят страну? Ради чужой и ненужной войны?
Осиплый голос был полон досады. Она не хотела смиряться.
- Один из моих сокурсников вернулся из армии с вырезанным кишечником: в драке ударили штык-ножом в живот. Двое других не захотели восстанавливаться и продолжать учёбу: разуверились в мире. Это надо России?! Этого желает Родина-мать?! Да она проклянёт тех, кто на смерть и увечья отправил безвинных ребят. И заметь: не своих детей! Их сынки успешно по комсомольской линии продвигаются, и в новой жизни им тёплое место гарантированно обеспечено.
Борис молчал.
- Ребёнком тебя убивали! Второй раз ты уже не воскреснешь!
- Я знаю. Я вижу вперёд.
- Что же делать?
- Уйти.
- Я с тобой.
- Вперёд невозможно. С потерянной юностью и без близких людей мы там никому не нужны.
- Тогда куда же? Снова в детство? И всё повторится?
- Мы будем вдвоём. И с будущем станем бороться.
Наступил май. Во время очередного Викиного «культпохода» в Весёлый Посёлок, папа девушки решил навестить ребят. Сколько он ни звонил, квартира отзывалась молчанием. Встревожившись, вызвал мастера из ЖЭКа. Получив небольшое вознаграждение в виде синей пятирублёвки, тот без лишних вопросов расковырял замок. В комнате обнаружились недвижные, словно замороженные тела. Ни растормошить, ни привести в чувство девушку и юношу не удавалось. Вызвали неотложку. В больнице молодых людей пытались «оживить» всеми возможными способами, не скупясь на интенсивную терапию. Ровно через сутки сердца влюблённых перестали биться. Вскрытие не помогло понять ни суть случившегося, ни причину смерти.
***
С химзавода привычно тянуло. В воздухе стоял лёгкий сладковато-приторный дух. Временами хлёсткие порывы колючего зимнего ветра сносили запахи прочь, наполняя лёгкие весёлым студёным дыханием.
«Как на северном полюсе» - на ум приходила очевидная аналогия.
Становилось беспечно легко. Радость била ключом, извергаясь шумной вознёй и барахтаньем в желтоватых сугробах: за январь и февраль снега навалило немало.
Вика и Боря играли.
Двухметровый пролёт деревянного забора опасно раскачивался. С ходу запрыгнуть на шаткий дрожащий мосток представлялось опасной затеей. Боря долго примеривался, прежде чем решился встать на узкую поперечину. Секция заходила ходуном, но он удержался и быстро преодолел опасное место. Вика захлопала в ладоши. Теперь её очередь!
Условие игры – обойти по периметру детский садик, ни разу не ступив на землю. Кто сумеет, тот и победит. Зелёная оградка в полтора метра высотой, кое-где проломленная или непрочно закреплённая, выглядела шаткой. Разбиться - не разобьёшься, но завалишься в снег пресмешно! Врытые в землю квадратные бетонные столбики служили и для передышки, и началом пути.
Вике, ловкой и гибкой, побеждать удавалось чаще. Поэтому она искренне радовалась успехам друга.
«Ребятки! Ребятки! Пора возвращаться с прогулки!» - воспитательница подготовительной группы собирала детей: для неё малышня вся была на одно лицо. Школьников отличать умела лишь по красным пионерским галстукам - верной примете гордых своей взрослостью четвероклашек. Но под пальто разве их углядишь!
Вика и Боря смеялись.
«Мы уже большие!» – хором кричали в ответ и самостоятельно шли домой.
Странная неразлучная дружба десятилетних мальчика и девочки ставила многих в тупик. Но противиться ей было глупо: страницы дневников и школьных тетрадей густо пестрели круглобокими жирными пятёрками.
«Будь им годиков этак пятнадцать, я бы назвал их единство любовью», - говаривал мудрый Викин отец. Необычная, трогательная привязанность детишек друг к другу казалась ему чем-то гораздо бОльшим.
Ребята переглядывались и хранили молчание. В свою тайну они не могли впустить никого. Узенькая дверь-щёлочка в далёкое, непростое, но обязательно счастливое будущее была приоткрыта только для них.
• В славянской мифологии богиня судьбы.
• Массовая застройка Весёлого Посёлка началась в 1968-м году.
• Завод «Пигмент», основанный в 1858-м году, функционировал вплоть до начала 2000-х.
• Смесь золы с водой.
• Солдатские, матросские и офицерские пуговицы для популярной среди ленинградских мальчишек 70-80-х игры в «ушки».
• Весёлый Посёлок был включён в городскую черту Ленинграда в 1955-м году, оставаясь тем не менее в относительной изоляции от центра.
• С 1982-го года студентов дневных отделений вузов, в том числе имевших военные кафедры, начали лишать отсрочки от призыва в Вооружённые силы СССР – страна срочно решала проблему демографической ямы в условиях продолжавшейся войны в Афганистане. Максимум призыва пал на 1987-й год.