По следам библиотеки Ивана Грозного! Глава 7

Глава седьмая  СВОЯКИ                К рейсовому автобусу «Переславль-Бектышево» в 12 часов 10 минут я опоздал в который раз, чем ещё более усугубил недовольство собою. Из-за сонливости я не сделал выписок из прочитанных в библиотеке книг. Теперь их надо будет перелистывать и перечитывать все сначала, а в итоге  окажется сладким сновидением моя стройная теория о Золотой карете, об иноке Самсоне и многомудром патриархе Филарете… « Вечернего рейса  долго ожидать прийдётся, - успокоил я сам себе,  - так я в зале ожидания автовокзала успею освежить всё прочитанное в читальном зале по свежим следам. Лишь бы перенаселения  бомжей и алкашей не было на скамейках».  Но благое намерение мне исполнить не пришлось в этот день. За те месяцы, что пролетели после моей встречи с переславскими рыбаками в кафе «Ларец»,  на многолюдной площади за автовокзалом  снесли с лица земли… уличный туалет с  мужским  и женским отделениями!  Платные же туалеты внутри здания ещё не открыли из-за бюрократической волокиты при оформлении разрешений на этот новый вид обслуживания пассажиров. Словом, идите, люди добрые, со своими  нуждами куда хотите!  Мужикам да парням нет никаких трудностей: расстегнули  ширинку брюк  да шасть  на  задний фасад здания автовокзала, даже глаза не закрывают, бессовестные. Несчастным  же женщинам и девчатам  преодолеть чувство стыдливости не по силам, вот и терпят, бедные, многие часы  муки адовы. У меня ещё в библиотеке нужды телесные начали оттеснять  нужды духовные, а тут в многолюдном  месте без общественного туалета первые стали главенствующими в моей голове. Ни о каком чтении литературы в зале ожидания я и думать не мог. Не мог  и уподобляться мужикам, что прилюдно справляли малую нужду  у задней стены  автовокзала, мешал стыд. Мысленно аплодируя себе за находчивость, я в очередной раз  вспомнил про Горицкий монастырь, который  до сих пор так и не посетил по разным причинам. К счастью, сегодня посетителей в обитель пускали вовнутрь крепостных стен. Грех признаться, но на территории Историко-краеведческого музея я обошёл прежде всего все аллеи и тропинки в поисках… надворного туалета. Словно нарочно из музейног персонала  мне навстречу попадались одни женщины, обращание  к которым с вопросом о санузле я считал не тактичным. И тут на мою беду  повстречался мне милицейский старшина в полном обмундировании и при оружии. «Мужик мужика должен понять с половины слова».- подумал я, поэтому безбоязненно задал стражу порядка вопрос о местонахождении  «домика неизвестного архитектора» Старшина ответил, я запомнил – и пошли по сторонам. Каюсь, не этично  я поступил, когда входные билеты на краеведческую выставку и в картинную галерею музея лишь после посещения туалета. Зато спокойно теперь шёл от стенда к стенду с музейными экспонатами.  Нетерпеливо искал глазами стенд с креслом-троном семьи Самсоновых. И увидел-таки!  Да-а, ну до чего он похож на царские троны в  исторических кинофильмах и на иллюстрациях исторических книг. Убедившись в том, что я  в  смотровом  зале музея единственный посетитель, поднял ограждающий канат и благоговейно приблизился к реликвии. Ах как мне не хватало «Машины времени» изобретателя Шурика из кинокомедии «Иван Васильевич меняет профессию»! Мне тогда стало бы ясно: потомственный ли это трон Великих князей Московских и всея Руси? либо это Опричный трон Ивана Грозного?  Рядом с троном помещались четыре господских кресла с высокими спинками, надо полагать для детей помещиков Самсоновых.  Крайнее ко мне кресло я даже положил  боком на пол в надежде увидеть на нижней стороне сидения какую-нибудь метку с датой изготовления старинной мебели. К моему изумлению там белел листок бумаги с изображением рыцарского щита, украшенного уродливой  человеческой головой, насаженной снизу вверх на короткое копьё. Что-то знакомое помнилось мне в очертаниях лица головы, но где?  где  я мог видеть его? Но моим  воспоминаниям помешала служительница музея: - Мужчина, вы зачем опрокинули стул на музейном  стенде? – строго спросила она у меня. – А  это ещё что за листовка на сидении?  А-а, припоминаю… Не иначе, как тот парень месяц назад  наклеил её… Тоже крутился возле этого стула и хвалился передо мною своим  родством с Самсоновыми  из  села Бектышево… А наша  уборщица-то - неряха и брехунья значит. Клянётся, что раз в две недели протирает пыль с мебели, лист бумаги под сидением, что парень приклеил, целый месяц не видела…  - Женя, что ли? – заинтересовался я. – Студент из Москвы? - Откуда мне знать: Женя ли он, из Москвы ли? – с тревогой в голосе ответила женщина. – Тут за каждым из вас смотри и смотри, чтобы не сожгли от чинарика, чтобы бомбу в музей не подбросили. Слышали, поди, по радио что Шамиль Басаев пообещал взорвать семь русских городов? И взорвёт, чечен бессердесный! Во время сврего монолога смотрительница  к поверженному креслу и легко оторвала от его днища приклееный жевательной резинкой листок. Стало ясно, что о древности бумаги говорить не придётся, ибо во времена Симеона Бекбулатовича жевательную резинку на Святой Руси не праздновали. - Куда вы его денете? – полюбопытствовал я. – В милицию? - Боже меня избавь! – ответила ретивая стражница переславских реликвий, - туда только сунься, затаскают по следователям, с работы, поди, вытурят. -Отдайте тогда этот листок мне на память о вашем городе. Я здесь проездом. – слукавил я. - Берите, если хотите. Только прежде  посмотрите на рисунок –то. Может глупость какая? Обрадованный, я мухой вылетел из этого зала из опасения, что женщина передумает. Перед  в ходом в другой смотровой зал изобразительных искусств я предъявил контролёрше билет, снял шапку, поставил сумку с электротехническим инструментом на пол около вахты и настроился на торжественный лад. - Эт-т-то как понимать, гражданин? – раздался сзади меня властный голос милицейского старшины. – У меня  про сортир выспрашивал, а сам  зашёл в музей? Как назло, вокруг нассобрались симпатичные и  не старые смотрительницы предметов старины глубокой. Все они перестали очём-то судачить между собой и стали с укором смотреть на нас. - Я-я-я… Э-э-э… В  с-с-сану-у-узел… - потерял я дар речи от смущения. – Ч-чито ммне нельзя  р-р-разве  п-п-после т-т-туалета  з-з-зайти в музей?  И з-з-зачем вы, с-с-старшина, задаёте при ж-ж-женщинах так громко этот  д-д-деликатный вопрос так громко? - Чего ты напустился на человека, Федотыч? Зачем конфузишь? Вон ведь, гляди, покраснел пуще буряка… - заступились за меня  смотрительницы. - У меня служба такая – задавать всем вопросы. -  строго ответствовал старшина. – Слышали небось по радио, что  Шамиль Басаев обещал взорвать пятнадцать городов в Российской Федерации. - Про семь городов говорили по телевизору. – возразила грозному Федотычу одна из слушательниц… Я  поспешно вошёл в выставочный зал изобразительного искусства, где пища для взора и души заставляла забыть о бренном теле. Лишь два часа спустя я покинул  музей, горячо благодаря устроителей и попечителей выставки картин и скульптур. Перед выходом за крепостные стены  я ещё раз предусмотрительно посетил «домик неизвестного архитектора» поэтому безмятежно шагал к стоянке своего автобуса. Там пассажиров обоего пола, рейсовых и транзитных, ожидал смертный грех  превратиться в «свояков» либо за задней стеной автовокзала, либо  за  кафе  «Ларец», либо за металлическими контейнерами для бытового мусора.  Что за смертный грех  превращения  в «свояков»? – спрашиваете вы. Слушайте, раз интересно. Лет за сорок  до сего дня мне довелось стать свидетелем трагикомического случая в хирургическом отделении Карабалтинской райбольницы. Посколько  табельный операционный день был по пятницам, то существовал и «чистый четверг»,  вечером  которого готовили на хирургических стол  «приговорённых» больных: клизьмы, бритьё волос на месте будущего операционного поля и прочие неприятные процедуры.  В каждый «чистый  четверг» больных  всегда ожидали  какие-нибудь нелепые неурядицы, но на этот раз действительность превзошла  самые смелые ожидания, ибо на ночную смену заступила легендарная нянечка по прозвищу «Суматоха». По паспорту она звалась Анной Ивановной и имела характерные черты вроде забывчивости и суетливости. Конечно же,  «Суматоха» привычно забыла о том, что внутри корпуса  сельской больницы всего один санузел на одно очко, а уличный туалет с отделениями «Ж» и «М»  отстоял от крыльца в двух десятках метров. На пятницу было много жертв оперативного лечения тел и внутренних органов двух полов. Анна Ивановна, торопясь ка вседа, влила в кишечник какой-то молодайке из женской палаты воды из двух «кружек Эсмарха» – так  медики называют медицискую клизьму объёмом в два литра. Влила  и забыла об этом.  Пока несчастная  ма-а-аленькими шажками прошествовала в санузел  с одним очком, «Суматоха» позвала из нашей палаты Егора Кузьмича с мошоночной грыжей. Манерный, помню, он был гражданин. Всё про культуру поведения нам, однопалатникам, повествовал, к женщинам на «Вы»  и по имени отчеству обращался и ни одного матерного слова в разговорах с любым человеком не применял. И вот этот аристократ-самоучка  за час до своей порции из «кружки Эсмарха» опрометчиво , но твёрдо  заявил легендарной санитарке о том, что интимные места вокруг мошоночной грыжи  он  побреет сам, без женщин! Я вам говорил, что прошло сорок лет с того дня, но меня не покидает подозрение в том, что Анна Ивановна отомстила тогда задаваке  за  «энти- инти места»… Посудите сами, заболевание  у Егора Кузьмича  хирургического вскрытия  брюшной полости не требовала, значит и клизма ему предназначалась простенькая, а не до «белой воды».  Ку-уда там!  «Суматоха» влила в бедолагу   д в е   порции  тёплого мыльного раствора, тогда как до этого вечера часто по забывчивости  студила  внутренности  больных  ледянной водой. Выполз наказанный  аристократ из процедурной комнаты да тоже ма-а-аленькими шажочками идёт к санузлу. Дёрг, дёрг  заветную дверь, ан не-е-ет… - Занято! – прощебетала оттуда неопорожнённая молодайка. Жертва грыжи прошаркал тапочками до наружного крыльца, глянул на далёкий-далёкий дворовой туалет, да развернулся на 180 градусов в полной уверенности, что  до заветных букв «Ж» и «М» не дойдёт без аварии…Опять к двери санузла… Опять печальное известие : - Занято!  Тут уж не до культуры стало нашему аристократу. В бешенстве вырвал Егор Кузьмич дверную щеколду санузла. Испуганная молодайка осела нижним бюстом в проём туалетного очка, руками  и ногами беспомощно машет   и верещит на одной высокой ноте лучше всякой оперной певицы. - Не до тебя, дура! – заверил паникёршу наш однопалатник и по мере возможности осторожно уселся оголённым задом  на…  ведро для использованной туалетной бумаги… Помню. Сбежались мы, ходячие, к сан узлу на нестерпимый визг и зрим Егора Кузьмича на злополучном ведре, с прикрытыми руками очами, волосы дыбом на голове… А туалетные бумажки медленно эдак опадаю из-под потолка на несчастных «свояков», ну чисто листья с деревьев осенью в тихий солнечный день… Знать сильно дунул в ведро мужик с грыжей… Двое суток смеялась над происшествием вся больница: у кага швы разошлись послеоперационные; одна роженица опросталась преждевременно, а один счастливчик из терапевтического отделения навсегда вылечился от хронической хандры. А жертв рассеяности Анны Ивановны тут же в санузле какой-то остряк метко и лепко прозвал «Свояками», хотя этим словом называются два мужчины, женатые на двух  и более сёстрах.  Так и умерли они через три десятка  лет в ранге знаменитостей районного села Карабалты. Годы спустя я часто вспоминал о больничной  санитарке по прозвищу «Суматоха» когда в командировочных  или отпускных разъездах по всей матушке Руси видел за автовокзалами  «свояков»: -  женщин и мужчин на корточках рядышком. Невольно возникает мысль, что дети легендарной Анны Ивановны специально пробрались в городские мэрии чтобы развалить общественные туалеты в Переславль-Залесском, в Юрьеве-Польском, в Кольчугино и иже с ними. Преодолев путь от Горицкого монастыря до автовокзала  и  приобретя билет на вечерний рейс моего автобуса, я встал за высокий столик кафе «Ларец» с намерением  легко перекусить и внимательно рассмотреть листок из-под трона помещиков Самсоновых. Но меня отвлекали наблюдения за моими недальновидными односельчанами, которые  метались по привокзальной площади в поисках туалета. - Стояла же здесь уборная! – возмущались невольные «свояки». – Кому мешала, мать их так и разэдак! «Да-а, чего только не делает с людьми жизнь? – подумал  я  довольный своим предусмотрительным походом в Историко-краеведческий музей. – Незнакомых мужчин и женщин грубо роднит в «свояков», что для слуха неосведомлённого человека звучит противоестественно. Вроде как женатого монаха… Монаха… Женатого монаха…  Стой, Михаил Николаевич, а почему это муж царицы Марии Темрюковны Черкасской был игуменом Опричного монастыря?  Почему венценосный монах  оженился в третий раз  на несчастной Марфе Собакиной, чьи нетленные мощи были найдены в подземельях Кремля во время поисков Германом Стерлиговым  библиотеки Ивана Грозного. А  утопленная в проруби четвёртая  жена  Анна Колтовская?  Мария Нагая – так аж седьмая жена многожёнца из православных христиан… Кто постригал в иноки сладострасного царя? Кто расстригал из монахов? И когда? Упорядочить в моём мозгу исторические загадки в логический ряд мне не удалось из-за подошедшего автобуса на Бектышево. Пассажиров в этот день было много и было не до чтения книг, ибо я стоял в салоне на ногах до села Ефимьево. Когда я занял освободившееся место на сидении у окна, то с нетерпением взялся перечитывать, что есть в исторических справочниках о царе Симеоне. Но и прочитанного хватило для того, чтобы я сильноогорчился: загадочный царь Московский и всея Руси отдал Богу душу в 1616 году,  то есть шесть лет  спустя после кончины Василия Шуйского. Получается, что боярский царь не топтл инока Самсона в Золотой карете вкупе со свитой и полной упряжкой. Выходит, не топил… Но зачем-то закапывал  в огромную и глубокую яму якобы  «Синий камень»… Вопросы, вопросы, вопросы!