город имени поэта Навои - Paris

 
  Все права защищены, Москва 2007, Кузнецов Александр Валерьевич. Регистрация в Юридическом кинематографическом агенстве Гильдии кинорежиссёров России.
===========
содержание:
"Мирчудес", "Маленькая парижская авантюра", "СЛЕД ЛЮБВИ.три азиатских рассказа", "Париж-осень.дорога в монастырь", "СТРАНСТВИЕ.черновик".



      
                "...мираж-то, не только лужи над асфальтом в пустыне...

                И сам автор-персонаж -  Саша Кузнецов, похоже, тоже..."



     Вот эта плёнка, что в кассете лежит давно отснятая... в Монпелье (Лангедок), году этак в 04-ом. Но ведь до сих пор не проявлена! - и что там меня ждёт?

 Неужели Я? Как в том анекдоте похмельном:
   
- Тук-тук - тук...

- Кто там?

- Я!

- Я-а-а?!

Плёнка, так много лет и лежит в верхнем ящике письменного стола…                Посмотрим, какие же изображения  мы там оставили, в том краю, где нынче сплошь Франция, типа Прованс, а раньше жили какие-то "оки" и получился у них lange d'okes\Лангедок, то есть язык тех самых оков.

Просмотрев слайды о превращении автора в персонаж, как говорят, увидим - поживём. Остановим постоянное мелькание кадров и рассмотрим превращение в образы.

     Добравшись до монастыря, Кир оказался просто, как писал самый старый писатель СССР – в "Мирчудесе".

Именно так - заехал случайно (случайно ли) и впервые в жизни попал на исповедь.
Через неделю!

Наёмник заставил, что стрелял в сторону негров с БТРа в Африке - так говорил с-под-коробки с краном полной бордо. Литров пять выпили.

На этот Путь, привёл нас старый опель-сарай, красная машина друга, с буквами "RUSIA" на номере машины - в окрестности Жизора-нормандского... Монастырь оказался женским, причём, русской зарубежной православной церкви.

Заночевав в надежном опель-сарае, наутро мы всё же вошли в монастырь через распахнутые уже, ни свет на заря, деревянные ворота, а ведь вчера две молодые монашки, выглядывая во внешний мир через застеклённый квадратик окошка, всё же сходили и в ночи, где-то там получили "благословение матушки Макрины", мол, пусть приходят на утреннюю службу.


         * * *

   И мы поселились, как паломники и наутро, крадучись покурить по ступеням каменной лестницы вниз от старинного четырехэтажного здания, тихо пройдя через сквер с аккуратно стриженными деревьями, потом через поле, где ничего не росло кроме травы - когда окультуривали потом трактором с Бывалым, нашли даже панцирную кровать монашки.

   Кир вышел на берег пруда, заросший прибрежными деревьями и кустами.

До 1952 года здесь было поместье французского графа, потом сюда перебралась обитель Леснинского монастыря прямо из Парижа, куда монашки пришли аж из Польши.

ВНУТРИГОЛОС.  Здесь и раскрыл Сашакузнецов свою книгу, превращаясь в Автора-персонажа, присел на поросшее мхом, упавшее дерево за прудом, скрутил сигаретку "DRUM", разглядывая книгу в мягкой светлой, даже глянцевой обложке, крепкую такую, тяжёленькую книжку:  «СЛЕД ЛЮБВИ.жизнетворчество».

Приятно дома получить по почте книгу, написанную тобой...


                ==#===#===#==


Приехав в Азию по распределению, Вит был завербован КГБ. Не сразу...

Здесь, в городе имени Поэта, уже жил его друг, расставшийся с отчим подмосковным домом, через год после того, как они, одноклассники Кир и Вит, закончили подмосковную школу на 50-ом км Киевского шоссе и, после вступительных экзаменов в институты, провели 10 дней на острове в Можайском водохранилище.
 
Вот только Кир поступил на строительство ядерных сооружений, а Виталик пролетел в ветеринарную академию и теперь смеялся, вспоминая " выдачи костей" в том институте, куда его понесло, благодаря любви к собаке, доберману по кличке Ральф. Ну, и по складу характера, конечно, одиночеству...

Хреновый остров. Не то чтобы плохой, а дикого хрена просто много растёт, сказали нам рыбаки.

10 дней на острове, куда их привез отец Кира на своей синей машинке 01-х "Жигулей" - с берега они сразу его увидели!

Уже наутро, проверив чужие донки, достали - змею-не змею - угорь! определил Виталик,  живший на Дону. Что делать с угрем? - обратились к рыбакам. Как его готовить, подскажите, пожалуйста…

- Угорь? Самая вкусная рыба здесь.

– Рыба?! – А я думал – это змея…

Кир сначала испугался, вытянув с заброшенной вечером пенопластовой кругляшки с крючком, эту рыбу, извивавшуюся по дну байдарки чисто змей.

Виталий, закончив с красным дипломом новочеркасский политех, выбрал город распределения сам - и приехал сюда молодым специалистом на должность мастера механосборочного цеха.

Когда стоял перед комиссией, то не долго думал: "Там же Кирюха живёт…"

Так они прозвали Кира, после случая с той телегой, что утопили в лесном пруду за домом отдыха «Отличник» в своём глуховатом тогда, подмосковном поселке городского типа, построенного между электричкой и "трассой", как тогда говорили – вокруг треста Гидромонтаж министерства среднего машиностроения… - телегу ту скатили так просто – из лихости молодеческой - прямо в воду! Ну, портвейну выпили, конечно.

Дошли до Лесного пруда по тропинке и Кир принялся купаться голый. Сразу же после экзаменов выпускных пошли гулять с Димой Морозовым, с Витом, как просто уже тогда подсократил его Кир, да с Женькой Двуреченским, недавно вернувшимся с родителями из среднеазиатского города имени Поэта Алишера Навои, где они с Киром, пока не переехали п Подмосковье, бегали по одному двору с ключами на шее, пока родители строили город и Комбинат, добывающий там - в пустыне Кызылкум – «уранзолото», как позже он стал называть тамошний основной продукт – одним словом.

Ещё был Юрка, ставший урологом, да Бэн, от фамилии Бондаренко, позже погибший на почве алкоголизма и безработицы времен «перестройки» всех организмов, населявших тогда "1/6 часть тьмы". И конечно - Морозов, прозванный мной Майклом... T:REX
с пленочного магнитофона на полу его комнаты с высоким потолком и толстая газетная самокрутка в зубах - О! Майкл!! - где твои шестнадцать лет?..


А тогда, голый Кир полез купаться в пруд, где вода была настояна на лесных травах. Ведь приехали-то они в Подмосковье - из солнечного города с бассейном, где он выигрывал на соревнованиях и ему так хотелось показать свой баттерфляй здесь. Но тут прибегают два мужика в синих, застиранных халатах за своей телегой.

Все ребята убежали в лес, а Кир остался, получил от мужиков халат и нашел всех, только у стола, сколоченного недалеко от шоссе на опушке напротив ресторана "Дубрава" через Киевское шоссе, где на 50-ом км в честь 50-летия Советской власти, выстроили бревенчатый терем кабака.
 

    * * *

   На удивление, когда он впервые в жизни попал в Париж, встретил это слово в обиходе бара, когда Фабьенн попросила два "кира"! А у нас это слово, ну, как тебе сказать - от слова "кирять", выпивать. Это как раз на языке, тех самых кабацких лабухов.

А тогда - отпустили Кира добрые похмельные работяги, даже выдав стиранный-перестиранный в хлорке халат, когда он вылез без штанов, что прихватили с собой, разбежавшиеся с перепугу однокашники.

Устав плавать по пруду, ведь мужики не отставали и грозно требовали сдаваться, нах! Он вылез и в том халате побрёл к их тайному месту сборищ с пивом у костра, где однажды они с Витом даже голубя изжарили, коварно пойманного за ногу петлёй из нитки прямо на козырьке подъезда. Всех и встретил у того стола, что сами же и построили с Димой Морозовым, вместо дома-штаба, для которого уже даже спилили сосну в глубине леса за третьим ручьём…

   * * *
Теперь вот встретились в азиатском городе, у входа в кинотеатр, где Кир в своё время жил с родителями до пятого класса. Они строили здешний Комбинат по добыче урана и золота пробы 999,9 и прожили шесть лет, начав с общежития, оставив Кир на год пожить у бабки с дедом на Южном Урале. А  родился он в закрытом городе, называемым местными жителями просто «Сороковка»…

В Навои Кир закончил пятый класс и отец вновь получил назначение – перевёлся в Подмосковье.

Теперь же, закончив первый курс по специальности строительство ядерных установок в московском строительном институте и благополучно отчислившись, не сдав математики даже с восьмого захода, Кир жил в городе имени Поэта и просто пошёл в кино с электрообмотчицей, на которой сдуру недавно женился, устав жить в общаге на первом этаже с выбитым стеклом и соседом корейцем, пившим теплую водку, заедая недоваренным рисом…

Кир приехал в город своего детства после скандала с матерью в отсутствии отца, лечившегося ежегодно в санатории.

Но ведь можно было понять - парня просто отчислили из института, сразу после возвращения с шабашки в Казахстане, где они строили коровники - там он рулил на ГАЗ-51, ведь получил права в своей сельской школе, где вместо черчения можно было ходить на автодело и получить профессиональные (!) права.

Получив на шабашке - прямо из рук командира, но только в салоне самолета аж 800 рублей, что в те времена, когда инженер в месяц зарабатывал 160-170 рублей, было большой суммой  - аж пачку пятёрок вставил в кармашек на груди и лихо так поехал без билета в электричке домой. Мол, если контра, то вот вам пятёрочка,Ё!

Да ещё в белых модных штанах, джинсах типа, да в японской куртке с полосами по плечам!

Тогда, в 75-ом, Кир наш путешествовал по кафе и барам столицы, побывав даже в кафе «Лира» - Помните? – «У дверей в заведенье, народу скопленье, топтанье и пар…» - пела "Машина времени"

В МИСИ, где он весь первый семестр получал повышенную уже за будущую вредность стипендию - успел купить с первой - настоящий проигрыватель, вертушку «Вега-202» с колонками 10 МАС. Конечно, мать с отцом изрядно добавили… скажем так – рублей 180.
 

* * *
Теперь он, получив от отца за мать - крепкий удар, от которого он, пловец и боксёр - всего понемногу - пролетел в другой конец большой комнаты, удачно застланной толстым и мягким красно-белым ковром – хорошо батареи уже были гармошкой штампованные, а не чугунно-сталинские, как в квартире бабушки Екатерины Гавриловны Дурневой – в закрытом городе Челябинск-40…

Екатерина Гавриловна, после окончания высших курсов для людей с высшим же образованием - при наркомате тяжелой промышленности - была направлена - как написано в её трудовой книжке - «в распоряжение обкома партии», а на самом деле в закрытый от других город, где советская власть начинала тогда свой Атомный проект под руководством Берии-Курчатова…

 Тот раз - долетев до батареи - Кир успел сгруппироваться, а то бы крепко саданулся башкой, ведь Валерий Ильич занимался в уральском институте хоккеем. Тогда же Кир получил от отца рекомендательное письмо в монтажно-строительное управление № 79 Навоинского Управления Строительства, где у него остался товарищ, добрый татарин, встретивший Кира с поезда…

За трое суток в поезде, Кир много чего обсудил со своим Внутренним Голосом, глядя в окно и вспоминая:

…и как репьЯми бросались в черноволосую училку – узбекский язык начался уже в пятом, доводили «Узбечку», пытавшуюся честно научить местному языку, именем которого и назвали город, видимо, те самые архитекторы из Ленинграда, что делали этот проект, получивший Государственную премию.

Читали, видать, интеллигенты-шестидесятники поэму «Фархад и Ширин» - не важно им, что писал-то Алишер - на старинном, толком неизвестном языке...

Вспомнил Кир, как они третировали бедную тощую и нескладную, сухощавую стройную женщину из местных, ведь преподавала она язык, на котором  говорили только на базаре продавцы дынь и арбузов – в социалистическом городе-красавце, единственным местным был старик с фанерной коробкой через плечо – он приносил к дому круглые белые шары, побольше его загорелой и коричневой ладони. С криком под балконами: "Кукуруз, ку-ку-руз", - он раздавал сладкие шары детям, правда, в обмен на 10 копеек.

А пацаны и парни постарше, вообще гнали с танцплощадки,  приходящих танцевать из старого города с разрушенной мечетью, где аист свил себе гнездо, - местных парней, вырванными со скамеек рейками – дрынами.

По классу летали репьи колючими шариками через головы - прилипая к одежде и волосам – колючка же!

Дети колонистов.


* * *
Стучат колеса поезда, Кир лежит на второй полке плацкарта и смотрит в окно, будто  глядя на белую простыню-экран своего будущего фильма:

Вспоминает, как во дворе, пацаны шкурят обрезок доски, потом пилят, обведя игрушечное ружьё простым карандашом – выпиливают ружье, делают курок, гнут "шпунькИ" из “люминия”, мягкой на жаре, поддающейся их неокрепшим пальцам, довольно толстой проволоки, со стройки во дворе.

Подростки живут свою жизнь практически в зоне, ведь она прямо здесь – вот, за деревянной сушилкой, несколько метров голой сухой земли и забор с вышкой…

Проволоки готовы, распрямлены на кирпиче – хорошо, если есть молоток, а так, просто, сгибая камнем на бордюре (поребрик – только для ленинградских) - Заряжают шпунёк… - Теперь резинку надо!

Идут домой к пацану, на второй этаж среднего подъезда нового, панельного, в четыре этажа  дома, беленого по шершавой стене жёлтой известью. – Кир плаванием занимается! – Ты его не трогай, у него отец начальник! – Да ты чо гонишь, мы же друзья… - говорит тот, что постарше, недавно вернувшийся, мать сказала, из колонии для несовершеннолетних. Это с ним Кир залез в стоматологический ("зубной") кабинет на первом этаже и хорошо, что когда он пришёл домой с карманами, полными красивых и ловких инструментов, мать сразу же потащила – а он сразу признался ей – к Нине Теодоровне, классной руководительнице. Та сделала выводы, Кир успешно закончил пятый класс и они уехали в Подмосковье…
Сочинение за него написала Таня Соболева, чью игру дома на пианино он слушал, заглядывая в замочную скважину и не решаясь постучать в дверь...

Стучат колёса поезда, Кир смотрит в мутное от грязи стекло, лёжа на своей полке, позвякивает на столике внизу алюминиевая ложечка в стакане, вставленном в металлический подстаканник, а Внутренний Голос, подсказывает ему, что он смотрит свой документальный фильм о своём детстве:

Железнодорожная станция маленького городка в Средней Азии. Против старого, деревянного здания вокзала, окружённого пыльными деревьями, у перрона стоит товарный поезд. Хвост его далеко в степи, голова же возле водокачки.

На подножке дощатого товарного вагона, пробитого пыльными лучами солнца, проникающего сквозь щели, сидит мальчик лет двенадцати, опустив выгоревший затылок между поджатых колен - разглядывает трещину в старой засаленной шпале, уставшей от тяжести рельс.

Он ушёл из дому после очередной безобразной истерики - с больными нервами женщина – мать его кричала, будто в лесу. Уехав после этого автобусом на вокзал, он решил не возвращаться - Уеду! А куда? Нет. Лучше пойду жить в подвал, где штаб у пацанов. Найдут же... в детскую комнату милиции потом сдадут...

Тут загрохотал поезд, передавая усилие от вагона к вагону - мальчик соскочил с подножки и побрёл по горячей пыли в сторону привокзальных улочек.

Воспоминания мелькают яркими разноцветными стёклышками калейдоскопа, словно в детской картонной трубе с цветными стёклышками, купленной, помнится - Киру на базаре детства.

   * * *
Но теперь он уже взрослый, скоро восемнадцать - и вот уже третий месяц, как приехал из Москвы. Познакомился с женой дискотечника Наиля – она предложила провести его во Дворец культуры "Фархад" без билета, когда он ждал под дождём у входа после работы.

Наиль, высокого татарин с аккуратной бородкой, называл её Лёшей – она усадила Кира за их столик, там же сидела и её подруга. Наиль вёл программу о Высоцком, а когда он закончил и подошёл, Лёша принялась делать ему замечания, мол, ты неправильно произносишь то-то и то-то… Так началась азиатская жизнь Кира в городе имени поэта Алишера Навои.

Кир спустился с полки, сходил за чаем к горячему титану у проводников и тут, пока лилась Водичка в стакан - не горячий, благодаря подстаканнику, можно держать – задумался и - Внутренний Голос сказал ему – Ну ты уж про кошку-то, что вы с Двуреченским повесили в лесопосадке - не вспоминай уже… всю жизнь ведь будешь потом кошек в дом тащить с улицы, под предлогом, мол, это для дочки…

Познакомившись намедни, с дискотечником Наилем, Кир решил навестить его, одному в просто невмоготу.

Пройдя по раскалённой и душноватой улице в старом, ещё первых колонистов, районе двухэтажных коттеджей, построенных для первых переселенцев в пятидесятые года двадцатого века - Кир оказался в оазисе, прямо в центре города.

Разросшиеся виноградники, прикрывают тенью крылечки с верандами и весь тротуар вдоль двухэтажных домов на шесть квартир. Вокруг разбиты сады с фруктовыми деревьями и огородами, в тени абрикосовых деревьев, стоят самодельные беседки и топчаны по местному обычаю. Топчан - это такой дощатый помост где-нибудь в уголке, на котором можно, застелив его мягкими матрасиками (курпача), чудно возлежать в тени покрова из виноградных листьев. Наверху видны сочные гроздья, просвечивающие солнцем сквозь матовый слой пыли. Земля орошалась из шлангов, протянутых с кухни, но душная тень не спасала от жары.

По другую сторону улицы - четырёхэтажные дома галерейного типа. Это изобретение архитекторов специально для южного климата: вдоль всего дома такие длинные балконы-галереи, на которые выходят двери всех квартир. Но прохладно лишь в подъезде.

Поднявшись на третий этаж, Кир постучал в дверь. Рядом в окне отодвинулась занавеска, мелькнуло бородатое лицо Наиля.

Открыв в одних трусах, он объяснил это неравной борьбой с температурой окружающей среды. Будучи татарином, отучившимся лишь в школе, работал днём то фотографом, то вот получил комнату за работу слесарем, это так называлось, а на самом деле бросал лопатой уран на транспортер - руду, конечно.

 Внутренний голос: Первые свои кадры ты снял его 16 мм кинокамерой, проявленные и просмотренные один раз, в Доме Медиков с помощью Игоря Алейникова. В чёрно-белом изображении - Иннакузнецова кружится в заснеженной чаше в бетонных берегах городского озера - в белой курточке - белое на белом...

Наиль делал слайды. В темноте и относительной прохладе, созданной с помощью штор и одеял, закрывающих окна до полной темноты, он показал мне несколько слайдочек, как он их любовно называл.

Его жена Алёша была на работе в библиотеке дворца культуры. Но ведь хочет быть у меня.

К вечеру, в дискотечной комнате со стеклянной стеной, выходящей во внутренний дворик с фонтаном, Наиль тихо перематывал плёнки с магнитофона «Ростов» на магнитофон «Маяк», проверяя микрофоны, а подтянувшиеся к семи часам помощники, продвинутые юноши из «хороших семей» - Вадик, Лёша, Кэмел, да Паша - перебирали слайды, потом таскали аппаратуру, перемещая огромные колонки помазанные по щелям просто пластилином для гулкости по низким частотам, по совету новосибирского Моисеева из студии звукозаписи в Доме Быта – вниз, во внутренний дворик с фонтаном.

Волосатый голос Аманды Лир и кругом стёкла - стеклянные стены библиотеки с лестницей на второй этаж и на третьем – комнаты с одной стеклянной стеной для творческих коллективов. Кондиционированный рай.

Когда стемнело, всё это великолепие под звёздным небом засверкало огнями цветных прожекторов  цветомузыки.

Работало кафе и сухое вино не иссякало. Появились Ирки и Алёша с подругой Мариной, что танцевала в программе в шёлковых красных шортиках.

Уже потом они сдвинули два стола и принялись размножать деньги, бросая на стол - кто рубль, кто три, а кто и пять. Но не десять - это было много.

Макс круто веселилась, подружившись с Витяном, только вернувшимся из Москвы с диском группы Би Джис. Он бросил МИФИ, захотев по его словам – "стать раздолбаем".

Макс, ревнуя, просила у Вольдемара ключ от квартиры его тётки, а он уже был в кармане Кира - он строил планы на Чуднову, что была сегодня не в джинсах, а в платье с открытой загорелой спиной. Ох уж эта ложбинка на краю...

Открытая спина - голая с глубоким вырезом до самой ложбинки.

Когда дискотечники утащили наверх всю аппаратуру, праздник продолжался до глубокой ночи.

Кир с Чудновой спустились во внутренний дворик к фонтану и целовались, сидя на краю бассейна, устланного мраморными плитками, болтая ногами в прохладной водичке. Горного мрамора тепло, накопленное камнем за день и прохлада брызг сводили с ума.

Ирка решила искупаться и, кинув рядом лёгкие трусики «неделька» (наверное, это была «суббота» :-)

 Она спряталась за скульптурной фигурой, в центре не очень глубокого бассейна, вокруг трёх каменных рог… рогов… ну, тех, что нельзя положить – пока не осушишь до дна вино - красное сухое,Ё!))
Из скульптуры фонтанировала Водичка.

И вовремя: стеклянные двери раскрылись, появился сторож, пожилой узбек.

- А это что? - ткнул он коричневым пальцем в полосатое изделие, лежавшее на мокром тёмном мраморе возле Кира.

- А это сверху скинули… - не нашёлся я, что ещё придумать и перевёл стрелки туда, где сверкали всполохи красного цвета и 2 раза в секунду долбили бас-барабаном, поддержанным бас-гитарой и целым оркестром – колонки по грудь взрослому человеку - пели, врубленные на полную мощность свою «Лихорадку субботним вечером» - хит модной группы молотил по два удара в секунду - всеми барабанами и низкими частотами пробивающими грудь.

Звук, многократно усиленный электричеством, кружил и отражался в четырёх стенах, вибрируя высокими толстыми стёклами библиотеки – там погас свет. На улице становилось прохладнее.

Бродя ночью всей компанией, зашли в ресторан новой гостиницы, где Наиль прикупил «объедочки», зайдя через задний двор на кухню - утверждал, что это нетронутые гостями остатки банкета, аккуратно для него упакованные приятелем официантом.

Сказывался опыт кабацкого лАбуха, разъезжавшего в своё время по свадьбам.

В соседнем дворе он знал «праздничное» место и привёл всех туда. Это был маленький круглый бассейн, бортик его доставал мне и тогда лишь до колена, но в азиатском детстве мы купались в таких лягушатниках прямо возле дома.

Звёзды опустились на крыши домов - Кир лежал на дне бассейна и, подняв руку, мог дотянуться до стоящей на бортике бутылки болгарского белого сухого. Чуднова больше не купалась.

Когда все разошлись, я проводил её к дому и обнял сзади, прижав к себе.

- Смотри, там мужик на балконе. Он же нас видит... - Но я целовал её шею, пахнущую детством и не смог остановиться. Фиг с ним, пусть смотрит.

Наутро я раскрыл холодильник - на меня дохнуло затхлостью могильной прохлады. Попив воды из-под крана, я отправился на почту, в надежде позвонить домой и занять денег у Макса, что стала начальницей отделения и как-то раз похвалилась, мол, за стойкой девка на сберкассе сидит, так у неё в ящике стола - старый, но рабочий револьвер лежит - на всякий случай…

Вчера она рассказала, что назначена начальником нашего отделения связи, так как теперь её любовник - большой узбек из управления.

На почте Макс энергично сама таскала и взвешивала на огромных железных весах бандероли, упакованные в серую ткань, облепленную сургучными печатями.

На Комбинате Киру дали бронь от армии, как раз в то время, когда начали приходить цинковые гробы из Афганистана. Счастливо избавившись от почётной обязанности, вот он – прямо сейчас, под стук колёс поезда, вновь идёт по ночному городу через тёплый дождь, заглядывая в редкие светящиеся окна.
 

   * * *
Проснувшись на второй полке плацкарта, он вдруг вновь понял – поезд идёт не в ту сторону, что третьего дня…

И он вновь уснул… - Кир недавно переехал с родителями из трёхэтажного дома на улице имени того самого питерского Жданова, где у него во дворе, на окраинной улице вдоль лесопосадки, защищающей город от песков пустыни, был тот самый неглубокий и круглый бетонный «лягушатник» - бассейн!
Прямо у дома!
И вода в нём частенько заливалась из колодца рядом, куда он однажды просто нырнул, себя показать, да перед Женькой Двуреченским похвастать смелостью…

   * * *
А теперь - вот он - плывёт на соревнованиях «среди взрослых», дистанцию 1500 метров, - полтора километра!! - отец его быстро идет по бортику размахивая небольшим полотенцем – Давай, давай!

Шаг за шагом, гребок за гребком - ВДОХ из-под руки на каждом - отец помогает сыну, круговыми вращениями полотенца машет и машет - синим, «махровым»...

Им же Кир научился у старших, с помощью тренера, конечно - ломать полотенцем, чтобы не поранить еще детские на самом деле руки, стекло узкой, запаянной  ампулы с глюкозой. Вот такой был допинг.

 "Я возвращаюсь сюда опять и опять, рок ли меня ведёт или подсознание безобразничает... я был счастлив здесь - это точно!" - выдал ВНУТРИГОЛОС независимо от Кира - будущий текст его фильма, закадровый.

   
   
   * * *
        Снова и снова он возвращается в город своего детства и с пацанами лезет в строительную зону под забором, отодвинув доски, проникает на запретку, мелко взрыхленную полосу от караульной вышки с будкой наверху – вдоль забора - до рядов колючей проволоки, чуть выше человеческого роста…

Или попадает в тот самый штаб в подвале своего дома, там у них есть даже деревянный пол из тех же досок со стройки в зоне - старшие притащили и постелили прямо на землю, теперь удобно отсюда целиться шпунькАми через подвальное окошко по ногам женщин на автобусной остановке.

Или вот - войнушка с водяными пистолетами, все мокрые, но никто домой не идет,  пока не закричит мать с балкона.
Старшие пошли на взлом бытовки… В зоне темнеет.

Или опять - то злосчастное «ограбление» зубного школьного кабинета - те самые пацаны, что стояли у афиш кинотеатра, теперь за школьными кустами, пригнувшись, крадутся вдоль кирпичной стены и проникают зачем-то в подвал своей школы или опять и опять лезут грабить зубной кабинет и тот гопник пятачком отгибает гвоздики, ковыряет замазку и вот – на тебе, пожалуйста – принимай Кир - стекло приставляется к стене школы - сверкнуло зеркалом на солнце - и Кир уже  набивает карманы зубоврачебными инструментами.


       И вот - вечером - он входит в квартиру в шортах с полными карманами блестящих зубоврачебных инструментов…

Стреляют шпуньками из окошка подвала по ногам женщин в колготках собравшихся на остановке ехать на работу!

Или совсем страшное:
Вокзал «Ташкент» душным вечером не так многолюден, но пить хочется и он, спросившись у тренера, отходит на минутку, а вернувшись, не находит своего полупустого чемодана с полотенцем - еще сырым после бассейна, где он не занял первого места, как в Учкудуке или Намангане, да ещё – самое главное – там был мамкин паспорт, без которого его бы просто тренер не взял на соревнования, в саму столицу республики!

Дома Кир с порога сдаётся:

   - Мама, у меня чемодан украли на вокзале Ташкента!!!

   - Нету чемодана! – спёрли! Где теперь паспорт искать?!

И вот лежит - не такой взрослый - совсем не взрослый, но с тонкой нервной организацией - аж на третьей полке пыльного плацкарта, без всякой постели - и горько плачет. Ехать всю ночь до Навои...

Мать громко кричала и мальчик ушёл из дома, поехал на вокзал, подошёл к товарному составу, чей хвост затерялся в жарком мареве полупустыни, сел на ступеньку вагона. Долго так сидел…

Железнодорожная станция маленького городка в Средней Азии. Против старого, деревянного здания вокзала, окружённого пыльными деревьями, у перрона стоит товарный поезд.
Хвост его далеко в степи, голова же возле водокачки. На подножке дощатого вагона, пробитого пыльными лучами солнца, проникающего сквозь щели, сидит мальчик, по виду, лет двенадцати.
Опустив выгоревший затылок между поджатых сбитых колен, он разглядывает трещину в старой засаленной шпале, уставшей от тяжести рельс.
Он ушёл из дому после очередной безобразной истерики матери - эта женщина, кричала будто в лесу.
Уехав после этого на вокзал, он решил не возвращаться: «Уеду! А куда? Нет. Лучше пойду жить в подвал, где штаб у пацанов. Найдут же... Потом в детскую комнату милиции сдадут...»
Тут загрохотал поезд, передавая усилие от вагона к вагону - мальчик соскочил с подножки и побрёл по горячей пыли в сторону привокзальных улочек.


   * * *
А уехал Кир из дому - окончательно - лишь, когда мать разбила ему о голову, сброшенную им на пол - демонстративно - чтобы не орала -тут же треснувшую пополам о плитки пола - фаянсовую хлебницу. Половинской она его и огрела...

Уехал с помощью отца – из подмосковного поселка городского типа, с пятидесятого километра Киевского шоссе...


                ==#===#===#==


Я возвращаюсь cюда - в город своего детства - опять и опять, «рок ли меня ведёт или подсознание безобразничает».
Так написал для фильма "Мираж", а Кир озвучил в закадровом тексте,  своим ГОЛОСОМ - в своём фильме, снятом по возвращении из Парижа: журналист из «Русской мысли» прямо спросил после службы на рю Дарю:

 – Вы хотите здесь остаться?

 – Нет, говорю, ведь я хочу снять с в о й  фильм. Ничего о нём не знаю...

Кир уже присутствует в своём фильме, вспоминает его, сделанный профессионально - на государственной киностудии, с большой съёмочной группой и командировкой в Азию. Среднюю. После года учёбы во ВГИКе.


Кир спускается с полки уже где-то за Байконуром, в туалете видит своё лицо в хромированной поверхности, искажённое неровной крышкой, прижимающей теперь рулон хорошей туалетной бумаги, хоть на ней пиши длинные графоманские тексты...

 – Это не литература… - прав писатель с большой буквы, так и напечатавший Киру в электронном письме, на что, другой – «не пишущий» - честный, настоящий, как тот  "настоящий полковник" из парка - писатель, сокурсник Кира, ответил на это утешительно:
 - Да Андрей не читает никаких текстов, но при этом ругает, - добавив крепкое словцо -  типа "бляха-муха"…

Скаженное это лицо Киру не понравилось. Он честно и открыто заглянул в зеркало над металлическим умывальником – прозрачно подсказало оно ему возраст, но он тут же вспомнил поверхность Водички, ещё ровную в бассейне перед прыжком всех десяти спортсменов со своих десяти тумбочек, в том самом, пятидесятиметровом бассейне, "плавательной ванне".

        Кир участвует в заплыве с юношами постарше него на пару лет.

Это открытый бассейн «Дельфин» - голубое пространство под палящим солнцем, расчерченное красно-белыми дорожками из пенопласта. Мальчика поставили в один заплыв со взрослыми! Сто метров вольным стилем:

 - На старт! Внимание! Марш!! - выстрел стартового пистолета и девять парней бросаются в воду. Несколько гребков и он видит из-под руки, на вдохе - он плывёт чуть впереди, на пол-головы, но… - тут включается разум:

 - Выдохнусь, резко взял со старта, надо поберечь силы, ведь они выносливее…

Он чуть сбавил и проиграл, и до сих пор жалеет, что доверился своему умишку, а не чувствам.

На следующей станции в ночи вышла на полустанке, где почему-то притормозил состав – девушка с керосиновым, наверное, фонарем в руке…

Тут Кир вспомнил победы над взрослыми товарищами у мамы на работе в МСУ-79 (Монтажно-строительное управление).
Там у них был пруд с дощатым помостом, вроде природного бассейна, и в какой-то праздник, профсоюзный комитет устроил соревнования. Мама выставила меня вместо себя и я выиграл будильник, большой и железный «Севан». Он долго служил мне, поднимая в школу, но однажды я вскочил со своей тахты лбом о стену, так громко он тарахтел.

А вот 1967-ой год, глядя на фотографию: отец стоит в лёгком, летнем пальто, положив мне руку на плечо. Я в берете. На втором плане бежит к нам Женька Двуреченский. Мы идём на демонстрацию в день пятидесятилетия Советской власти. Было это в шестьдесят седьмом, как раз в том году меня отправили из Навои, в пионерский лагерь на Чёрное море. И там я победил в заплыве – на меня надели красную ленту «Чемпион».

ВНУТРИГОЛОС: С командой пловцов  я объехал весь Узбекистан, выступая на соревнованиях: Наманган, Уч-кудук, Ташкент. Радость победы и внимание зрителей помогают жить.

Когда в 1993-ем году в московском «Доме Учёных» на премьере фильма «Мираж», научная интеллигенция задавала вопросы, доброжелательно отнесясь к фильму, я был молод и нетерпелив, всё беспокоился не опоздать в буфет с друзьями, а теперь вот понимаю, что той встречей, жил до следующего фильма, назвав его «Прохожий». "Время, место – мираж, прохожий" - прочёл я потом у Брюсова.



                ==#===#===#==

Кир по вечерам работает на пол-ставки - диск-жокеем в дискотеке, а живёт один в однокомнатной квартире. И вокруг него - всю дорогу, как любил говорить отец, много друзей и девок, так что не совсем удивительно, что в свой день рождения, организовав поездку в горы и вернувшись всей компанией жарить привезенный барагуш (новорожденные барашки) он импровизировал, будучи мастером разговорного жанра.

ВНУТРИГОЛОС: Вот только зря ты включил плёночный "Маяк" (неплохая рифма судьбы с этими Маяками)) - записывал весь праздник на магнитофонную пленку. Кому?!

Катушечный «Маяк» он приволок с дискотеки, где оформился на полставки, будучи уже мастером участка на заводе треста ЮГпромМОНТАЖ, ведь поступив в филиал политехнического института от столичного республиканского политеха, уже на третьем курсе, имел право занять место мастера – первой ступени для так называемых ИТР, инженерно-технических работников.

"Стал белым человеком", - как завидуя, говорили работяги с участка.

И во время того «праздника», он и придумывает под парАми белого сухого, пока Вит готовит в казанЕ с луком новорожденную, прости господи, баранину - «Партию Авангардно-Революционную - Направления Анархо-Сюрреалистического». Это был стёб - шутка-акция, молодых тогда ребят.

На весеннем празднике барагуша, совпавшим с днём рождения Кира – можно наоборот - во время которого они с Витом вспоминают о своем плавании на красно-синей байдарке, десяти днях жизни на острове: 1 угорь длиной в полметра + 1 девица возрастом на пару лет старше - на острове; а также спорят о том, кто чей персонаж.

– "Ещё неизвестно – кто чей персонаж", - полупьяно говорит Вит, уже под утро.

Праздник, как всегда, инициирует, поздравляя всех со своим собственным днем рождения – Кир.

Когда Кир приезжает через много лет разыскивать отца, получив письмо из биофизического института, наблюдающего людей, работавших в зоне ядерного взрыва на Южном Урале (тот самый комбинат "Маяк") - отец его там, как раз преподавал в те годы сопротивление материалов – Вит, оставленный, после направления на учебу в Высшую школу КГБ в Минске.

Тормознули парня, аж на 25 лет - в городе моего детства, а теперь нашей с ним юности, в городе имени поэта Алишера (привет Хамидходжаев!) Навои.

   * * *
И вот он прилетает искать отца. Вит заказывает Киру номер в гостинице, поручив администраторше поселить его в последний, от лифта направо, по коридору второго этажа, в самом конце рядом с окном в металлической раме.

Почему там все стены - покрыты рейками деревянными и морилкой под лаком? - убежище для тараканов, что ли?

Да ещё поверх наклеенной по стене холстины? - тайны звукоизоляции, когда кому-то некуда было деньги государственные потратить.

Теперь, по прошествии многих лет, Вит имеет непосредственное отношение к этим "секретным" делам,  связанным с Урановым городом, где они прожили столько лет.

Это Кир, женившись на молодой совсем, только что ставшей совершеннолетней, девушке – вернулся вскоре восвояси - к родителям в подмосковный городок вокруг ещё действующего синхрофазотрона.

А фамилия-то у девушки, как выяснил Кир через неделю знакомства - фа-ми-ли-я! Её фамилиЯ - такая же точно - как у него (!!)))


                ==#===#===#==

Вот уже несколько лет, Кир живёт в Москве и – вдруг - получает письмо (реальный документ) с вопросами из биофизического института, расположенного, в переименованном теперь, но по-прежнему закрытом от других граждан, городе, известном взрывом ядерных отходов на комбинате "Маяк", где как раз и работала - его бабушки родная сестра - Дурнева Екатерина Гавриловна.

 Известен в мире, атомным проектом Курчатова-Берии.

В письме спрашивают от имени врачей о состоянии здоровья его отца - Кузнецова Валерия Ильича.

В годы молодости отца, Курчатов делал там, в этом «городе-ящике» свою \ ихнюю)) - бомбу. (Там ещё Паулса сбили, позже обменяв на Абеля - лётчика того, что из Америки, обменяли на нашего крутого разведчика, отловив американца после катапультирования на крестьянском, с помощью баб, распаханном - осеннем поле).

Неужели отец, думает Кир, так и лазил там куда-то? Поймал дозу или что? Надо разобраться… - пока не поздно!

И Кир едет на поиски отца, садится в самолёт, добравшись до Внуково на «москвиче» третьего их школьного друга, теперь отставника строительных войск, поработавшего в МЧС и отказавшегося ехать воевать в Чечню. Дима Морозов с Киром как-то раз даже сосну срубили неподалеку от синхрофазотрона, избушку строить, девчонок водить, да потом забросили это дело, зато Димон понастроил - до самой его смерти от 4го инфаркта, - хватило всем коллегам...

В Азии, в Урановом городе, где так и остался служить новой родине, даже после развала СССР, друг-одноклассник Вит, первым делом Кир встречается, конечно же, с ним, с Витальчегом.

Вернее, это, как потом дошло до Кира - именно он селит / поселяет Кирилла в гостиницу, пользуясь своим служебным положением.

Контрразведчик, в ответ на обвинение, правда, сделанное в предположительной форме Киром, как бы щадя дружеские чувства, - в ответ - мол, ты тоже не ангел – Вит открывает ему, что у него, у Кира, здесь, в УРАНгороде, есть дочь.

А ты и не знал?

Проходит много лет - Вит выходит в отставку. До этого возвращения в подмосковье он конечно наезжал не раз в отпуск и даже однажды, не выпущенный родным папой за очередным пузырём коньяку, просто выпрыгнул с балкона хрущёвки с третьего этажа на газон, да и сходил в кабак, да и вернулся - ни-че-го.

Так вот - возвращается он в городок вокруг синхрофазотрона, теперь заросшего лесом, и сюда, где он живет с семьёй, где у него две большие уже дочери, приезжает как-то раз - зимой (!!) - Татьяна Ларина, прапорщик КГБ из Азии.

А у неё просто фамилия такая! везёт им там с фамилиями-то (+!)

Вит  обращается за помощью к совему другу, несмотря на все недоразумения в прошлом: Кир бросает все дела в своей газете, где пишет на ту пору преддефолтовую) - о бездомных. Едет - друг приехал кричит он на весь коридор редакции при Москоу таймс полной разведчиц - подполковник КГБ в отставке, мне так важно его увидеть!

Вета! - (кричит он главному редактору своей Вете, как она настойчиво просила ее называть несмотря на преклонный возраст) - пропуск выпишите, пожалуйста! мне так важно увидеть друга, он уже в отставке.

Кир кидается снимать для женщины много моложе обоих друзей, да и не в форме же она приехала к любовнику Виту. Надо что ли, домик у озера им снять, ну хоть по той же дороге, что и Городок…

Вернувшись в газету, он получает известие о трагедии с младшим братом, попавшим в тюрьму, крепко выпивает, потом всё же на автопилоте ищет и находит фанерный домик в кустах у железной дороги - уже среди ночи. Рассказывает Лариной о своем несчастье, но она не едет с ним к другу. И так это повисает между Витом и Киром, пока тот не отправляет свою любовницу обратно в Урановый город. По секрету от жены. Ну дела...


Крепко выпив в кабаке? он пошатываясь возвращается по дорожке лесопарка, фактически густого леса без фонарей, но с дорожкой, вымощенной бетонными плитками и натыкается на милицейский наряд\патруль. Витальчег покачиваясь в лесу вокруг синхрофазотрона, даром что поросшего кустами и поганками - достваёт документы по их  требованию.

Виталик, бедный мой дружбан, ты ведь придуривался, когда будто бы ненароком роняешь вдруг, свой портмонет искусственной кожицы, но ведь с документами,Ё! и один из полиментов, конечно же ! - поднимает и достает красную книжку в свете последнего фонаря, ксиву подполковника КГБ в отставке.

И отпускают его, а там уже и до хрущёвки, как раз два шага... До дома.

Таким может быть финал фильма о дружбе и предательстве на фоне исторических событий.


                ==#===#===#==


Спросонья ему – Киру - показалось под стук колёс железных, что поезд идёт не в ту сторону – (Кир вспомнил, а ведь читал совсем теперь другую книгу – про «узнавание», припоминание, восстановление какого-то ключевого знания, которое с самого начала присутствует в сознании, но нуждается быть извлечённым наружу и стать вдруг явным… - то есть попросту говоря - фильмом.

А поезд идёт обратно.

Здесь Кир вновь уснул, так и не доехав туда, куда он возвращается опять и опять, рок ли его ведёт или подсознание безобразничает. Кажется он жил там.

Подсознание безобразничает, Гура видать, открыл двери покаяния – отверз, прямо скажу,Ё!))

УРАНгород, наши дни. Кир, так и не дождавшись прихода, обещанного Витом после их бурной встречи с возлияниями - сухим и белым, по старой памяти, на берегу, присыпанному завезённой галькой - искусственное озеро в бетонных - с той стороны, плитах, где наша скамейка (!!) - в том городе имени Поэта. Там же расположено главное управление Комбината, продолжающего поныне добывать в пустыне «уранзолото», как, верный своему юмору, бывший теперь дискотечник Кир, называет «основной» - на языке геологов – «продукт» - одним словом.

Кир больше никого не ждёт возле Дворца культуры Фархад, не ждёт и в нмере гостиницы, ставшем враждебном, после рассказа об "агентах" - Кир едет в УРАНгород, окруженный на много километров вокруг, отвалами урановой руды.

Едет он на автобусе до Горячего ключа уже на границе с настоящими пустынными барханами. После ночёвки у костра, беседует с Уйгуром, который просто спасает его от смерти, смахнув с белой майки, прямо с того места, где предполагается сердце у человека – черного кара-курта.

Пока пьют чай у костра – покуривая – Кир успевает рассказать историю про свою работу командиром отряда по сбору грубых кормов и диспетчером хлопкоуборочного отряда по заданию самого Рашидова (!!) Первый, генеральный, секретарь коммунистической партии, её комитета, республики Советского союза - СССР.

Пустыня Кызылкум.
Грузовик, подхвативший Кира на дороге - подсел в кабину с Водилой - мчит его среди барханов.

Водила рассказывает ему историю своей семьи, тещи, с трудом продавшей здесь квартиру в коттедже первых поселенцев, чтобы уехать в Россию, как все русские азиаты здесь говорят и всегда говорили, тем более во времена СССР.

- Съехались-то сюда, в Азию! со всего СССРа - и это были самые лучшие, энергичные люди! Специалисты со всего эСэС-СэсэР. Ну, как в Америке пионеры, слышь, да?!

- Колонисты, - открывает глаза Кир, на мягком пассажирском сиденье грузовика - мчится среди барханов.

Он подсел к этому дядьке лет сорока пяти-шести, явному русскому азиату, сразу за Горячим ключом, отстав от междугороднего старого пыльного погромыхивающего дверками багажников, "фирменного", как сказал ему художник в пивняке на автовокзале, где он брал билет - ещё там, в старом городе Навои - про автобус.

А может ты следы заметаешь? От своего друга сваливаешь? А? боишься что ли остаться здесь надолго? - посидеть в зиндане?

Кир вспоминает летний дворец эмира бухарского: как-то раз мать потащила его на экскурсию или отец возил на «Москвиче-407» цвета морской волны всю семью (брат ещё не родился?) в Бухару.

За решеткой там, помню муляж преступника в нише, размером как раз чуть пошире плеч того бедолаги)

Водила, похоже, в кузове везёт чьи-то шмотки. И даже мебель какого-то инженера, переселяющегося в Урангород.

Надеюсь, ему тоже повезёт и он выберется оттуда через полгода счмонтировав башенный кран) - с урками конечно коллективно,Ё!))

Вообще-то, говорит, контейнеры с мебелью, ну если приезжает кто - прибывают поездом в Навои – там-то в урановой нашей провинции, сразу вот здесь - за песками Кызылкумов - вокзалов не бывает! Пока.

Вдруг, в зеркале заднего вида – дым с кузова!

Матрас начинает дымить на ветру – попала искра из расположенного впереди выхлопа, ведь это бывший бензовоз - выхлопная труба плюётся дымом из-под переднего бампера---
---Водитель вовремя замечает в зеркале заднего вида дымок и они благополучно - «пионерским способом» заливают пожар и, выкинув обоссанный матрас на обочину, едут дальше.

Путь перегораживает стадо диких верблюдов, один скалится и пускает пену, в срочно поднятое Киром, быстро наворачивающим ручку на дверце – боковое стекло.
Прямо перед ним – стекло не позволяет – лицом к лицу с оскаленным, желтыми длинными дикими зубами – верблюдом.

- Вер****ское животное! - Фу у у ххх, - выдыхает облегченно Кир, когда они уже отъехали, пропустив небольшое дикое стадо кораблей пустыни. – Сколько жил не видел такого!

Наутро, Водила высаживает Кира на развилке, где налево в сторону Уранового города, а направо к «золотоизвлекательнлой фабрике» ведёт узкий старый асфальт на Бесапан, где, думает он, предположительно работал его отец – ищет его, но всегда, второе «Я» не даёт ему забыть и держит в подсознании постоянно преображающийся, меняющийся образ – не видел никогда? – дочери от татарки Наили.

Кир познакомился с ней на почте - в свое время дружил, ведь тогда говорили именно так! – дружил с двумя подружками: Наиля работала на почте рядом с его домом, где он получал фанерные ящики то с джинсами, то просто с куском сала от матери из Подмосковья.
Подружка же через барьер рулила сберкассой и в ящике стола у неё лежал старый, но надежный револьвер.

- На всякий случай, - говорила Макс, как сразу прозвал её Кир созвучно фамилии Максимова.


* * *
И вот он на пути в Урановый город, на своём, надеемся - Пути.
Автобус – старый пыльный Икарус петляет по прибитой колесами огромных БЕЛазов, годами, вывозящих  отвалы с рудников, переходящих теперь на подземное выщелачивание. Строят новые цеха силами специалистов из России, стройбата и заключённых. 
В одной такой зоне и будет Вит разыскивать нужного его конторе человека, посаженного по-другому, уголовному делу, но замешанному в «деле китайца», обнаруженного недавно прапорщиком из их "конторы глубокого бурения", как шутят в своём кругу низшие чины. Праплор "поймал" садовника на Химкомбинате в городе имени Поэта…

А китаец, такой старый сухой и маленький, утверждает, по словам Вита, рассказывающего это с юмором и гордостью – Киру по пьянке, когда они, наконец, остаются одни в коттедже первых поселенцев - у «друга» почему-то есть ключ.

Вита направили в Урановый город в командировку, а сидят они на топчане, будто среди недавно покинутого садика с беседкой…

- Ну и пришёл пешком из самого Китая.

- Шпион.

– …работа ис-сю,  твердит он всю дорогу. И хоть кол ему на голове теши, не признается.

- Пешком?! Из Китая? Не может быть.

Кир знаком с этой конторой по эпизоду его работы мастером на заводе треста Югпроммонтаж, где он изготавливал, вернее его рабочие в количестве 50и человек работали на изготовлении металлических ограждений для границы, о чем он сам узнал лишь тогда, когда забастовали работяги, в основном русские азиаты на соседнем участке. И ведь среди них не было ни одного не только из «вставших на путь исправления», но даже с судимостью. Они изолировали длинные трубы большого диаметра, обмазывая их на вертящихся подставках – при сорокаградусной жаре - крафт-бумагой плотными рулонами, но ведь это с восьми утра, когда уже вовсю печет и до пяти вечера, когда наступает уже душное пекло – под открытым небом без единого облачка!

А большинство из контингента «вставшего на путь исправления», то есть выпущенными по УДО и УСО (условно-досрочному), поселенцы работали на химии, чья труба с желтым, ядовитым даже на вид, дымом, видна, говорили, аж из космоса!
А колонисты из первых, приехавшие в основном из центральных районов европейской части СССР, называли как-то интеллигентно-образно: «лисий хвост».
Это пошло от проектировщиков, архитекторов из Ленинграда.

ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС, назовём его пока так, иногда вступает в спор или напоминает Киру о себе - о нём самом, не слишком стараясь раздваиваться, помнить о шизофренических расстояний друг от друга...

Итак:


* * *

ГОЛОС.  Я возвращаюсь сюда опять и опять – рок ли меня ведёт или подсознание безобразничает…

- Надо ехать – надо – ехать – надо…. Попить пивка… осуществить религию «пивасутра»… - Кир бубнит, спускаясь в лифте, слава богу, кто бы он ни был) – кабинка без зеркала.

Прохлада мраморного холла внизу, располагает к беседе со старой знакомой девушкой администратором... как её... дай бог памяти... помнится вечных запах пота после их репетиций в танцевальном ансамбле.

ГОЛОС. От неё всегда несло потом, помню, когда она подходила (это ты к ней подходил) после своих тренировок, прости, репетиций… (она тебя не слышит же :-) 

Кир подходит к стойке и улыбается:

- Это Виталик поселил меня в этот... в мой номер?

- Ну да, а кто ещё? Он же твой друг.

Кир перебивает:

 – А там теперь есть ещё ваш творческий коллектив? ну, помнишь? - репетирует Мукадас, ну, помнишь, дразнилку нашу: кому-даст экземовна?

Она молча (интересно - потеет-нет?) - улыбается, молча что-то перебирает на своей конторе чуть ниже под стойкой.

- Ну отчество-то помнишь – Мукадас Акзамовна…

За стеклами жара, он чувствует её спиной, облокачивается, повернувшись лицом к единственному в городе небоскребу в 16 этажей за толстыми, витринными стёклами кондиционированного холла с прохладным, если босиком, полом, мраморно шлифованной крошки. Недавно мыли, видать. Слышно, кто-то погромыхивает в дальних комнатах подсобными ведрами.

Вспоминает, что когда-то в этом здании - "Дом Советов" - бывал даже у председателя (хоким теперь) – да!
Точно, так и называлось это заведение на каком-то там высоком этаже – Хокимият, то есть место, где сидел Хоким, оказавшийся, бывшим его деканом местного института, где Кир умудрился за шесть лет… - нет! - за семь – окончить и получить диплом механика по металлорежущим станкам и инструменту.

Однажды ему пришлось за пропущенные занятия и, в результате не сданные зачеты, подключать 380 вольт к станку, привезённому такими же «студентами», с его же завода – в параллельной группе учился парторг того завода.

Пустынная в полуденном мареве площадь квадратами плит безлюдна и тревожна...
Кир видит толпу молодых людей в черных брюках и отутюженных белых рубашках с коротким рукавом.
Они там движутся роясь, как черно-белые мухи, приближаются к ступеням, длинным светлым мраморным плиткам, всё ближе – от соседнего кабака "Сармыш" они перемещаются, кружась на месте и в том же крыле здания гостиницы – мимо стекла широкого подиума со ступенями, отделяющего гостиницу имени Поэта - от площади между «небоскрёбом» и стеклянными дверьми - в кондиционированное, защищенное лишь воздухом, пространством, стеклом - там он, наш Автор-персонаж, теперь и стоит...

Вдоль стойки еще одна стеклянная стена сразу за прилавком "Союзпечати" (книг нет).
Она отделяет холл от внутреннего дворика – там жара, чахлые деревца инвалидного роста, да декоративные фонарики по грудь на ножках: мини-сад с арыками строго геометрических линиями прорезающие искусственный оазис, окружённый бетоном и стеклом.

ГОЛОС: "Здесь тебя чуть не прирезал укурок, чей-то сынок - помнишь, Ивкина еще рядом ляжками сверкала в мини-юбке - из-за неё, что ли нет.

Виталик прошипел: Сиди-молчи-не двигайся, как только тот приставил, срубив по-ходу горлышко с недопитого шампанского на соседнем столе - прямо в твоё горло...

Потом припадочный местный узбек отошёл, Вита от администраторши вызвал ментов и его увезли. Гуляли молча потом по бетонному берегу озера... Долго.

Спас он меня получается и отсюда ничинается тема предательства в наших отношениях, да и как назвать то, что произошло, когда Витал приехал в отпуск и уже в селятинском, на 50-ом километре в месте пересечения окружной стратегической бетонки с Киевским шоссе, в огромном кабаке "ДУБРАВА" из свежих тогда ещё брёвен - терема в три этажа с кирпичным основанием, где как раз через заднее крыльцо, забранное решеткой, 8-го ноября 1988 года мы с ним, тогда капитаном КГБ, покупали вино и я свтил за шкирбан через прутья продавца после его оскорблений женщины, что стояла за нами... выскочил охранник и меня попинали, задрав по-батному тяжелое папино пальто на голову - кагэбэшник убежал, а наутро звонит: "Прости-извини, как бы я пошёл на службу с синяком... представить нельзя..." - вот такое КГБ день рождение "быдлократии" в России-2, как я и написал в своем дневнике, начатом в ту пору, с приездом из Навои Лешего...

* * *

Здесь, в пустыне Кызылкум, в центре солнечного города имени поэта - и построили под руководством ленинградских строителей, рекомендованных Андреем Голубевым (Билл)), главным архитектором города, однажды давшим по роже в том Доме Советов, непосредственно председателю парткома Ремонтно-Механического Завода, ставшему вскоре первым секретарем горкома партии (КПСС) и, по словам Лакмуса, свидетеля этого смелого поступка – просто оборзевшего… - в ту пору, как раз и вознёсся вместе с гостиницей\кабаком этот "Сармыш", ставший местом встреч и даже послуживший интерьером для сцены, понравившейся сценаристу Володарскому при поступлении Кира во ВГИК:

ВНУТРИГОЛОС- Эпизод запомнился, после знакомства с Иннойкузнецовой, чей отец, которого я не застал - подполковник ВВ, замнач строгой зоны - благодаря ему, тогда уже неживому, меня приметил майор внутренних войск: "Ты с дочкой Вячеслава Евсеича встречаешься, - наклонился он ко мне, сидящему за дискотечным пультом в зале кабака, стилизованном под грот, - если что, говори, поддержим... - поставь нам, - протягивает бутылку "Советского шампанского", - "Миллион алых роз", лады?" Майор, этот, будучи прапором, стал известен тем, что положил однажды, будучи пьян и с повязкой красной тряпкой, на рукаве кителя - "ПАТРУЛЬ", - приказал лечь, мужу женщины, с коей пожелал, тут же и сплясать... Тот лёг-встал-лёг-встал..., а прапорщик, так дальше майора и не пошёл. Володарский поставил пять и принял на сценарный-дневной с общежитием и стипендией... Мы ещё к этой истории вернёмся, да?))
      

* * *

А пока, прилетевший в город своей юности, и ставший персонажем своего же фильма нарождающегося на ходу, вселяя сомнения в Морковского, присланного директором студии с дипломатом (маленький чемоданчик) денег и несколькими бутылками водки, придуманными автором будущего, рождающегося на глазах КГБ в лице одноклассника подмосковной шеколы, теперь служащего на независмую азиатскую республику между

Самаркандом и Бухарой...

* * * 

Надо сказать - летели весело со съёмочной группой, начав отвальную принимать ещё из Рук Мишеля Г-на, что не полетел к сожалению вместе с режиссёром первого своего на КИНОплёнке фильма... - вспоминает Кир, сидя в самолёте через много лет, уже будучи автором книги, пишущейся чудом - не иначе.
В основном, при полном отсутствии финансирования большого фильма, ведь СССР, распавшись, много чего похоронил под обломками былого величия... "Пал, пал Вавилон...", - как начинал синопсис для него же, покойный теперь Гуру... да.... - Кир закрыл глаза и увидел перед своим внутренним взором слово:

ДЖЕСС-ГАЗ-ГАР

"...а что, если, "ГАР" будет так:  "G A R"?.." - Кир открыл глаза и увидел небо.

ВНУТРИГОЛОС. Присутсвуешь при рождении замысла фильма... не ходи только, как в тот раз, к бортпроводнице, с предложением тормознуть в Навои... помнишь-нет?)) Всё-равно типа пролетаем над городом моего детства! заявил ты, не подумав об угрозе терроризма, которого тогда просто не было...


* * *
Но  пока, у стойки Админши в Сармыше, не будучи ещё  автором своего фильма, Кир, увидел, как за стеклом, главарь, похоже из местных, взялся за металлическую широкую ручку входа.

КИР (взволнованно Админше).  У тебя есть телефон Виталика? Звони Виту! Смотри что делается, они сейчас сюда придут!
 
"Взбродившая протоплазма" напугала его и не только - вся страна СССР прекратилась, персонажи из ветеранов броуновского движения, как говорил Наиль, втянулись в энтропию распада.

               
                * * *

Кир вернулся к родителям в Подмосковье, на 50-й километр Ленинского проспекта, как он написал в Манифесте студии "АРЬЕРГАРД", с девизом "Задница всегда сзади", как говорил у Бергмана оруженосец Йонс в Седьмой печати, с подачи Артакисяна (Артура Тадевосяна с Козаком, вскоре эмигрировавшем в Израиль...) - с ним познакомил его младший брат, что с нетерпением ждал, покинувшего родителей в семнадцать лет после того памятного удара...
...Теперь они вместе обсуждали кино, - будущее, ведь только Артпалыч снимал на 16мм, а Кир сделал это лишь однажды камерой Наиля в Навои, сняв свою невесту в белой куртке, что он подарил. Она кружится, раскинув руки, на дне белой, заснеженной чаши озера в бетонных берегах, кружится по его просьбе... на дне огромной чаши на фне труб химкомбината в ч\б - первые кадры твои, Сашакузнецов, - прорезается ВНУТРИГОЛОС.

   Теперь говорили о кино вдвоём, втроём, а о театре Артпалыч беседовал, а позже и репетировал в клубе Мечта пос.Селятино - того самого Бергмана...

АРТпалыч (Артур Павлович) учился на народного режиссера в "Кульке" (Институт культуры в Химках)

часть 1
ПАРИЖ.лето

     Впервые я вырвался за границу в тридцать два года, ещё при советской власти. Поехал по частному приглашению журналистки из Парижа, встретив её у актрисы Маши Ларисы Бородиной - пришёл брать интервью для журнала "Сине Фантом" братьев Алейниковых, основателей параллельного кино в СССР.

Бородина с мужем-художником снимала квартиру на "Октябрьской", в доме против памятника Ленину. В больших апартаментах с сюрреалистическими полотнами ревнивого хозяина, очень к месту оказалась француженка-журналистка Вирджин.

Пользуясь школьными знаниями языка и природной коммуникабельностью, плавно переходящей в наглость, я тут же наобещал собрать материал для её книги о советской мафии - ни больше, ни меньше. Для этого надо ехать в Узбекистан и Прибалтику - в бухарских краях я когда-то жил, но вот что делать с остальными бандитами?
 
Надо сказать, что к этому времени я уже третий год безуспешно поступал в институт кинематографии на режиссёрский и сценарный факультеты одновременно, работая на "Мосфильме" ассистентом режиссёра. Наконец, летом 89-го меня взял на свой курс Эдуард Володарский и я уже никак не мог заниматься книгой парижанки, но время от времени мечтал о Париже, глядя на маленькую акварельку: улочка Монмартра. В детстве обменял на значки у французика из рабочего предместья Парижа, Бобиньи.

В пионерском лагере "Ветерок", что недалеко от прекрасного города Протвино, мы целый месяц жили с детьми французских коммунистов, первым делом научив друг друга ругаться матом. Но мне никак не удавалось научить Жиля приготовить нам лягушек. Наловить - наловили, но к утру они погибли в раковине туалета. Было здорово: в меня влюбилась конопатенькая Марин Консини, написала письмо по-французски и наши девчонки говорили, что даже плакала по ночам.
   
Когда вдруг в подмосковный "посёлок городского типа" со смешным названием Селятино, где я к тому времени жил с семьёй, пришёл пакет с фирменными красными печатями, я уж и забывать стал про эту журналистку, ведь полгода прошло.

Оформлял документы на выезд по частному приглашению, зная, что не смогу у неё остановиться, впрочем, мы так и договаривались. Думал перед отъездом звонить Паскалю, молодому режиссёру - познакомились во ВГИКе, проведя вместе два дня.

Два месяца паспорт оформлял ОВИР (отдел виз и регистрации), затем виза во французском посольстве, где я, не зная, что нужно платить шесть рублей, не взял с собой денег и молодая француженка в окошке, мило так сказала: "Возьмите у кого-нибудь".

На следующий день четыре часа под дождём, против ворот уютного особняка бельгийского посольства, наблюдая попытки милиционера и его тайного приспешника в мятом костюме, построить толпу на пятёрки. Когда вошёл, с удивлением получил визу benilux, то бишь транзитную через Бельгию, Нидерланды и Люксембург.

                * * *
   
     На Белорусском вокзале меня провожали кинооператоры, чьи студенческие фильмы я решил прихватить с собой и показать в центре Помпиду, заручившись обещанием женщины, приезжавшей с Годаром в киноинститут. Она перевела ему моё безумное предложение захватить ВГИК и подарить ему. Пожевав окурок толстой сигары, он промямлил: "Не-е-е... это очень большой".

Полный мамин чемодан тяжеленных банок с киноплёнкой, круглых и металлических, похожих на те, что с селёдкой, поместились под моей нижней полкой.
   
   Макс Осадчий, кинооператор, протёр окно купе газетой, смоченной в луже, вместо полагающегося в таких случаях шампанского. Так короткометражки поехали контрабандой через железный занавес.

   В последнюю минуту к поезду прибежала Маша Соловьёва, лучшая единственная женщина оператор в Советском Союзе - к моему грузу прибавился полиэтиленовый пакет с её одночастёвкой, где, я помню, герой пробивает зеркало и своё отражение - стволом винтовки.
   
   Поезд тронулся. Я стоял у окна, вспоминая четыре года, прожитые в Подмосковье. Последнее время всё труднее было бороться со слякотным и грязным пространством, ежедневно преодолеваемым на электричке от Селятино до Москвы. Каждый день - час туда и час обратно. Особенно обратно. Как-то, изрядно выпив с друзьями, я проснулся в Калуге и через три часа возвращался уже на первом поезде. А зимой и вовсе круто: проспав свою остановку, оказался на ночном пустынном полустанке среди заснеженного леса. Выходил по заметенному просёлку на Киевское шоссе, где тогда, в конце восьмидесятых, просто боялись брать ночных попутчиков. Спасибо парню, развозившему почту, он подбросил меня до дома. И это после кинофестиваля, проведённого Роланом Быковым в его центре детского кино на Чистых прудах и салюта над водой с веранды ресторана "Джалтаранг".
   
   В электричках всегда много пьяных, нищих и просто идиотов. Как-то раз пришлось разнимать драку. Деда собирались двинуть по голове пластиковым пакетом с пивными бутылками, но я успел перехватить руку пьяного парня уже над головой дедушки. Ручки пакета оторвались, пиво оказалось у меня, и пока выводил деда, сигналил машинисту, чтобы не закрывал дверей, красной книгой Ницше, оказавшейся в руке - читал перед этим.
   
   Однажды всем вагоном откачивали парня. Какой-то ублюдок шибанул его в тамбуре лицом о стекло, аж треснуло, а сам выскочил на первой же остановке. От машинистов по рации вызвали "скорую" на Киевский вокзал.
   
   Помнил я и восьмое ноября 1988 года, когда с другом Витом, майором КГБ, прибывшем в отпуск из солнечного Узбекистана, пошли мы за вторым коньяком в ресторан "Дубрава", что на пятидесятом километре Киевского шоссе. Местный торгаш выдавал бутылки через решётку окна, кабак не работал. При этом он материл стоявшую впереди девушку, поминая её маму. Я взял его за шиворот через прутья, пытаясь двинуть мордой о решётку. Тут же выскочили его охранники и, завернув мне папино старое пальто на голову, пинали до потери сознания. А Вит просто исчез...

   На следующее утро правда позвонил, извинившись, что, мол побоялся поехать на службу с синяками. А у меня до сих пор шишка на лбу. Я назвал этот день - днём рождения быдлократии в России. Мне хотелось убраться отсюда.
 
   Мама готовила меня к поездке: помогла найти денег на обмен валюты, попросив их у сестры, моей тёти Тамары из Челябинска. Их мне обменяли на 600 франков, за которыми я стоял полдня в очереди. Поезд тронулся и через некоторое время ко мне из своего вагона пришли художник Володя с подругой и Ростунцев. Все мы познакомились в очереди за билетами. Стояли девять часов и было время поговорить.

   Серёга Ростунцев, легендарный человек, десять лет прожил на Западе, умудрившись жениться на иностранке и уехать за границу в семидесятые годы. Народ в Москве передавал друг другу новости: Ростунцев живёт в Европе, Ростунцев прислал открытку из Америки, валит лес в Канаде, его депортируют из собственной страны с американскими бумагами, когда он приезжал навестить мать. Посадили на поезд в Финляндию, а там не принимают. Пожив несколько дней в отеле на берегу финского озера, он приехал обратно, успев подружиться с полькой из Германии - к ней теперь и направлялся, вновь мечтая просочиться в Америку.

   А Володя с Таней отъезжали всерьёз: изучали немецкий и собирались просить политического убежища. Мы сходили в ресторан и постарались спустить советские рубли, а потом добрались и до фляги на поясе Ростунцева.
 
   На таможне в Бресте состав умолк, радио попросило пассажиров не покидать своих мест. Я волновался - тонкая нервная организация, а тут ещё фальшивая сопроводительная бумага на фильмы. Меня ведь никто официально не делегировал, пришлось просить добрую институтскую секретаршу, молодую маму в вечно короткой юбке, познакомив её с Паскалем, написать в письме, что Кузнецов Александр Валерьевич, студент ВГИКа, везёт студенческие работы для показа в центре современного искусства имени Жоржа Помпиду в Париже. Подпись соответствующую проректора по международным связям, она подделала, приложив лист к стеклу. Благодаря секретарше мы подружились с Паскалем, ведь я познакомил его с русской красавицей и он навестил маму с сыном в общаге...


   Тем временем, по вагону разнесли таможенные декларации - типографские листочки с множеством пунктов, и в одном из них, самом последнем, мелким шрифтом: "киноматериалы". Но в письме было про фильмы: "8 банок и видеокассеты", а про "киноматериалы" не было. И я почему-то не вписал ничего.

   Конечно, таможня - это совдеповская контора в действии и коммунистическая система могла зацепить своим механическим зазубренным краем, но я воспринимал происходящее со мной отстранённо, будто на киноэкране и особо не боялся.
 
   Пришёл пузатый, замороченный чиновник в форменной тужурке, через плечо командирский планшет с документами. Собрал декларации в нашем купе и ушёл. Но через некоторое время вернулся и суёт мне листок: "Перепишите. И чем быстрее, тем лучше". Оказывается, я поставил везде прочерки, мол, нет у меня ничего, а надо было слово "нет" писать. Написал и вдруг он, глянув в листок, говорит: "Давайте посмотрим, какие вы везёте подарки?" Я покорно поднял нижнюю полку и дёрнул за ручку тяжеленный, набитый железными круглыми банками, старый мамин чемодан. Ручка оказалась в моей руке, а чемодан на месте. После такого начала, форменный дядька ждал, хотя бы банок с икрой, но его хищно взыгравшему взору предстали лишь ряды банок с киноплёнкой.

   Он прочёл письмо. Объясняю, что не внёс в декларацию, потому что не знал, что надо вносить. Он принялся пересчитывать банки: "Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, д е в я т ь!!" - воскликнул он, обрадованно ткнув в лишний пакет с мультиком Ивана Максимова и одночастёвкой Маши Соловьёвой без банок, просто мотки плёнки.
 
   Наш герой, автор-персонаж Сашакузнецов одним словом :-) нервничает, ведь он, человек тонкой нервной организации, а здесь - контора в действии. Издыхающая, коммунистическая, пограничная между внутренними и внешними войсками, система могла зацепить своим зазубренным краем.

   - А это что!?
   
   - Режиссёр в последнюю минуту прибежал к поезду. Мультфильм свой принёс. Он за него приз получил три дня назад на фестивале Ролана Быкова...

   - Пошли. Берите э т о.
 
   Вслед за таможенником, с пакетом в руках я вышел на пустынную платформу. Из окон длинного состава настороженно смотрели пассажиры - зрители, вашу мать. А мне вспомнился Ваня на фестивале в центре Ролана. Получив на сцене конверт с объявленным призом в тысячу рублей, он вернулся к нам в конец зала и принялся пересчитывать красные червонцы. Потом встал и громко сказал: "А тут не хватает!" Всю ночь мы пили сухое вино и плясали на козырьке индийского ресторана "Джалтаранг", нависшего над прудом. Над Чистопрудным бульваром сверкал фейерверк, оплаченный центром детского и юношеского кино.
 
   Вспомнилась открытка, что висит на стене моей комнаты - окно в Париж. Улочка Монмартра и вдали белый купол Сакре-Кёр, а в правом нижнем углу - маленькая фигурка художника за мольбертом. Окно в Европу, так сказать. И вот ведь - только выбрался на подоконник, только ещё ножки свесил на ту сторону и раз! повязали.
   
   Мы вошли в серое кирпичное здание. Турникеты на входе, солдаты с автоматами, всё какое-то грязно-зелёное и покрыто масляной краской. Приметы тюремного быта. А я его не люблю с тех пор, как пришлось провести ночь в одиночной камере.

   ...В Азии, где прошли годы юности, задержали однажды бойцы комсомольского оперативного отряда. Во дворце культуры, на дискотеке за курение в неположенном месте. Отбивался, возмущался, но всё же оказался в будке грузовика и совсем забыл о пакете кукнара, толчёных головок мака во внутреннем кармане своей австрийской тройки из чистой шерсти. Я тогда был крутой парень и ходил в ней даже на службу в механосборочный цех, где некоторое время прикидывался мастером экспериментального участка по восемь часов в сутки, обучаясь в местном политехе по вечерам. А забыл потому, что не был наркоманом, а взял так, попробовать.
В подвале городского здания милиции меня обыскали по всем правилам и нашли пакет. Менты плотоядно заулыбались добрыми узбекскими лицами: "А-а-а, кукнарист-мэ. Польностем опормлять будим". Я был пьян, материл их как мог, грозясь генеральному прокурору сообщить, обзывался сучьим выменем. Стучал ногами в обитую железом дверь общей камеры, разбудив пару алкашей, спокойно спавших на деревянных топчанах и получил одиночную, глухую. Её-то и запомнил. Особенно звёзды в небе сквозь полуподвальную решетку.
   
   "Таможня" сидел за деревянным барьером и, не поднимая головы, выслушал мой быстрый текст за кинематограф, продолжая что-то выискивать в бумагах на столе, а потом неопределённо махнул рукой: мол, иди...
   
   Всё-таки везёт мне иногда. Над железнодорожным составом было синее небо.

   Какого ещё вам надо чуда?


   ...Когда переезжали границу, Ростунцев потащил нас всех к раскрытому окну, чтобы мы увидели тот забор, за которым сидели всю жизнь. Река Буг и вспаханная полоска земли вдоль колючей проволоки. Мы кричали, высунувшись в окно: "Фак ю! Вот вам! Мы вырвались!" И мы пошли в ресторан тратить оставшиеся рубли. У Серёги на поясе была железная, одетая в брезент фляга с вином за которым он предложил мне провести пару дней в Германии в квартире его подруги, а Володя объяснил, что с моим билетом можно ехать по этой дороге в сторону Парижа месяц, останавливаясь где угодно. И я радостно согласился...
   В Берлине поезд пришёл в восточную часть города и тем, кто ехал дальше, пришлось переезжать на вокзал "ZOO". Володю и Таню встречал друг Алексей, студент местного университета, живший в Западном Берлине второй год. Окончив институт в Москве, он выучил язык и поступил, вернее, просто записался в местный. Я с трудом волок чемодан, набитый молодым советским кинематографом. Мы вышли на площадь между гостиницей и высоким панельным домом, точно таким, как в московских микрорайонах. С машины торговали баночным пивом и стояла очередь. Вокруг грузовика бродили цыгане, за кустами кто-то бренчал на гитаре. Ребята уехали на стареньком Лёшином "Фольксвагене-гольф", о покупке которого за 300 марок он сообщил прямо у поезда, а мы с Ростунцевым остались ждать второго рейса, чтобы для начала отвезти фильмы на вокзал "ZOO" в камеру хранения. Ведь предполагалось, что именно с него я отправлюсь дальше, в столицу мира - Париж. Подъехал Алексей на своей колымаге с ржавыми крыльями. Через пару поворотов я убедился, что за рулём он третий раз и даже не различает знаков. Про них я ему по пути и рассказывал. Дёргались мы на каждой передаче, но вот - стена, разрушенная лишь в прошлом году. Наш автомобиль въехал на Запад и через несколько метров я оказался в мире кино: свет витрин, открытые авто в цветных бликах рекламы, по улице прогуливаются красиво одетые люди. Проехав квартал, увидели на тротуаре турок, пинающих сбитого с ног человека. "Это здесь частая проблема" - перевёл с немецкого на русский, привыкший здесь говорить на местном, Лёша Мушников. На вокзале пришлось спросить у него монет для камеры хранения. Он слегка напрягся, но что делать? У меня были лишь франки, обмененные ещё в Москве. А тут Ростунцеву надо звонить его польке, но нет телефонкарты. И Лёша вновь выручает, но телефон не отвечает и мы остаёмся на улице.
   Ну, ничего, - думаем, - погуляем, обменяем деньги, выпьем пива, она и появится. Алексей уехал, а мы вышли в город. После въезда на территорию настоящего Запада моё состояние стало другим: то ли психологическое привыкание, когда не знаешь ни слова, нет денег и негде ночевать, то ли вообще попал в другую цивилизацию и пытаешься соединить киношные впечатления с реальностью. Сидя за кружкой пива в кафе у перекрёстка, где за огромным стеклом, среди огней неумолкающей ночи идут люди мимо столиков, выставленных на тротуар, где у светофора легко останавливаются открытые машины, я как-то притих. Тут ещё Сергей вдруг попросил потише говорить по-русски при подавальщице, а то, мол, у вокзалов часто работают русские - я совсем потерялся. Ростунцев прикупил маленькую бутылочку водки на четыре глотка и мы, прикладываясь, двинули, куда глаза глядят. Свернув в сторону центра, шли мимо маленького кафе, где у стойки последние посетители смотрели футбольный матч по телевизору, подвешенному под потолок. Присели у входа за пластиковый столик и закурили табака "Drum" с запахом вишен, свернув маленькие папироски из тонкой, шелестящей бумаги. Уже глубокой ночью мы забрели в "Europa-centr": огромное здание, уходящее под землю - мраморные лестницы и освещённые витрины.
Ростунцев затих у разложенных на чёрном бархате ножей и пистолетов. Кругом ни души и только мы, ночные бродяги. Но тут откуда-то из глубин здания донеслись звуки рок-н-ролла. В конце подземной улицы, за фонтаном нас встретил шум из распахнутых дверей. Гремела музыка, толпа плясала у сцены, где голосила рыжая певица в чёрной кожаной куртке. Музыканты без паузы принялись за следующую песню, а мы протиснулись к стойке и взяли по стакану пива. Танцевали везде. Негр в чёрных джинсах вилял своей задницей перед лицом сидящей девушки - вспыхнул свет и они утонули в цветных сполохах. Остаток ночи мы провели на скамейке сквера среди бездомных, а утром побрели на вокзал.
Ныли мозоли на ногах, мои старые кроссовки разваливались, никому мы не дозвонились, в Париже меня никто не ждал, а в камере хранения неподъёмный чемодан без ручки и что будет завтра - неизвестно. Ещё и 2 марки надо бросать ежедневно. На углу уже работал киоск, обвешанный цветными журналами, и мы подошли поглазеть. Пожилой немец раскладывал газеты, не обращая на нас внимания, и как-то неожиданно у меня в руках оказался глянцевый "Penthaus" с обнажённой девицей на обложке. Наверное, сказался антибуржуазный настрой... Так с ним и ушёл. Уже в Москве, приятель по имени Гуру, предложил мне обмен: "Подари журнал, папа любит полистать после обеда. А я тебе Библию подарю". Вот так поменялся на мою первую Книгу, ведь никогда у меня не было Евангелия, а тем более Библии…
 
   Возле вокзала я получил марки у менялы, сходу заговорившего с нами по-русски. На Париж я оставил триста франков, не предполагая, что этого может хватить лишь на три дня скудной жизни, и мы пошли покупать мне сандалии и сумку для фильмов. Зашли в большущий супермаркет "TGV". Здесь было всё, но ненужное мне здесь и сейчас. В Москве таких магазинов не было никогда, я растерялся. У нас тогда вермишель по талонам давали, а на полках гастронома лежала лишь солёная капуста. Ростунцев в потёртых кожаных башмаках, прошитых вручную толстой ниткой, да я с пластмассовой сумкой на плече - надпись "Triumfe" грязными буквами - видимо сразу привлекли внимание приказчиков. Разглядывая открытки, я сунул одну в сумку и тут же увидел цепкие глаза высокого арийца в белой рубашке с короткими рукавами - к его уху склонилась девица в форме продавца. Она шептала явно обо мне. "Пошли!" - потянул я Ростунцева к эскалатору. Да! Я ведь сначала купил одну, пробив чек. А вторую-то, зачем взял? Чёрт его знает.
 
   Ступив на эскалатор вниз, я оглянулся - двое быстро спускались следом. Я кинул открытку в урну, тот вынул её, вохра немецкая! Нас остановили и повели по коридорам. В небольшой комнате двое молодых сотрудников службы безопасности, в тех же белых рубашках с короткими рукавами, принялись нас допрашивать, проверили документы. Ростунцев что-то говорил по-английски. Помня, что у него просроченные американские бумаги, я всё твердил: "Это я, не он." И Сергея отпустили, а я совсем обалдело лепетал на школьном французском. Один, усмехаясь, задрал ноги на печатную машинку и предложил приятелю поговорить со мной на французском языке. Мол, давай, поупражняйся, учил же в гимназии. Достали из моей драной сумки журнал и открытку: голая женская жопа верхом на велосипеде. Молодой стукал одним пальцем в машинку, второй уже куда-то звонил.
 
   Вдруг входят двое полицейских с пистолетами на поясе. Перекинувшись парой немецких фраз с юношами в белых рубашках, они предлагают мне пройти. С перепугу я продолжаю лепетать по-французски. Через служебный вход мы вышли на улицу, где у полицейской машины меня ждал Ростунцев. Он выяснил у полицаев, что я, оказывается "забыл" оплатить проклятую открытку, вернее, собирался это сделать внизу, на выходе. Стоила она меньше одной марки, а по местным законам нельзя за такие деньги арестовать, посадить, да ещё кормить израильскими бананами на завтрак.

   Потом, уже с Володей и его подругой, зашли в продуктовый купить что-нибудь поесть. Ростунцев взял тележку и со знанием дела поехал выбирать закуску. Я растерялся - не понятно ничего. Что в этих пакетиках, банках и коробках, цветастыми рядами и колоннами, выставленных по полкам? Одних только сыров сортов тридцать в ряд. Мне стало тошно и я вышел на улицу.
 
   Вечером Ростунцев, наконец, дозвонился к своей полячке и мы поехали к ней. Семиэтажный дом с галереями, тихий двор, ворота с домофоном. Небольшая двухкомнатная квартира. Мы расслабились и сели на балконе за стол. Молодая женщина выставила польскую водку, закуску. В комнате по полу ползал маленький ребёнок. Тёплая летняя ночь, внизу шумят деревья - и вдруг приходит негр к ней в гости. Опять пригодился мой французский. Сидим, разговариваем. Ростунцев улыбается - много негров повидал на своём веку. Водка крепкая, я уставший - вдруг говорю Серёге на родном языке: "Давай его выкинем на хер с балкона?" В общем, негр, извините африканец, всё понял и ушёл. Выяснилось, что подруга преподаёт ему язык… - немецкий.
 
   Да! Купил же я себе сандалии из толстой свиной кожи, крепкие, серенькие, лет пять потом носил. И рубашку - сафари, мятую такую. В Москве такие штуки только у фарцовщиков можно было достать, да и то с трудом. В "Берёзке" же только за валюту. А сумка! С двойным дном, на колёсах, с огромным количеством крепких, цветных, крупных и пластиковых молний.
 
   Переночевав у польки, мы пошли искать Лёшу. Университет направил его подрабатывать чернорабочим на стройку. Забрели мы в неплохой, тихий район. Кругом старые дома, один весь разрисован и большущее чучело, тряпичная кукла ростом до первого этажа вывешена из окон второго - ноги до тротуара висят. Вероятно, сквот - дом, захваченный разными хиппи и панками. Зашли в местное кафе. Бармен, лысеющий дядька с обликом старого хиппи, предложил нам чаю. Подарили ему советский рубль для его коллекции денег, прибитых к стене. Уютно: окошки на улицу, играет хороший тихий рок-н-рол - отдохновение.
   В винной лавке на углу Ростунцев долго рылся в деревянных ящиках, перебирая пыльные бутылки. Я ему подсовывал тяжёлые винные пузыри с литыми гербами и настоящими пробковыми пробками, но он выбирал обстоятельно и не спеша, призвав весь свой международный опыт.
Вышли мы с бутылкой "UZO" - тростниковая водка, смертельный напиток. Особенно в жаркий день, на берегу замусоренного канала, среди кустов у тротуара. Мимо нас прошла с коляской припанкованная пожилая герлица/девица в чёрных колготках и оранжевых волосах. Ростунцев рассказывал о работе в Америке, на пластмассовой фабрике с пуэрториканцами. Курну, говорит, подкручу пресс на большую скорость и штампую. Курну - ещё подключу, быстро так штампую. Потом выгнали.
   Вечером повёз нас Лёша на вечеринку к своим друзьям. Маленький домик, вроде дачи, но вокруг приличные особняки. Студенты принялись выпивать понемногу, но потом аккуратно и методично перепились в хлам. А мы с Ростунцевым и самым крепким немцем сидели у костра, поближе к шашлыкам, поигрывая на гитаре, а потом плясали в единственной комнате под "Dire strits". Ночью хозяйка влезла на антресоли со своим бойфрендом, а я остался один. Ростунцев спал, а я осваивал проигрыватель, царапая шикарные виниловые диски.
   Под утро я замёрз. За распахнутым окном - роса на белом пластике стола, туман и пара недопитых бутылок. В мокрой траве лежит белый стул. Я взял половину шампанского, поднял стул, смахнул воду ладонью, выпил холодного шампанского. Так тихо вокруг, будто не Берлин вовсе - дача.
   Когда собрались ехать, Ростунцев извиняющимся тоном сказал, что полька хочет, чтобы он остался у неё сегодня один. Мне стало не по себе, чуть не прослезился - один на один с немецкой Германией... Одно лишь слово на их языке запомнилось ещё с Навои, где преподаватель немецкого, добрый узбекский дядька заказал мне нарисовать новогоднюю газету. Сделал мне её за пятёрку заводской художник, в результате чего я и получил свой зачёт, запомнив единственное слово: "фройндшафт".
   Идём мы вечером с Лёшей Мушниковым к дому, где он снимал проходную комнатку у русской бабушки Лурье, эмигрировавшей из России в 16 летнем возрасте.
  - Лёш, давай я у тебя в машине посплю?
   - Утром немцы пойдут, увидят, могут сразу полицию вызвать. Не надо, перебьёмся на мой кушетке.
   Вот так вот: просыпаешься утром, а в городе немцы!!
 
Бабушка Лурье, божий одуванчик, толкала перед собой по коридору тележку, чтобы не упасть. Говорила, что знавала Цветаеву. Я подарил ей номер журнала "Видение", отпечатанный мной в московском киноинституте, на только появившемся тогда, компьютере с принтером. Последний номер был у меня с собой, для Парижа. Остальные были розданы деканам факультетов, авторам и друзьям. Журнал был издан мной весной девяностого года, первый и единственный номер тиражом в двадцать экземпляров, на выпрошенной у секретарш бумаге и переплетённый дядей Васей по три рубля за штуку (старыми ;) в институтском подвале. Номер открывало эссе Аркадия Славоросова «Ситуация ТАВ», человека по прозвищу Гуру, идеолога московского хиппизма и автора романа "Рок-н-ролл", опубликованного в журнале "Твёрдый знак". Был там и сценарий братьев Алейниковых "Аквариумные рыбы этого мира". Игорь Алейников, издатель и редактор журнала "Сине-Фантом" возглавлял, придуманное им движение параллельного кино в СССР.

Как я узнал недавно, а теперь, готовя книгу к изданию, пишу, - Марина Лурье знавала не только Цветаеву, а и Андрея Белого в Берлине – сохранились письма её! Архив дамы по фамилии Лурье, выжившей в фашистском Берлине, теперь, по её смерти изучается славистами, а мой журнал, ни одного номера которого у меня не сохранилось, теперь, надеюсь, в надежных руках, ведь там киносценарий Аркадия Славоросова «ЛЮБОВЬ-7», а текст его, к сожалению, утрачен.

   Своих жильцов бабулька держала строго. В дальней комнате с балконом жил студент из Пакистана. Он смотрел свой телевизор и не высовывался. Мне долго пришлось ждать пока бабушка отойдёт ко сну, чтобы постирать свои носки. Но ко мне она отнеслась почему-то благосклонно. Когда я вышел на кухню, она добралась туда со своей тележкой и попросила помочь - достать ей чашку из верхнего ящика. Понизив голос, сказала:
  - Давайте я их выгоню. А вы будете жить у меня.
- Да мне в Париж надо... я везу в центр Помпиду фильмы… показать.

   Спали мы с Лёшей на его узкой кушетке. Он слушал радио по-немецки и тоскливо говорил: "Почему нельзя так жить в Москве? Такие же квартиры, такая же мебель..."

   Назавтра он предложил ехать к друзьям в Восточную Германию, где они собирались праздновать объединение немецкой марки. Сначала мы долго петляли на его машине среди серых, обшарпанных домов восточной зоны Берлина, но потом выбрались на высокое бетонное шоссе. Этот автобан ещё Гитлер строил, обрадовано сказал Алексей, - стоять будет лет триста!
Проехали маленький посёлок, где я, глянув влево, тут же втянул голову в плечи, опускаясь на сиденье: зелёные, крашенные масляной краской железные ворота с красными звёздами!! - по улице идёт советский военный патруль с повязками на рукаве... "Лёша! Куда ты меня завёз!?" Прям «Кино про эмигранта» ; ---

У КОСТРА. НАТУРА. НОЧЬ
 
Они (16 человек) сидят на брёвнах вокруг большого костра: много немецких комсомольцев и комсомолок, почуявших свободу и много пива в пузатых бутылках тёмного стекла. Горячие от пламени девушки, рядом палатки и вдалеке деревенский дом у дороги. Чистый влажный воздух.
 
   Через пламя блестят глаза разогретой девушки. Вокруг разговоры на непонятном ему языке.
 
   Она улыбается Сашекузнецову.

   Сашакузнецов обходит костёр,---
---за спинами сидящих на брёвнах вокруг костра, пробирается к девушке.

Берёт за руку.

Вдвоём, приобняв друг друга за талии, они уходят в темень вокруг, туда  где бескрайнее поле пшеницы светлеет под звёздами.

   Целуясь, они падают среди колосьев.
ОНА (шепчет)  "О! Супермен..."

Музыка, титры, КОНЕЦ
 
   
 ---Утром я проснулся с мокрыми ногами, видимо ночью прошёл сильнейший ливень, выбравшись из палатки, спустился к полю и обнаружил за ним небольшое озеро, почувствовав неодолимое желание окунуться.
И постирать носки.
 
   Мы готовили наш автомобиль, собираясь отправиться в Амстердам. Лёша ведь прожил в Германии два года, но нигде кроме Берлина не был и мы решили прокатиться, тем более он обещал посадить меня в мой поезд где-нибудь в Кёльне…

В Берлине заехали за Ростунцевым и к студенту-швейцарцу, где остановились Володя с Таней. Они усадили нас на кухне и по московской традиции сразу завели разговор про эмиграцию. Нервно переставляя чашки, Таня, московская интеллигентка в первом поколении, работавшая инженером в каком-то умирающем институте, слегка растерялась, когда Володя жёстко решил идти сдаваться - просить политическое убежище. "Какое я-то имею к этому отношение? Я что, диссидентка? Что я сделала такого? У меня отец в Москве..."
В конце концов, она потихоньку сдавалась, продолжая во всём сомневаться. А пока они решили поехать в деревню и подработать на сборе урожая. С тем мы и расстались, наверное, навсегда, а мои джинсы ещё долго поддерживал брезентовый, по тогдашней моде - ремень, подаренный Таней.
 
   Заглохли мы, не успев выехать из Берлина. Сзади встала огромная фура, из её кабины выбрался шофёр с толстым животом и мы вместе толкнули наш "Фольксваген-гольф" в переулок, хорошо дорога под горку была. Мне пришлось вспомнить навыки водителя-профессионала третьего класса и подрегулировать подачу бензина в карбюратор. Ещё днём мы сменили масло и заклеили широкой клейкой лентой проржавевшие крылья нашего "народного вагона". А то Лёша утверждал, что на автобане может отлететь ржавчина и попасть на встречный транспорт. Насчёт полиции он зря переживал: на всём пути до Кёльна мы не встретили ни одного регулировщика.
 
   Под музыку из приёмника мы выбрались на автобан и разогнали колымагу до 160. "Смотрите!" - Лёша что-то увидел в зеркале заднего вида. К нам неумолимо приближались крутые дядьки на мощных мотоциклах. Длинные волосы из-под шлемов и бороды по ветру. Они пронеслись мимо, откинувшись в своих креслах. С какой же скоростью они едут, если наш мотор ревёт, как "Мессершмидт"? "Километров 250" - уважительно предположил Алексей.
 
   Проехали границу Западного Берлина и ГДР: покинутые кирпичные строения в поле, заборы и тишина - ни души. То же самое на границе ГДР и ФРГ: пустые домики контрольно-пропускных пунктов с темными окнами…

В небольшом городке остановились на заправке и Лёша нашёл там брошенную резину, просто новую: "Механик сказал, что можем забрать себе!" Пришлось вспомнить навыки слесаря, и пока мы в поте лица работали, Ростунцев исчез.
Появился же с пузырём вина в руке: "Идите, гляньте какая негритянка приехала! В форме американской армии!" Мы побросали молотки и пошли глянуть: "Да.... Действительно, клёвая". В короткой форменной юбке, она мелькнула шоколадными ногами, усаживаясь за руль военного джипа и умчалась, лихо крутанув колёсами.
 
   Ростунцев на заднем сиденье постепенно набрался, да и я не отставал. Лёша ворчал: "Не понимаете вы моих трудностей. Я два года говорю на немецком. Да и думаю тоже". Всю дорогу мешал нам слушать музыку, всё норовил поймать новости. А я вспомнил, как ночью у вокзала "ZOO" мы пили пиво за стоячим столиком и к нам подошёл парень из Австрии. Работает водителем на грузовике и приезжает в Берлин, где у него девушка. Жаловался на одиночество. Ростунцев мне потом перевёл.
 
   Решили мы остановиться поесть. Ещё в городке закупили всяческих баночек, в основном фасоль. Выбрались к реке - Рейн. Я разулся и побежал к воде - люблю поплавать ещё с детства, когда всерьёз тренировался в бассейне и даже на соревнованиях выступал, получая грамоты - выскочил на прибрежную гальку, вошёл в воду и тут же обратно.
Точно, как в газетах про отравленный Запад: ноги в мазуте, а по воде плывут синие круги. Ладно, расстелились, сели, жуём. Нам с Сергеем хорошо, мы вино допиваем, а Лёша загрустил: "Что же, нельзя вот так в Москве жить?" - завёл он свою песню.
И тут в кадр вплывает большущий теплоход с белой трубой, а по борту огромными буквами: "Софья Перовская". И Лёша тихо так говорит: "А ведь там территория Советского Союза..." А что? Прыгай – доплывёшь, говорю.
 
   Переночевали в машине, а наутро въехали в город Бремен. Что-то название знакомое…
Да ведь это "Бременские музыканты"! Даже памятный знак есть - вырезанные из металлического листа фигурки животных у дороги.
 
   Ночью въехали в Гамбург. Издали, увидев старинные башни, всё стремились к ним, а упёрлись в ворота порта. Вооружённая охрана с овчаркой.
"Леха, скажи им, что нам туда не надо!" Но они всё же настойчиво просят выйти из машины, командуют выложить всё из бардачка на переднее сиденье: бутылки, сигареты, синий пакет табака "Drum".
Фриц обнюхал каждую пачку, двигая своим немецким носом, аккуратно складывал каждую на прежнее место. Залезли и в багажник:
"Что в сумке?" - переводит Алексей.
Фильмы это, - говорю, - везу на кинофестиваль в Париже.
Сунул он руку туда, пошарил, убедился. Пропустили.

   Выруливаем на высоченный мост. Под нами краны, конторы, портовая гавань и корабли стоят. Я включил радио и покатили мы под "Роллинг стоунз": внизу виден город, огни - фильм-дорога. Роуд мувик ;
 
   Выезжаем из порта - опять ворота и вновь профессиональный обыск. Выходим из машины, ждём.

   Теперь уже по городу едем: центр, ярко освещённые улицы, шикарные витрины и редкие прохожие.
Остановились перекусить. Лопаю я фасоль из консервной банки, а за окном пижон чуть ли не во фраке, ведёт стройную девицу, слегка подталкивая ладонью под попку. Возбудившись, я попросил Лёху дать мне порулить по ночному Гамбургу, а то когда ещё сюда вернусь?
Решили выбираться из этого города ****ей и полицейских - на простор полей, где можно спокойно заночевать. Рулю себе по ночному немецкому городу и уже на выезде, вдруг вижу сзади всполохи полицейского фонаря.
Едут прямо за мной. Я тут же прибавил газу и был уже под мостом, когда они врубили сирену и все машины вокруг замерли как по команде. Кто спереди, кто сбоку. Дисциплина - железная. Немецкая. Они ещё нам покажут, кто был прав... А куда ты денешься?! – из-под моста.

Подходят двое полицаев, требуют документы, ведут в "Мерседес" и дают дышать в трубку. Я вновь демонстрирую знание французского. Это с перепугу.
Один понимает меня, видать, тоже в школе учил, немчура. Смотрю, настроение у них мирное, и дышу честно и громко. Всё о'кей, отпустили, переписав все Лёхины бумаги. Капрал что-то ворчал и Лёха нам потом перевёл: "Это всё Горбачёв со своей перестройкой виноват. Напустил сюда всякого сброда". Алексей убивался, что теперь его вызовут в Берлине на проверку и отберут колымагу - на таких старых, ржавых корытах здесь никто не ездит.

   Он теперь рулил только сам и вскоре мы мчались по автобану, поглядывая, куда бы свернуть, ведь бензин был почти на нуле. Заправку мы проскочили, развернуться негде, следующей не видно, вот-вот заглохнем.
И тут Лёша увидел поворот вниз, к маленькому городку. Мы поехали вниз на нейтральной скорости, но через сотню метров мотор окончательно заглох, наступила блаженная тишина…
Лишь шорох наших шин по асфальту.
 
Мы выкатились к площади и остановились возле автомобиля с поднятым капотом, где копались двое – по виду, путешественники местного значения, наверное, отец и сын. Выяснилось, что среди немцев тоже есть клёвые ребята. Они завелись от нашего аккумулятора, отлили нам бензинчику своего, чтобы мы могли ехать за ними до заправки!
 
   Так добрались мы до самого Кёльна. Прогулялись вокруг собора, узнали, что мой поезд через два часа, из автомата я позвонил в Париж и понял, что у Паскаля автоответчик диктует мне другой номер. Поздно сообразил - пришлось вновь одалживать у Алексея телефонкарту. Лёша влетел конечно с нами на деньги, но зато как прокатился,Ё (!!) ;
 
   Мне повезло и ошарашенный Паскаль, со второго звонка взяв трубку, спросил - откуда я еду, пообещав встретить на "Gar du Nord", Северном вокзале.
Конечно, для него это было как снег на голову. Ведь в Москве мы были знакомы лишь два раза: первый - разговорились в коридоре ВГИКа и второй - я познакомил его с секретаршей из института. Красавица, лихая женщина с ребёнком, блондинка, за минуту подделавшая подпись проректора по международным связям - майора КГБ, не меньше - на сопроводительном письме в таможню. Она, просто приложив бумагу к стеклу, встала на носки своих сапог под мини-юбкой плотной джинсЫ – и все дела.
 
   Ребята проводили меня до платформы.
"С одной стороны я тебе завидую - кино, Париж... А с другой - нет" - сказал Лёха и дал мне на чёрный день пять долларов.
С тем и уехали, а я присел на скамейку. Впереди величественный средневековый собор, а за спиной река, мост, плывут корабли…
 
   Подошёл мой трансъевропейский экспресс. Проводница склонилась к моей поклаже, намереваясь помочь поднять сумку, а я уже как бы в Париже: "Non, non, merci". Мягкие кресла с высокими спинками, стеклянные двери купе.
Спутницей оказалась девушка лет восемнадцати, американка. Я на своём французском, она на нём же, только ещё хуже, но вместе мы весело пытались разобраться и ничего, поняли, дополняя друг друга, языком мимики и жестов.
В Брюсселе молодая мама подсадила к нам девочку лет тринадцати к родственникам в Париж. С её помощью мы выяснили всё окончательно: американка путешествует по Европе и, если удаётся, кое-где выступает с классическим пением.
 
   Ближе к Франции открылась дверь купе, вошёл человек в форме. Я суетливо протянул свой красный паспорт, но он досадливо отмахнулся - билет.
Так я добрался до столицы мира, оказавшейся моим первым большим городом, где я продержался довольно долго для первого  раза.
 
Париж. 
   Паскаль встретил, узнал, мы спустились в метро, где я неожиданно увидел большое количество арабов и негров. "У вас как в Нью-Йорке". Паскаль улыбнулся в ответ и тут же объяснил свою ситуацию: с квартиры он съехал, живёт у товарища, вещи все в машине. Ничего, говорю, у меня есть телефоны знакомой студентки ВГИКа - племянницы Марины Влади!
И всё про фильмы ему: смотри, какая сумка тяжёлая. А я её на самом деле, еле отрывал от пола. Но хорошо, что у него оказались ключи от квартиры брата. Где был сам Даниель, брат его, я и спрашивать не стал, так обрадовался. Знания языка пока хватало: вспоминая самые необходимые слова, освоился и быстро переставлял их местами, невзирая на правила, не стесняясь и не боясь. А произношение моё ещё в школе хвалили, да и практика кое-какая была.
Ведь в пионерском возрасте, когда мы жили в Протвино, городе физиков под Москвой, я целый месяц провёл в пионерском лагере с детьми французских коммунистов из пригорода Парижа, Бобиньи. В одной палате на десять человек жили.
Помню, первым делом мы выучили их ругательства, а они наши. Самым шустрым из них - Жиль. Его родители работали у нас на синхрофазотроне, обслуживая пузырьковую камеру "Мirabelle", где возникают пузырьки, оставляя след после прохождения элементарных частиц и по нему уже вычисляют характеристики мельчайших пылинок окрестного космоса.
Так вот он, после отбоя вставал ногами на кровать и, подпрыгивая на металлической сетке вместе с толстым матрасом, вдохновенно врал нам всякие истории про то, что брат у него - мафиози! Мол, когда он вырастет, они будут орудовать вместе! Пока не поднимался общий гвалт и на шум входил наш пионервожатый или их воспитатель Пако, которого французики крыли по-русски, пока тот сам не научился. А какая там была конопатенькая и рыженькая Марин Консини! Влюбилась в меня и плакала по ночам с нашими девчонками в палате.
 
   В Париж я прихватил разговорник с выражениями, вроде: "Как пройти на rue Vielle du Temple?" - особых проблем не было, не то, что в третьем рейхе ;
 
   Сумку с "фильмофондом" мы завезли к товарищу и на стареньком "Pegeaut" отправились куда-то в район бульвара Barbes, недалеко от Монмартра.
Поднялись по узкой лестнице на четвёртый этаж - в коридоре несколько дверей, последняя - налево, наша. Крохотная кухонка и тут же вход в туалет со стоячим душем за занавеской, комнатёнка, где уместился складной диван, металлические стеллажи, напоминающие конструктор с книгами и пластинками, магнитофон, да кресло между  ними.
За окном узкая улица, внизу цветные крыши машин. Среди пластинок я обнаружил диск Булата.
   
   Засыпая, Сашакузнецов думал, что обратный билет в сумке и в любой момент можно сесть в поезд, что можно и здесь в киношколу поступить, раз этот преподаватель во ВГИКа, не понимает его опусов про хиппи и тупо твердит: "Непонятно, украл твой герой фотоаппарат или нет... да и в Париже ты никогда не был, а пишешь. Когда будет похоже на сценарий, тогда и приходи". А сам левую руку-то никогда не разгибает, держит полусогнутой, будто в гипсе. «Ты чо говорю так ходишь всю дорогу?»
- Родовая травма, - отвечает.
Ну ясно… теперь… - подробности в докромане, в Трудовой книжке,Ё!
Утром первого парижского дня в Первом городе я погрыз орешков из красивого пакетика на столе, отрезал чуть хлебушка, полив кетчупом - старался понемногу, чтобы не заметно.
В дверь позвонили. Открываю - две девушки стоят. Симпатичная чернокожая и юная светловолосая. Что-то говорят, говорят, а в руках книга. Раскрывают, показывают и, наконец, до меня доходит, что это Библия - меня агитируют. Я, говорю, здесь не живу, это квартира моего друга, а им всё равно, лишь бы проповедовать. Русский я, говорю. Тут же открывает нужную страницу и, пожалуйста - есть и по-русски. Хорошо. Спасибо. Я уже верю.
 
   Позвонил Паскаль, попросив отнести фотографии проб актрисе, живущей неподалёку. Она не подошла на роль в его короткометражку, а самому неудобно отказать. Ну ещё, говорит, она постарше меня… сходи, а?
Я согласился с радостью. На чёрно-белых фотографиях улыбалась молодящаяся дама. В переулках вокруг Монмартра я разыскал rue de la Goutte d'Or.
В уютном дворике с чахлым деревцем у распахнутого окна стояли две девушки, болтая с актрисой. Мы познакомились: чёрненькая - это Фабьенн, парижанка, работает ассистентом звукооператора на телевидении, а вторая - полька, студентка-кинооператор из Варшавы.
Женевьева выставила на подоконник три бокала и наполнила их красным вином. Продемонстрировала ткацкий станок в глубине комнаты - этим она зарабатывает на жизнь. Потом принесла толстую тетрадь, куда записала мой адрес в Советском Союзе. "Скоро приеду к вам на велосипеде" - говорит. И вручила мне самодельную визитку на осьмушке бумаги:
 
  Genevieve BACHELLIER
48 rue de la Goute d'Or
Licere d'ART 42596813
PARIS 18

   Девчонки пригласили прогуляться на Монмартр.
   Мы поднялись по лестнице между домами до самой вершины холма. Там зашли в кафе возле огромной белой базилики Сакре-Кёр. Фабьен спросила у пожилого хозяина vin rougе, а я попытался всучить свои пятьдесят франков, но парижанка не позволила.
 
   Понравилась она мне. Будто где-то на Петровке зашли в кафе и не важно, у кого деньги.
Потом посидели на ступеньках у собора, глядя на крыши. Фабьен предложила сходить в кино, но я заторопился к Паскалю.
Недалеко от метро мы встретили её знакомого лет сорока, он был с женой, они грузили большие чёрно-белые фотографии в микроавтобус. Я сказал, что второй день в Париже. "Ты неплохо говоришь для второго дня" - грустно улыбнулся фотограф.
В метро я взял у Фабьен номер телефона и она подмигнула мне!
 
   Вечером позвонил брат Паскаля, хозяин квартиры. Безработный актёр, он писал пьесу. «Мне нужно работать».
Я оставил ключ и оказался на улице.
Покружив вокруг станции метро, спросил двух парней, где находиться Монмартр. Один заулыбался и махнул рукой - да вот же он!
Передо мной была длинная лестница-улица наверх к собору Святого Сердца. Поднимаясь к очередной площадке с дверьми, возле одной я увидел мотоцикл. Ночь, но наверху по улочкам гулял народ.
Заглянув в двери кафе, откуда неслись бодрые крики, я увидел пляшущую под аккордеон толпу: здесь были туристы со всего мира. Цены такие, что я даже кружки пива не взял.
Ближе к часу ночи, когда закрывалось метро, народ, видимо, разбредался по своим отелям.
На террасе кафе официанты уже поднимали стулья на столы.
Из дверей кафе вышел господин в строгом костюме, под руку с плотной дамой. На уютной площади, вымощенной булыжником, их поджидал автомобиль с шофёром. Завёлся двигатель и я услышал русскую речь:
 
   - Неправда! Когда я уезжала из Питера, была хорошая погода.

   - А в Москве шёл дождь, - сказал он.

    Похлопав дверками надёжной машины, они покатились вниз, мигая задними фонарями. Я решил, что это чиновник посольства привозил жену на экскурсию.

Присев на ступени склона холма у большого белого собора, я смотрел на огни ночного города внизу. Чуть выше меня, на первых ступенях компания молодых ребят орала песни "Beatles" под гитару.
Мимо скатилась пустая бутылка и всё же раскололась о ступеньку ниже.
Недалеко от меня долго стояла недопитая бутылка вина, я сделал глоток, но быстро  привыкнув, допил и остальное.
Время от времени к поющим ребятам (парижане?) подъезжали друзья на мотоциклах. Местные…
 
   Часам к трём забрезжил рассвет, появилась уборочная машина с бригадой крепких разноцветных ребят в синих комбинезонах. Они напористо приступили к уборке и я, тяжело поднявшись, пошёл вниз по пустым улицам.
На каком-то бульваре навстречу шли пьяные негры, по правой стороне светились витрины. Негры, африканские черные люди вежливо расступились, обойдя меня с двух сторон.
Через два шага кто-то взял меня под локоть: "S'il vous plait? Monsier?" - заходите, мол, пожалуйста.
В витрине я обнаружил девушек в одном белье. Пригляделся - манекены.
И тут я почему-то выпалил: "Я русский, у меня нет денег".
Ну, денег нет, ещё ладно, но русский? – неясно почему, но настойчивость его испарилась.

   Позже я увидел себя, дремлющим на скамье против солидного магазина, глазами чернокожего юноши, спешащего на работу: он смотрел понимающими глазами.

В восьмом часу я наткнулся на открытые двери кафе. Неужели работает? Я вошёл, неуверенно спросив кофе у гарсона, спокойно готовившего заведение к работе. Молча он подал чашку, поставив рядом с металлической вазой, полной круассанов. Я неторопливо, сознательно не спеша и тщательно прожёвывая, съел хрустящий тёплый слоёный рогалик. Бармен взял с меня только за кофе. Я не настаивал.

   Подойдя к собору Notre Dame de Paris, я задрал голову в поисках химер. Толкнул массивную дверь, она открылась - тут же на вентиляционной решётке сидела хиппующая девица.

Под величественными сводами очень тихо, множество стульев рядами - вот где я высплюсь! Пройдя мимо стеклянных исповедальных кабинок - на столе красный телефон - я забрался между рядами и только подумал о священнике, поднимающем трубку, звонящего во время исповеди телефона, как тут же очнулся, как мне показалось - через пару минут, но уже отдохнувшим… чудеса…

Выйдя на солнечный свет, я спросил время у туристов японской национальности - я спал два часа! Спасибо парижской Божьей матери.

На мосту через Сену, четвёрка парней в белых костюмах, а капелла распевала битловскую "Michelle". Я спустился к воде и занял скамейку, ставшую моей на несколько дней…
 
   Выйдя к площади Сан-Мишель, я сел на планшет с цветными литографиями, что прихватил с собой по просьбе художницы, свернул папиросу из табака "Drum" - свежий запах мокрых вишен.
Иллюстрации к русским сказкам надо бы здесь продать, но пока я грыз орешки за 3f - маленький такой пакетик с арахисом - подробно усваивая каждую мало-мальскую калорию. Это дома я мог себе позволить роскошь вегетарианства: банка баклажановой икры и картошка с овощами делали меня неуязвимым, независимым от внешнего мира. Там я мог устроиться на работу сторожем и как-то жить.
   
Я умывался у фонтана с фигурой св. Мишеля и тут же сидели панки, страшные люди, говорившие по-английски: бритые головы с цветным хохолком ирокеза. Один хромой, на деревянной ноге, по виду предводитель. Рядом крутятся две большие немецкие овчарки.
Англичане лежали на рюкзаках и лениво переговаривались, попивая вино из большой бутылки. К середине дня перебрались они в тень соседнего дома культуры за фонтаном - Maison de la culture. Как я зашёл туда через много лет и в результате получил кинозал для показа моего фильма Мираж, читай в завершающем рассказе этой книжки.
 
   У вершины площади, основанием треугольника выходящей к набережной, остановился микроавтобус. Из него повылазили растафари с косичками и гитарами. Через несколько минут над улицей звучал сочный рэггей. Народ перебрался ближе, устраиваясь на вымощенной тёплыми каменными плитами, площади. Останавливались прохожие. Старый хиппи с дочкой на плечах, приплясывал, лихо переставляя свои цветные кеды под музыку. Недалеко от меня, девушка продолжала рисовать цветными мелками на камнях, свою Монну Лизу. Несколько монет лежало рядом в пластиковой тарелочке. Шум падающей воды фонтана, шелест осторожных шин, июньское солнце – хорошо!
 
   Но весёлая уличная жизнь продолжалась недолго. Подъехала полиция и, показывая на окна домов, предложила музыкантам убираться, мол, громко – мешаете людям. Расты молча собрали инструменты и уехали, а полицейские подошли к лежбищу панков, но те принялись спорить и возмущаться. Я разобрал вежливые, но твёрдые слова полицейской женщины в элегантной форменной фуражке: "Или вы идёте на набережную или в участок".
   Хромой вождь орал по-английски, брызгая слюной. Бритоголовые скучковались вокруг предводителя, размахивая руками, а вокруг молча стояли любопытные. Хромой что-то кричал про шестьдесят восьмой, обращаясь к французам: "Мы, англичане, боремся! Вы молчите! Французы, мать-вашу-фак!" ;
 
   Ночью я проходил по набережной мимо их стоянки под мостом. Они мирно спали в своих пуховых спальниках, а собаки и пустые бутылки лежали рядом.
   Весь день я таскался по магазинам афиш и открыток, показывая литографии, но бесполезно. Почему-то я решил, что они мне должны за каждый рисунок с волками и зайчиками по 150f. Говорят, в Париже четыре тысячи галерей - я их все найду! В одной почему-то позвали негра из подсобки, выяснилось, что его брат когда-то учился в Белгороде.
Говорит, приходи завтра, я с ним посоветуюсь. Предложили съездить на улицу Vielle du Temple - там сплошные галереи.

И точно: узкая улочка, а по обе стороны в небольших залах висят картины.
Навстречу поднялась милая девушка. Поговорили. Висит у неё импрессионистский пейзаж за 5000 франков: красный парус в тумане моря голубого - да ведь это тысяча долларов! В Москве ребята за сотню продают свои работы и радуются.
Следующая галерея: никого нет, тишина, лестница наверх. Громко так, на воздух, говорю вопросительно: "Bonjoure?"
Сверху выглянула седая голова солидного месьё, а спустилась стройная дама лет тридцати пяти в прямой лёгкой юбке до колен.
Мило так поулыбались и я разложил товар прямо на полу, перед её сухими загорелыми ногами.
Она повернулась в своём кожаном кресле и слегка склонившись, поглядывала на кроликов и зайчиков из неведомой восточной глуши. А я честно ползал по полу, но вот поднял голову что-то сказать и голые коленки на мгновение раздвинулись, я увидел белую шёлковую полоску в глубине…
Никак не среагировал, так это было неожиданно.
Галерейщица тут же потеряла всякий интерес к иллюстрациям русских народных сказок.
Вышел я утомлённый, с открыткой галереи в руке.
А ведь она меня трахнула...

   На углу молодой парень мыл витрину кафе. Я глянул сквозь стекло и в глубине проявились самовары над стойкой.
Хозяин, солидный дядька с бабочкой оказался актёром из СССР.
- Привет, - говорит, - Савве Кулишу во ВГИКе передайте, он мне тут звонил на днях, - как бы отрабатывая солидняк, добавил он. - А картинок у нас, милок, видишь сколько?..
 
   Пообедав у метро яблоком за один франк, я спустился вниз, вспомнив про женщину-кинокритика из центра Помпиду, что пожала мне руку в нашем киноинституте на встрече с продюсером Анатолем Доманом, находившим в своё время деньги на фильмы Брессона, Алена Рене, Годара, Вима Вендерса и других, сташих классиками реализатОров, как говорят на родине кино.
 
Внизу я получил билет, план метро и направился к турникету с вертушкой посередине. Рядом пыхтела стальная автоматическая дверь, раздвигаясь перед очередным выходящим. Арабский мальчишка прошмыгнул навстречу и ещё успел поблагодарить, абсолютно не задев пассажира!
Я поднёс билет, жёлтый картонный прямоугольник к щели автомата и он заскочил туда мгновенно, будто кто вырвал его из моих пальцев. Слегка остервенелый от своих проблем за последние дни на Западе, я решил больше не платить за этот вид транспорта. Злобно выругавшись уже по-французски: "Merde!" - я подумал, что парень, втянувший мой билет, сидит там внутри и наверняка эмигрант, с трудом нашел работу, поэтому дремать ему в своём ящике никак нельзя. Ну, бля, совсем обалдели...
Я опасливо двинулся вперёд, проворачивая блестящую вертушку коленом. Билет вдруг выскочил с другой стороны! ;
Теперь нужно было разобраться со всеми этими табличками и указателями. Хорошо ещё схему дали. Мне нужно на станцию "Les Halle". Нашёл нужную мне лиловую линию и направление: Direction Porte de Clignancourt. Оказалось совсем недалеко - это я пожалел свои четыре франка, можно было пешком дойти.
Тут выскакивает прямо из-под меня мальчонка, за ним дядька и дальше его жена, лет по шестьдесят им. Ловит он паренька и ну его обшаривать. "Нету!" - разочарованно разводит руками.
А ведь там, в его кошельке: и кредитные карточки, и деньги, и ключ от отеля - вот это трагедия!
Очень просто - воришка в метро. Но нет у него ничего, и придётся отпустить. Паренёк, обмерев, тут же и смылся.

   Откуда-то послышалась музыка. В переходе стоял ансамбль латинов в цветных шерстяных пончо. Барабаны, гитары, маракасы - всё шло в ход, чтобы вынудить кого-то притопывать, а кого-то и монеты кидать.
Черноглазая девка, обносила зевак кассетами. Никто не покупал. На полу, в раскрытом навстречу желающим, скрипичном футляре, поблёскивали крупные пятифранковики.

   Я вышел из вагона не сразу сообразив, что нужно самому дёрнуть ручку на дверях, она и откроется. Никто здесь не объявлял: Осторожно, вот сейчас они откроются. Со схемой в руках я блукал по кафельным коридорам, заставленным лотками продавцов разных мелких штуковин. Выходцы из южных стран предлагали по-французски: часы, зажигалки, цепочки, сумки, серьги, плейеры.
 
   Эскалатор вывез меня к огромному стеклянному зданию Les Halle, с многочисленными магазинами под землей.
Вокруг гуляет летняя толпа.
Возле столиков кафе маленький смешной человек, что-то выкладывает на тротуаре.
Он отошёл - пятисотфранковая бумага с портретом поэта осталась лежать, но тут я заметил леску из его рукава.
Мимо идут люди.
Клоун постучал по плечу беззаботную девушку - смотрите! Показал ей деньги. И тут все заулыбались. Ой! - девушка растерянно схватилась за сумку и кинулась поднимать банкноту. Оп-ля! мгновенно сработала резинка и деньги улетучились, а клоун лишь смущённо улыбался. Девушка рассмеялась и пошла дальше под добрыми взглядами зевак за столиками кафе.

Артист обдурил ещё двоих в пиджаках, а потом прошёл между столиками, собирая свои заработанные деньги. Я спросил кофе. По улицам гуляли жизнерадостные люди, болтая на всех языках мира, кроме русского. Бармен видя мои затруднения, попытался помочь: инглиш, альмань, испаньоль? А я всё нет, да нет. "Ну, тогда не знаю", - пожал он плечами. Я погрузился в свои мечты и планы. Надо узнать адрес парижской киношколы. Надо дозвониться до фирмы "Космос", торгующей советскими фильмами, чей телефон дал мне в институте арабский студент Али.

 Поднявшись, я побрёл искать центр Помпиду. Выйдя на площадь, увидел знаменитый "Бобур", здание центра современного искусства, похожее на учебное пособие из профтехучилища сантехников, благодаря выведенным наружу коммуникациям, окрашенным в разные цвета.
Вокруг гудела толпа. Художники, фокусники, музыканты показывали здесь свои незатейливые чудеса, жонглируя шарами и выдувая пламя изо рта. Потом они ложились на тёплые камни рядом со зрителями. Откуда-то доносился запах травки. Плакаты извещали о выставке Энди Уорхолла. Недалеко дежурил полицейский фургон.
 
В отделе кино мне вежливо напомнили, что сейчас каникулы: "Приходите в сентябре". А мне до сих пор это просто не приходило в голову…

Вокруг меня был движущийся праздник первого моего города, где мне приходится выживать, буквально голодая без крыши над головой. А вокруг пьют красное вино и покуривают, лёжа на траве.

На чугунной тумбе сидит длинноволосый гасконец с седой бородой и кривым носом, держа возле живописной морды золочёную раму – вот он я! Япошки весело щёлкали фотоаппаратами, а он безмятежно щурился морщинами на яркое солнце и просто ждал денег.
   Купив банку пива, я сел на скамейку и скрутил папиросу. Пиво здесь действовало как-то по-другому. Ещё не хотелось добавлять, прибивали проблемы.
У табачной лавки стоял гасконец, подсчитывая мелочь. Вот и заработал! Просто своим видом одним. Молодец! - аж стало в небе как-то проясняться.
   
Покружив в районе Les Halle, вновь позвонил я Паскалю: автоответчик, механический голос - отчуждённость хозяина.
Зашёл в магазинчик афиш на рю Рамбуто. Продавец, парень моего возраста, оказался югославом, бывшим актёром и певцом. Отнёсся ко мне как к земляку по социалистическому лагерю, даже утверждал, что говорит по-русски, при этом не вспомнив ни одного слова. Глянул иллюстрации к сказкам и предложил оставить, может продадуться. Пять лет уже здесь живёт, а начинать пришлось, протирая стёкла машин у светофора. Конечно, до первого полицейского, потом убегали. На курсах французского, познакомился с девушкой из Туниса, с двумя детьми от лётчика международных авиалиний, теперь живут в пригороде, снимают квартиру.
 
   Выйдя к Сене, я увидел знакомые места, площадь Sainte-Michelle. Решив купить длинную белую и хрустящую булку, я встал за женщиной у окошка, выходящего прямо на улицу. Слышу, она говорит продавцу: "demi-bagette, s'il vous plais" и берёт половину багета. Так же сделал и я, получив вкусный ароматный хлеб всего за полтора франка. Так можно ещё пару дней продержаться. А что потом? В крайнем случае, у меня всегда есть обратный билет, в сумке лежит. Как можно прекрасно выспаться в вагоне, на мягкой полке… Но нужно держаться, чёрт возьми!
 
   На углу rue de la Harpe, это я уже потом по карте посмотрел, я остановился в толпе зевак, разглядывающих пару мимов в чёрном трико. Мне показалось, что очень уж они усложняют свой номер - не для улицы.
Глядь, а на чемодане написано белыми буквами: Sanct-Peterburge.
Они закончили и мы разговорились. Всей студией ребята выехали в Швецию и не заработали там ничего, но одна их артистка снялась обнажённой для журнала, а напечатали её голой в порногазетке.
С большим трудом их шеф, грозя судом, получил десять тысяч швейцарских франков. Тут же купили подержанный микроавтобус марки "Мерседес". В нём раньше возили инвалидов, что удобно, так как сиденья все вынимаются и можно устроить костюмерную, гримёрную, да и просто жить. Погрузились и прибыли в Париж. Режиссёр тут же отъехал с подругой на Атлантику, а им вот приходится зарабатывать на хлеб и молоко. Живут в кемпинге под Парижем, там есть душ, стиральная машина за десять франков, а спят в палатках. Вчера вот набрали на рынке пакет персиков - после окончания торговли там оставляют вполне сносные фрукты. От них я впервые услышал о существовании контролёров в метро! Юноша, оштрафованный на 200 франков, теперь добирается до города на велосипеде.
 
   На следующий день я вновь встретил их возле Бобура, посмотрел автобус. Действительно "Мерседес" и очень вместительный, просто мечта. Шофёр, мордатый русский парень, что-то долго рассказывал про двигатель - настоящий водила.

   А в телефоне Паскаля, по-прежнему, после мелодичных пибикалок снова заговорил автоответчик. Вечером, уже стемнело, сижу на своей скамейке у воды, а через тёмную реку, светится рёбрами и двумя высокими башнями, словно согнутые колени, лежащей на спине женщины, собор Notre-Dame. Где-то выше, за несколько кварталов торчит белый фаллический Сакре-Кёр, сакральное сердце. Святое сердце Первого города.

   Пил я воду из пластиковой бутылочки - днём покупал минеральную, а потом просто набирал из фонтанчика возле шекспировской книжной лавки, что напротив букинистических развалов на набережной Сены. У входа там стоит удобное кресло, можно отдохнуть на воздухе, листая старую книгу.

А на соседней скамейке, на ночной набережной кто-то наигрывал на гитаре, подключенной к усилителю и лёгкий звук плыл над водой, наезжая четырьмя тактами рок-н-ролла на собор Богоматери - рок против всего.
Я сидел, сняв сандалии, слушал, потом они загалдели пьяными голосами и меня потянуло познакомиться. Перебрался ближе, присев на бордюр. Два парня, а между ними девушка. Один пьяно лопочет на непонятном наречии и барабанит по скамейке. Француз с гитарой что-то спросил меня, я подошёл ближе.
Они решили проверить на алкоголь мою бутылку с водой из фонтана. Совсем уже никакой пьяный барабанщик, что-то гундел и лапал девушку.
Потом они ушли, а Жан-Пьер, поиграв немного, принялся гнать по-французски малопонятный текст. Узнав, что я из России, принялся вдруг рассказывать про белогвардейского дедушку. В школе они проходили, что ли?
Поинтересовался, есть ли у меня на кофе. Выгребая последнюю мелочь, я взял колонку и мы поднялись на улицу.
У метро "Одеон" работала забегаловка "24". Забившись в угол возле вытяжной решётки, он достал курительную бумагу и шарик гашиша. "Будешь?" Конечно, буду. Крутой парень, не смотри, что ростом мал и лыс почти!
Когда мы проходили мимо террасы кафе, где ночь напролёт сидели красивые люди, он остервенело ругался: "Почему я должен работать каждый день? А они - сидеть в кафе? Деньги не они заработали. Это их папа заработал!" Вот она, классовая ненависть.
Мне хватило пары затяжек. Больше я просто не стал. Уставший, я бы совсем потерялся. Сработал инстинкт самосохранения.
   
   Такой травы я не курил даже в Бухарской области, где однажды, когда я брёл по ночному городу, возвращаясь с дискотеки, встретил компанию блатных и попросил у них закурить, на что они, поняв по-своему, спрашивают: "Курнуть хочешь?" Хочу, говорю.
Пошли мы на галерею девятиэтажки, поднялись на седьмой этаж, чтобы вокруг никого - так они меня укурили, что спускался я, помню, по чёрной пожарной железной и гулкой лестнице.
А ведь я ещё по молодой здоровой жадности, набрал полные лёгкие до отказа и задерживал, пока хватало дыхания. Пожарная лестница, сваренная из металлического листа, вилась вдоль всех этажей.
Узкие ступеньки, грохочущие под моими ботинками, заставленные колясками, велосипедами и мешками с картошкой.
Сшибая всё на своём пути, я благополучно выскочил на площадь перед центральным универсальным магазином со стрижеными кустами и фонтанами.
Не разбирая дороги, пересекаю её строго по диагонали - кратчайший путь домой.
Останавливает меня удар в лоб и…
…раскрытое перед лицом удостоверение КГБ!

Потом я познакомился с ними ближе - два авантюриста с фальшивыми бумагами, спекулировали лесом и разбавленными горюче-смазочными материалом, есле не бензином.
   
   Усталость и тупое равнодушие овладели мной. Главной задачей стало ожидание утра и открытия метро.
Музыканту надо домой.
Непонятно только, мне-то оно зачем?
Я спросил у арабского буфетчика стакан воды. Слышал, что в Париже дают его бесплатно в любом кафе каждому страждущему.
Он пренебрежительно поправил моё произношение (похоже услышал «молоко»), но всё же поставил на прилавок стакан тёплой воды из-под крана.
У стойки вдоль стены, вернее у доски прибитой к стене, срубался, засыпая и упав головой на руки, молодой латиноамериканец.
Сборщик посуды грубо толкнул его: "Не спи!"

Около пяти утра мы стояли у входа в метро, а на ступенях, возле запертой решётки сидели молодые ребята. Они лениво переговаривались, но вдруг один принялся орать что-то и ударил парня в лицо так, что тот даже и встать не успел - и молча ушёл.

В вагоне я покачивался, то и дело хватаясь за ручку. "Salute, - сказал Жан-Пьер - мне пора домой". И вышел.
 
   Присев к окну, я тут же уснул и очнулся, лишь когда меня вежливо тронул за плечо какой-то месьё. Это была последняя остановка.
Я покивал головой, но встать не смог.
Сквозь сон я понял, что еду в темноту подземного тоннеля.
Ладно, думаю, в депо выйду.
Потом почему-то повезли обратно…
 
Увидев, как поезд выполз на ту же остановку, но к другой платформе, я всё понял за их движение ; и вновь вырубился. (А то опасался, что в депо повяжут).

   В центре я вышел и нашарил в кармане карточку югослава:

Galerie d'affiche et d'image
85, rue Rambuteau
75001 Paris
 
   
   Была надежда впарить ему эти слащавые сказочные картинки, никому здесь не интересные даже на волне "перестройки-гласности-ускорения".
Эта тема всплыла однажды утром, когда я зашёл в кафе. Рядом стоял очень редкий в центре Парижа персонаж: рабочий с похмелья. Он залпом выпил высокий стакан пива и, закурив крепкий ароматный "Gitaines" без фильтра, спросил: "Что в СССР, трудно? Экономические проблемы?" Я нашёлся, вернее мой запас слов позволил построить неуклюжий ответ: "Перестройка не для нас. Это для Горбачёва и для Маргарет Тэтчер". Этим я проявил пролетарскую солидарность всех стран.

А как-то испытал на себе поддержку братьев славян, познакомившись с поляком в кафе, куда зашёл опять же с рисунками. Он мыл там посуду в ожидании места научного сотрудника по ботанике в академии наук Франции. Я потом зашёл к нему в гости, постучал со стороны переулка в окно мойщицкой. Выглянув, он дал мне телефон друга режиссёра. Всё быстро - боится хозяина, маленького марокканского еврея.
 
   В кармане было пусто и я достал заначку в пять долларов. Ту самую бумажку, что дал мне Лёша СМушников на платформе вокзала в Кёльне! Обменяли не сразу, лишь во втором обменнике, видимо очень маленькая денюжка. Но двадцать пять франков пришлись очень кстати. Я был теперь с сигаретами и бананом в руке.
 
   На родной плас Сан-Мишель играли дети у фонтана, а я с наслаждением опустил ноги в водичку и тут же увидел своего приятеля, уличного музыканта. Он сидел на своей колонке и играл. "Привет, Жан-Пьер!" - кинулся я к нему, как к родному, но он буркнул: "Жё травай" - Я работаю. И мне пришлось тихо убраться восвояси.

   Теперь уже я двинулся куда глаза глядят, больше некуда…

 Вокруг на узких улочках торговали огромными бутербродами: разрезанными пополам батонами белого хлеба с ветчиной, сыром и помидорами. Арабы срезали жирное мясо с вертелов, шипящих салом. Открытые двери кафе и ресторанов приглашали в прохладные, уютные залы.
 Вот кафе "Dacha", вечером здесь будут петь цыгане. Интерьер в русском стиле, но ни одна из подавальщиц не говорит по-русски.
Я свернул в узенькую улочку - раскинув руки, чуть не достаёшь пальцами до стен.
Дверь стеклянная, рядом большое окно в деревянной раме, разделённое на множество квадратов, скромная вывеска: "Marfouchka".
Читал, читал... ба! да это же просто - МАР-ФУШ-КА!!


Заглянул внутрь: скромненько так, на три, четыре столика и стойка у дверей. Закрыто. Работают с шести вечера. Ну, думаю, дождусь.

Побродил вокруг, выпил пива в соседнем кафе с одиноким музыкантом у стойки, вернулся к шести и точно - работают два русских мужика.
Дядька, лет под шестьдесят, жарит блины на обычной сковородке, а чернявый небритый парень средних лет, относит к столику, занятому парочкой французов, по пути ворчит, матерясь по-русски.
Налил мне рюмку, выпили и оказалось, что Володина жена работает в той самой фирме, торгующей советскими фильмами, в которую я безрезультатно названиваю ежедневно.

Теперь скажите мне, что чудес не бывает, а?!
   
   Её звали Моник и на следующий день она говорила со мной на хорошем русском и обещала организовать просмотр фильмов директором фирмы «Kosmos» месьё Дальмотом.
Надо было срочно забирать сумку у Паскаля, но его по-прежнему не было.
Проведя ночь на ногах, я только под утро вздремнул на своей скамье, но было холодно. Вспомнил о русском храме на rue Daru. Мелочь на метро нашлась, но я проскочил по примеру местных мальчишек через автоматическую дверь выхода. Служительница в окошке кассы и бровью не повела, не её это проблемы. Но, зная о "контре" внутри подземки, я не расслаблялся и был всё время начеку.

Решительно войдя в ограду церкви, я сел у забора и разложил свои картинки, совершенно не соображая, что делаю, пока ко мне не подошёл мужчина в сером костюме: "У нас так не принято", - сказал он.
Затем поинтересовался кто я и откуда, представился: "Журналист Тюльпинов из газеты "Русская мысль".
Предложил оставить планшет с рисунками в белом флигеле, где было чисто и хорошо, а молчаливая женщина поставила чай.
Скоро он спросил, не хочу ли я остаться во Франции и я, не думая, ответил "нет".
Затем он сказал, что никто не привозил сюда фильмов. Картины - да, но не фильмы. Дал телефон Центра русской культуры в Медоне: звонить отцу Алексею.
Он ушёл, а я поднялся в храм. Забыв перекреститься, я всё же внутренне взмолился, но вышел, службы не достояв.
Возле церкви, в тени деревьев, уютный деревянный стол со скамьями, где сидел кудрявый, плотный парень в сапогах и синих штанах с красными лампасами. Я присел рядом, мы разговорились. Он уже десять лет во Франции, на жизнь зарабатывает копанием ям на дачах и собирает материал для книжки о белом казачестве. Женат был на княжне из русских и, говорит, "побивал" её иногда. Будучи сильно с похмелья, пригласил меня попить пива и в небольшом супермаркете неподалёку, походя, громко материл французов по-русски, ведя себя высокомерно по отношению к "местным". Решительно оторвав пластиковый пакет у кассы, набил его небольшими пивными бутылками и мы вернулись к столу в ограде церкви. Выходили со службы. Милая русская девушка улыбнулась мне. А с парижским казаком мы больше не виделись.

   Под утро, еле заснув от холода на своей скамье на набережной Сены, через некоторое время я вскочил, облитый сверху водой. Послышался мальчишеский смех и топот ног. Вот так… - с клошаром можно поступать невежливо.
А днём я видел этих гаврошей, поливающих из пластиковых бутылок, тихо проплывающие под мостом, речные трамвайчики с туристами, что обедали за столиками на палубе, наслаждаясь видами Парижа. Кораблик медленно входил в тень моста, а сверху их поливала водичка - дамы, вскакивая, отряхивали свои наряды. Вдогонку кораблю полетела пустая тара.

Прогуливаясь вдоль набережной под мостами, я увидел пришвартованную у стенки баржу, переделанную под жильё. На палубе белый стол и разбросанные в домашнем беспорядке, пластиковые стулья, да детские игрушки.
 Днем я забрел на мост Pont Neuf, где на сильном ветру два, три художника пытались продать свои работы. С одним мы разговорились: он сильно ругал галерейщиков, обзываясь грабителями и акулами. "Merde!" - кричал он против ветра. Дерьмом, значит, называл.
 
   Как-то в метро я вдруг услышал русскую речь и от неожиданности подскочил к парню с девушкой с дурацким вопросом: "Вы - русские?".
"Ну и что?" - парень был настороже. Позже я понял почему. За две минуты я рассказал им всю свою жизнь и потом как-то позвонил этому Саше. Он пробавлялся распространением эмигрантской литературы, в основном антисоветской и по старой привычке боялся КГБ - спросил меня, как мне удалось выехать во Францию.

В ночь на 14-ое июля, в день взятия Бастилии мы гуляли с ним по Парижу и даже послушали "халявный" концерт Жан Мишель Жара на набережной возле Эйфелевой башни. Немного выпили. Он всё время был какой-то скованный, озабоченный. Когда-то женился на француженке, потом развелся. Обычная история. Я сказал: Хочу делать фильмы на свои деньги. Немало… - ответил он, - Тарковский во время приехал, ему помогли…

Ближе к вечеру я кружил вокруг "Марфушки". Зашёл в магазин к негру, но он полчаса что-то нудел про брата, а потом выложил-таки сотню за картинку с зайчиками.

Я купил себе ручку и записную книжку. Съел незнакомый волосатый и зелёный плод. Не то киви, не то авокадо, но косточку помню хорошо - эдакий маленький бильярдный шар из дерева, он потом долго болтался в моем кармане.

Набрел на русский книжный магазин, недалеко от набережной, на rue de la Montagne-Ste-Genevieve. Поболтал с русским продавцом. Говорит, что мол, люди едут сюда, устав в России от нищеты и безработицы, а здесь свои проблемы: налоги поднимают, война в Югославии...
А магазин прекрасный - большая витрина, отделанная деревом и белые буквы:

     "Les Editeaurs Reunis"

Выдал он мне каталог книг на русском, издаваемых "Имка-Пресс". Уютная у него работа: ходи себе среди полок, перекладывай книжки, болтай с покупателями.
Не то, что огромный магазин книги на rue de Buci - "Librerie du Globe". Его здесь называют просто - "Жлоб".

Какой-то он советский и двухэтажный.

Был я и в русской библиотеке, затерявшейся в маленьком дворике, где можно полистать "Русскую Мысль" или купить книгу, болтая на русском языке о новостях с пожилым интеллигентным человеком, никогда не бывавшим в России…
 
   Я ждал шести, но дверь "Марфушки" была заперта, а на стекле появилось объявление:

"Продается мопед"

Рисуночек того мопеда отпечатанный на ксероксе.
Ну, думаю, это точно тот дядька, что постарше, продаёт свой.
Тёртый такой мужик. Говорит как-то: "Я сюда не по своей воле приехал. Не за бизнесом. Я год на вокзале жил".
Решив переждать в соседнем баре, я взял у стойки пива. Недалеко стоял тот парень, одинокий музыкант, видный уже с улицы через стеклянную витрину. Неуверенно поигрывает на контрабасе.
Кафе занимало угол дома и теперь изнутри прямо передо мной за стеклами - улица раздваивалась, огибая моё временное пристанище, где сидел местный народ.
Облокотившись задом на игровой автомат, мне улыбнулся парень в каскетке. Я ответил тем же и отхлебнув холодного терпкого светлого пива из высокого стеклянного стакана, с удовольствием свернул папироску "Drum".
Автомат вдруг своевольно запиликал пошленькую мелодию и парень, не оборачиваясь, лягнул его ногой: "Та гёль, мерд!" - мол, заткнись, дерьмо.
Мы переглянулись, улыбнувшись уже как сообщники.
За стеклом прошли мои соотечественники.

Володя, похоже, уже успел где-то принять. Пошли, говорит, с нами. Я даже не стал спрашивать, куда?

В супермаркете неподалёку, они принялись затариваться: овощи, сметана, соус - полную корзину и пару пакетов. Я помогал тащить.
 
   Пока жарились блины, мы с Володей выпили по рюмке водки, тут к нему пришёл друг по России, живущий теперь в Нью-Йорке музыкант.
Разговорились, он похвалил парижских негров: "Да с вашими здесь целоваться можно. В Америке они бывают агрессивными". Он там играет в оркестре ресторана "Русский самовар". Назавтра, говорит, взял тур по Парижу. Жена наказала обязательно посмотреть достопримечательности, сказал он с эмигрантсткой обстоятельностью, а я подумал, что вот и наш стал иностранным туристом.
Встреча с директором фирмы "Космос" откладывалась и я вновь позвонил Паскалю.

И, наконец, застал! Он разволновался: "Где ты был!? Звонила твоя жена". На улице, говорю. (А надо прямо сказать, что Сашакузнецов лишь потом, через пару лет понял, что Париж был первым городом, большим городом, -  столицей, где он жил целый месяц безвыездно).
   
   На радостях я зашёл в кафе на Сен-Мишель. Сел так, чтобы видна была улица, площадь и поток машин. Летняя ночь и красное сухое.

   Позвонил Фабьенн. Она работала, но предложила как-нибудь поужинать. А я тут же спросил: "А куда мы пойдём после ужина?" Это мои французские слова сложились сами в неловкую фразу. Она в ответ рассмеялась и я опять остался один. Ещё один vin rouge, лёгкое, как две эти девчонки за соседним столиком, красное вино.

Я спросил гарсона, не знает ли он поблизости дешёвого отеля?
 
   - Сейчас я позову одного итальянца. Он жил где-то в таком месте.
 
   Пришёл стройный чернявый паренёк и объяснил, что надо ехать до метро "Place d'Italy". Ночь будет стоить 60f. У меня оставалось 100 и я поехал.
Мне нужен был душ и ночь в постели. Я готов был после этого шляться по городу ещё три дня, но сейчас хотел спать.
 
   Ночной портье спросил, что мне угодно?

- Одноместный?
- Да.
- С душем?
- Да.
- Сто двадцать франков.

Ё! а у меня только сто… И вновь я на улице. Засыпая на ходу, решил, что одно пиво меня встряхнёт.

У входа в кафе, рядом с мотоциклами стояла компания ребят и девушек в кожаных куртках.

За стойкой работал плотный парень, быстро наливая пиво в высокие стаканы. Его напарница, игривая девица в платье-халате, переругивалась с ним шутливо, продолжая работать и парень явно не находил в своей потной голове достойных ответов на её шутки.

   
   Сашакузнецов потребовал пива. "Светлое или чёрное?" Чёрного он никогда и не видел. "Гинесс" или что-то ещё, неясное. Ну, про "Гинесс" то он слыхал. Отхлебнув, пришёл в полный кайф. Тут же ударило в голову: "Вот это пиво, я понимаю. Прямо жидкий хлеб!"

   
   Я унёсся в своих мыслях бог знает куда. В животе стало сытно и спокойно во всем оставшемся теле. Время около двух, а в пивняке море народу. Мотоциклисты завелись и уехали. Я был словно внутри своего фильма…
   
   
ПАРИЖ. КАФЕ. НОЧЬ
Сашакузнецов взглядом кивнул девушке в сторону напарника, мол, во какой у тебя соратник!

А она, приняв зрителя, улыбнулась:

- Он меня любит. Так утомил своей любовью, просто не знаю.

Разливальщик пива невесело глянул на Сашукузнецова. Музыка
 
 
   Простая француженка, парижанка - простая баба, так сказать.
Я спросил сигареты "Camel".
Чёрное пиво кончалось в моём бокале, на дне осталась лишь жирная пена и я вышел.
Присев на скамейку, задремал и попытался прилечь, но услышал голоса. Вскочил, пошёл вдоль чугунной ограды: за ней был садик, уютные скамейки, дорожки посыпаны чистым песочком. Вот бы здесь поспать...
Но ворота заперты. Да... последняя ночь становилась тяжёлой. И как-то зябко и даже просто холодно в этом вашем Париже.
Через некоторое время я оказался у своего моста, попытался прилечь на скамейку, но холодно, я решил спасаться ходьбой.
Прошёл пару мостов и увидел баржу, плавучий дом. Легко перепрыгнув на борт, я замер, вслушиваясь. Если меня здесь захомутают, то... что?
Вышлют?
Тот русский, что сотрудничает здесь с нашими эмигрантами, предупреждал не оставаться в ночлежке. Сразу данные твоего паспорта сообщат в наше посольство и вышлют из страны.
Я перепрыгнул обратно на каменную стенку набережной. Недалеко стоит открытый джип, руль обмотан тросом с замком. Я перегнулся посмотреть на приборной доске часы, нет, не работают.
А где же клошары? Днём один всё время предлагал рекламные листочки у моста.

Какие же я привезу подарки домой? У нас там нет таких предметов, продуктов многовековой культуры. Я ведь заработаю какие то деньги… Если не получится с фильмами, пойду на стройку или поеду в провинцию собирать виноград, но я не вернусь пустой, ни с чем…
Государственная машина и там хотела меня сожрать, сделать мне операцию на мозге, засунуть в армию, убить в песках Афгана, заставить унижаться, выполнять её команды. Подробно описал я это в своих азиатских рассказах…

Нет! Я против! Я работал в Азии на золотоизвлекательной фабрике, на строительстве сернокислотного завода в городе Уч-кудуке, с рецидивистами ставил башенный кран, но ушёл от вас, закосил через онколога и ушёл. В 27 лет система разжала свою пасть, я получил военный билет и вернулся в Москву. И вот теперь я в столице мира. И что? Теперь сдаться? Ну, уж нет. Фак вам в глаз, ребята.
 
   На следующий день я ехал в машине Паскаля.
   
- Смотри, что это написано? Мalahoff... Это по-русски, что ли? Малаховка?

- Здесь жили русские после революции.
   
Мы ехали в дом его старшего брата.
Двухэтажный особняк за высоким кирпичным забором.
Дом был пуст и Паскаль сказал, что я могу принять ванну.
Я лежал в горячей воде и смотрел в небо - в крыше устроено окно - там плывёт облако. А если кто-нибудь заглянет?
Мы потом были здесь в гостях на вечеринке 14 июля в день взятия Бастилии. Жена брата, тихая спокойная и улыбчивая женщина из Полинезии (я ей позвонил через 14 лет!), уверенно хозяйничала, выставив стол в садик, где в кирпичную стену вмазано зеркало, а в траве цветут розы.
В компании был интересный парень в ситцевых, разлюляевых штанах, что-то промышляющий, по его праздничным рассказам, аж в Мексике. На мой вопрос шепнул мне заговорщицки: "Marche noir", чёрный рынок.
Распознав во мне близкого по духу, предложил телефон своего друга журналиста. Милая девица пошутила над ним: "Связи заводишь?".
Было много вина и сыра. Я болтал с американкой, сидевшей рядом. Она попросила меня: "Дайте мне cette truke", - указав на что-то в конце стола. Что за трюк? Оказывается, это как у нас "вон ту штуковину".
Разговорились и она рассказала, что пришлось заключить фиктивный брак, чтобы жить в Париже.
   
- Тебе нравится Париж?

- Я люблю Париж, но я не люблю парижан, - сказала она.

Даниель, средний брат, в чьей квартирке на Монмартре я так хорошо спал в первую ночь, был теперь с женой, бойкой испанкой. Она работала в детском саду.
Старший сделал мне комплимент, сказав обо мне в третьем лице кому-то: "Он говорит по-французски лучше, чем мы по-русски".
Когда-то он работал в посольстве Франции в Москве.
   Попили, поели, кто-то даже попытался танцевать в гостиной, но никто не поддержал, вскоре все принялись разъезжаться.
Какая-то неизвестная мне парочка повезла тех, у кого не было машин, на своём недавно купленном микроавтобусе. Крепкий юноша южного вида, в майке с короткими рукавами, молча рулил, а его подруга всю дорогу щебетала.
К потолку притянут шелковым шнуром, поролоновый матрас(ц). Мне это понравилось. У парня был свой дом на колёсах.
   Сначала вышла американка. Я был сильно уставший и дремал. Только назавтра подумал: "Может быть, она живёт одна".   
   Проснувшись второй раз, я услышал, что мне выходить.

Старый дом в очень демократическом районе. Здесь была ремонтируемая нами, новая квартира Даниэля, где мне позволили пожить. В первый день мы сообща вывозили мусор, Даниэль долбил по перегородке кувалдой, а Паскаль предложил мне убрать в тёмной комнате с умывальником. Общий туалет был на лестнице и клошары оставили здесь кучи дерьма. Меня использовали, как бесплатную рабочую силу, но тогда мне было не до этого - я смогу наконец ночевать не на улице. Здесь же я спал на снятой с петель двери, положив её на четыре кирпича. И принимал это как помощь. Я мог постирать рубашку в холодной воде из-под крана, сходить на площадку подъезда в общий туалет с одним очком и чугунными подошвами для ног. На следующий же день я умудрился забить его бумагой, тётка снизу скандалила совсем как у нас, но её слова проходили мимо ушей, так как были непонятны.
Напротив моей двери белил комнату парень лет тридцати пяти, мы с ним по-соседски здоровались, обмениваясь традиционным " ;a va?". Утром я выходил на улицу, спускаясь по узкой каменной лестнице во двор, запертый воротами с кодовым замком. Цифры у меня записаны в книжке и я спокойно заявился к Джеко на улицу Рамбуто, в магазинчик афиш и открыток, где оставил литографии. Он ударился в воспоминания. Первое время в Париже мыл окна машин у светофора, убегал от полиции. В Югославии он учился на актёра и пел свои песни, даже записал кассету. Закончил здесь курсы языка, где познакомился с женщиной из Туниса с двумя детьми, старше его. Теперь они снимают квартиру в предместье, купили подержанный "Форд". Все деньги уходят на жизнь. Собираются вот побольше квартиру снять в своём же подъезде. Добираться надо на электричке или машине, вот и уходят деньги на бензин, паркинг и ремонт. Пока не было хозяина, показывал плакаты: "Когда будешь уезжать, я подарю тебе парочку". О хозяине сказал: "Juif, - он понизил голос, - все имагазины им принадлежат, евреям. И в правительстве тоже одни евреи".
 
   Днём я направился в Лувр. Ещё в Москве я выправил себе международный студенческий билет, стоило мне это три рубля. Такая пластиковая карточка с фотографией. На ней нужно было указать возраст, я честно так и написал. А они меня не пустили в Лувр, не продали льготного билета и я пошёл аж за 14 франков!
Нашёл там Монну Лизу за стеклом. И написано, чтобы не щёлкали фотовспышками. Прошёлся по громадным галереям с полотнами в три ряда. Через час перед глазами поплыли цветные пятна.
 
   На следующий день Джеко предложил мне делать ремонт их новой квартиры и жить у них. В результате я две недели пил пиво по вечерам, принимал ванну и курил только "Мальборо".
Спал я в комнате старшего сына на полу, он рядом на подростковой тахте. Новая квартира оказалась пролётом ниже в том же подъезде. Три комнаты я побелил, покрасил и отскоблил. Застелил полы синтетическим ковровым покрытием. Их сын приводил друзей со двора, разноцветных мальчуганов.
Мы лихо работали под музыку из приёмника. Пока я скоблил стёкла, он плясал и пел в стиле рэп, как настоящий негр: "Сними про меня клип! Давай поедем в Россию!" Его кореша из местной арабско-африканской шпаны предлагали мне назвать автомагнитофон и они принесут за небольшие деньги любой фирмы, просто вынут из чьей-то машины.
Их отцы по вечерам собирались у телефонной будки и громко разговаривали на своих языках с родными.
 
   Жена Джеко выдавала мне пиво и сигареты, а её подруга, сочная негритянка с длинными ногами, возила на своей машине краску. Она была в такой короткой юбке, что перед моими глазами всегда вертелась её крепкая задница.
Вечером я поднимался в старую квартиру, лез в ванну, приезжал Джеко и мы ужинали. Я тогда не ел мяса, чем сильно потряс полную тунисскую женщину. Джеко выпивал одну бутылочку, ещё пару ставил передо мной и мы сидели у телевизора на большом кожаном диване, подаренном ему дядей на свадьбу.
 
   Как-то раз возвращались мы из Парижа на его красном "Форде-Фиеста". Заехали на улицу Сен-Дени, запруженную автомобилями. Вдоль тротуара по углам стояли девушки, очень разные. Одна такая толстая и пузатая, а другая в коротком красном платье, обтянувшем стройные бёдра, столь коротком, что из-под подола чернеет треугольник трусиков. Джеко глазел, причмокивал: "О! Кель пютан!" - и тут же врезался в зад впереди идущего "Рено-25".
Вышли, глянули и разъехались - всё нормально. Вырвались за город, на шоссе, а он всё прибавляет и прибавляет ходу. Вдруг говорит: "А давай покричим?"
И мы заорли во всю глотку:

- А-а-а-а!

Перед нами за лихим поворотом валялась на боку новенькая машина, а молодой парень толкал её в крышу, пытаясь вернуть в исходную позицию. Рядом стояла девушка. Подъезжая к городку, он показал мне стоящий на обочине микроавтобус: "Смотри, вон там! Это проститутка. 300 франков". Дверцы микро настежь, в салоне виден ситцевый диванчик. Девица за рулём.
 
   Назавтра мне назначили приехать с фильмами в фирму "Кosmos". Войдя в бюро, я сходу заявил: "Bonjour, mesieur. Je m'appelle Sach;".
Навстречу поднялся из-за стола седовласый господин:
 
   - O! Il est intelligente, - заявил он Моник, жене Володи из "Марфушки", которая неплохо говорила по-русски, благодаря своему мужу, выехавшему из Тбилиси с её помощью, ну… потом и язык стал общим ;
 
   Быстренько на монтажном столе просмотрели фильмы и выбрали "Маркун" Жени Силантьева, в главной роли с Иваном Охлобыстиным. Похвалили одночастёвку Маши Соловьёвой, остальные смотрели не до конца. Назавтра мне был обещан аванс, сразу же после заключения контракта.
   Я вышел на улицу, но теперь даже на витрины я смотрел по-другому. Да и просто гулять было теперь спокойно. В небе стало вновь проясняться, я поехал в уже родные места, к мосту возле Нотр Дам.
Купил "Русскую мысль", полистал журналы возле киоска. В "Кайе дю синема" писали о новом фильме Лео Карракса "Les amateaur de pont Neuf". Фотографии декораций на берегу Луары, где они выстроили копию острова Ситэ с фасадами всех домов и мост, как в Париже.
На своей скамейке я скрутил папироску "Drum" и развернул эмигрантскую газету. Интересные объявления. Вот помер лейб-гвардии полковник белой армии. Кто-то меняет билет до Москвы на другое число. Требуется сторож в православный храм Ниццы, квартира и жалованье. Предлагают перегнать машину в Россию. Вот, думаю, куплю ка я себе "Форд-Фиесту" у Джеко, да поеду домой через всю Европу. Нет, лучше микроавтобус, в нём можно жить. А вот продаётся пятилетнего пробега "Альфа-Ромео" и всего за пять тысяч.
 
   Рядом, на край скамейки присела женщина. Я продолжал читать статью Бориса Юхананова, что-то про московские псевдоавангардные дела. Час битый читал и вдруг она заговорила по-русски:

   - А вы "Русскую мысль" читаете?

   - Да…
 
   - А вы, вероятно, здесь живёте?
 
   Пришлось разочаровать учительницу из Москвы, приехавшую на курсы языка.
 
   - Ну вот... А я то напридумывала. Думаю, вот сидит потомок эмигрантов, читает русскую газету...
 
   А!! Говорил же, что я азербайджанский князь! Похож, значит.
 
   На радостях позвонил Фабьенн. Её мама хорошо говорила со мной, но самой её дома не было. Ещё у меня был телефон Юны. Она училась одно время на режиссёрском факультете. Хорошая, добрая, даже взаймы давала. Не совсем француженка, её мама - сестра Марины Влади. Когда Юну выгоняли из ВГИКа за прогулы, декану звонила тётя и он похмельно так шутил: "Что я, Высоцкий что ли?"
Я вновь попал на маму. Ольга Полякова говорила по-русски, но извинилась: "Мне трудно сейчас говорить, несколько дней на фестивале говорила на трёх языках, отвыкла". Договорились, что она наши фильмы представит на фестиваль молодых режиссёров. Правда здесь он проводится на 16 мм плёнке, но они найдут 35-и миллиметровую проекцию для наших фильмов.
 
   Ощущение праздника несло меня через Париж! Я был свободным и удачливым парнем тридцати двух лет. Завтра, apres-midi, после полудня я приду где-нибудь к часу писать контракт и получать свои денежки.
 
   На следующий день я был недалеко от бюро намного раньше. Прогуливался, выходя на площади расходящихся улочек. Где же они сходятся? В Москве я знал лишь одно такое место, на пересечении Страстного бульвара и Петровки - шесть углов. Здесь же каждый перекрёсток таил в себе множество путей.
 
   На углу сидел клошар в джинсах, а рядом на тротуаре картонка с надписью фломастером: "2,3 франка для еды и питья / Pour boire et manger". Рядом большая бутылка красного вина.

   Он тогда совсем не врубался, ослеплённый обещанным авансом. А ведь это был гениальный парижский клошар, может быть последний. Он ведь не для себя просил. Мол, пусть эти ребята наверху, что вставили ему желудок, теперь и позаботятся о его наполнении. Если бы врубался, то сел бы рядом. Покиряли бы винца, поговорили за жизнь, открылся бы мир улиц Сашекузнецову, автору проносящихся мимо нас картинок.
Клёвый парень, подумал я и прошел мимо. А директора, месьё Дальмота, в конторе не было. Моник посмеялась, ведь "Apres midi" - это всего лишь вторая половина дня! Так что жди, будет часам к трём.
   Контракт был всего лишь листочком бумаги с несколькими пунктами условий. Я сразу увидел цифру аванса в три тысячи франков, а оставшиеся шесть, наличными выплатить он не может, не позволяют финансовые законы Франции. Только на счёт в банке. У вас есть счёт? Откуда? Сейчас, говорит, я позвоню моему другу в "Совэкспортфильм", может быть он знает, как можно открыть счёт. И звонит советскому представителю и тот, конечно же отвечает, что нет, с нашим туристическим паспортом нельзя открывать счета в банках Франции. Что же делать... И тут директор спрашивает, есть ли у меня знакомые иностранцы? Можно выписать чек на имя любого, но не гражданина Франции. Я вспоминаю Катрин Монтанду из Бельгии, что сейчас снимает фильм в Москве и живёт в общаге ВГИКа. Пишите на неё!
   И вот, из парижского уличного автомата я дозвонился до общежития ВГИКа, до вахтёрши на первом этаже! Но она не смогла позвать мне Катрин с двенадцатого этажа. А в Брюсселе её муж ответил, что будет она не раньше сентября. Жить всё это время в Париже, значило истратить все деньги. Надо уезжать.
 
   С Фабьенн мы всё же встретились у станции пригородной электрички, куда меня подвёз Джеко по пути на работу. Шёл дождь. Всё представилось мне фильмом про Францию семидесятых, когда мы её могли видеть лишь в кино - цветной широкоформатный фильм про Париж.
   
   Кафе, где местные жители попрятались от дождя. За столом в углу два парня играют в кости. По стеклу струится вода.
 
   
Сашакузнецов пьёт уже второй кофе.

Разбрызгивая лужи, подъезжает чёрный "Фиат-Уно".
Из него выходит темноволосая девушка в длинном белом плаще.
Раскрыв огромный белый зонт, она идёт через заливаемую дождём площадь.
 
   Фабьенн входит в кафе и видит его, Сашукузнецова. Он машет рукой.
 
   - Что тебе взять?

   - Мне "кир", пожалуйста.
 
   - Кир? - он улыбается. - Это у нас когда пьют, говорят, что киряют. Киряют, - говорит он и щёлкает пальцем по горлу.
 
 Подхожу к стойке и прошу два "кира". Улыбаясь мне в ответ, молодой парень ставит два бокала на длинных ножках с розовым шампанским. Ликёр с шампанским, вот и весь "кир".
 
   Я достал свой контракт, мне так хотелось похвалиться. "Тебе повезло. У меня есть друзья, которые не могут продать свои короткометражки". Мне хотелось сесть в её "Фиат" и мчаться по мокрой дороге. Но она ехала к тётке. Так мы с ней больше и не встретились.
 
   Ремонт закончился и жена Джеко (не могу вспомнить её имя... да! Её звали Съем. Именно так - Siem) попросила меня аккуратнее пользоваться телефоном. Потрясая счётом, она никак не хотела понять, что у нас не берут денег за разговоры по городу. Успокоившись, она принялась мерить сапоги, что я купил матери: по-бабьи впялила туда свои короткие ноги, притопнув по-хозяйски. И всё удивлялась, как это у нас можно прожить на 120 рублей. Джеко, раздражаясь, пытался втолковать ей про социализм, где учёба, медицина и пансионат у моря бесплатные, а еда стоит копейки. Ему очень хотелось бросить всё и вновь петь свои цыганские песни на берегу солнечной Адриатики.

   Теперь они собрались ехать в отпуск на берег Атлантики, пожить недельку в отеле. Джеко хотел оставить мне ключ, мы ведь с ним сдружились и даже придумали совместный бизнес. Я поеду сниму рекламный фильм в Крыму и мы покажем его дяде, владельцу турагенства, чтобы тот посылал туда туристов, а нам выдал бы много денег.
 
   Паскаль собирался ехать в другой город, к спонсору за деньгами на короткометражку про любовь парня к автомобилю. Его герой имел старенький авто и иногда подвозил толстую проститутку. Купил новый и поставил крыша к крыше на старый, прихватил любимую шлюху, да так и поехал к хэппи-энду.

   А что делать мне? Да ни фига не делать. Сижу на любимой набережной, курю табачок с запахом вишен. Солнце приятно печёт лицо. Смотрю кино про Париж. Помню, прогуливаясь по узким улочкам, увидел афишу в Латинском квартале: советский фильм "Облако-рай". Спросил у кассирши маленького кинотеатрика, не будет ли встречи с режиссёром? Я работал на этой картине, будучи ассистентом режиссера на "Мосфильме". Русские мне потом объяснили почему она такая вежливая. В зале будет три человека, а ты мог стать четвёртым. Так что сижу на набережной Сены, смотрю кино про Париж, курю.
 
   
НАБЕРЕЖНАЯ СЕНЫ – НАТУРА - ДЕНЬ
К Сашекузнецову подходит молодая женщина с корзинкой на руке. Что-то спрашивает - против солнца не видно лица. Наконец, доходит смысл её слов: "Я дам вам монетку, а вы мне сигарету".
 
   - О, что вы, пожалуйста! - он протягивает ей сигарету без фильтра, это крепкий "Gitanes" с черным силуэтом цыганки на голубой коробке.
 
   Молодая женщина в лёгком платье неуверенно идёт к кассе речных трамвайчиков.

Подходит лёгкое прогулочное судёнышко, на его борту два, три человека.

Сашакузнецов прыгает на борт, куда сошла по трапу молодая женщина в лёгком платье.
 
   Они плывут по Сене вдоль домов с мансардами. Музыка№2

Она поднимается по крутой лестнице под крышу.

Сашакузнецов следом с букетом цветов.
 
   Она выливает воду из вазы, где стояли его цветы, в медный таз. Бесстыдно моется в комнате, присев в луже солнца на деревянном, некрашеном полу. Титры, КОНЕЦ 1=й серии ;
 
   
   Джеко заканчивал ближе к шести и я ждал его на углу улицы Рамбуто, с банкой пива на скамейке. По улице du Temple шли по своим делам люди, на перекрёстке человек продавал воздушные шары, длинные, как сосиски. Он подкидывал сосиску вверх и шарик взлетал строго вертикально, послушно возвращаясь прямо в руки.

На мою скамейку с краю подсел парень чуть моложе… нет! Он уже там сидел – это я брёл мимо, а парень склеивал две тонкие курительные бумажки в одну, достал траву и ловкими движениями скрутил косяк.
Я присел, выдал текст быстро переставляя знакомые слова, мы переглянулись, разговорились. Он оказался итальянцем, спросил: "Трудности, проблемы у вас в России, да?". Мы по разу затянулись. Мимо прошли двое прихиппованых пацанов с рюкзаками. Мелькнув взглядом по нашим рукам, один паренёк тут же вернулся, присел на корточки и спросил покурить. Итальянец отказал, объяснив это тем, что кругом полиция и надо быть осторожным. Тот врубчиво так пошел своей дорогой. Однажды, говорит итальянец, докуривая, вот так дал покурить и следом появилась полиция. Они тут ходят одетые как мы. Разок затянувшись, я сказал, что жду приятеля и мне пора. Ну пару разков.
 
   В тот день я застал у Джеко его брата, темноволосого паренька небольшого роста, обряженного в цветастую рубаху. Джеко задерживался, он предложил мне пойти выпить. Мы взяли по банке холодного пива и забрели в боковую улочку, где вход в один из магазинов был завешен плотной тканью и рядом стоял шикарный "Харлей Дэвидсон" с двумя кожаными торбами по бокам.

   - Зайдём? - спросил браток и я вдруг понял, что это секс-шоп.
   - Да ну, чего там?
 
   - Посмотрим женщин, которые раздеваются (дословный
перевод).
 
 - Да у меня денег нет.

   - Пошли, я заплачу.

   Мы вошли в небольшой магазин, где на экране телевизора мелькали кадры жёсткого порно, а полки были заполнены всякой всячиной телесно-розового цвета. Юный югославский парижанин завёл меня за какую-то занавеску, усадил на стул и кинул в щель автомата пару монет. Передо мной поднялась шторка и за стеклом я увидел круглый подиум, где женщина в леопардовом трико, подойдя для начала к стеклу и глянув поверх меня, не спеша приступила к своей программе. Оглаживая себя по бёдрам, она плавно перемещалась и стягивала одежду. Поворачиваясь и так и эдак, она вращалась вместе со сценой.
И, наконец, оказавшись напротив, она раздвинула ягодицы - её было не меньше сорока ;
Шторка опустилась и я вышел на солнечную улицу. Чуть позже выскочил возбуждённый мусульманин. Я спросил:
  - А почему ты был дольше меня?
- Тебе я бросил 40 франков, а себе восемьдесят.
   
На следующий день мы встретились с Паскалем у здания телеканала "Canal plus", куда я приволок по наивности сумку с фильмами, но мне сказали адрес той же фирмы "Космос", осуществяляющей перевод и презентацию на фестивалях фильмов из СССР.
Но Паскаль утешил, сказав, что напишет мне рекомендательное письмо в банк и мне откроют там счёт. "Да? Так просто?" - мне не верилось, да и чек уже выписан. Но заведующая отделением банка была женщиной польского происхождения, её родственники жили в Бескудниково. Я внёс пятьсот франков и мне выдали чековую книжку. Чудеса…
 
   Этот новый для меня мир не совсем был моим или я просто устал? Всё как-то оползало, словно со стекла мокрый снег. Почему я не вернулся к директору фирмы и не перевёл деньги в банк? Мне это даже не пришло в голову.

   Джеко отвёз меня на вокзал, но мест на сегодня не было. Оказалось, мой билет на завтра. Я всё же пошёл вдоль длинного состава, нашёл вагон до Москвы. Проводник Вася оказался бывшим киномехаником и проникся бедой коллеги. Приходи, говорит, завтра, в Польше - я тебя посажу на твоё место. (И только дома я понял в чём там было дело – я должен был ехать завтра, а пришел сегодня, на день раньше). А пока, говорит, иди во второй класс.
 
   В вагоне множество поляков с товарами, немецкие туристы аккуратно поедают свои бутерброды, а мест нет. Я так и стоял в проходе всю ночь.
 
   Польша. Тащусь с сумкой по перрону. Вокруг поля и дикие пространства, даже платформы нет. Именем кинематографа меня впустил в вагон Вася-киномеханик.
 
   В купе ехал в Москву французский парень Марк Звигильский, поступать во ВГИК. А в соседнем, две парижанки, Элен и Мелинда. Я молотил по-французски так, что они даже не поверили, что я русский. Показал паспорт.
 
   
   На первой советской станции под окном вагона, на шпалах соседнего пути я увидел бедную женщину с коляской, где сидел чумазый ребёнок. Она просила пустые пластиковые бутылки вдоль состава...

   Вышел на Белорусском вокзале и первым делом мне бросились в глаза лица девушек с румянами на щеках и густо подведёнными глазами.

   Позвонить из автомата - 2 копейки.
 
   В метро - пять.
 
   Я был дома, где меня ждала ностальгия по Парижу...

                Март 1996 год

   





"СЛЕД ЛЮБВИ.три азиатских  рассказа"


     Вторые сутки за окном вагона неслась беспрерывная панорама и лишь на станциях  пять, десять минут, невидимый киномеханик перезаряжал плёнку и поезд пробивал еще сотню километров в статичном пейзаже, упирающемся рельсами в горизонт. Когда изображение в окне вагона останавливалось, жизнь за пыльным стеклом проявлялась лишь в беспорядочном перемещении персонажей, суетившихся  вокруг замерших на жаре, седобородых истуканчиков в ватных чапанах - продавцов ржавых болтов М10х12, вентилей с остатками зелёной масляной краски, гаек, кранов, хозяйственного мыла и всяческих не нужных предметов. Местные аксакалы сидели в ряд в трёх метрах от железной дороги, не зазывая, переставляли время от времени, с места на место, свой товар на тряпочках, постеленных на землю.
   
Из съестного я купил лишь буханку чёрного хлеба, да консервированную рыбу у женщины в цветастом платье, с лицом коричневым, испещрённым морщинами, словно выжженный солнцем такыр.

   На  третьи сутки ландшафт слегка ожил - пески мы проехали ночью. Появились низкорослые деревья и редкие кишлаки. На станциях пассажиров, выходящих из душных вагонов «на воздух», обдавало сухим жаром. Взмахнув рукой, я увидел её обжаренной, будто в гриле и больше не выходил до конца пути,  наступившего таки - к вечеру четвёртого дня.

Я уехал от себя, от родительского дома и государства, пытавшегося призвать меня в армию после отчисления из института. Сейчас я знаю, что подсознательно создавал эту ситуацию сам, но духу не хватало бросить строительство ядерных установок (так это называлось там), а так - вот мол, не сдал математику, хотя вместо подготовки к экзамену я ходил по барам и кафе - искал встреч с девушками, вернувшись с «шабашки» под видом студенческого стройотряда с полными карманами денег, заработанных трудом шофёра на разбитой, с дощатым кузовом, ГАЗ-51. Возил по пыльным дорогам Казахстана московских юношей, строивших коровник. А вечером к дояркам, накидав в кузов полосатых матрасов - не пригодились, - слишком быстро все упились портвейна и вдвоём с другом мы везли «стройотряд» обратно по степи, держась столбов вдоль дороги, а  он при этом  норовил помочь мне, переключая скорости вместо меня.

    
     В этой азиатской стране, куда я вернулся, когда-то работал мой отец, и мы несколько лет жили здесь.  В шесть лет я бегал босиком по двору с ключом на шее, обжигая ноги плавящимся асфальтом. Всячески хулиганил: поджигал мусор в подвале, воевал с мальчишками, вешал кошек и бросался бутылками с карбидом, а это просто настоящая бомба.
     Под окнами была зона за огромным забором из неструганых досок - сквозь щели пробивались пыльные лучи солнца. Ленивые, разморенные зэки сомнамбулически перемещались по стройке и лишь с утра, хапанув чифира, проявляли признаки жизни, посверкивая огромным осколком зеркала на наш дом - на балконе молодая женщина, моя мать развешивала ослепительно белые простыни.

Потом меня сдали в школу, а потом и в бассейн. Цвет голубой воды, подсиненный хлоркой, длинный школьный коридор, говорящие тени на киноэкране летнего кинотеатра под открытым чёрным небом - вот те неясные блики памяти, что хранил я много лет, а теперь привёз в город моего детства, сверять с реальностью.

В чемодане лежало рекомендательное письмо начальнику участка механизации в МСУ-79 треста «Промэлектромонтаж», а в кармане семьдесят рублей, выданных смущённым отцом на Казанском вокзале: Извини, я больше не могу ничего сделать...

    Меня встретили и отвезли не в  гостиницу – прямо к себе домой. Прожив неделю на раскладушке у гостеприимной татарской семьи, я переехал в общежитие. Профессиональные права, полученные в подмосковной школе, позволили мне водить новый УАЗик, небольшой грузовичок. Но оказалось, что он предназначен быть поджопником начальнику строительного участка - надо было с утра до вечера возить пожилого мужчину из немцев, усвоившему, за время жизни в Узбекистане, все местные обычаи: ждать его возле базаров, где происходили деловые встречи с шашлыком и бесконечным зелёным чаем в многочисленных чайханах. Постоянно опаздывая - однажды за мной в общагу даже мастера прислали - я продержался от силы  три месяца и уволился.
     Настала свобода и её спутник - голод. Из общаги выселили так быстро, что пару ночей я приходил туда переночевать и, обнаружив свою металлическую койку занятой, укладывался на пыльный биллиардный стол прямо в шикарной австрийской тройке из чистой шерсти, ведь приходил я из молодёжного кафе «Флора». В те благословенные времена, денег, выданных мне отцом на Казанском вокзале, хватило надолго, ведь ужин из салата, пельменей и бутылки сухого вина, обходился мне в пять рублей с мелочью.
     Пришлось обратиться в гостиницу и утром я проснулся без всякого желания вставать. Не понимая, чем заполнить желудок, я мысленно предлагал тем ребятам, что вставили мне его при рождении, самим и позаботиться о хлебе насущном, но как я не закатывал глаза к небу, икра не намазывалась, а кофе не являлся в мой номер на втором этаже гостиницы «Сармыш», одноимённой с горным ущельем, где некогда местным учителем истории были обнаружены древние наскальные рисунки с такими же голодными юношами, гоняющимися  за ... Тут я решил спуститься в кафе.

    Прохладный зал с каменным полом и белыми скатертями на сервированных столах, до отказа заполнен крепкими юношами, поедающими свои «комплексные» обеды, махнув перед этим стакан сметаны. Сборная команда Советского Союза по плаванию в перерывах между тренировками. А подавала им симпатичная девушка в белом переднике. Присев у самых дверей, я спросил салат из капусты. Когда самодовольные спортсмены схлынули, я быстро разговорил официантку, и мы подружились. Конечно, я зашёл с козырей: Москва, то сё, вот живу в гостинице, приходи в гости и тому подобное.
     Ещё была надежда, заглянув на почту, получить посылку от мамы и я отправился через парк с летним кинотеатром, куда бегал в детстве за билетами для родителей. Помню, как-то раз, пацаны меня обманули, утверждая, что могут порвать и склеить мой рубль с помощью десятикопеечной монеты, каким-то чудом прижав её к двум половинкам жёлтой банкноты с портретом Ленина. Конечно, я остался с рваным рублём и весь в слезах побрёл домой.

   Теперь стеклянный павильон «Ветерок» торговал мороженым в бумажных стаканчиках, а рядом на свежем воздухе старик с добрым узбекским лицом обжаривал в большом казане рыбу. Выйдя на огромную площадь, пышущую жаром, укатанного в асфальт пространства возле стадиона «Согдиана», я свернул под деревья, где должен быть - я помнил,  арык вдоль тротуара. Держась в тени деревьев, мимо танцплощадки  я вышел на улицу Толстого, к нашему жёлтому, четырёхэтажному, чирчикскому дому, ведь панели для него везли из города Чирчик, что под Ташкентом.

   Зона во дворе превратилась в несколько пятиэтажек среди деревьев, насаженных трудолюбивыми дехканами, роющими арыки в сухой земле для мутной воды из реки Зарафшан. Люди, как могли, спасали город от пустынной степи, раскинувшейся до самых гор, где  за цементным заводом торчит вершина Пикушка - к её подножию мы в детстве ходили за черепахами.
А однажды в нашем дворе появился полудохлый варан со светлым пузом, песчаного цвета и размером с небольшого крокодильчика.

Почта. В большом прохладном зале, стеклянной стеной открывающим улицу, изнурённую солнцем, тихо и безлюдно. Невзрачная девчушка, скрытая деревянным барьером, что-то корябала ручкой с металлическим пером на желтоватых бланках. Она нашла извещение на моё имя, а посылку в фанерном ящике, с адресом на крышке шариковой ручкой почерком мамы, вынесла симпатичная, крепкого сложения девушка в джинсах, лет двадцати двух, трёх. Было в ней что-то мальчишечье, то ли короткая стрижка с попыткой высветлить тёмные волосы, то ли угловатые плечи, не худенькие, а всё же - некий отличный от других, пластический рисунок движений и нос с горбинкой при белой коже. Макс, как мы потом её звали - фамилия была Максимова - оказалась бойкой и, прощаясь, я уже знал: сегодня в «Фархаде», дворце культуры - дискотека.

   Вечером я стоял у входа в огромный, действительно дворец, выстроенный ленинградскими архитекторами. Огромная скульптурная фигура персонажа поэмы Алишера Навои, с киркой в мускулистых руках, взмахнув, высекла мощную струю фонтана, изливающуюся в длинный мраморный бассейн. В небе уже появились близкие звёзды, а я ещё стоял - билетов не было. Тут вышла, встречая знакомых, высокая стройная блондинка и, увидев меня, слоняющегося в одиночестве, пригласила наверх и даже за свой стол. Она была с подругой, а  её муж руководил программой, сидя за пультом и показывая слайды на большом экране. Потом он подсел и мы познакомились: Лена училась на заочном в московском институте культуры, а Наиль, постарше, высокий и темноволосый - бывший музыкант.
Я танцевал с девушками по очереди и чувствовал себя уверенно, будучи одет по тогдашней моде: югославские туфли «на платформе» и джинсовая куртка - редкие здесь отголоски московской моды. Муж с женой обсуждали программу, Лена поправляла ему «ошибки речи». Он нервничал, всё это напоминало семейную свару, я направился в бар. Макса не было  среди танцующих и, прогуливаясь по длинному балкону, куда все выходили покурить, я поглядывал, выискивая почтальоншу. Она появилась с подругой, загорелой, чуть выше меня и с длинными кудрями цвета скошенного поля. Слегка ленивые движения крупного тела, придавали ей уверенную самодостаточность. Звали их Ирами...
Сухое вино лилось рекой, его обильно выдавала буфетчица под ритмичное громыхание музыки в стиле «диско», под видом загадочного напитка – так она предлагала называть вино, видимо повышая культуру конспирации. У дискотечников неплохие концертные колонки в рост человека, пульсировали нижними частотами так, что говорить, слыша друг друга, можно лишь на балконе.

   Выяснилось, что девочки живут дома и после прогулки к озеру на окраине города, ввиду химического комбината, пылающего ярким факелом из высокой трубы в чёрном небе, мы остались с Черновой одни. Постояв в подъезде, она не позволила ничего такого и поднялась на третий этаж, а я поплёлся в гостиницу.

  Наутро передо мной ясно обозначилась проблема  армии, приближался осенний призыв. Я никак не мог представить себя, беспрекословно выполняющим команды безграмотного прапорщика и марширующим в толпе одинаково одетых людей. В воспалённом воображении вставали картинки, знакомые по рассказам бывалых. А что если меня пошлют чистить сортир? А вдруг у меня будет пистолет и меня оскорбят «деды»? Страшно подумать.  Надо было устраиваться на работу с «бронью», а это только в  Комбинат, добывающий здесь уран и золото. Позвонив отцу из почтового отделения, я заручился обещанием помощи через его коллегу в тресте «Югпроммонтаж» и слегка успокоившись, позавтракал бутербродом с проперченным шпигом из посылки. За окном уже вовсю пекло.
Познакомившись намедни с дискотечником Наилем, я решил навестить его и расспросить на предмет жилья. Пройдя по раскалённой улице Узбекистанской, где был старый район двухэтажных коттеджей, построенных для первых переселенцев в конце пятидесятых, я попал в оазис в центре города. Разросшиеся виноградники прикрывали крылечки с верандами и весь тротуар вдоль домов на шесть квартир. Вокрруг разбиты сады с фруктовыми деревьями и огородами, в тени беседки и топчаны по местному обычаю. Топчан - это такой дощатый помост где-нибудь в уголке, на котором можно, застелив его мягкими матрасиками (курпача), чудно возлежать под густым зелёным покровом из виноградных листьев, увешанного тут и там огромными сочными гроздьями под матовым слоем пыли. Земля орошалась из шлангов, протянутых с кухни, но душная тень не спасала от жары. По другую сторону улицы - четырёхэтажные дома галерейного типа. Это изобретение архитекторов специально для южного климата: вдоль всего дома галереи, на которые выходят двери квартир. Но прохладно лишь в подъезде.
Поднявшись на третий этаж, я постучал в дверь. Рядом в окне отодвинулась занавеска, мелькнуло бородатое лицо Наиля. Открыв в одних трусах, он объяснил это неравной борьбой с температурой окружающей среды. Будучи татарином, отучившемся лишь в школе, он выражал свои мысли слегка витиевато. В темноте и относительной прохладе, созданной с помощью штор и одеял, он показал мне несколько слайдочек, как он их любовно называл. Его жена - Алёша, (так он называл её…) была на работе в библиотеке дворца культуры. Угостив меня дыней, он вспомнил о знакомой своей тёти, что уехала жить в Россию и может сдать однокомнатную квартиру на улице Толстого, рядом с восьмиэтажками общаги. Это была удача.

   К вечеру в дискотечной комнате, Наиль мотал плёнки с магнитофона «Ростов» на магнитофон «Маяк», проверяя микрофоны, а подтянувшиеся к семи часам помощники, продвинутые юноши из «хороших семей», перебирали слайды и таскали аппаратуру во внутренний дворик с фонтаном - по второму этажу стеклянные стены библиотеки и комнаты творческих коллективов. Когда стемнело, всё это великолепие под звёздным небом засверкало огнями цветных прожекторов  цветомузыки. Работало кафе и сухое вино не иссякало. Появились Иры и Алёша с подругой Мариной, что танцевала в программе, а потом мы сдвинули два стола и размножали деньги, бросая на стол кто рубль, кто три, а кто и пять. Но не десять - это было много.
Макс круто веселилась, подружившись с Виктором, вернувшимся из Москвы, где он бросил МИФИ. Они с Алёшей выплясывали под «Би Джис», диско-группу, последний альбом которой, он привёз с собой, а Макс, ревнуя, просила у меня ключ от квартиры тётки. Он уже был у меня в кармане и я строил планы на Чернову, что была сегодня не в джинсах - в платье с открытой загорелой спиной.
Когда дискотечники утащили наверх всю аппаратуру, праздник продолжился до глубокой ночи. Мы с Черновой спустились во внутренний дворик к фонтану и целовались, сидя на краю бассейна, устланного мраморными плитами. От них шло тепло, накопленное камнем за день, а прохлада брызг сводила с ума. Ирка решила искупаться и, кинув возле меня лёгкие трусики «неделька», спряталась за скульптурной фигурой в центре неглубокого бассейнчика. И вовремя: стеклянные двери раскрылись, появился сторож, пожилой узбек. А это что? - ткнул он коричневым пальцем в кружевное белое облачко, лежавшее на мокром тёмном мраморе возле меня. А это сверху скинули - нашёлся я, переводя опасность туда, где сверкали всполохи красного цвета и пели, врубленные на полную мощность, колонки: ««Лихорадка субботним вечером» - хит модной группы молотил по два удара в секунду всеми барабанами и бас-гитарами, многократно усиленными электричеством.
Бродя по тёмным улочкам всей компанией, мы зашли в ресторан, где Наиль прикупил «объедочки», утверждая, что это нетронутые гостями остатки банкета, аккуратно для него упакованные приятелем официантом. Опыт лабуха кабака.
В соседнем дворе он знал «праздничное» место и повёл всех туда. Это был маленький круглый бассейн, бортик его доставал мне и тогда лишь до колена. В детстве мы купались в таких лягушатниках прямо возле дома.
Звёзды спустились на крыши домов - я лежал на дне бассейна и, подняв руку, мог дотянуться до стоящей на бортике бутылки болгарского сухого вина. Чернова больше не купалась.
    Когда все разошлись, я проводил её к дому и обнял сзади, прижав к себе. Смотри, там мужик на балконе. Он же нас видит... Но я целовал её шею, пахнущую детством и не смог остановиться. Пусть смотрит.
Наутро я раскрыл холодильник - на меня дохнуло затхлостью могильной прохлады. Попив воды из-под крана, я отправился на почту, в надежде позвонить домой и занять денег у Макса. Вчера она рассказывала, что назначена начальником нашего отделения связи, так как её любовник - большой узбек из управления.
Макс энергично таскала и взвешивала на огромных железных весах бандероли, упакованные в серую ткань, облепленную сургучными печатями.

Мама продиктовала по телефону имя-отчество директора ремонтно-механического завода горно-металлургического комбината имени 50-летия Октября - всё это я честно записал. Намечалась работа с бронью, а это главное, пока я смогу выбраться из Азии и восстановиться в институте. Макс денег не дала, но обещала меня вечером покормить.
До завода пришлось ехать на автобусе, обливаясь потом. Мне чудилось, что влага выходит из меня вместе с вином. Автобус выбрался из города, где лесозащитная полоса силилась прикрыть людей от песков. Вдали высилась труба над химкомбинатом. Это был «лисий хвост» - ядовито-оранжевый дым шёл из неё всегда, но утверждали, что учтена роза ветров, при этом, как известно, ветер дует куда хочет.
Возле кольца круглого перекрёстка я вышел на плавящийся под колёсами грузовиков асфальт и по обочине, вдоль следов, оставленных протекторами машин, стараясь не наступать на чёрную гудроновую массу, посыпанную мелким щебнем, доплёлся до проходной. Директора не было и секретарша, сидевшая под кондиционером «Апшерон», по виду - хозяйка производства, солидная, вся в золоте и с крашеной каштановой башней на голове, записала мои данные, выспросив кто да что. Когда я всё выложил, её лицо несколько смягчилось, она посоветовала мне завтра быть к началу рабочего дня, в восемь.

    Дома я пытался заснуть, борясь с жарой. С детства я помнил, что душ надо принимать не холодный, а наоборот, горячий, а чай пить не чёрный, а зелёный. Всё это я проделал несколько раз и даже накрылся влажной простыней, которая тут же стала тёплой и противной. Представил бабаёв в ватных чапанах целыми днями сидящих на рынке. Может быть, мне надеть махровый халат? Перестав бороться, я тут же уснул.
Стук в дверь. Макс принесла ещё тёплых мантов на тарелке из фольги, покрытой застывшим жиром и бутылку сухого. Разговорились. Что-то про почту, какие-то фантазии, не помню. Потом она сказала, что у них рядом девочка сидит на сберкассе, а в столе у неё ржавый револьвер. Я принялся фантазировать про ограбление, а она вдруг рассказала реальную историю. Как-то на собрании в управлении им докладывали, что группа армянских мошенников по всей стране подкладывала неоплаченные переводы на телеграфе, получая деньги в других городах по подложным паспортам. Нам хватит тысяч сорок, а паспорта мы украдём.
На следующий день я вышел на работу в бригаду «светиков». Как оказалось, это была блатная должность: время от времени менять лампочки в цехах и помещениях довольно большого завода. Забивая козла в домино, мы ждали вызова в небольшой мастерской с верстаком и металлическими стеллажами до потолка, где лежали коробки с люминесцентными лампами. Вход был с улицы, что давало независимость от мастера, а бригадиром  - парень лет двадцати двух, ходивший всегда в чистой спецовке и джинсах. Сын начальника городской футбольной команды «Заравшан», игравшей во второй футбольной лиге Советского Союза. В прошлом году Андрея выгнали из МИСИ, где он учился на том же факультете, что и я. Мы быстро сошлись. Интерес к рок-н-роллу позволил нам направить нашу энергию на создание дискотеки при заводском комитете комсомола. Целыми днями мы обсуждали свои планы, а младший  помощник толок на верстаке кукнар. Мотая запрокинутой головой, он проглатывал измельчённые маковые головки, размешанные с чаем и медленными тягучими словами успокаивал себя: «Да-а-а, ништяяк...» Когда мы шли по вызову, он плавно перемещался за нами с коробкой лампочек накаливания для кабинетов управления. В литейном цеху меняли лампы дневного освещения, перемещаясь на козловом кране под крышей, с внешней стороны раскалённой солнцем, а снизу, полуторатонной доменной печью, плавящей металл. Мокрые и чумазые мы шли в душ. За вредность нам давали молоко.
День за днём я приезжал к восьми часам, вставая по будильнику. Это был железный механизм «Севан», выигранный мной в детстве на соревнованиях по плаванию. Однажды, получив отгул за работу в субботний день, я устроил праздник. Потом, как-то внезапно уснув, я вскочил по звонку затемно, спросонья кинулся в другую сторону - лбом о стену и ринулся на остановку. Приближалась зима, темно, народу в автобусе немного. Ну, думаю, не опоздаю. Наша комната была ещё заперта, я пошёл в цех, но и там слонялись два, три электромеханика. На круглых часах над дверью кабинета мастера было около восьми. Спрашиваю, одиноко копающегося у верстака слесаря: А чего нет никого? Так ведь, говорит, уже почти восемь... И тут на меня снизошло - ведь это вечер! Я уехал домой досыпать.
     Андрей Саидович, главный светик, был парень не промах. Слегка восточной внешности в папу, но достаточно образованный - в маму учительницу, он всё поглядывал на Чернову. И как-то, покурив анаши под любимый нами «PINC FLOYD», улетел на обратную сторону Луны и, вернувшись, попросил: «Слушай, давай я - Чернову, а?» Я так же плавал в тёплом жОлтом растворе, несущим меня по течению Великой Реки и ответил: «Да бери, жалко что ли?» Но тут же включились мозги - я разработал сценарий: он приглашает её домой, я неожиданно прихожу в гости и...
 Ночью пришёл пьяный Наиль, разбудив меня мелодичным свистом лабухов: «До-ре-ми-до-ре-до!» И хотя это на их профессиональном слэнге: «А пошёл ты на...» - всё же служило нам весёлым позывным. Я вышел на балкон, звякнув батареей скопившихся бутылок. С ним была давешняя плясунья из дискотеки. Я долго ждал их, но они пропали. Вновь уснув, я вскочил от грохота вышибаемой двери. Оказалось, что они утомились стучать костяшками пальцев и принялись долбить ногами, устало прислонившись к моей многострадальной двери, где уже и так была дырка от старого замка, но не там где вставили новый, а слева возле косяка - просто перевернули дверь наоборот и все дела. Мы лениво поругались - в руках у них были длинные жёлтые бутылки вина «Cotnari», купленные с огромным трудом у сторожа ресторана - Наилька там когда-то работал, сшибая «пАрнос», как они называли деньги за объявление песен с поздравлениями. Причём слово это произносилось с ударением на первом слоге. Наилю было под тридцать и мы относились к нему с уважением, ведь он когда-то даже слесарем работал на горно-металлургическом заводе, кидая совковой лопатой урановую руду, падавшую с транспортёра - кормил семью, ведь у них с Алёшей росла дочь.
Девица его рухнула на диван, по-домашнему свернувшись, положила руки под голову и уснула. Долго мы беседовали за жизнь и под утро решили, мол, зачем создавать друг другу проблемы с дискотеками, давай работать вместе во дворце культуры. Так я стал диск-жокеем.
Через несколько дней я вёл программу, выкрикивая: «Посмотрите на экран!» - когда там появлялось огромное потустороннее лицо Мика Джаггера, что-то орёт по-английски. Дальше я импровизировал, отталкиваясь лишь от приблизительного перевода названия песни, ведь у нас не было даже музыкальных журналов - польский был за счастье. И когда однажды в ресторане пьяненький кагэбэшник спрашивал где я беру информацию, долго не мог поверить, что нигде - просто рассказываю, что придёт в голову, отталкиваясь лишь от названия песни. Гоню.
 Андрей танцевал с Черновой. Когда расходились, шепнул мне: «Завтра в два часа приходи ко мне». А назавтра было воскресенье.
Его дом стоял прямо напротив дворца культуры и слыл самым крутым. Это был комплекс из трёх зданий с магазинами, кафе, фотоателье и кассой «Аэрофлота» внизу. О двухэтажных квартирах говорил весь город, но в подъезде воняло от мусоропровода и лифт был загажен. Андрей открыл через минуту после звонка, сказав сдавленным голосом: «Ты её только не бей, а то соседи услышат, орать станет».
Я прошёл в комнату и у дивана под деревянной лестницей, ведущей наверх, увидел Чернову, натягивающую джинсы. Молча посмотрев в её бархатные от пушистых ресниц глаза, я вышел на балкон, где драматично закурил, якобы переживая измену. Зачем я это придумал?..
     А через несколько дней её родители уехали в Ростов. А мы c Андреем Саидовичем пришли в гости. А обе Иры нас уже ждали.
 Комнат было две. Мы с Черновой, после некоторых возлияний покинули гостиную и упали на девичий диван, покрытый коричневым ковром. И, как старые друзья, закончили быстро. Я встал, сохраняя мужественность, вышел к ним и сказал: «Дрюня, тебя там Чернова ждёт» - а сам лёг на такой же, разложенный диван и Макс в одних шерстяных носках оказалась верхом. С ней что-то случилось, она была на грани. Глаза её потемнели, лоб вспотел, она дрожала всем телом. Я попытался её успокоить, но она выскочила на балкон и исчезла за перилами. В одних носках!
Чернова с Андреем, слыша мои вопли и одеваясь на ходу, кинулись за ней. Она была на соседнем балконе. Ирка её оттуда выудила. Потом был «разбор полётов», ведь Чернова мечтала поступить в Ташкентское училище стюардесс - с её-то длинными ногами...

     Получив «зарплату» (заработанную плату), я пришёл домой пораньше в праздничном настроении. Телефона у меня не было, но я притащил с работы старенький аппарат, мечтая запараллелиться к соседскому. И это мне удалось, но звонить можно было когда соседей нет дома, ведь у них бы там затренькало. Быстренько приняв ванну, я замочил все грязные носки в ведре, приоделся в новенькие джинсы фирмы «Texas», присланные из дому и направился в поисках праздника к Наилю.
Выйдя к кинотеатру «Узбекистан», куда мы в детстве лазили через пожарную лестницу на фильм «Фанфан-тюльпан» (дети до шестнадцати не допускаются), я присел на удобную деревянную скамью напротив входа, разглядывая афиши, написанные местным художником на огромных холстах, вставленных в трёхметровые металлические рамы. Шёл индийский фильм и все, составленные в один ряд, крашеные зелёной масляной краской скамьи, были полны узбеков - юношей в тюбетейках и девушек в национальных платьях. Откуда-то несло сладким дымком травы, недалеко сидела местная компания с кассетным магнитофоном на коленях и, не стесняясь, и не боясь, курила в очередь «косяк». Чуть дальше пили из горлышка «Советское шампанское». Это меня больше поразило. Ведь дома его покупали лишь в день рождения и новый год. А тут, присев напротив друзей на корточки, приблатнённый паренёк пил не поперхнувшись, этот благородный напиток, словно лимонад. Стрельнув сигарету, я полюбовался на толпы кинозрителей, будто взбродившая протоплазма, непрерывным потоком выходившие из-за угла, где была касса. Через раскрытые стеклянные двери, кинолюбители перемещались в большой прозрачный вестибюль, там работал буфет - толкались в очередь за пирожными. Хорошо, что у них работают кондиционеры.

Огромные лица индийских героев, в конце фильма сыгравших свадьбу, как я прочёл в намалёванной кистью аннотации в углу колоритной живописи, были какими-то грустными.
Тут я понял, зачем всё это произошло у нас с Ирками. Я просто боялся влюбиться в Чернову и остаться здесь навсегда. «Восток нас пожрёт» - подумал я, поднимаясь на уютную галерею третьего этажа к моим новым друзьям.




                «Игра»

     26 марта выпал снег, а уже расцвели деревья и мы собирались в горы за тюльпанами. К полудню всё растаяло, отменить поездку мы уже не могли. Движущийся праздник не остановить - пошли на базар вместе с Ирками, а Виталик готовил нашу квартиру: застелил прожжённый диван спортивным шёлковым знаменем «Трудовые резервы», выкраденным со стадиона, выкинул полиэтиленовый мешок с моими носками, ведь они давно кисли в ведре и уже взбродили так, что была опасность возникновения  новой агрессивной среды. Когда мы пришли, он показал на дерево за балконом - пакет застрял на ветке напротив окна и висел там, пока юные мичуринцы не состригли его по весне вместе с ветками. Пустые бутылки он сложил на антресоли, ведь всю зиму мы, не открывая балконную дверь, бросали газеты и пустую посуду через форточку на балкон.
 
     Со смехом ввалились Алёша с подругой Мариной. Для дискотечной программы они вместе репетировали новый танец, привезённый Ленкой из Москвы. И теперь, возбуждённые своим творчеством и весной, подчеркнутой таявшим снегом, побросали пакеты в угол и весело делились впечатлениями о моей двери, недавно перевёрнутой дырками от замков в другую сторону так, что новый замок справа, как бы повторял старый слева и возникала путаница, преодолеть которую они пытались, не в силах решить эту загадку. А я выгружал из классической сетчатой авоськи какие-то голые мясные тельца, сильно смахивающие на зародышей, оказавшиеся барагушем.
Бабай на базаре объяснил нам, что молодые барашки, нескольких дней от роду, пожаренные с луком в казане и присыпанные зеленью - это вах! Вах-вах... - просто счастье. Старик причмокнул губами, будто пробуя нестареющую жизнь на вкус и, удовлетворённо спрятав деньги под тряпку, достал кисет, в форме небольшой груши, похожей на ту, что привешивают на ключ от гостиничного номера - закинул под язык щепоть зелёного насвая.

     Виталик появился у меня сразу после нового года, получив, по его словам, распределение после политехнического института где-то в России, он как «молодой специалист», был направлен отрабатывать своё распределение на наш ремонтно-механический завод. Защитив диплом на все пятёрки, он имел право выбора и, увидев в списке город имени поэта Навои, решил ехать ко мне, ведь мы подружились ещё в Подмосковье, когда по окончании школы провели десять дней на острове с байдаркой моих родителей – красный верх, синий низ, с мачтой и парусом.

     В десятом классе он был небольшого роста, а теперь вдруг подрос и уже после второй бутылки пристально разглядывал девушек своими серо-голубыми глазами, слегка водянистыми, будто размытая акварель. Выпив, он становился другим. Заливисто хохотал, так же внезапно смолкая. Ожидая приезда жены, часто ночевал у меня после второй смены, будучи прописанным в общежитии в далёком седьмом  микрорайоне.
Он уже жарил барагуш, а я подливал в стаканы белого сухого. Магнитофон пел про «Адвоката Вселенной в мировой борьбе Добра и Зла», а дверь не успевала закрываться - пришёл нервный Наиль и сразу попросил налить ему полный стакан сухого. Что-то у него не ладилось с Ларисой Петровной, директором дворца культуры, подчиняющейся только руководству Комбината. Кто-то доложил в горком партии о якобы оргиях, происходящих у неё под носом. Эта женщина вызывала всеобщее уважение, ведь она, не имея ставок для дискотеки, как-то умудрялась оформлять нас сантехниками, электриками и сторожами на полставки, а мы скидывались в общий котёл, покупали магнитофоны, плёнку и шили костюмы для девочек. Конечно, затраты росли и Наилю приходилось держать «мёртвых душ», за здоровье которых мы и решили выпить.
Развеселившись, я фонтанировал алкогольные идеи, включив при этом магнитофон на запись. Теперь мне пришла мысль создать «Партию Авангардно-Революционного Направления Анархо-Сюрреалистическую». И «пАрнос» ресторанных лабухов превратил в «ПАРНАС».
Руководителем я, шутя без удержу, назначил Наиля, сам согласившись на роль идеолога; министром почт, телеграфов и телефонов - Макса, а Виталия - министром безопасности. 
Девушки молчат и поедают мясо, тающее во рту.
Появляется Витян с ключами от папиной машины.

Новая модель «Жигули-2106» сверкала бликами на солнце и мы с Наилем составили группу захвата, отправившись в военный городок за напитками.  Нас везли на машине! И мы были главными (!!)

    Вернувшись, мы застали мою квартирку полной народу. Прибавились Ирки и Паша-строитель, не помню, как он к нам прибился, но пользы от него было много - вскоре у меня появилась новая, так никогда и не выкрашенная дверь.

   К вечеру все оказались в «Сармыше». В углу ресторана, стилизованного под грот, за шторами из массивного бамбука, под зазывные объявления музыкантов: «А сейчас поздравляем с днём рождения и дарим эту песню!», мы всячески веселились, пока не кончились деньги. В разгар веселья пришла третья жена Лешего и, сняв туфель, замахнулась на него, а он, в стиле фильмов про войну кинулся на каменный пол, прикрыв голову руками, будто на учениях, а голосом подражая звукам разрывов снарядов. Потом он успокоил Люду и пригласил  за наш стол, где она примостилась по соседству с его подружкой. Все знали историю их любви, лейтмотивом которой в наших рассказах были слова молодой грузинки: Мнэ с тобой и на лезвии кынжала нэ тэсно! -сказанные горянкой, когда Леший спросил, мол,  не тесно ли ей с ним на маленькой кухонной кушетке в квартире Наиля, где он с ней примостился.
     Вскоре музыканты занесли инструменты в свою каморку, где  укурили меня в хлам местной анашой. С молодой здоровой жадностью я втягивал полные лёгкие марихуаны, задерживая дым, пока хватало дыхания. Помню, оставшись один, я шёл по диагонали через площадь возле ЦУМа (центральный универсальный магазин), среди фонтанов и высоких мраморных клумб со странными деревьями - тутовник рос корнями к небу, а я напевал во всю глотку «Джулай монинг» моей любимой группы «Юрай хип».
Остановил меня резкий удар в лоб. Сидя на земле, я увидел перед лицом развёрнутое удостоверение сотрудника КГБ. Две бандитские морды что-то говорили, а потом исчезли во тьме. Потом я узнал, что это спекулянты лесом и бензином, а удостоверение фальшивое.
Утром я решил начать новую жизнь.
Всё постирал, вымыл, выкинул и вытер, поменял лампочки и снова лёг спать.
Работа на заводе, была в общем-то не в тягость, но забор с колючей проволокой вокруг и строгая проходная, давили на психику. Особенно попытки записывать и лишать премии, покидающих завод раньше пяти. Приходилось лезть по крыше автотранспортного цеха, потом по забору и прыгать с двухметровой высоты - режимное предприятие. До двадцати семи, когда выдавали по возрасту военный билет, было ещё далеко - я решил поступить в местный институт и подыскать себе работу для белых людей.

Вечернее отделение Навоинского филиала Ташкентского политеха славилось тем, что бесплатно туда поступить было трудно, это вам не Москва. И папа вновь выручил: друзья познакомили его в столице с деканом, часто бывавшим там по своим делам. На экзамене по математике, которого я боялся больше всего, когда я переговаривался вполголоса с соседом по столу, пытаясь выяснить решение, ко мне подошёл преподаватель из узбекской интеллигенции и строго так потребовал пересесть назад. Я обмер. Ничего себе, думаю, «по блату» поступаю.
Папа рассказал мне, что в ресторане «Дубрава» на 50-ом километре Киевского шоссе, где он угощал декана молочным поросёнком, было сказано по-восточному мудро: «Дети моих друзей будут учиться бесплатно!»
Так вот, идёт этот грозный «препод» мимо и на мой стол белым голубем падает листок с решением. Сочинение я написал на пять самостоятельно, за это никогда не переживал, а вот математику даже в Москве списывал у медалистки, случайно познакомившись перед экзаменом.
Первый год я по вечерам, после работы ходил в институт. Второй уже изредка, а вот на третьем приходилось мне всячески выкручиваться, чтобы получить зачёты: таскать и подключать станки в лаборатории, когда работал электриком, привозить машину металлического уголка, будучи к тому времени инженером отдела снабжения. Познакомившись с молодым ассистентом кафедры теоретической механики, я за лабораторную работу давал ему ключ от квартиры, куда он приходил с невестой, таская в её сумочке простыню.
Но после того, как я ни разу не появился в течение года в институте, меня оставили на второй год! Вы когда-нибудь слышали о таком? Никакой академки, ничего не оформлял, просто пришёл к Амону Каримовичу, дай Бог ему здоровья, жалобно заныл, а он меня выгнал: Пойди побрейся, потом придёшь.
На следующий день забрал полную зачётку и через некоторое время я опять учился на том же курсе второй раз (+!)

     Перебравшись на Опытный завод треста «Югпроммонтаж», с утра я был занят поездками по оформлению снабжения всяческими материалами, а во второй половине дня мог себе позволить сбежать пораньше. Один день в неделю я даже преподавал слесарное дело мальчикам в школе. Переписав книжку, я с умным видом, что-то рисуя на доске, читал им из тетради, давал задание и отпускал с миром, а сам был весь день дома. Называлось это - санитарный день. После того, как мои прокисшие носки висели до весны на дереве за окном, пока их не состригли вместе с ветками местные мичуринцы из домоуправления, я всё стирал вовремя и сам - просить об этом моих подруг мне казалось неудобным. Я лишь просил их расписаться на обоях, проставив дату посещения.
Макс заходила в обеденный перерыв и мы развивали нашу афёру о подложных переводах: Надо будет выкрасть у кого-то паспорт, переделать на меня и разъезжать по разным городам, получая деньги. Тысяч сорок нам хватит. А информация сойдётся на всесоюзный компьютер только к концу года.
  Чернова подружилась с Арканом, мастером спорта по боксу и от нашей кампании отошла. Потом он сел в тюрьму, а когда вышел, то женился на ней и они, родив ребёнка, переехали в Ростов-на-Дону.
Как-то ночью меня разбудил стук в дверь. Виталик сбежал со второй смены из своего механосборочного цеха и мне, голому, пришлось идти открывать.
Тем вечером ко мне неожиданно пришла девица, познакомились мы за общим столом в кабаке - она была чьей-то знакомой. У нас ничего не было, никаких намёков, флирта тем более. И вдруг стучит. Чуть не с порога прямым текстом говорит, что вот мол, девушка я и хочу стать женщиной прямо сейчас. Ну, что бы вы сделали на моём месте? «Скорую» бы вызвали? ;
А тут ещё Виталий притащился какой-то сам не свой. Пошли, говорит, на улицу, погуляем. Вышли мы с ним во двор, а он предлагает сесть на качели. Сидим, как два идиота, качаемся, поскрипывая среди ночи. Оказывается, в квартире возможно прослушивание, а здесь можно говорить... Ну и рассказывает: предложили ему пойти работать в КГБ. Не стучать, говорит, а поехать учиться, аж в Высшую школу в Минск. В ту пору возобновилась борьба с нарушением законности, подбирались даже к секретарю обкома партии, начав с председателей колхозов. У одного из них, вызвав в городской комитет  для разговора, в машине, в ящиках для винограда нашли пачки денег. Народ говорил: Да это он им и привёз. Воспылала душа комсомольца чистой ненавистью к свиньям, что объедались шашлыками три раза в день, пока мы голодные бродили по городу…

  Однажды нам повезло - пригласили на свадьбу. Плохо представляя себе невесту или жениха, мы так наелись, что не смогли даже как следует выпить, а добравшись до квартиры, долго и тупо лежали, дожидаясь освобождения. Виталий понимал, с детства воспитанный книжками про Дзержинского, что контрразведка - это очень интересно, не то, что на заводе работать. И решил сдаваться. Тем более анкета хорошая - папа работал в управлении делами ЦК КПСС, правда, инженером-сантехником, унитазы им ставил.

Магнитофонной плёнки с записью наших партийных игр я больше не видел. Её нигде не было, а Макс – вдруг - вышла замуж и родила двойню, успокоилась. Встречая меня на улице как-то странно опускала глаза и не здоровалась. Виталик говорил, что её фотографию показывали ему в КГБ, спрашивали, наверное, где же Саша берёт информацию для дискотеки?+!


                «Похождения дезертира»
    
     Пока мы с Наилем, попив белого сухого, шли к женской общаге в седьмом микрорайоне, он ругался на семейную жизнь, а я смотрел вокруг и видел мокрый асфальт в жёлтых бликах фонарей, сравнивая с кадрами наших слайдов - дождливый зимний город среди пустынных пространств Средней Азии. Превращаясь в свои воспоминания, мы удалялись в темноту за пустырём - там была наша цель с погашенными огнями. Общежитие химкомбината. Женское, конечно.
Вахтёрша, бдительная вохра, шуганула нас, но мы полезли по зарешёченным балконам первого этажа - на второй. Перевалившись через перила, я пробрался среди развешенного белья по балкону, к раскрытой двери на кухню, неожиданно встретив там мужика. Благодушно разъяснив, что мне не сюда, он вывел меня через комнаты к выходу из квартиры. Общежитие было в обычном доме - я оказался в одном из подъездов. Не зная, куда мне дальше,  спустился вниз,  прошёл мимо той же вохры, стараясь не поднимать лица, но дверь была заперта и ей пришлось проснуться, чтобы проводить меня проклятиями.

   Шёл дождь. Наиля нигде не было и меня понесло на другой конец города, к Южному переулку со старенькими трёхэтажными домами, где жила, помню, официантка из гостиницы «Сармыш». Такая полная уже.
В её подъезде у батареи отопления грелась девушка с мокрыми волосами. Пройдя мимо, я поднялся на второй этаж и постучал. Сонный мужской голос из-за двери, спугнул меня. Спустившись вниз, я остановился перед дверью подъезда. За ней шумел дождь, а в темноте слышался запах мокрой одежды, подсыхающей у батареи худенькой девушки небольшого роста в черной джинсовой курточке. Внешне напоминала она юную пленницу Кавказа. У неё был даже небольшой акцент. Снимаю здесь комнату, говорит, а хозяйка вот уехала, ключа не оставила... Я придумал зайти с ней к товарищу: заводскому другу, тут недалеко, мол, через два, три дома.
Она послушно побрела за мной. Приятель был кузнец. На заводе, сидя  возле пресса, ухавшего многотонным молотом, он брал тяжёлыми щипцами, катившуюся по желобу, раскалённую металлическую болванку и подсовывал на наковальню. Нажав педаль, бухал с трёх сторон, изготовляя неровный шар, и кидал в контейнер. Шары, остывая, отправлялись в грузовиках на золотоизвлекательную фабрику, где помещались в огромный барабан механической мельницы, превращая многочисленным вращением и грохотом, горную руду в пульпу, разбавленную водой. Из неё добывали золото, переплавленное в слитки девятьсот девяносто девятой пробы, оно грузилось в бронированные вагоны и уезжало в брежневские закрома нашей необъятной родины. Вот такой у меня был женатый друг. Но он не открыл.
В его подъезде мы обнимались, греясь друг о друга. Прижавшись к её спине, я убеждал, что друг скоро придёт, мы всё одно, ляжем вместе, ведь у него можно спать только на полу. Я так не хочу... - услышал я и развернул её лицом к себе. Она молчала и мы поцеловались. Пуговка на её джинсах легко расстегнулась.
     Потом я пошёл стрельнуть сигарету и не вернулся. Лил сильнейший южный дождь, я шёл босиком и был счастлив, это точно.

По городу разнеслась весть об отмене брони. С быстротой чумы, новость заставляла народ разбегаться по больницам. Витян лёг в венерическую лечебницу, но под прицелом автоматов был отправлен в армию. Какой-то безумный переломал себе руку о бетонный столб - бесполезно. Саидович покинул мирную жизнь, оставив жену с ребёнком, предварительно продав телевизор с заводской дискотеки. Или наоборот: продав телевизор, чтобы не сесть в тюрьму, пошёл в армию. Жилка предпринимателя ещё в МИСИ не давала ему покоя - продавал пластиковые пакеты по три рубля штука. Такие красивые, с портретами девиц, ну помните, они тогда были только контрабандные или из «Берёзки». Это я его научил.
    Я пошёл на приём к онкологу и вырезал себе бородавку на ляжке, что были у меня на правой ноге в большом количестве, видать, с рождения. Думаю, это результат взрыва в Челябинске-40, где Курчатов делал атомную бомбу, а за год до моего рождения рванули там ядерные отходы на комбинате Маяк.
Хирург был знаком с начальником, у которого я работал, а у него был брат в Москве, тоже хирург. Его разыскал мой папа, все они созвонились и мне неделю за неделей продляли бюллетень, но государственный военный вирус захватывал всё вокруг и я попросился в командировку в самый дальний город Комбината - Уч-кудук.

Пыльный «Икарус» три часа шёл по раскалённой пустыне через пески. На остановке возле Горячего ключа ко мне в окно заглянул верблюд с болтом в носу для привязывания. Он ронял пенную слюну на плавленый асфальт, обнажая длинные жёлтые зубы. Наверное, жуёт насвай, подумал я. Перевалив горный хребет мы закусили в городе Заравшан горячими самсами на рынке: Один лук... Пачиму один лук? Много лук!
Ещё два часа мы преодолевали песчаные пространства, догоняя миражи на асфальте и наконец, показались чёрные и синие горы с плоскими вершинами - отвалы урановой руды. Петляя между ними, словно в лунном пейзаже, мы выбрались к нескольким пятиэтажкам. Лишь небольшой участок пыльной зелени окружал коттеджи первопроходцев рядом с бассейном, а вокруг - лишь пески, да зоны.
    Утром возле дома, где мне выделили комнату, останавливался грузовик, собирая людей на работу. Определившись механиком, я должен был поставить башенный кран в строгой зоне, где строили новый цех по кислотному выщелачиванию урана - что-то вроде этого.
Зэки встретили меня радушно: Пощекотись насчёт новой спецухи, рукавички выпиши, чаю подгони, а кран мы тебе поставим.

Каждый день, слушая байки и запивая их чифиром под плов из собаки, я и не заметил, как металлический конструктор башенного крана гордо вознёсся над пустыней. Но повестка достала меня и здесь. Отдел кадров отзывал  в город имени Поэта.
И вот, последний призыв, весной мне стукнет 27 - непризывной возраст. Голый, убитый горем, с перебинтованной ляжкой и  красной папкой личного дела под мышкой, я стою перед военными людьми.

Рассматривается вопрос.
Врач исправно продляет бюллетень.

Дело отложили до второй комиссии, а я совершенно опустошённый грозящей бедой, плыл по течению реки. Она вынесла меня после дискотеки с Наилем и его другом Лешим - бородатым, длинноволосым, кривоногим и пьяным художником из Бахчисарая, в какие-то гости.
Молодая, компактная блондинка с ребёнком в одной комнате, а мы в другой, задвинув шторы - было утро - беседовали за искусство, потом уже только с Лешим - была ночь - он спал на одном диване, а стриженая желтоволосая, отправив ребёнка к маме, на другом, где оказался и я - был день за шторами, крутился «Supermax» - Леший изредка просыпался и советовал, как нам лучше устроиться - диспетчер, блин.
На третий день я вспомнил, что хочу купить модные ботинки из натуральной кожи с замочком - есть в старом городе -  а сдачу, сгоряча пообещал я, мы потратим на восстановление сил. Леший, был и остался, старше меня лет на десять и это важно. В магазине он убеждал меня, чёрт красноречивый, что обувь мне впору, хоть и была она на размер или два больше: Не ссы, будут велики - перекуплю.
Завернули дефицит и пошли искать пиво. В забегаловке на автовокзале, спал на скамейке пьяный старый человек, а мы душевно пили кислое чимкентское из мутных полулитровых банок, под рассказы бродячего художника про Планерское и  вдову Волошина,  про горы и море, про Пустовойта и ни слова за искусство!! - на этих словах он пьяно ударил сильным кулаком, привычым к плотницкому труду, по столу - банки одновременно подпрыгнули.

   Вторая комиссия довела меня до нервного истощения. Я не мог спать и, хотя была надежда на третью, последнюю, всю ночь мотался из угла в угол, пытаясь читать журнал «Новый мир». Жена Наиля работала в библиотеке и снабжала литературой, объясняя мне, что такое реализм.

И тут вдруг, уже часа в два, проходя мимо стеллажа со стареньким телевизором, выброшенным мамой приятеля, я увидел, как он покачнулся, придержал рукой, подумав: Опять соседку сверху ебут, но тут же понял вдруг – землетрясение!
По лестнице подъезда топот ног. Выскакиваю за дверь - впереди меня бежит сосед в семейных трусах и только за ним жена в ночной рубашке с двумя пацанами.
На улице люди. Я постоял, успокоился и пошёл одеваться, все знали, что толчки ещё будут. Собрав документы, я вышел. До утра мы гуляли с Виталиком по городу. Подальше от девятиэтажек сидели люди. Говорят, шесть баллов. Меньше, чем ташкентское землетрясение. Наутро под крышей одного из девятиэтажных домов, рабочие скрепляли металлическими полосами длинную трещину.
Алёша меня навещала после каждой репетиции. Разглядывая её аппетитные коленки, я слушал про книжки и Москву. Она была женой моего друга... Вскоре Наиля всё таки выгнали из дворца культуры по доносу юного дискотечника и суд делил теперь наши магнитофоны. Стукач потом сам стал вести дискотеку в клубе строителей. А на суде даже пожилой кореец в мантии недоумевал: почему тот не подал в товарищеский суд, зачем уголовный. Отец Алёны помог, да и амнистия подоспела к олимпиаде восьмидесятого года, а то сидел бы Наиль в тюрьме. В зале суда я так выступал с места, что меня удалили. Наиль перешёл работать в ресторан, замещая ансамбль в их выходные дни. Он так же поздравлял Сэфиков и Саидов, собирая «парнос» - много денег, по тем временам сто, сто двадцать за вечер - это целое состояние, позволявшее кутить ежедневно.
Закрутив роман с танцовщицей, он гулял с ней по всему городу, а жена привезла с очередной сессии фотографию своего интеллигентного столичного друга и поставила дома на книжную полку - семейная жизнь Наиля и Алёши дала трещину.

Произошла третья комиссия. Со мной был Саид из горкома комсомола, он хорошо знал  военного хирурга и врач, улыбаясь добрым узбекским лицом, спросил, хочу ли я в армию (!!), и дал отсрочку. Всё! 

Надо было уезжать. Я взял отпуск и, забыв про рыбок в трёхлитровой банке, что недавно купил, но прихватив с собой пакет анаши для москвичей, взлетел на «ЯК-40» над жарким маревом бетонной полосы. Вдали остались трубы заводов.
Пока мы набирали высоту, я обливался потом. Девушка, что сидела рядом, предложила платок, мы познакомились.
Пересадка в Ташкенте, мой самолёт утром, а её ещё позже. Ночью, гуляя по парку возле аэропорта, мы прислонились к дереву, она ответила на мои призывы, мы целовались и я поднял её на руки, прислонив спиной к дереву, но тут из темени кустов выскочил человек и, наставив на меня пистолет, вежливо спросил документы. Недалеко кого-то убили, но я, помню, успел.
Девушка недовольно подошла с металлической трубе из которой брызгала вода, присела как-то сверху, а я умылся. Лететь нам было в разные стороны.

В самолёте, устроившись поспать, я прикрыл глаза и услышал по громкой трансляции голос стюардессы: Чей большой чёрный чемодан раскрылся и не закрывается? Пройдите, пожалуйста, к трапу! Обмерев - ведь завёрнутый в свитер, целлофановый  пакет с марихуаной, лежал в дальнем углу этого пластмассового большого чёрного чемодана, купленного мной на отпускные перед самым отъездом - я поднялся и пошёл навстречу судьбе.

Какое-то ноября 2000 года


Barak;

      Баха ад-дин Мухаммад бин Бурхан ад-дин Мухаммад аль-Бухари - вот так вот, запросто, говорят в Бухаре, а коротко – Бахаутдын, мавзолей которого считается среднеазиатской Меккой. До сих пор идут сюда люди из мусульманских стран и даже Индии, просить исполнения желаний и отвращения грехов в святом месте.  По преданию, местной легенде, Мухаммед,  бросая камень в Мекку, закинул небольшой осколок и сюда. Вот его-то и надо обойти... Сбудутся, говорит служитель, желания.

   В средние века здесь была школа суфиев. При вступлении на Путь, у части суфийских орденов существовал обряд инициации и адепт должен был произнести байа, клятву верности. Ему вручалась хирка, суфийское облачение. Основная часть церемонии состояла в том, что ученик вкладывал свою руку в руку шейха. Так происходила передача барак; – благодати.

   
И вот, приезжаю второй раз в Париж, через два года после съёмок фильма «Мираж» (35мм, 30 мин, 1992год – http://www.dailymotion.com/user/dm_5136d8c310506/1#video=xy0kso ) в Уч-кудуке, Навои, Самарканде и в Бухаре. Теперь с подарком, переданным московской мамой своей дочери Кате - просто книгой в жёстком переплёте, правда, довольно толстой, про костюмы. Должны встретить на своей машине...

   Катя, говорит её мама мне на Малой Броной в прекрасной квартире на первом этаже старинного дома, работала в своё время костюмером в театре и вышла замуж за парижанина, фотографа. А я пошёл ещё не один, прихватил с собой Гуру, а он и Лизку, так что мы хорошо посидели и уже потом, много месяцев спустя, когда я рассказал им о своей поездке в предрождественский Париж, Гура, а я его именно так звал, попросту ; вспомнил: «Она мне предлагала оставаться жить у неё, журнал какой-то детский есть, писать туда… зубы говорит тебе вставлю, приодену… вот, ****ь – первый раз видит человека…» Но это уже потом, а сейчас…
 
   Встречают они меня в аэропорту на стареньком Рено.
   Поднимаемся в квартирку её мужа Бертрана, недалеко от метро Plaizans. Тут же достаю мамин подарок с Малой Бронной и банку уральских, от моей тёти Тамары, солёных шампиньонов. Мамину книжку Катя отложила куда-то, а грибочки мы тут же и приговорили под русскую водку. Встал вопрос... - вернее, Катя намекнула о ночёвке.
 
   Принимаюсь названивать знакомым, но… как обычно, то нету, то… в конце концов, предъявил Бертрану свою «чековую книжку», из которой стало ясно, что у меня есть счёт и там лежит нетронутый аванс за короткометражку с лета 90-го года. Он отвёл меня на ночёвку в ближайшее кафе, где на втором этаже, вход с переулка – две, три комнаты с общим душем в коридоре.
   
Наутро, прекрасно выспавшись, спускаюсь вниз и жалуюсь пожилому арабу за стойкой, мол, боку проблем пур муа в Париже: pour moi, в смысле.
- О! не только для тебя… - буркнул он, продолжая варить кофе.
 
   На улице оглядываюсь, запоминая дорогу, вдруг не найду. Над входом в кафе вывеска, синяя. И белые буквы: «BARAKA». Ну, Барака и барака, запомнил вроде, на наш барак, думаю, похоже. Найду на обратном пути.
Нашёл банк, называю цифры, а мне клерк, молоденький такой, школьник по виду, сверившись с компьютером, говорит: «У вас, месьё, 63 франка».
- Как!? Должно быть... - больше…
Справившись с волнением, спрашиваю мадам…, польское, по-моему, какое-то имя.
- Так вон она там -  за дверью, - показывает на запертый кабинет в том же углу, что и два года назад.
- О! Саш;! я же не знала, что вы приедете… -  достаёт из сейфа чековую книжку, заполняет, передаёт мне и я выхожу из стеклянных дверей отделения банка с пачкой денег в кармане, перехожу улицу и вот уже пью свой кофе напротив, спокойно поглядывая на прохожих, прикидываю - как потратить... Подарков куплю, двухкассетник этому бизнесмену в Селятино, ну и себе табачку, да трубку покруче…

   Я благополучно вернулся к себе, вечерком отдал должок Бертрану и вместе с Катей мы поехали в мексиканское кафе на их холодном тарантасе с неработающей печкой. В расписанном масляными красками американским флагом по всей стене над стойкой, с мексиканским подавальщиком, я ел огромного краба и первый раз пил текилу.
   - Ты смотри осторожно, она очень крепкая, - советовала Катя…

Потом поехали в машине Бертрана, замерзая дальше и петляя по Парижу, выбрались к каналу среди деревьев и, наконец, припарковались у кафе с классической музыкой, потом… уже не помню, где же Катя мне призналась, что в книжке, переданной мамой, в корешке был  небольшой такой совсем – бриллиантик - от маминого колечка.

Детектив закончился за три дня до Нового года. Свой аванс я почти весь истратил на подарки, сначала купив дочке зелёного кролика, назвав его почему-то зайчиком бельгийским, видимо по этикетке на синтетической шее - мы до сих пор празднуем его день рождения.

   Маме и жене и... осталось доехать до дома. А в Москве тогда не было ничего, улицы не освещались, и… но не про это сейчас: когда уже был готов мой второй фильм «Мираж», о моём, на самом деле, неосознанном паломничестве в Нурату и Бахаутдын, хотя по сюжету смонтировался поиск дочери от первого брака, тут и вспомнил я название парижского кафе! - где пару раз только переночевал.
   Я разыскал и внимательно просмотрел слайды, сделанные в предновогоднем Париже и, конечно же: вот он я, - в тёплой джинсовой куртке из сэконд хэнда и при этом - в светлых, хлопчатобумажных джинсах ; - у входа в кафе. Это Катя меня щёлкнула нашим старым фотоаппаратом «Зенит».
И надо мной всё та же вывеска, с тем же непонятным словом.
               
  Читая о Бахаутдыне, выяснил, что  барак; - это по-нашему просто благодать — в христианском богословии понимается как нетварная Божественная сила или энергия, в которой Бог являет Себя человеку и которая даруется человеку для его спасения. С помощью этой силы человек преодолевает в себе греховное начало и достигает состояния обожения. Также благодатью называется незаслуженная милость и благоволение Бога по отношению к людям.
Особенно чуешь его, когда называешь цифры, волнуясь, а тебе вдруг говорят, что на вашем счету 63 франка. Но как!? должно же быть несколько тысяч... «Больше должно быть там у вас моих франков,Ё!» - как настоящий франк вопрошаешь ты.
   Но мы же не знали, говорит польская эмигрантка, открывавшая мне счёт по рекомендации Паскаля, приютившего меня тогда у брата в районе Монмартра, всего два с половиной года назад!
А теперь мадам достаёт из сейфа ту самую книжку, вырванный из которой листок, я гордо предъявлял вчера вечером Бертрану, во время распития московской водки под солёные грибки уральской моей тётки в студии недалеко от Плезанс, парижской станции метро...

   
Бертран, тем временем, показывал журналы с цветастой фотографией мамы на обложке и тут Катя сказала гордо: А в шестидесятые годы мама Бертрана была моделью - и погибла в автокатастрофе… Прям Камю, чёрт возьми (!!)
   
   И тут я увидел - первый и последний раз - скандал в русско-французской богемной семье. Бертран кричал: «Ты дуррра, Катя!»  - всё ффукал, а она как-то слегка приниженно суетилась.
Так вот, директор местного отделения банка имела родственников в Бескудниково, куда, помню, передавал пару лет назад флакон, оплетённый соломкой, видать, с духами, да ещё 30 долларов.
 
   
  Вот такая Барак; случилась cо мной в Париже, недалеко от метро Плэзанс. Это ещё одна из моих стоянок на Пути, трёхдневная, в декабре 1992-го года, перед самым Рождеством.
Я обменял билет в нашем Аэрофлоте и улетел на два дня раньше.



ДОРОГА
В
МОНАСТЫРЬ

ПАРИЖ.ОСЕНЬ

- Ты что делаешь?! – женский голос за спиной.

- Ноги мою… - оборачиваюсь, на распахнувшийся в дверях её ванной комнаты, вопрос: «Что ты делаешь в моей ванне?!» - большой парижской квартиры.

Но Гуля сама же пропустила нас через калитку, запирающую двор с паркингом в полуподвале, откуда мы с товарищем подняли к ней на лифте свои скудные шмотки с дороги. А ехали-то мы целых трое суток, меняясь за рулем красного старого корыта – Опель-сарай,Ё!

Второй раз мы заехали к ней после вернисажа Володи Попова-Масягина, мужа моей сокурсницы Юны Масон, племянницы Марины Влади (читай докроман Трудовая книжка). Полный зал первого застекленного на улице Риволи выставочного зала, наполненного картинами Володи про красивых женщин и эротическими смешными скульптурами с фарфоровыми задами, парижанки ЖозефА.

- Ни одной работы не продали, - сказала потом Юна, улыбаясь своей самоотверженности.

Гуля сама взяла такси, мол, тут до меня десять евро всего - мы поехали вверх над Монмартром, через район, где когда-то жила Эдит Пиаф и так удачно остановились на светофоре, что камера Димы Эделя в моих руках остановилась панорамируя на ходу – напротив кафе, полного арабов и  негров, просматривающих футбольный матч на большом плазменном экране. И поехала, панорамируя дальше, независимо от меня и это стало маленьким чудом во время монтажа фильма «Старнствие», так и не смонтированного до конца и получившего подзаголовок «черновик».

В этот раз я спал, в отличие от первого посещения, когда я уехал после её слов Диме, мол, ты же один должен был приехать - воспользовался дружеским приглашением Сергея, сбежавшего в свое время вместе с отцом за границу.

На вернисаже было полно парижских русских, администратор француз, бегал-бегал и принёс, наконец, шампанского. Я, говорит, устал уже за водкой бегать в соседний супермаркет.

Пела красавица в национальном калмыцком костюме ;

А заканчивая историю дороги в монастырь, можно вспомнить её начало:

После моей ночи, проведенной  в машине Дмитрия Генриховича, заночевавшего у фестивальной подруги-коллеги Гули, когда я, уже покуривая в его автомобиле, припаркованном у трехэтажного старого дома, недалеко от метро Журдан, дождался всё же Диму наутро, мы, наконец, покинули Первый город, где мне в который раз негде было ночевать.

Я ему рассказал, как только мы тронулись, пока блукали по улицам мимо Мулен Ружа и злачных заведений вокруг, рассказал, стараясь не отлекать от вождения Диму нашего Эделя, как я чуть не попал ночью в его машине в историю с  полисом: сижу, курю, вдруг в лобовом стекле в зоне моего обзора, выскакивает из подъезда молодой парень с мобилой под ухом и что-то говорит, говорит туда, глядя демонстративно на номер нашей машины, а там, я помню еще после истории с микроавтобусом, подрезавшим нас в Голландии, (вернусь к ней), - написано просто: Russia.

А тогда как раз муссировались в СМИ темы чеченских сепаратистов и другие тому подобные терррористические… - короче, «террористическая угроза», думаю, гонит он полису в свою мобилу.

Выхожу из машины.

Ну, объяснил парню на своем французском, лёгком и быстром языке, что заронили в мое подсознание дети французских коммунистов в пионерском лагере для работников синхрофазотрона, году эдак… давно очень.

Но французик вернулся домой и потом еще долго горело его окно прямо над крышей нашего немецкого опель-сарая.

И вот, выехали мы – уже! - из Парижа. Едем на юг, с тем, чтобы там, на повороте на Лион, расстаться с Димой, вернее, разъехаться: мне автостопом до Монпелье, а товарищу Эделю в Германию на старом красном корыте марки Опель, но… мы предполагаем, а Бог располагает.

Попав в тоннель под Дефансом, долго-долго, как у Тарковского в Японии – ехали-ехали – да туда ли мы приехали?..

Вынужденные шлагбаумом у пропускного пункта платной дороги, заплатить за авторут, помчались совсем в другую от юга сторону и оказались в направлении монастыря, телефон которого товарищу  выдал батюшка, ещё в храме на Белорусской, как интеллигенту-неофиту, похоже. Наставил, видать, нас кто-то на путь истинный…

Решив, что там, в женском монастыре русской зарубежной православной церкви, мы и заночуем, как паломники, принялись искать дорогу. И глубокой уже ночью, нашли.

Но нас не пустили ночью у ворот. Послушали в маленькое окошечко. Я с перепугу начал было по-французски, а Дима меня толкает, мол, надо по-русски.

Сестры сходили к матушке-настоятельнице (потом оказалась прекрасной, гостеприимной женщиной… sorry – матушкой М.) и… порекомендовали приходить утром на службу.

Благословляет матушка М., значит.

Заночевав в холодной машине, мы так и сделали, но Дима наутро захворал.

Сходили поутру в храм, помолились, как умели. Дима-то уже научился, даже, смотрю, на колени опускается…

Заболевая, он попросил матушку, приютить нас в монастыре, лёг в своей комнате, а я после завтрака разговорился с московским певчим Сашей и с Юлием, что отслужил иностранный легион в Африке, ждал теперь документов на карт де сежур, жил пока в домике, что разрешили построить русской писательнице-диссидентке на территории монастыря.

Сопутник мой на второй день спрашивает, не жёлтые ли у него глаза? Да, ты что, говорю, это от моей жёлтой куртки отсвечивает тебе в глаз – успокойся, брат.

Но уже на четвёртый день, товарищ Дима Эдель, оставил мне 20 евро и уехал, поклонившись до земли у открытого багажника своего сарая: Прости, мол, если можешь,- сказал он и отбыл в сторону Германии. Прихватив подарок своей маме от меня: ведро грецких орехов, что я поставил ему в багажник, собранные тут же за домиком с гордой табличкой, снятой, видать, откуда-то:
 
VILLA GULIA

Там жил Юлий, прошедший севастопольское военно-морское училище, после службы во Владивостоке, помыкавшийся в бандитские девяностые, он выбрав службу в иностранном легионе, отслужил, приехал в монастырь и сделал в домике писательницы мощный ремонт, аж полы деревянные перестелил,Ё!

Мы уютно посиживали вечерами с коробкой вин ружа, - большая такая, с краном ;, а однажды даже жарили фазана, сбитого русским парнем на своем микро, когда он спешил чистить канализацию в монастырском четырехэтажном доме, доставшемся монашкам, от французского графа.

В Германии Дима проверился в медпункте и у него обнаружили желтуху.

А мы, тем временем, договорились с Юлием, что он отвезёт меня в Монпелье к моей belle soeur, где я планировал занять денег на обратную дорогу домой, хоть бы на автобус Париж – Москва. Хоть, думаю, сотню евро, что ли взять у Наташки… всё-таки жила у нас 6 лет на надувном матрасе.

Помню, как котенок на неё набрасывался сходу разбежавшись вдоль по коридору, как прыгнет девочке 18и лет на голову, норовя вцепиться в волосы, но она бдительная! Помню её с 14 лет, когда она так уставала на своих репетициях в ансамбле танца дворца культуры города Навои, что падала на тахту мамы, пока мы с её старшей сестрой, женихались в малюсенькой комнатенке за шкафом, - Наташка падала и… крепко засыпала. Теперь она, проиллюстрировав собой, судьбу Золушки, живёт в своем домике на берегу Медитеране.

Тем временем, Юлий предложил мне поработать на ремонте крыши здесь, неподалёку, в семье искусствоведов Ракитиных. У них ещё сын DIMA хороший художник, известный. Помню, спрашивает у Василия Ивановича, можно мне шоколадку? А ему на вид лет сорок, не меньше... попрыгивает так у шкафа на цыпочках - папу просит...

Мы договорились о работе и поехали на юг.
Старенький ситроен, предыдущей той модели, что еще Фантомас ездил, помните? Поднимается так плавно сама и опускается фантастически. Тем более, Юлию нужно было в Оранж к бывшей жене разобраться и к  однополчанам, денег занять, как потом выяснилось… ну ведь это всё - по пути – поехали!!;

А Dima такой: сидим мы у них в доме на кухне с Василием Иванычем и Еленой Николаевной, да Юлием, - втроём. Василий Иваныч не пьёт, а мы выпиваем по рюмке водки и входит Дима. Стоит, молчит, улыбается у шкафа и говорит: Папа, я хочу шоколадку.

- Возьми, Дима,- отвечает папа.
Дима ест шоколад и принимается весело попрыгивать на одном месте, поднимаясь на цыпочки, мол - Voil;!
 
- Эмиграция - это в любом случае - трагедия, - после первой же рюмки серьёзно говорит Елена Николавна... А у них квартира в Париже и дом у монастыря…даи гениально продаются работы сына, на всё хватает, но во время ремонта я заглянул переодеть штаны в маленькую комнатенку на веранде и увидел там мольберт…так вот где есть место художнику в этом доме, полном книг, ведь Василий Иваныч издаёт их сам – альбомы для своих.

- Представляете какие письма у этих сестёр в сундучках?! – как-то сказал он, прогуливаясь по монастырю после воскресного обеда, когда мы направлялись в павильон, где можно попить кофе и посмотреть, продающиеся книжки о монастырских и религиозных делах. Есть записи песнопений.

Добрались мы до Оранжа, куда Юлий выписал в своё время жену с Украины, а она его выгнала потом, как только вернулся он из Африки насовсем.

Сел я в электричку и поехал в Монпелье, где меня встретил художник Жан-Франсуа, по прозвищу Джеф. Он как-то раз от бель-сёр из Монпелье передачку нам привозил в Москву и мы сдружились - встретил и повёл к себе в дом 17-го века, на последний этаж, в большой зал с каменным полом, оборудованный всем необходимым для современной для жизни.  Очень важны деревянные антресоли с лестницей в его проекте, я там спал.

Мои родственники в это время были на гастролях. Вечером познакомились с друзьями Джефа, поехали за город на дискотеку, а на следующий день пришла Валери, местный режиссер-документалист, знакомая приятельницы Джефа из Польши.

Договорились встретиться на улице, куда я вышел, сразу же натолкнувшись на компанию у окна первого этажа, где жил эмигрант из… даже не помню откуда, но не негр, наверное, он из Марокко, коричневый такой и, похоже, электрик на пособии ;. Они выставили на подоконник пластиковую канистру с местным вином и предложили покурить травы:

- Друг Джефа? Московит?! давай – курнИ пока! – сразу понял я их язык поминая бухарский опыт.

Пока значит, то да сё – подходит стройная блондинка, лет на вид, под тридцать - в лёгком таком, совсем тонком платьишке. С другом, лохматым худым юношей с черными волосами до плеч, как она сразу объяснила мне, у них ничего нет (слегка говоря по-русски), а друг её стоит рядом такой грустный, потому, что его только что кто-то назвал голубым, прямо на улице, шепнула она по-дружески, располагая к себе сразу.

- Он не голубой, - пояснила мне обстановку Валери.

Ну, и двинули мы все в кафе, потому, что «это вино грустное», как сказала она, отпив пару раз из канистры электрика.

В кафе, её кучерявый приятель, думая, что я не пойму, сказал ей:

- А он не похож на русского.

- Да…

Потом гуляли и пили вин руж. Ей понравилась фраза из фильма «Мираж»: «Кино – это подглядывание за реальностью, когда она думает, что на неё никто не смотрит».

В следующий раз встретились уже впятером. Валери со своим, пока не печатающимся другом-писателем, приехал к ней из другого города и я со Стефаном, что тоже был у нас в Москве, вместе с Жаном-Франсуа по кличке Джеф.

Нервный писатель, ревнуя, бросал в лицо Валери орешками, а уходя, купил нам всем по бокалу вина.

В третий раз мы увиделись, когда она позвала меня ужинать с её отцом у них дома, но я отказался, оправдывая тем, что мне очень трудно весь вечер будет говорить с незнакомым человеком по-французски.

Она пригласила поехать с ней снимать в Белоруссию документальный фильм об исходе евреев и потом, когда я уже был дома, позвонила из Минска и, говоря: Мы сможем увидеться, приезжай… - звала, на самом деле, поработать на неё оператором, но я сказал, что у меня нет денег на дорогу. Она не ответила.

Через неделю тусовок на берегу Средиземного моря я вернулся вместе с Юлием на его машине в монастырь, где мы приступили к работе в доме Ракитиных. Дом они купили при помощи матушки М., настоятельницы монастыря, куда теперь ходят на службу по воскресеньям. Приводит в храм Елена Николаева и Диму. Он блаженный...

Как-то вечером смотрели у них документальный телефильм, сделанный Еленой Николаевной ещё в России. То ли в Москве, то ли в Питере – телепередача о Татлине.
 
Приехал в гости к Ракитиным скульптор седобородый, не помню имя, но русский. И сразу  отправил нас в магазин. Говорит, что доктор сказал, если не можешь не пить, пей только Бордо.

Посмотрел мой «Мираж» и твёрдо заявил:

- Здесь ты такой фильм не продашь.

Теперь вот хочет купить старый свинарник в Провемонте и переоборудовать под дом-мастерскую. Жене его - парижанке, скульптуры мужа хранить негде. Поехали смотреть объект вместе с бригадиром строителей из Португалии и французской женой скульптора. Похоже, что она зарабатывает и хочет иметь больше места для громоздких художественных произведений мужа. А самой чаще оставаться в Париже хочется – худая такая и поджарая, загорела где-то уже…

Однажды, поехали мы кататься. А надо сказать, автомобиль Юлию достался прекрасный: антИк, предыдущая модель перед той, на которой Фантомас ещё ездил.
Она куплена в монастыре за пару сотен после смерти монахини.
Выбрались подальше от монастыря, встретив возвращающегося из Жизора на своих подмосковных жигулях батюшку Евтимия.

- Видел нас, не видел, не ясно что-то...

- Да он часто вечерами катается в город.

Смотрю, а вечернее небо полосуют вдали зеленым лучом лазера, да так бойко он шастает по чернеющему небосклону, прям взыграло, видать во мне моё диск-жокейское что-то, из азиатской юности...

- Наверное, дискотека… - как-то Юлия тоже повело, явно стратегически, по-военному, и сразу я почуял -  не к добру его повело-то... ой, не к добру…

Стал он, склонившись над баранкой, напряжённо вглядываться в кромешную тьму нормандских просторов, а там лишь луч зелёный, да просторы… - для танков, гворит, союзников! Ну те, говорит, знаешь, что в Нормандии высаживались? как раз для танков просторы полей!! Для манёра удобно.

Но нашёл он всё же эти частные ворота на краю огромного поля.

Попали мы с Юлием на дискотеку в бывшем поместье, огромном, и, похоже, перестроенном уже наследниками.

В большом здании бар, танцпол и бассейн с раздевалкой и – прям рядом с водой - своя барная стойка.

Там мы с Юлием, сходу купившем на входе гранёную бутылку Смирнофф, вскоре уже плавали наперегонки, поднимая тучи брызг.

А я, надо сказать, занимался в детстве плаванием серьёзно, а он и так, сам по себе, бывалый товарищ, да и вырос у моря, а военное училище даёт хорошую физподготовку.

Приняв душ и переодевшись в раздевалке, мы вернулись в бар…

Помню, сильно попозже, Юлия заталкивал, просто упаковывал в машину белокурый охранник, чуть ли не ногой. Да что там! – просто ногой заталкивал на место и все дела. Утрамбовал.

Проснулись рано утром в машине у ворот того свинарника, ещё не переродившегося в мастерскую, но уже без хряков, если не считать нас двоих...

В монастыре целыми днями мы пахали большое поле у пруда на немецком тракторе. Обучила нас сестра Наташа-эконом, показав как двигать рычаги небольшого зелёного механизма. И всегда вокруг нас суетилась старушка, с детства живущая в монастыре. Она перенесла операцию на голову, но давала довольно толковые советы, всю жизнь проработав на монастырь.

На втором этаже основного здания, бывшего господского дома, расположена библиотека, где очень живая, интеллигентного вида старушка, оказалась редактором «Посева» на отдыхе.

- Ну, что? - говорит, вам у нас здесь, как в армии?

Взял у них книжку об истории Леснинского монастыря, основанного в России, потом перебравшегося в Польшу, потом в Париж, а в 1952-ом году, купившем бывшее поместье графа с лесом и землёй.

По воскресеньям сюда съезжаются наши эмигранты со всей Европы. Одновременно с нами, несколько дней прожила женщина-паломник с дочерью, жена физика-ядерщика из Канады.

Как-то раз она попросила Юлия сходить с ней к мэру деревни узнать, нет ли домика на продажу. Мэр предложил довольно большой участок с домом за 50 тысяч евро, женщина кинулась звонить мужу про кредит, но на следующий день появились французы и оформили на него свою сделку, видимо, до этого долго откладывали. Мы поняли так, что они давно раздумывали, а когда русская женщина уже договорилась с мужем, что они возьмут кредит – французская супружеская пара была вызвана мэром, и это быстро решило всё дело в пользу местных. Но ещё остался участок поменьше, купленный когда-то заезжим арабом и мэр, сказал, что если вы его (араба) разыщите – он здесь давно не появлялся – покупайте - совсем недорого.

А дальше жизнь в монастыре потекла размеренно.
Контрастный душ после работы.

Здоровый сон после ужина.

Однажды, принимаю душ, вернее, ещё не совсем раздевшись даже - только заперся в душе, вдруг стук в дверь:

- Батюшка, батюшка! - голос сестры Наташи. А она, надо сказать, нас постоянно опекала и даже одежду свою мы ей сдавали в прачечную, расположенную в большом сарае, бывшей каменной конюшне с мансардами. Да и сапоги мне резиновые именно она выдала, подобрав по размеру. Да и возрастом моего поколения женщина, сестра, значит, Наташа. Помню, по утрам на турнике ещё раскачивалась – я подсмотрел, спустившись покурить к пруду с утра пораньше.

Короче говоря, открываю – она стоит в облачении своём чёрном и такая чего-то разрумяненная. А расположен душ в отдельном домике на четыре номера, где жили на тот момент только я и мой болезный товарищ.

- Ой! – воскликнула наша экономка и убежала смущённая. Больше мы об этом не вспоминали.

Но как-то мы, вернее, Юлий со мной поехал в магазин, она тоже заказала бутылку вина.

В монастыре двое мужчин священников живут постоянно – оба из России. Тот, что помоложе, отец Евтимий, когда-то пел в вокально-инструментальном ансамбле и сюда приехал на Жигулях с подмосковными номерами. Он часто уезжал в город по своим делам, вечером. А отец Николай, тот постарше и с седоватой бородкой, благообразный такой. Они служили в храме. Евтимий пел.

Однажды, я нашел в домике, где жил Юлий, пластмассовую большую косулю. Домик чистенький, из двух комнат, с камином и необходимой сантехникой, но позади, у монастырской стены под огромным старым деревом с гладким стволом, где я собирал падавшие грецкие орехи, валялся всякий хлам – там и подобрал, нашёл эту игрушку и установил на берегу пруда в кустах - как бы оленя ;…

И вот, утром, батюшка Николай вышел после завтрака и сверху увидел пластиковое животное, да как воскликнет, обращаясь ко мне:

- Смотрите, смотрите, там косуля!

Неудобно получилось…

Ходили каждый день в храм по утрам, молились. Темно ещё и так тихо, тихо. Сначала мне было от ладана и свечей как-то душновато и я выходил пораньше, а потом Юлий заставил меня сходить на исповедь и причастие впервые в жизни к женевскому священнику, отцу Александру, приезжавшему исповедовать монахинь.

Елена Николаевна заплатила мне по 50 евро в день за десять дней работы по ремонту крыши их каменного одоэтажного просторного дома, вернее, за помощь в строительстве наёмником сооружения (есть фото) - типа помоста для выгребания листьев по осени застрявших в жёлобе вдоль всей черепичной крыши.

Дима слал СМСы – всему монастырю делать прививки от желтухи! Мы не обращали внимания.

Закончили работу и я поехалдомой - с комфортом, на поезде, правда с двумя пересадками в Берлине и Бресте, где суровая проводница в шинели и биркой на груди, всё запирала пустой вагон, чтобы я не нашёл в других того, кто всё же продаёт пиво по ночам. Строгая такая баба в шинели, а на бейджике фамилия - просто Лукашенко (так:-)) на груди - добрался до Москвы.
 

И обнаружил в спокойной домашней обстановке, привычно проведя перед сном ладонью по правой своей ляжке, где у меня, сколько себя помню, видимо, после взрыва ядерных отходов за полгода до моего рождения в закрытом городе, где Курчатов делал атомную бомбу -  такие маленькие шишки под кожей всегда были там, а одна была побольше, как пуговка выпуклая, выпершая наружу, чуть в стороне от вырезанной в Навои – так она просто исчезла.

Разве это не Чудо?


=========================================  продолжение следует...

"Мирчудес"

Мирчудес начался в нормандской деревне Провемонт в 120 километрах севернее Парижа, в женском монастыре Русской зарубежной православной церкви.
...Мы с товарищем проехали всю Европу на его старом «Опеле», а в Париже Дмитрий Генрихович вдруг приболел. Решено было на пару дней остановиться в монастыре - телефон и адрес дал знакомый священник ещё в Москве. Приехали. Товарищ слёг, думали - простуда. Десять дней он провалялся в комфортабельной одноместной келье.
Церковь приобрела основное здание монастыря в 1952 году, а до того это было поместье какого-то французского графа. На территории монастыря стоял маленький домик. Прежде тут жила Юлия Вознесенская,  писательница, отсидевшая срок в ГУЛАГе, эмигрировавшая и давшая денег на его постройку, - с благословения матушки-настоятельницы Макрины.
Пока товарищ отлеживался, меня пригласил поработать Юлий, поселиийемся в монастыре после службы во французском иностранном легионе. Провоевав много лет в Африке, он теперь много молился, в ожидании документов на право жизни во Франции, работая по хозяйству под руководством сестры Наташи. Сестра была немкой и немного говорила по-русски.
Однажды после целого дня работы по очистке огромного поля у пруда, после ужина в монастырской трапезной, проявился первый казус Мирчудеса. Вхожу в приемную, навстречу устремляется мопс. «Глаша, иди ко мне!» - ласково зовет  сидящая в кресле женщина.
Разговорились мы сначала с мопсом, а потом и с его хозяйкой. Она родом из подмосковного Пушкино, но уже восемь лет живет в Голландии, а в монастырь приехала молиться о спасении души сына. Тот отбывает срок в зоне под Мурманском. Господи! Я столбенею: в той же зоне вот уже пять лет  отбывает срок мой брат! Ну не чудо ли?
И вот представьте себе картину: приемная женского монастыря православной церкви в Нормандии. Серия звонков на мобильный телефон авторитета Роланда в зоне под Мурманском, которого женщина вызвалась просить об облегчении участи моего брата, но - обидно, дозвониться не удалось...
Товарищ чуть-чуть окреп и собрался в дорогу, а я обратил внимание на белки его глаз, которые стали жёлтыми. Говорю: у тебя белки пожелтели! А он: это отражается свет от твоей куртки. (Я работал в ярко-желтой ветровке, полученной моей дочерью Настей за работу в пресс-центре детской международной Олимпиады в Москве.)
Товарищ уехал, взяв для мамы ведро грецких орехов, собранных мной под могучим деревом у виллы Julia неподалеку. А через пару дней приходит SMS: "Я в Кёльне, анализы показали гепатит. Всем в монастыре надо сделать прививки". Что делать? Мы с Легионером решили не поднимать панику среди сестёр. Я продолжал работать в поте лица, молясь каждое утро по часу в монастырском храме и ежедневно принимая контрастный душ. Не прививался ничем, разве что ежевечерним вином.
На старенькой машине Легионера, доставшейся ему за двести евро в «наследство» от покойной монашки, мы съездили на юг Франции. Он поехал навестить семью в Оранж, а я в Монпелье к редактору журнала, что напечатал титры из моего фильма 1990 года "Всё ничтяк, мама!". Эти лозунги-титры идут в фильме между кадрами удолбанных Гуру и Лизки, гонящими телеги в люберецкой квартире. Пробыв в Монпелье неделю, я вернулся на машине Легионера в монастырь: виза моя была ещё месяц действительна, и он нашёл для нас работу. Матушка Макрина была не против. Три недели мы жили в монастыре, работая в деревне на ремонте крыши дома, принадлежащего семье русских искусствоведов-эмигрантов. Они уехали из России двадцать лет назад.
...Потом был долгий путь домой -  на трёх поездах с пересадками в Берлине и Бресте. Я не заболел желтухой, не заразился от моего товарища, что, полечившись в Кёльне, благополучно доехал до Москвы с грецкими орехами. Я же появился на пороге дома здоровый и пьяный, и привёз кучу денег. Это ли не чудо!?
Дома жена обнаружила, что на моей груди прибавилось волос – они активно проросли ближе к шее. Вот вам третье чудо.
Но самое большое чудо – это исчезновение шишки на моей правой ляжке. Их там, сколько себя помню, много под кожей, но одна торчала, словно маленький грибок-опёнок. Наверное, это последствия ядерной катастрофы в Челябинске-40, где Курчатов атомную бомбу сочинял. Я родился в закрытом городе, в зоне, обнесённой забором с колючей проволокой. Там был взрыв в 1957 году, за шесть месяцев до моего рождения и я уже три месяца жил в утробе матери, когда взорвались ядерные отходы.
Так вот, одну из шишек я удалил хирургическим путём, когда косил от армии за три месяца до двадцати семи лет - сняли бронь в комбинате, добывавшем «уранзолото» в Уч-кудуке и Бесапане. Но на её месте выросла ещё одна, этакая маленькая пуговка. И вот она исчезла - после обильных молитв, здорового образа жизни с большим количеством красного вина Бордо и первой в жизни исповеди. Исповедался я и причастился у батюшки Адриана из женевского православного храма, приезжавшего в женский наш монастырь исповедовать монахинь. Он пожелал мне пить поменьше и ежедневно молиться. «Это важно» - сказал батюшка сильно с акцентом.
Вот те чудеса, что познал я в Мирчудесе французском, в 120 километрах севернее Парижа, в деревне Провемонт, будучи сорока шести лет от роду.

Итого, четыре чуда:

- звонок авторитету (каково совпадение?!),

- произрастание дополнительных волос на груди,

- исчезновение шишки на ляжке,

- и полная защита от желтушного бациллоносителя, друга моего Дмитрия Генриховича.

Москва, 2005г.

редактор Мирчудеса) - Мария де лос Льянос.




=========  "СТРАНСТВИЕ.черновик"
 Саша Валера
   

               
     Содержание:

1.  Дорога в монастырь
2.  Странствие
3. С агентом Кэт в Georg 5


- Ты что делаешь?! – женский голос за спиной.

- Ноги мою… - оборачиваюсь, на распахнувшийся в дверях её ванной комнаты, вопрос:

Имеет в виду: Что ты делаешь в моей ванне?! (большой парижской квартиры)
Но Гуля сама же пропустила нас с Митей через калитку, запирающую двор с паркингом в полуподвале, откуда мы с товарищем Эделем поднялись с ней на лифте со своими скудными пожитками прямо с дороги. А ехали-то мы целых трое суток, меняясь за рулем красного старого корыта "Опель-сарай") )

Второй раз мы к ней заехали  после вернисажа Володи Попова-Масягина, мужа моей сокурсницы Юны Масон, племянницы Марины Влади.

(см ютуб "СТРАНСТВИЕ.осень" совместно с Митей Эделем)

Полный выставочного зал со стеклянной стеной на улице Риволи, - зал, наполненный картинами Володи про красивых женщин и эротическими смешными разлюляевыми скульптурами с фарфоровыми голыми задами, парижанки ЖозефА.

- Ни одной работы не продали, - сказала потом Юна, улыбаясь своей самоотверженности.

Гуля сама взяла такси, мол, тут до меня десять евро всего - мы поехали вверх над Монмартром, через район, где когда-то жила Эдит Пиаф.

И так удачно остановились на светофоре, что камера Димы Эделя в моих руках , оказалась напротив кафе, полного арабов и  негров, просматривающих футбольный матч на большом плазменном экране.

И поехала, панорамируя дальше, независимо от меня - это стало маленьким чудом во время монтажа фильма «Странствие.черновик», так до конца и не смонтированного -  сложил первый вариант из материала с тайм-кодом.

В этот раз я спал в кровати, в отличие от первого посещения Парижа. Теперь, через четырнадцать лет, я уехал после слов Гули, мол, ты же один (Эделю) должен был приехать. Сходив за парой вин ружа Бордо - я тут же воспользовался дружеским приглашением Сергея, бывшего актёра театра “Ромэн”, сбежавшего в своё время вместе с отцом за границу.

На вернисаже было полно парижских русских и администратор-француз, бегал-бегал туда-сюда, и принёс, наконец, шампанского. Я, говорит, устал уже за водкой бегать в соседний супермаркет.

Пела красавица в национальном калмыцком костюме.

А заканчивая историю дороги в монастырь, можно вспомнить её начало:
После моей ночи, проведенной  в машине Мити Эделя, заночевавшего у фестивальной своей подруги, документалистки Гули, когда я, уже покуривая в его автомобиле, припаркованном у трехэтажного старого дома, недалеко от метро Журдан, дождался всё же Диму под утро. Поехали! И мы, наконец, покинули Первый город, где мне в который раз негде было ночевать.

Я ему рассказал, как только мы тронулись, пока блукали по улицам мимо Мулен Ружа и злачных заведений вокруг, рассказал, стараясь не отвлекать от вождения по Парижу, как я чуть не попал ночью в историю с полиментами)

Сижу, курю, вдруг в лобовом стекле в зоне моего обзора, выскакивает из подъезда молодой парень с мобилой под ухом и что-то говорит, говорит туда в трубку, глядя демонстративно на номер нашей машины. А там сразу видно - на номерах крупными буквами написано просто: “Russia”. Впервые я обратил внимание на номера нашей “Антилопы-гну-загну”, сразу после истории с микроавтобусом, подрезавшим нас в Голландии, когда по ложному обвинению, они сразу вызвали полицию. Выйдя из-за руля я посмотрел на номер. А тогда как раз муссировались в СМИ темы чеченских сепаратистов и другие тому подобные террористические угрозы - короче, про эту самую «угрозу», он и гнал местному полису.

Выхожу из машины.

Объяснил парню на своем французском, лёгком и быстром языке, что заронили в мое подсознание дети французских коммунистов в пионерском лагере для работников синхрофазотрона, году эдак… давно очень - ну и поясняю на его родном языке: Мой друг со своей женщиной в её квартире (перевод на русский дословно)) - я здесь сплю в машине моего друга. Французик вернулся домой и потом еще долго горело его  прямо над крышей нашего немецкого опель-сарая.


И вот, выехали мы – уже! - из Парижа. Едем на юг, с тем, чтобы там, на повороте на Лион, расстаться с Димой, вернее, разъехаться: мне автостопом до Монпелье, а товарищу Эделю в Германию на старом красном корыте марки Опель, но… мы предполагаем, а Бог располагает.

Попав в тоннель под Дефансом, долго-долго, как у Тарковского в Японии) – ехали-ехали – да туда ли мы приехали?.. Вынужденные шлагбаумом у пропускного пункта платной дороги, заплатить за авторут, помчались совсем в другую от юга сторону и оказались в направлении монастыря, телефон которого, товарищу  выдал батюшка ещё в храме на Белорусской, как интеллигенту-неофиту, похоже. Наставил, видать, нас кто-то на путь истинный…

Решив, что там, в женском монастыре русской зарубежной православной церкви, мы и заночуем, как паломники, мы принялись искать дорогу и глубокой уже ночью, нашли. Но нас не пустили ночью у ворот. Послушали в маленькое окошечко. Я с перепугу начал было по-французски, а Дима меня толкает, мол, здесь надо по-русски. Сестры сходили к матушке-настоятельнице (потом оказалась прекрасной, гостеприимной женщиной… sorry – матушкой М.) и… порекомендовали приходить утром на службу.
Благословляет матушка М., значит.

Заночевав в холодной машине, мы так и сделали, но Дима наутро захворал.
Сходили в храм, помолились, как умели. Дима-то уже научился, даже, смотрю, на колени опускается…

Заболевая, он попросил матушку, приютить нас в монастыре, лёг в своей комнате, а я после завтрака разговорился с московским певчим Сашей и с Юлием, что отслужил иностранный легион в Африке и теперь вот, ждал здесь документов на карт де сежур.
Пока в домике, что разрешили построить русской писательнице-диссидентке на территории монастыря, он поменял половые доски.

Сопутник мой на второй день спрашивает, не жёлтые ли у него глаза? Да ты что, говорю, Дима! – это же от моей жёлтой куртки отсвечивает тебе в глаз – успокойся.
Но уже на четвёртый день, товарищ Дима Эдель, оставил мне 20 евро и уехал, поклонившись до земли у открытого багажника своего сарая: Прости, мол, если можешь,- сказал он и отбыл в сторону Германии, прихватив подарок своей маме от меня. Собранное тут же под огромным старым деревом, ведро грецких орехов, что я и поставил ему в багажник – для мамы.
 
                VILLA GULIA

Табличку, видать, утащили где-то в Париже друзья писательницы, повесив на стену домика у самого крыльца.

Там и жил Юлий, прошедший севастопольское военно-морское училище, после службы во Владивостоке, помЫкавшийся в бандитские девяностые, он, выбрав службу в Иностранном легионе, отслужил, приехал в монастырь и сделал в домике писательницы мощный ремонт, аж полы деревянные перестелил,Ё!

Мы уютно посиживали вечерами с коробкой вин ружа, - большая такая, с краном))
Однажды даже жарили фазана, сбитого русским парнем на своем микрО, когда он спешил чистить канализацию в монастырском четырехэтажном доме, доставшемся монашкам, от французского графа.

В Германии Дима проверился в медпункте и у него обнаружили желтуху.
А мы, тем временем, договорились с Юлием, что он отвезёт меня в Монпелье к моей belle soeur, где я планировал занять денег на обратную дорогу домой, хоть бы на автобус Париж – Москва. Хоть, думаю, сотню евро, что ли взять у Наташки… всё-таки жила у нас 6 лет на надувном матрасе.

Помню, как котенок на неё набрасывался сходу разбежавшись вдоль по коридору, как прыгнет девочке 18и лет на голову, норовя вцепиться в волосы, но она бдительная! Помню её с 14 лет, когда она так уставала на своих репетициях в ансамбле танца дворца культуры города Навои, что падала на тахту мамы, пока мы с её старшей сестрой, женихались в малюсенькой комнатенке за шкафом, - Наташка падала и… крепко засыпала. Теперь она, проиллюстрировав собой судьбу Золушки, живёт в своем домике на берегу Медитэране.

Тем временем, Юлий предложил мне поработать на ремонте крыши здесь, неподалёку, в семье искусствоведов Ракитиных. У них ещё сын DIMA хороший художник, известный. Помню, спрашивает у Василия Ивановича, можно мне шоколадку? А ему на вид лет сорок, не меньше... попрыгивает так у шкафа на цыпочках - папу просит...
Мы договорились о работе и поехали на юг.

Старенький ситроен, предыдущей той модели, что еще Фантомас ездил, помните? Поднимается так плавно сама и опускается фантастически. Тем более, Юлию нужно было в Оранж к бывшей жене разобраться и к  однополчанам, денег занять, как потом выяснилось… ну ведь это всё - по пути – поехали!!

А Dima такой: сидим мы у них в доме на кухне с Василием Иванычем и Еленой Николаевной, да Юлием, - втроём. Василий Иваныч не пьёт, а мы выпиваем по рюмке водки и входит Дима. Стоит, молчит, улыбается у шкафа и говорит: Папа, я хочу шоколадку.

- Возьми, Дима,- отвечает папа.
Дима ест шоколад и принимается весело попрыгивать на одном месте, поднимаясь на цыпочки, мол - Voilа!
 
- Эмиграция - в любом случае - трагедия, - после первой же рюмки серьёзно говорит Елена Николаевна... а ведь у них квартира в Париже и дом у монастыря… да и гениально продаются работы сына, на всё хватает, но во время ремонта я заглянул переодеть штаны в маленькую комнатенку на веранде и увидел там мольберт… так вот где есть место художнику в этом доме, полном книг, ведь Василий Иваныч издаёт их сам – альбомы для своих.

- Представляете какие письма у этих сестёр в сундучках?! – как-то сказал он, прогуливаясь по монастырю после воскресного обеда, когда мы направлялись в павильон, где можно попить кофе и посмотреть, продающиеся книжки о монастырских и религиозных делах. Есть записи песнопений.

Добрались мы до города Оранж, куда Юлий выписал в своё время жену с Украины, а она его выгнала потом, как только вернулся он из Африки насовсем.

Сел я в электричку и поехал в Монпелье, где меня встретил художник Жан-Франсуа, по прозвищу Джеф. Мама у него француженка, а дедушка, как он шутил - вождь  племени в Африке, где бы надо забрать наследственный золотой трон))

Он как-то раз, от бель-сёр из Монпелье посылку нам привозил в Москву и мы сдружились. Встретив, повёл к себе в дом 17-го века, на предпоследний этаж. Большой зал, разделенный на два уровня деревянными антресолями с ванной комнатой и кухонным уголком. Каменный, отшлифованным веками пол.

Мои родственники в это время были на гастролях и я всю неделю прожил у Джефа на антресолях, пока бель-сёр не попросила Джефа дать мне, мол, она потом вернет, денег на автобус до Москвы.

А тем же вечером познакомились с друзьями Джефа, поехали за город на дискотеку, а на следующий день пришла Валери, местный режиссер-документалист, знакомая приятельницы Джефа из Польши.

Договорились встретиться на улице, куда я вышел, сразу же натолкнувшись на компанию у окна первого этажа, где жил эмигрант из Марокко, электрик на пособии. Они с друзьями выставили на подоконник пластиковую канистру с местным вином и предложили покурить травы:

- Друг Джефа? Московит?! давай – курнИ пока! – сразу понял я их язык поминая бухарский опыт.

Пока значит, то да сё – подходит стройная блондинка, лет на вид, под тридцать - в лёгком таком, совсем тонком платьишке. С другом, лохматым худым юношей с черными волосами до плеч, как она сразу объяснила мне, у них ничего нет (слегка говоря по-русски), а друг её стоит рядом такой грустный, потому, что его только что кто-то назвал голубым, прямо на улице, шепнула она по-дружески, располагая к себе сразу.

- Он не голубой, - пояснила мне обстановку Валери.

Ну, и двинули мы все в кафе, потому, что «это вино грустное», как сказала она, отпив пару раз из канистры электрика.
В кафе, её кучерявый приятель, думая, что я не пойму, сказал ей:

- А он не похож на русского.

- Да…

Потом гуляли и пили вин руж. Ей понравилась фраза из фильма «Мираж»: «Кино – это подглядывание за реальностью, когда она думает, что на неё никто не смотрит».
В следующий раз встретились уже впятером. Валери со своим, пока "не печатающимся другом-писателем", приехал к ней из другого города, да я со Стефаном, что тоже был на моей кухне в Москве, вместе с Жаном-Франсуа по кличке Джеф.
Нервный писатель, ревнуя, бросал в лицо своей красивой приятельницу орешками, а уходя, купил нам всем по бокалу вина. На следующий день она пригласила меня поужинать со своим отцом у себя.

В третий раз мы виделись... и вдруг - ужинать с её отцом, говорить на языке... о чем?! когда я сижу всё утро со словарем, чтобы обсудить что-то серьёзное... - у них дома? - нет, не пойду.

И я отказался, оправдываясь тем, что мне очень трудно весь вечер будет говорить с незнакомым человеком по-французски. Правда же.

Потом уже она пригласила меня ехать с ней, снимать в Белоруссию документальный фильм об исходе евреев.

Когда я уже был дома, позвонила из Минска и, говоря: "Мы сможем увидеться, приезжай…" - звала, на самом деле, поработать на неё оператором или просто шофёром, но я сказал, вспомнив "старфакера" Кончаловского из его книжки, что у меня нет денег на дорогу. Она не предложила ни - че - го.

Через неделю тусовок на берегу Средиземного моря я вернулся вместе с Юлием на его машине в монастырь, где мы приступили к работе в доме Ракитиных. Дом они купили при помощи матушки М., настоятельницы монастыря, куда теперь ходят на службу по воскресеньям. Приводит в храм Елена Николаева и Диму. Он блаженный...

Как-то вечером смотрели у них документальный телефильм, сделанный Еленой Николаевной ещё в России. То ли в Москве, то ли в Питере – телепередача, если не сказать телевизионная продукция - о Татлине.
 
Раз с утра приехал в гости к Ракитиным скульптор седобородый, не помню имя, но русский. И сразу  отправил нас в магазин. Говорит, что доктор прописал так: "Если, говорит, не можешь не пить, пей только Бордо".

Привезли, выпил, посмотрел мой «Мираж» и твёрдо заявил:

- Здесь ты такой фильм не продашь.

Теперь вот хочет купить старый свинарник в Провемонте и переоборудовать под дом-мастерскую. Мол, жене его, парижанке, скульптуры мужа хранить негде.

Поехали смотреть объект вместе с бригадиром строителей из Португалии и французской женой скульптора. Похоже, что она зарабатывает одна и хочет иметь больше места для громоздких художественных произведений своего русского мужа. А самой чаще оставаться в Париже хочется, видать – худая такая, поджарая, загорела где-то уже…

Однажды, заскучав с Бывалым, как он подписался позже в первом письме, поехали мы кататься. А надо сказать, автомобиль ему достался прекрасный: антИк, предыдущая модель перед той, на которой Фантомас ещё ездил) )
Купил, говорит, в монастыре за пару сотен после смерти монахини.

Выбрались подальше от монастыря, встретив возвращающегося из Жизора на своих подмосковных жигулях батюшку Евтимия.

- Видел нас, не видел, не ясно что-то...

- Да он часто вечерами часто катается в город.

Смотрю, а вечернее небо полосуют вдали зеленым лучом лазера, да так бойко он шастает по чернеющему небосклону и прям взыграло, видать, во мне моё диск-жокейское что-то, из азиатской юности...

- Наверное, дискотека… - как-то Юлия тоже повело, смотрю, явно стратегически, по-военному. И сразу я почуял -  не к добру его повело-то... ой, не к добру…

Стал он, склонившись над баранкой, напряжённо вглядываться в кромешную тьму нормандских просторов, а там лишь луч зелёный, да просторы…

- Для танков, говорит, для бронетехники - хорошо...

Это он про союзников!

- Знаешь, что в Нормандии высаживались? Как раз для танков просторы полей!! Для манёвра удобно.

Нашёл он всё же эти частные ворота на краю огромного поля.
И попали мы... - с Юлием Бывалым прямо на дискотеку в бывшем поместье, огромном, и, похоже, уже позже перестроенном наследниками.

В большом здании бар, танцпол и бассейн с раздевалкой!

И прям рядом с водой - своя барная стойка с парой-тройкой столиков. Народу битком.

Там мы с Юлием, сходу купившем на входе гранёную бутылку "Смирнофф", вскоре уже плавали наперегонки, поднимая тучи брызг.

А я, надо сказать, занимался в детстве плаванием серьёзно, а он и так, сам по себе, бывалый товарищ, да и вырос у моря... - военное училище даёт хорошую "физ-подготовку".

Приняв душ и переодевшись в раздевалке, мы вернулись в бар…

Помню, сильно попозже, Юлия заталкивал, просто упаковывал в машину белокурый охранник, чуть ли не ногой. Да что там! – просто ногой впихивал, утрамбовывая на место. И все дела.
Утрамбовал.

Проснулись рано утром в машине у ворот того свинарника, ещё не переродившегося в мастерскую, но уже без хряков, если не считать нас двоих...


В монастыре целыми днями мы пахали большое поле у пруда на немецком тракторе. Обучила нас сестра Наташа-эконом, показав как двигать рычаги небольшого зелёного механизма. И всегда вокруг нас суетилась старушка, с детства живущая в монастыре. Она перенесла операцию на голову, но давала довольно толковые советы, всю жизнь проработав на монастырь.

На втором этаже основного здания, бывшего господского дома, расположена библиотека, где очень живая, интеллигентного вида старушка, оказалась редактором «Посева» на отдыхе.

- Ну, что? - говорит, вам у нас здесь, как в армии?
Взял у них книжку об истории Леснинского монастыря, основанного в России, потом перебравшегося в Польшу, потом в Париж, а в 1952-ом году, купившем бывшее поместье графа с лесом и землёй.

По воскресеньям сюда съезжаются наши эмигранты со всей Европы. Одновременно с нами, несколько дней прожила женщина-паломник с дочерью, жена физика-ядерщика из Канады.

Как-то раз она попросила Юлия сходить с ней к мэру деревни узнать, нет ли домика на продажу. Мэр предложил довольно большой участок с домом за 50 тысяч евро, женщина кинулась звонить мужу про кредит, но на следующий день появились французы и оформили на него свою сделку, видимо, до этого долго откладывали. Мы поняли так, что они давно раздумывали, а когда русская женщина уже договорилась с мужем, что они возьмут кредит – французская супружеская пара была вызвана мэром, и это быстро решило всё дело в пользу местных. Но ещё остался участок поменьше, купленный когда-то заезжим арабом и мэр, сказал, что если вы его (араба) разыщите – он здесь давно не появлялся – покупайте - совсем недорого.

А дальше жизнь в монастыре потекла размеренно.
Контрастный душ после работы.
Здоровый сон после ужина.
Однажды, принимаю душ, вернее, ещё не совсем раздевшись даже - только заперся в душе, вдруг стук в дверь:

- Батюшка, батюшка! - голос сестры Наташи. А она, надо сказать, нас постоянно опекала и даже одежду свою мы ей сдавали в прачечную, расположенную в большом сарае, бывшей каменной конюшне с мансардами. Да и сапоги мне резиновые именно она выдала, подобрав по размеру. Да и возрастом моего поколения женщина, сестра, значит, Наташа. Помню, по утрам на турнике ещё раскачивалась – я подсмотрел, спустившись покурить к пруду с утра пораньше.
Короче говоря, открываю – она стоит в облачении своём чёрном и такая чего-то разрумяненная. А расположен душ в отдельном домике на четыре номера, где жили на тот момент только я и мой болезный товарищ.

- Ой! – воскликнула наша экономка и убежала смущённая. Больше мы об этом не вспоминали.

Но как-то мы, вернее, Юлий со мной поехал в магазин, она тоже заказала бутылку вина.

В монастыре двое мужчин священников живут постоянно – оба из России. Тот, что помоложе, отец Евтимий, когда-то пел в вокально-инструментальном ансамбле и сюда приехал на Жигулях с подмосковными номерами. Он часто уезжал в город по своим делам, вечером. А отец Николай, тот постарше и с седоватой бородкой, благообразный такой. Они служили в храме. Евтимий пел.

Однажды, я нашел в домике, где жил Юлий, пластмассовую большую косулю. Домик чистенький, из двух комнат, с камином и необходимой сантехникой, но позади, у монастырской стены под огромным старым деревом с гладким стволом, где я собирал падавшие грецкие орехи, валялся всякий хлам – там и подобрал, нашёл эту игрушку и установил на берегу пруда в кустах - как бы оленя J…

И вот, утром, батюшка Николай вышел после завтрака и сверху увидел пластиковое животное, да как воскликнет, обращаясь ко мне:

- Смотрите, смотрите, там косуля!

Неудобно получилось…

Ходили каждый день в храм по утрам, молились. Темно ещё и так тихо, тихо. Сначала мне было от ладана и свечей как-то душновато и я выходил пораньше, а потом Юлий заставил меня сходить на исповедь и причастие впервые в жизни к женевскому священнику, отцу Александру, приезжавшему исповедовать монахинь.
Елена Николаевна заплатила мне по 50 евро в день за десять дней работы по ремонту крыши их каменного одоэтажного просторного дома, вернее, за помощь в строительстве наёмником сооружения (есть фото) - типа помоста для выгребания листьев по осени застрявших в жёлобе вдоль всей черепичной крыши.

Дима слал СМСы – всему монастырю делать прививки от желтухи! Мы не обращали внимания.

Закончили работу, виза моя подходила к своему концу и я - с комфортом, на поезде, правда с двумя пересадками в Берлине и Бресте, где суровая проводница в шинели и биркой на груди, всё запирала пустой вагон, чтобы я не нашёл в других того, кто всё же продаёт пиво по ночам, она ведь строгая, но справедливая с фамилией Лукашенко (так+!) на груди - добрался до Москвы.
 
И обнаружил в спокойной домашней обстановке, привычно проведя перед сном ладонью по правой своей ляжке, где у меня, сколько себя помню, видимо, после взрыва ядерных отходов за полгода до моего рождения в закрытом городе, где Курчатов делал атомную бомбу -  такие маленькие шишки под кожей всегда были там, а одна была побольше, как пуговка выпуклая, выпершая наружу – так она просто исчезла! Разве это не Чудо?

                Москва

P.S. а вот что получилось после чернового монтажа на видео, пока ехали из Парижа до монастыря см. в фильме "СТРАНСТВИЕ.черновик", Димы Эделя/Саши Кузнецова (сопродюсеры, сооператоры и сошоффёры)): страница Саша Валера Кузнецов на Ютубе.

Читать на сайте: Альтернативная литература Узбекистана
Книга «След любви.фильм-текст» http://www.uzlit.net/ru/28292

2.
"СТРАНСТВИЕ" - от слова "странно" - ведь получить приглашение от человека, которого не видел много... - с восьмого класса!! - так давно, что не помнишь лица... И только увеличительное стекло приближает Катю в черно-белом изображении, увеличивая старое фото из пионерского лагеря, где Ирка Новикова марширует в пионерском галстуке и барабанщик - мальчик ей до пояса ростом - впереди!
Просто начало истории для какого-нибудь Пентхауза)

Помню, в Берлине я украл кадр из фильма Вендерса - открытку в супермаркете, а выйдя на улицу из подземелья Европоцентра, похмельно отвлёк продавца, пожилого баварца и потянул вдруг (бес  попутал) в сумку свою крайний журнал - как раз "Пентхауз".

Привез в Люберцы показать Гуре, так он сразу: "Давай поменяемся - папа любит после обеда на голых теток глянуть, а я тебе Библию подарю, баптистская, правда..."

 Теперь я везу свой (!) фильм на кинопленке - в синематеку Тулузы, куда порекомендовали меня, дав эмэйл из парижской, мол, там интересуются российским кино конца двадцатого века и Катя мне по телефону сказала, что они окупают мой фильм! И вот я еду в маршрутке с Инной, оформившей мне все визы. Билет купила Катя, но... Когда через несколько месяцев переписки меня спросили сколько денег и я, подумав, что три коробки с кинопленкой моего фильма... могут стоить... ну пусть три тысячи евро, что ли? Они отвечают: "У нас на весь год такой бюджет". Правда что ли?!

Лечу и думаю: "Ну вот, теперь я везу свой фильм и Катя, мой "агент Кэт", станет продавать его в синематеки!

Катя позвала к себе домой под Париж. На месяц.

И вот, в иллюминаторе самолёта я увидел зелёный лазерный луч в ночном небе - над Парижем - лазерный свет с Эйфелевой башни! Боже, как давно я здесь не был...

Допив коньяк из моей фляжки, купленный во время пересадки под укоризненным взглядом, проходившей мимо стюардессы, только что квартетом, показавших балет со спасательными средствами, надувая синхронно ртами оранжевый жилет))

Вышел и увидел Катю.
И сразу же узнал.
Успели на электричку, но её станцию эта местная электричка проехала не остановившись и я катил свой чемодан обратно колёсами по шпалам до самого Орсея, где её муж работает лаборантом... - просил никому не говорить где, каждый вечер возвращаясь с четырьмя (4шт.)) бутылками вин ружа - Бордо, конечно.

И так целый месяц... 30 дней я смотрел с ним сериал про уголовников и полиментов Одессы с Машковым в главной роли. Однажды спутав, я ответил на вопрос Мужа "Какую мы вчера серию смотрели" - невпопад и, гляжу на плоский экран, и понимаю - сквозь третью бутылку - видел я это уже,Ё!-моё...

Не до смеха, когда грызёшь какую-то конскую колбаску, наевшись сырами, заедаешь такой твердой и не помнишь про далёкую Родину, зато терфешь теряешь мост зубов) - слева внизу - и привозишь его домой в кармане пиджака...
Vin rouge прекрасен, конечно, но ведь если с утра ходить за красным сухим, не сделаешь ни-че-го...


И я в первый же день встретил на плас Сан-Мишель, родной ещё с девяностого года - девушку, попросившую у меня, пройдя мимо моего столика на веранде кафе вьетнамцев, где в тени зала сидела старая мать покуривая в углу и после первого винружа коротышка с узкими глазами нагловато по-свойски запросто спросила? Анкор?, да так, что принимавшие меня за местног парня, улыбнулись полруги среднего, ближе к моему возраста парижанки с детьми, мол, во дает узкопленочная) сорри конечно политкоректтные вы мои)))

Огоньку, кивает Оdrey, подойдя, когда на столе-то были как раз - разложены диски с обложкой моего фильма "Мираж", где я тридцатичетырёхлетним (!!) - спускаюсь по склону бархана в бандане с голым торсом, грызя, приветом Никите МихАлкову - яблочко на ходу+!))---

---под музычку Джимми Хендрикса. Тогда же мы с гурой и не думали об авторском праве.
 
Оdray оказалась артисткой, дублирующей немецкий сериал - погуляли, проводил до метро, снимая "пробы" на телефон и думая, что вот ) Cfif vja fdnjh§ ghthfofwc, d gthcjyfmСаша мой Кузнецов, на глазах моих) превращается в персонаж из фильма "МИРАЖ" (35мм, 3 части 30 мин снят в Узбекистане) - смотрю---

---превращается в Автора-Персонажа нового фильма!

"... Я выставляю композицию кадра под красное сухое Бордо-Медок, что она - Odray и посоветовала купить, там же а магазине и пластиковые фужеры уже я прихватил, спускаемся под мост на ту мою девяного года вреени парижской авантюры (лето 90-ое.документальное путешествие)) ту самую, ставшую каменной скамью и она, парижанка из Подпарижья, как впрочем и сам я из провинции Сельятино  на сороковом километре Ленинского (жужа Крупской нашей надежды) проспекта имено его, сипатичная двадцатипятилетняя - созванивается, прямо с набережной Сены опять напротив Нотр Дам, где я первым делом уселся на купленную упаковку пластиковых фужеров на длинной ножке - и говорит, весело пьянj смеяcь - с продюсером! - прикинь?!

А уже дома у агента Кэт, где я в отдельной комнате сына вместе с кинокопией Миража с французскими субтитрами пока не проданной в синематеку (не нашлось у них трех тысяч евро за три коробки КИНОпленки) - Муж агента моего, одноклассницы и соотрядницы по жизни в окрестностях синхрофазотрона - Кэт, пояснил, что я снял вовсе и не фото - я даже снял видео... А такого случая, - это я ему рассказал про знакомство с фраyцуженкой актрисой, - не было у нас, глянул он на Катю и пошел в свою комнату, где они спали вместе, собираться в командировку на целых три дня...

- Катя, так вы что, всё это время с Сашей тут будете жить?
---------...
 
И выхожу я в Париже из той "электрички", превращающейся в метро не так хамето, как в Москве) ) ) - у Нотре Даме (нашей Дамы) de Paris...  ===>>> . .  продолжение следует про Богородицу-Водичку.

И вот - получились короткие такие видео, с вращением секунды на две-три. Перевёртыши, как правильно заметила Яна Юзвак (теперь ударение на букве "Ю")))

Вот, глянь, добрый мой читатель:

мини-фильмы de Sacha Valera \ Саша Валерa \
mini-filmes de Sacha Valerа - Paris:
 
 – “C’est la vie”
http://www.dailymotion.com/user/dm_...
http://www.dailymotion.com/user/dm_...

Но, к сожалению, какие-то уроды закрыли доступ к этому ресурсу, а диск я утратил, забыв как-то жарким летом десятого года рюкзак свой на берегу пруда в парке - уставший от Зюзеля добирался с Посада ночь и утро...

 - “Je sais pas”
http://www.dailymotion.com/user/dm_...

 - “Et c’est la vie?!”
http://www.dailymotion.com/video/xx...

продолжение следует...
© Copyright: Саша Валера Кузнецов, 2016



https://www.facebook.com/sachavalera
kuznecovsasha@mail.ru