Танька

Ольга Милованова

ТАНЬКА

I

Танька умирала. Она лежала на своей узенькой кроватке у окна уже полгода и ждала смерть. Худенькая, жилистая, за свою долгую жизнь она ничем серьёзно не болела, её просто покинуло желание жить.
Мир сузился сначала до размеров домашнего хозяйства. Она перестала выходить за ворота, потому что на родной с детства улице не встречала больше ни одного знакомого лица. Да и сама эта улица изменилась до неузнаваемости. Невесть откуда на ней наросли каменные дома, резные наличники заменили пластиковые стеклопакеты, а цветущие палисадники замуровали глухими заборами.
Потом во дворе ей тоже стало скучно. Дочь и внучка успевали несколько раз обернуться с делами, пока она только собиралась задать корм курам.
Все вокруг постоянно куда-то спешили. Им было не до долгих обстоятельных разговоров, которые хотелось вести Таньке. Её сознание не поспевало за их быстрой речью, новыми непонятными словами, и она перестала их слушать. Родные решили, что у неё проблемы со слухом, и говорили с Танькой громко и отчётливо, как с сумасшедшей.
Еда потеряла вкус, и Танька ела, только если ей напоминали об этом.
Даже солнце, как будто потускнело, и больше не грело старые Танькины кости.
Танька ещё какое-то время бесцельно топталась по дому, переходя от окна к окну. Она неизменно останавливалась на пороге комнаты, не входя и не выходя, и, молча, наблюдала за домашними. А их ужасно раздражали и её молчаливое любопытство, и постоянное препятствие на пути. Тогда Танька и решила лечь, чтобы никому больше не мешать. Но смерть не спешила за ней.
Дочь – сама уже пожилая женщина – ещё работала, силясь прокормить семью. Младшая внучка Олька, наконец, развелась со своим непутёвым мужем и вернулась в отчий дом, приведя с собой трёх ладных белоголовых пацанят-погодков. Пятое поколение семьи прочно обосновалось в стенах крепкого, построенного на века дома, наполнило его живой суетой и гомоном детских голосов. В Танькиной голове их лица смешались между собой, с лицами младших братьев и сыновей, когда-то таких же ладных и белоголовых. Она постоянно путала их, называя именами ещё живых или давно ушедших родственников. Для мальчишек это стало увлекательной игрой. Они нарочно спрашивали старую бабулю, как их зовут, а когда та в очередной раз ошибалась, шумно веселились. Танька замолкала и отворачивалась к стене. Маленьким озорникам доставались подзатыльники от матери или бабушки. Но это не помогало, и вскоре игра начиналась заново.
Радовали Таньку только сны. Всё теперь было там: детство, юность, молодой влюблённый муж, дети, подруги. Невзгоды и предательства за давностью лет забылись, затёрлись. Прожитые годы казались необыкновенно счастливыми, наполненными событиями и добрыми, понимающими людьми. Она погружалась в эти сны, путая их с явью. Реальная жизнь казалась серым бесконечным кошмаром, от которого только там можно было укрыться.

II

Дом отец построил перед самой войной. Танька хорошо запомнила тот день, когда он торжественно запустил в новые, пахнущие свежеструганным деревом сени чёрного котёнка с жидким хвостиком. К слову сказать, этот задохлик вырос в красивую, полную достоинства кошку. Мурка оказалась умницей и отличной мышеловкой. Каждое утро она гордо демонстрировала на крыльце свой вклад в семейный бюджет – задавленную мышь. Все попытки детей поиграть с ней она пресекала шипением или осторожным ударом лапой с втянутыми когтями. Но если вдруг хозяйка набрасывалась на своих провинившихся чад с руганью. Мурка громко мяукала и легонько кусала мать-кормилицу за ноги, заступаясь за сорванцов.
Война добралась до их дома в конце октября. Она громко заявила о себе сначала грохотом тяжелых орудий, от которых они прятались в глубоком погребе за домом. Потом бесцеремонно встала на пороге группой шумных офицеров в серых добротных шинелях. Немцы расположились в доме, выселив хозяйку с детьми в сарай.
Они не были злыми эти чужие люди. На глазах у Таньки они героически расправились только с десятком кур, которые оставались в хозяйстве, пустив их на жаркое и суп. Впрочем, жилистого петуха, они благородно отдали хозяйке, кормить детей. Рыжий веснушчатый фриц с выпирающим кадыком на тощей шее внимательно осматривал дом и постройки, одобрительно приговаривая: «Gut, sehr gut» . Иногда он даже брал в руки топор и колол дрова, желая размяться. Другой не старый, но уже седой пару раз передавал матери бутерброды с колбасой для детей. Третий просто не замечал их существования, занимая своё свободное время чтением книг и написанием писем. Впрочем, иногда по вечерам Танька видела, как оставаясь один, он расхаживал по комнате и что-то громко ритмично говорил, помогая себе резкими и взмахами правой руки. Танька догадывалась, что это стихи. Но, поскольку, её школьного курса немецкого хватало только на «Ich hei;e Tanka» , она не смогла понять, чьи они. Себе она придумала, что немец читает свои стихи. Впрочем, у неё не было времени особенно об этом заботиться.
Остальные слишком часто менялись, чтобы их запомнить. Одни отправлялись на передовую, другие ехали на короткий отдых в тыл.
Мать стирала немцам бельё, топила печь и мыла полы в доме. Работы было много. Незваные гости не обременяли себя заботой о чистоте, оставляя везде окурки, огрызки, ошмётки грязи с сапог. Она вынуждена была брать с собой Таньку. Хотя той шёл уже четырнадцатый год, из-за своего малого роста и чрезвычайной худобы, она выглядела совсем ребёнком. Но мать всё равно, опасаясь взрослых мужиков, давно оторванных от дома и семьи, прятала худые Танькины ноги под длинными бесформенными юбками, и низко до самых бровей надвигала ей платок на лицо. К счастью, ни изработанная до черноты мать, ни дурнушка-дочь не вызывали похотливых желаний у постояльцев. Они скупо, но исправно платили за работу, обычно продуктами. Жестяные банки с консервами, брикеты галет и шоколад мать прятала. А из крупы варила кашу, изредка добавляя в неё кусочки мяса.
Вскоре начали распространяться упорные слухи, что молодых парней и девушек немцы забирают на работы в Германию. Слухи подтвердились. И вся улица огласилась неистовым воем сотен осиротевших матерей. Про мелкую Таньку и тут не вспомнили.
Так прошли почти два года. Семья выживала, питаясь скудной материной подработкой и картошкой, которой засаживали весь огород. Обязанность ухаживать за ним легла на Таньку и сыновей.
О делах на фронте они узнавали из официальных немецких сводок, хвастливо докладывающих о взятии городов, развёртывании наступлений и массовом переходе советских солдат и офицеров на сторону немцев. Но верить хотелось листовкам, которые всё чаще стали появляться на улице: «Полицаи и старосты! Готовьте себе кресты», «Мужчины, пейте самогон и прогоняйте немцев вон!», «Женщины! Готовьте квас и собирайтесь встретить нас!», «Немецким прихвостням «капут», везде и всюду вас найдут!»
Соседи шёпотом передавали друг другу новости о партизанах и зверствах карателей. Слава Богу, немцев в чёрной форме они так и не увидели.
В конце лета канонада с востока уже не прекращалась. А в начале сентября немцы резко засуетились и, громко переругиваясь, стали спешно упаковывать вещи и документы. Мать бросила корыто с недостиранным бельём. Она наказала Таньке и старшему из сыновей собирать тёплые вещи и побольше воды, а сама кинулась за младшими. Дети поспешили в сарай. Нагрузившись одеялами, старыми полушубками, бутылями с водой и свечами, они уже готовы были выскочить за дверь, как увидели в тёмном углу Мурку. Под её мягким боком копошились три пушистых слепых комочка. Кошка накануне совершенно некстати окотилась. Танька, не раздумывая, подхватила всех, и побежала вслед за матерью и братьями в погреб.
Там они просидели все дни наступления Красной армии, питаясь припасёнными консервами, галетами и шоколадом. Изредка в минуты затишья мать осторожно приоткрывала крышку погреба и смотрела на дом, который чудом всё ещё оставался цел.
Однажды Мурка прошмыгнула у неё между ног и выскочила наружу. Танька хотела было за ней, но мать не пустила. Котята, оставшись одни, беспомощно мяукали, тыкаясь слепыми мордочками в руки детей.
Той ночью была особенно ожесточённая перестрелка. Разрывы снарядов слились в сплошной непрекращающийся гул. Земля поминутно сотрясалась так, что уже привыкшие к обстрелам дети жались к матери и тихонько подвывали от страха.
Под утро вдруг наступила необычайная тишина. На негромкое мяуканье и скрежет когтей, Танька приоткрыла тяжёлую крышку и увидела умницу Мурку. Та, как ни в чём не бывало, старательно умывалась, вылизывая свою мягкую лапку. Перед ней лежали три дохлые мыши.
Мать посчитала это добрым знаком и разрешила детям выйти наружу.
Первым делом осмотрели дом. Конечно, он пострадал. Ударом снаряда снесло крышу и развалило печную трубу. Выбитые окна, в щепы разлетевшаяся дверь, выщербленные пулями глубокие раны на крепких брёвнах. Всё это были тяжелые, но не катастрофические разрушения. Сарай был сметён начисто прямым попаданием. От соседнего дома осталась только закопчённая печь посреди пепелища. Глубокая воронка взрыла огород совсем близко от их укрытия. Мальчики нашли в ней запёкшиеся картофелины, оставшиеся после уборки.
Танька обошла дом и увидела распластанного у дороги немца. Она с трудом перевернула его на спину. Это был их поэтичный постоялец. Мёртвое лицо его показалось Таньке удивительно молодым, глаза задумчиво смотрели в небо, а в руке он держал обрывок фотографии. На клочке было видно только часть лица седовласой, благообразной женщины, а на обороте - начало подписи: «Mein lieber Sohn…»  На миг сердце сжала непрошенная жалость. Но Танька отогнала её. Она не звала этого мальчика в свой дом, не отрывала его от красивой, может быть доброй женщины. Он пришёл сюда сам. И нет Танькиной вины в том, что он никогда больше не сможет расхаживать по комнате и, помогая себе резкими и чёткими взмахами правой руки, читать свои загадочные стихи.
Вдалеке послышался нарастающий скрежет и лязг. Отовсюду стали выбираться из своих укрытий соседи: рано постаревшие женщины, до срока повзрослевшие дети, несколько растерянных стариков. Все они нерешительно топтались посреди раскуроченной улицы, прислушиваясь и гадая. Танька оставила немца и побежала вместе с другими детьми на разведку. Навстречу им из-за поворота выкатилось вонючее железное чудище. Грозно выставленное вперёд орудие ещё дымилось, а из огромной башки высовывался похожий на чёрта мужик в шлеме. На его лице, перемазанном сажей и мазутом, выделялись ярко блестящие глаза да задорный белозубый оскал.
-Наши! – неистово заорали мальчишки, и тут только Танька увидела красную пятиконечную звезду на броне танка.
Они выжили.

Отца семья дожидалась всё в том же погребе. Он вернулся в начале 44-го.
Пустой правый рукав его гимнастёрки был заправлен под ремень. Вместе с сыновьями и такими же, как он демобилизовавшимися по ранению, калеками они переложили печную трубу, закрыли крышу. Со временем дом заулыбался стёклами окон и резными наличниками.
В благодарность за сохранённых детей отец одарил мать ещё одним сыном.
Время шло, мальчишки подрастали и покидали родное гнездо, разлетаясь по разным сторонам большой страны. Они редко навещали стариков, занятые своими взрослыми неотложными делами.
Рядом оставалась только Танька. Она выправилась, округлилась, где нужно, налилась робкой девичьей красотой. Нашлась пара и для неё, родились дети. Супруг, быстро осознав острую нехватку мужского населения после войны, ударился во все тяжкие. Гулёна всегда возвращался к своему «воробышку», винился, каялся, клялся, но через короткое время очередная соседка гордо вывешивала его стиранное исподнее в своём дворе.
Беда случилась от того, что муж пристрастился прятаться от угрызений совести в алкогольном дурмане. Однажды после особенно немалой дозы он просто замёрз под забором дома новой зазнобы.
Один за другим ушли отец с матерью, оставив Таньку хозяйкой в большом доме.
Сыновья выросли и в своё время, так же как и их дядья когда-то, отправились покорять большой мир. Жизненный круг замкнулся, и Танька осталась доживать свои дни с дочерью, тоже рано овдовевшей.
Давно уже для окружающих она перестала быть Танькой. Татьяной Васильевной её называли в сельсовете, когда вручали заслуженный орден. Постепенно переходя от «мамочки» к «бабуле», она дожила и до «старой бабули». И вот не осталось на этом свете никого, кроме неё, кто помнил её Танькой.

III

Танька медленно возвращалась к реальности, сегодня смерть снова обошла её стороной.
Кошка мирно дремала, свернувшись клубочком, в её ногах. Которое по счёту поколение Мурок жило в их доме, никто точно не мог сказать. Каждая из них была умницей и мышеловкой. Только белые пятнышки варьировались, оказываясь то на шейке, то на лапках, то на кончиках хвоста или даже ушей очередной пушистой красавицы.
В зале привычно бубнил телевизор. Олька гремела посудой на кухне. Мальчишки по случаю солнечного майского дня носились с криками по двору.
Олька принесла завтрак. Впихнув в себя три ложки каши, Танька медленно перетирала её во рту беззубыми дёснами, уставившись пустым взглядом прямо перед собой.
Дочь уже месяц как уехала в Киев к своей старшенькой. У Нютки там родился поздний выстраданный ребёнок. Новорожденная-кесарёнок и её мать нуждались в помощи уходе.
День тянулся и тянулся, неотличимый от вчерашнего. Танька несколько раз проваливалась в свои сны, просыпалась и снова уходила в прекрасное забытьё. Словно сквозь туман она слышала, как Олька загоняла пацанов домой, поесть. Несколько раз внучка тормошила её, чтобы перевернуть, обработать и покормить. Танька молча подчинялась грубовато бесцеремонному обращению с её опостылевшим телом. И, как только её оставляли в покое, мгновенно уходила в свои сны о прожитом.

Она проснулась внезапно. Очередной сон об артобстреле был настолько реальным, что её кровать даже всколыхнулась от ударной волны. Танька открыла глаза. За окном только занимался рассвет. Но горизонт пламенел не от поднимающегося солнца, а от отблесков пожарища. Вдалеке мерно бухали пушки.
Олька выскочила в залу полуодетая растрёпанная с обезумевшими глазами. Она металась от окна к окну, пытаясь понять причину трясения земли. Младший бегал за ней и отчаянно вопил от страха. Старшие мальчики, пока молча, стояли посреди комнаты, но худенькие тела их сотрясала крупная нервная дрожь. Олька рванулась было к двери…
- Цыть! – вдруг раздалось из угловой коморки, где уже полгода лежала безнадёжная старушка.
Все замерли от неожиданности.
Потрясённая Олька с открытым от удивления ртом прошла к бабуле. Та сидела на своей кровати и смотрела на внучку совершенно осмысленно.
- Цыть, малявки, я сказала!
Олька уже забыла, когда в последний раз слышала голос бабули, а уж такого приказного тона та вообще никогда себе не позволяла.
Но Таньке было не до её удивления. Она чётко раздавала указания.
- Мелкого давай мне! Закладывайте подушками окна, чтобы стёкла не повылетали! В погребе обстрел пересидим, а дальше, как Бог даст! Набери воды во фляги! Возьми одеяла! Собери еды! Сама оденься, детей одень! Да потеплее! Мне подай халат и боты! Да палку мою найди! Газ перекрой! Электричество отключи, лучше рубильником! Свечи, свечи возьми! Там они, у меня в комоде!
Олька со старшими детьми носились по дому, полностью отдавшись неожиданной власти Таньки.
Наконец, они выбрались из дома и, пригибаясь, двинулись к старому погребу. Танька брела последней. Она тяжело опиралась на палку, с трудом переставляя отвыкшие от ходьбы ноги. Решительно отвергнув помощь внучки, велела ей идти обустраивать детей. Когда Танька добралась до убежища, Олька уже соорудила из одеял лежанки в освобождённых от картошки ларях, укрепила в консервной банке свечу и раздала мальчишкам по куску хлеба с салом. Устроив бабулю, внучка и ей протянула нехитрый перекус. Танька положила в рот сало, и с неожиданным удовольствием долго перекатывала его во рту, вспоминая забытый вкус. Кошке, не отстававшей от людей, тоже досталась доля. Она аккуратно подхватила розовеньким язычком свой кусочек, несколько раз жевнула, широко раскрывая пасть, и через полминуты уже довольно облизывалась. Хотя далёкие взрывы всё ещё сотрясали их укрытие, невозмутимо вылизывающаяся Мурка, неожиданно всех успокоила. Дети перестали вздрагивать и даже задремали.
Бабуля навела ревизию картошке, морковке, свёкле. Банок с заготовками к весне осталось достаточно много. Дети, избалованные покупными сладостями, практически не ели варенья. Из засолок к столу хорошо шли только огурцы. Помидоры, квашеная капуста, закрутки из баклажан и кабачков стояли почти не тронутые.
- Теперь всё уйдёт! – подвела итог Танька.

Обстрел закончился часа через два. Первой наступившую тишину почуяла Мурка и настоятельно запросилась на выход. Люди осторожно вышли вслед за ней. Поднявшееся солнце еле пробивалось сквозь плотный чёрный дым.
Дом, покинутый в спешке, встретил их разгромом и сумраком от плотно закупоренных окон. Олька попыталась включить свет, но электричества не было. Газовая плита тоже больше не подавала признаков жизни. На экране простенькой кнопочной Nokia не высветилось ни одного деления связи.
Молодая женщина обессилено опустилась на стул. Только боязнь напугать детей сдерживала в ней, готовый вырваться наружу, беспомощный крик.
Танька подошла к ней и протянула деньги, завёрнутые в платок. Её спокойный деловитый голос привёл Ольку в чувство.
- Вот деньги! Беги до магазина!
Олька попыталась возразить, деньги эти были, тщательно откладываемые с пенсии, бабулины «гробовые». Но Танька замахала на внучку руками:
- Бери, говорю! Сейчас они нужнее! А вы меня и так похороните, на земле, поди, не оставите!
Олька нехотя взяла деньги и стала собираться. Танька продолжала наставлять её:
- Купи тушёнки, растительного масла, муки, спички, мыла и чая. Сахара, если денег хватит. Хлеба побольше, лучше ржаного. Белый пышный, да пустой внутри. Сухари из него делать бессмысленно, весь рассыплется крошками. Старшеньких возьми с собой, пусть помогают! Брось ты эти пакеты! Сумки, да рюкзак бери!
IV

Олька с детьми ушла, а Танька решила растопить печь. Огромная и добротная она стояла в самом центре дома, её оштукатуренные бока белели во всех комнатах. Устье на кухне давно было накрепко закупорено за ненадобностью. После того как в дом провели газ, дочь и внучка постоянно уговаривали Таньку снести печь. Дескать, и места она много занимает и толку от неё теперь никакого. Но Танька была непреклонна, пока она жива, печь останется, мало ли что в жизни может приключиться.
Танька послала мелкого принести полешко от бани. Сообразительный четырёхлетний малыш, отдуваясь и покраснев от натуги, притащил сразу три. Старушка с трудом отковыряла заслонку, настрогала ножом тонких щепочек, сложила их шалашиком внутри печи и подожгла. Но огонь не занимался. Танька проверила поддув, ещё раз задвинула и выдвинула вьюшку, но ничего не помогало.
Старый да малый, уморившись безрезультатными хлопотами, уселись рядышком. Тут в дверь постучали и, не дождавшись ответа, в дом вошёл мужчина. В полумраке он не сразу разглядел обитателей дома. Танька же с трудом узнала в нём Андрейку - пропащего мужа внучки. Она давно его не видела, да и почти во все их последние встречи молодой мужчина был беспробудно пьян. Сейчас около двери робко топтался вполне приличный человек. Лицо его было немного отёкшим, но гладко выбритым, а глаза смотрели ясно и виновато. Мальчик его просто не помнил. Мать развелась, когда тот был слишком мал. А родитель не очень заморачивался встречами с сыновьями, занятый поиском дешёвой выпивки.
- Здравствуйте, вам! Есть кто дома? – спросил вошедший.
- Кому надо, все тут! – грубовато ответила Танька.
Глаза Андрейки привыкли к темноте, и он увидел в глубине кухни бабулю с прикорнувшим к ней младшим сыном.
- Николенька! Колобок! Это я, папка твой! – голос Андрейки предательски дрогнул.
Малыш глянул на него недоверчиво из-под белёсых бровей и постарался спрятаться за худой спиной старенькой бабули.
- Что принесло этакого ясно-сокола к нам? – язвительно поинтересовалась Танька.
- Ночью обстрел был. Хотел узнать, как вы? Может помощь какая нужна?
- Нужна! – быстро сообразила Танька, - Печь не разгорается, верно, трубу забило. Почитай уж лет тридцать, как не топили. Надо на крышу лезть, трубу прочистить. Справишься? Не то я сама, как-нибудь.
- Ты, бабуля, на крышу только на метле сможешь добраться, - вернул подколку Андрейка, - Давай, чем в трубе шуровать. Сейчас всё сделаем.
Танька послала Андрейку в сарай за длинной верёвкой, да увесистым камнем.
Верёвку привязали к широкой жёсткой щетке, а к ней ещё камень, как грузило. Андрейка, радостный, что его не выгнали, что он может быть полезным, что сын, увлечённый необыкновенными приготовлениями, ходит за ним по пятам, полез на крышу.
Добравшись до трубы, он спустил в её жерло несложное приспособление и начал энергично возить им вверх-вниз.
В трубе зашуршало, застучало, и на под повалились ошмётки сажи, мелкие камешки, перья, ветки и даже целое птичье гнездо.
Танька охнула, перекрестилась и начала совком выгребать весь этот мусор из печи.
Когда сорный дождь иссяк, Танька сказала правнуку передать отцу, чтобы тот спускался.
Малыш выбежал на улицу и, задрав голову, истошно заорал:
- Папка! Папка! Слезай!
Андрейка, не веря своим ушам, буквально слетел с крыши, подхватил сына на руки и начал истово его целовать.
- Да, папка!... Щёкотно!... Перестань! – увертывался от непривычных ласк сын.
- Оставь его, идол! – проворчала Танька, стоя в дверях, - Смотри, всего ребятёнка в саже извозил, чёрт!
- Бабуля, а ты сама-то на себя в зеркало посмотри. Если я чёрт, то ты - моя родная бабушка! – Андрейка расхохотался, вслед за ним залился смехом и Колька.
Танька глянула в зеркало у входа. Действительно, она была перемазана не хуже Андрейки. Лицо, руки, волосы, выбившиеся из-под платка, сам платок и халат были в грязных разводах пыли и сажи.

- Чего припёрся?! - в разгар веселья во двор вошла Олька.
Мальчики волокли за ней раздувшиеся сумки, плечи женщины оттягивал тяжеленный рюкзак.
Андрейка подскочил к бывшей жене, ойкнув, стянул с её плеч ношу и понёс в дом.
Старшие сыновья отца помнили, к сожалению, слишком хорошо, поэтому не обрадовались ему, а, молча, прошли вслед за родителями, насторожённо прислушиваясь.
Новости, которые принесла Олька от магазина, были тяжелее её сумок.
- Это война. Киевская армия начала наступление. Во время ночного обстрела один из снарядов попал в подстанцию, оставив всех без света. Газа сказали совсем не ждать. А связь есть только в центре.
- Я маме позвонила. Сказала, у нас всё в порядке, чтобы не беспокоилась, - голос Ольки был глухой и тихий, - Говорят, что обстрелы будут ещё, может даже авианалёты.
Танька никак не могла взять в толк. Какая киевская армия? Какое наступление? Кто обстреливает? Американцы? Немцы? Украинцы? Свои?
- Волки поганые им свои! – Андрейка сплюнул и грязно выругался.
Он рассказал Таньке всё то, что она пропустила в своём предсмертном лежании. Оказалось, в Киеве в феврале случился переворот. Новую власть жители их рабочего края не признали и объявили себя независимыми от неё. Многие хотели войти в состав России, как Крым.
- А что с Крымом? – Танька не переставала удивляться.
- Когда новая киевская власть пошла вразнос, русские аккуратно ввели войска и провели референдум о вхождении Крыма в состав России. Народ проголосовал «за». В Киеве только зубами щёлкнули, а корабль-то уже уплыл.
- А нас они, что ж не возьмут. Я тоже за Россию проголосую, - заволновалась Танька.
- Не знаю. Говорят, они нас, по-любому, не оставят.

Андрейка вздохнул и повернулся к Ольке, - Я что пришёл. Наши ополчение собирают, воевать. Я записался. Вот хотел повидаться. Там стреляют, может больше и не свидимся.
Олька всё это время разбирала сумки, украдкой с удивлением разглядывая трезвого бывшего. Но старая обида пересилила, и она жёстко ответила:
- Тоже мне, вояка нашёлся! Как стрелять-то будешь! У тебя ж руки с перепою трясутся!
- Я, это… Олька… Я завязал.
- Завязал он. Слышали мы уже этот баян.
- Ну, правда! Детьми клянусь!
Олька взорвалась:
- Как ты можешь, пустозвон, детьми клясться! Да когда ты их последний раз видел, пьянь подзаборная! Ты знаешь, что они едят? Где спят? Во что одеты?
Андрейка не оправдывался. Он молчал, низко опустив голову. В словах Ольки была горькая, унизительная правда.
Олька ещё немного побушевала, но, не получая отпора, довольно скоро унялась.
Андрейка, видя, что гроза миновала, снова робко обратился к ней.
- Я тут немного денег принёс.
- На что мне теперь твои деньги, - уже без злости ответила Олька, - Магазин, как вымели. Мы не одни такие умные оказались, все с баулами, да рюкзаками. Там сейчас шаром покати. Люди всё похватали.
- Давай, Андрейка, ещё пригодятся когда, - вступилась за мужика Танька.
Андрейка осмелел от неожиданной поддержки:
- Можно я к вам буду заходить когда? Там, трубу прочистить, или дров наколоть? Мы тут недалеко расположились, километрах в двадцати. Раз, и я у вас.
Мальчики, не сдержавшись, рассмеялись от неожиданного каламбура отца. Тот подмигнул им и заговорил с Олькой уже совсем степенно, по-мужски.
- Обещаю! Если жить останусь, пить брошу! Вас заберу! Всё заново начнём!
Олька покачала головой:
- Обещалкиных на свете и без тебя навалом. Поживём, увидим, - потом глянула в его родные когда-то глаза и тихо закончила, - Ладно. Получится, заходи.
Андрейка сгрёб своих пацанов, расцеловал, наобещал принести гильз, велел беречь и защищать мамку со старой бабулей. Он хотел было обнять и Ольку, но та резко отстранилась. Андрейка махнул всем рукой и выскочил из дома.

V

Без газа и электричества дел в доме прибавилось. За водой теперь приходилось ходить к колодцу. Умерший без питания насос больше не качал её в трубы.
Пользоваться большой печью Олька не умела, она выросла при газе. А плиту в летней кухне давно ликвидировали, пользуясь тем, что она была далеко от старых Танькиных глаз. Теперь внучке пришлось учиться растапливать печь, выгребать угли, ловить момент, когда пора закрывать заслонку, чтобы тепло не улетело в трубу. Сама Танька ничего делать уже не могла. Но её цепкая память неизменно пригождалась Ольке в очередной непростой ситуации.
Беда была с посудой. Новомодные лёгкие кастрюли и сковороды просто плавились в печи. Единственный чугунок был такого размера, что Олька даже пустой поднимала его с трудом. Её мать пользовалась им вместо груза для заквашивания капусты. Приспособились так. С вечера в чугунок закладывали овощи: картошку, лук, морковь, четвертину курицы (тушёнку не тратили; мяса и молока не видели с начала войны, ведь жители улицы, привыкшие к продовольственному достатку, давно уже не держали скотины во дворах, а завозы в магазин почти прекратились). Всё это солили, щедро заправляли зеленью, и Олька осторожно, укрывая лицо от жара, проталкивала чугунок вглубь печи. Она сгребала вокруг него угли и оставляла на ночь томиться. Утром ещё тёплый чугунок вытаскивали и целый день ели настоянное в печи варево, разнообразя его заготовками из погреба. Удивительно, но такое простецкое блюдо неизменно оказывалось необычайно вкусным. Кусочки курицы женщины делили между мальчиками. Олька уверяла сыновей, что мясо она совсем не любит. А Танька просто улыбалась, демонстрируя свой беззубый рот.
Единственная, чудом сохранившаяся чугунная сковорода, в противоположность, оказалась совсем маленькой. На ней запекали яйца и небольшие караваи хлеба, который теперь тоже делали сами. Закупленные буханки аккуратно порезали, высушили на печке и сложили вместе со всеми припасами в погребе. А умница Мурка следила за их сохранностью от мышей.
В дом вернули старенький умывальник, доживавший свой век на огороде. Посуду мыли в тазу с подогретой водой. Запекшийся жир в чугунке оттирали песком и золой. Порошок пока не кончился. Но чтобы его выполоскать, нужно было слишком много воды, потому стирали теперь редко и только самое необходимое.
Мальчикам стало не до игр. Они усердно таскали воду. Стругали щепочки для растопки. Их обязанностью было искать и собирать яйца, которые несушки откладывали в самых непредсказуемых местах. Огород тоже лёг на их ребячьи плечи. Прополоть, полить, нарвать зелени, ягод, обобрать с картошки колорадских жуков. Олька с удивлением подмечала, как повзрослели её сыновья. Они совсем перестали капризничать, драться и жаловаться друг на друга по пустякам.

Андрейка изредка выбирался к ним. Справлял тяжёлую мужскую работу и снова отправлялся на передовую. Он стал непривычно молчаливым и собранным. Прощаясь, отец обязательно притягивал к себе по очереди сыновей, целовал их в выгоревшие макушки, кивал Ольке и уходил.
Подстанцию несколько раз восстанавливали. Свет ненадолго возвращался в дома. В такие дни Олька старалась под завязку зарядить телефон. Наслаждалась холодной водой из крана и кипятила её в электрическом чайнике. Смотрела нерадостные новости по телевизору, неторопливо растолковывая их Таньке.
Раза два в неделю Олька ходила до центра, чтобы позвонить матери. Связь была ужасная. Она торопилась сказать, что дом цел, они живы и пока не голодают.
Мать попыталась приехать к ним, но пересечь линию фронта так и не смогла. Ей пришлось вернуться в Киев к старшей дочери.
Каждую ночь начинался обстрел. Маленькая семья с кошкой привычно укладывались спать в обустроенном погребе. Мальчики уже не просыпались от разрывов снарядов. Кошка безмятежно мурчала в ногах у старой хозяйки.

VI

Но и этот ужас оказался не пределом.
В начале июля обстрелы заметно усилились. Теперь они могли начаться в любое время дня и ночи. Несколько раз над самой крышей дома с угрожающим рёвом пролетали самолёты. Бомбардировок пока не было. Но фронт настолько приблизился к их дому, что шальные пули уже несколько раз вгрызались в толстые брёвна, разбрызгивая вокруг острые щепки. Целыми оставались окна только с восточной стороны.
Олька уже не выпускала детей из погреба.
Там их и нашёл Андрейка. Голова его была перевязана, грязные бинты пропитала кровь.
- Укры наступают! Нам не удержать фронт! Надо бежать! – задыхаясь сказал он.
- Куда бежать-то? – зло спросила Олька, - В какую сторону?
Действительно, разрывы снарядов слышались уже отовсюду. Их привычное укрытие казалось сейчас гораздо надёжнее, чем неизвестное блуждание под смертью, летящей с неба.
- Ты ступай, сынок! – подала голос Танька, - Не тревожься за нас, мы тебя здесь дождёмся. Еда у нас есть, водой запаслись. Мурка с нами. Мы не пропадём. Не впервой.
- Иди. Справимся, - примирительно подтвердила Олька.
Андрейка встал, оглядел дорогие лица:
- Сберегите себя, родные! Я живу только ради вас! Простите, что не смог защитить вас! – злые бессильные слёзы катились по его заросшим щетиной щекам. Дети тихонько заскулили на одной высокой ноте. Олька прижала их к себе и укрыла накинутым на плечи одеялом, как крыльями. У неё слёз для этой войны больше не было.
- Да ступай уже, вояка! – вспылила Танька, - Что толку сейчас от сырости! Даст Бог, и это переживём!
И она буквально вытолкала Андрейку из погреба.

Эта ночь стала новым тяжким испытанием. Бухали пушки, с воем совсем рядом легли несколько бомб, основательно тряхнув землю. Мальчики больше не плакали, они смотрели на мать и старую бабулю до ужаса спокойными недетскими глазами. Мурка, чувствуя тревогу людей, переходила от одного к другому, лизала руки и щёки, тёрлась, мурлыкала, нежно топталась лапками, - в общем, всячески демонстрировала свою любовь и преданность.

VII

К утру фронт передвинулся далеко на восток. Пули уже не свистели, снаряды не вспахивали землю. Танька с Олькой решили выйти и осмотреться, может, удастся растопить печь и приготовить горячее детям. Мальчики отсыпались после бессонной ночи.
Их дом почти не пострадал, ударной волной снесло только крышу с сарая, но многие соседские лежали в руинах. На улице голосили, видимо не всем соседям удалось пережить эту ночь.
Танька пошаркала в дом, растапливать печь, а Олька собирала разбежавшихся по двору кур. Заметив приближающуюся со стороны огородов группу вооружённых людей, Олька побежала в дом и сбивчиво начала втолковывать бабуле о новой опасности. Но та неожиданно быстро всё поняла. Она стянула со своей седой головы платок, сунула его Ольке, показала на вешалке старый материн плащ, в котором выходили только в огород да до бани в дождливые дни. Спешно обрядив внучку, Танька залезла рукой поглубже в печь и щедро мазанула сажей ей по лицу.
Несколько минут спустя на пороге уже стояли четыре солдата в странной незнакомой форме, давно небритые, с красными воспалёнными глазами.
Снова война пришла в Танькин дом.
- Эй, старушня! Хто щэ дома е? – грубо спросил старший.
- Никого нет. Одни мы, - Танька незаметным движением надвинула Ольке платок до самого носа и встала, заслонив её от вошедших.
- Мужики дэ? Воюють?! – старший неспешно оглядывался.
- Наши мужики своё уж отвоевали, – отозвалась Танька.
- ЧОго ж так тЭмно? Колорадив ховаетэ?
- Что ж их ховать? Вон они всю картошку пожрали, окаянные!
- Ты дурою  нэ прыкыдывайся! – мгновенно завёлся старший, - Жыво в расход пущу! Я тебэ пока по-доброму пытаю, террорысты дома е?
- Террористов нет, - уверенно ответила Танька.
С улицы в дом вбежал ещё один. Его мотало из стороны в сторону, лицо перекосилось, глаза безумно вращались, а зрачки расширились так, что радужка не видна была вовсе. Он подскочил сначала к Таньке, потом к Ольке, близко наклонившись, в упор разглядывал их лица. Он тяжело дышал прямо в нос нестерпимой вонью гнилых зубов и перегара. Олька в ужасе попятилась, пока не упёрлась в бок печи. Она шарила глазами по кухне в поисках хоть какого-нибудь оружия. Но нож лежал на столе напротив, и дотянуться до него не было ни единой возможности. Она отвернулась и зажмурила глаза, стараясь дышать через раз.
- Ну, и жаба! – медленно и раздельно произнёс вновь прибывший, потом резко развернулся, да так, что чуть не упал. С трудом выровнявшись, он обратился к своим.
- Муха бачыв, як в дом  молодка заскОчыла! Дэ вона?
- Мухе одни бабы мерещаться! Курытэ всяку дрянь! – недовольно буркнул старший.
- Мужыкы, вы точно не гонытэ? Я не гордый! Я и в чэргу встану! – заканючил новенький.
- Можешь без очереди любу из цых мумий! – заржали остальные.
Они давно уже разбрелись по дому, открывая шкафы и выдвигая ящики, их содержимое бросали на пол и топтали грязными сапожищами. Женщины обречённо смотрели на разгром.
Добыча оказалась негустой. Несколько Олькиных золотых колечек, да пара серёжек, которые её матери покупал когда-то отец. Деньги и документы Олька по настоянию бабули всегда носила с собой.
Обшарив дом, банда выкатилась во двор. Не обнаружив и там ничего ценного, старший велел забрать кур. Трое солдат завернули автоматы за спины, закатали рукава, и пошли в сарай. Куры подняли гвалт. Они взлетали, над стенами невысокой постройки, оставшейся без крыши. Некоторым удавалось их перемахнуть и, приземлившись, они разбегались по двору, отчаянно кудахча и теряя перья. Оставшиеся ловили обезумевших птиц и сворачивали им шеи. Из сарая вышли довольные «победители», перемазанные экскрементами и кровью, облепленные перьями, яичной скорлупой. В каждой руке они несли за лапы по несколько птиц. Те ещё трепыхались.
Танька тоскливо слушала истошные крики кур. Потом не выдержала и, наказав Ольке не высовываться, вышла на крыльцо.
Увидев следы побоища во дворе, она заорала изо всех своих хилых силёнок:
- Что ж вы наделали, ироды! Пошто всех кур извели?! А нам, что с голоду подыхать?!
От отчаяния она даже замахнулась на старшего своей клюкой.
- Мовчы, старая кошёлка! – он выхватил у неё палку и легко сломал о колено, - Воинам-гэроям тоже исты хочеться. И щоб террорыстам не достались.
- Да где ж ты террористов-то увидел, немчура проклятая?! Я что ли, террористка?!
- Ты, карга, язык прыдержы! Швыдко в бубэн схлопочэшь! Скопытишься и не крякнэшь! – начал заводиться старший.
- Кишка тонка! – зло процедила Танька, - Я ещё простужусь на твоих похоронах! – и плюнула под ноги старшему.
Тот не успел ничего ответить. Обкуренный, который до этого, сидя на лавке у бани, глядел в одну точку и мерно раскачивался, вскочил и, рыча, ринулся на старуху. До его затуманенных мозгов видимо дошла мысль, что колорады не слишком почтительны с бравыми защитниками Отечества. Он бы снёс Таньку, но из-за дома с пронзительным визгом выскочил мальчик и бросился обкуренному под ноги. Тот споткнулся и растянулся в полный рост, пропахав носом землю. Он так и остался лежать, будто его сразила вражеская пуля. Другой солдат схватил ребёнка за шиворот, приподнял над землёй и сильно встряхнул. Но тут сам дико заорал, бросил мальчишку и начал что-то сдирать со спины. Когда он развернулся, все увидели, что в него всеми когтями вцепилась разъярённая чёрная кошка. Товарищи поспешили ему на помощь, но хватать зверюгу голыми руками никто не решился. Они попытались прикладами сбить её, но несчастный так вертелся, что несколько весомых ударов пришлись по нему. Мурка держалась крепко, и отпускать свою жертву не собиралась. Наконец, старший подловил момент, сгрёб своей ручищей кошачий загривок и резко рванул. Кошка отцепилась с воем и шипением, начала изворачиваться, чтобы вкогтиться в руку новому противнику. Но старший размахнулся и шмякнул её об угол дома. Что-то хрустнуло, и Мурка упала на землю бесполезной меховой тряпочкой.
Мальчик бросился к кошке, присел около, заглядывал ей в глаза, тихонько гладил, шептал что-то ласковое, растирая кулаком слёзы на грязных щеках.
Внезапная развязка отрезвила мужиков. Они смущенно отводили глаза и бесцельно топтались на месте.
- Ну, что, вояки, победили! И с курами справились, и со старухой, и с мальцом! Даже страшного зверя - кошку, и того осилили! – Танька говорила тихо и смотрела прямо в глаза старшему, - Как же ты матери своей об этом расскажешь, сынок?!
Она тяжело вздохнула, и устало опустилась на крыльцо.
Старший обвёл взглядом небольшое войско.
Обкуренный уже оклемался и сидел на земле, оттирая кровавые сопли. У пострадавшего от кошки, разорванный в клочья камуфляж на спине побурел. Остальные выглядели не намного лучше.
Старший сжал губы и нахмурился, потом скомандовал внезапно осипшим голосом собирать кур и двигаться в расположение части.

Они ушли.
Из дома, таясь, выглянула Олька. Она охнула, увидев расплывающийся под глазом сына огромный фингал. Побежала в дом, вынесла влажное хозяйственное мыло, поставила мальчика перед собой и начала осторожно намыливать место ушиба. Это средство Танька опробовала ещё на своих братьях, потом сыновьях, и оно их семью никогда не подводило.
Мальчик терпеливо выносил процедуру, глядя матери за спину. Поэтому он первым увидел, как у Мурки внезапно дёрнулись лапы, голова, потом она приподнялась и совсем неграциозно уселась.
Сын взвизгнул, выкрутился из рук матери и рванул к спасительнице.
Бережно приподняв Мурку он принёс её к крыльцу и положил между матерью и старой бабулей. Кошка незамедлительно начала вылизываться. Но, видимо, это доставляло ей нестерпимую боль. Она останавливалась, пережидала, но всё равно вновь принималась за обязательный туалет.
Женщины смотрели на бесстрашную Мурку, пережитые страхи и горести постепенно отступали от них, наполняя новыми силами и надеждой.
- Вы с Муркой настоящие герои! – сказала Танька, погладив правнука по мягкой голове.
Тот хитро глянул на неё:
- А как меня зовут?
- Петечка? – неуверенно сказала Танька.
Мальчик расхохотался.
- Петька – это средний! А я Сашка!... Сашка! - мальчишка захлёбывался в смехе, - Какая же ты, бабуля, у нас беспамятная!
Олька рассмеялась было вслед за сыном, но осеклась. Взглянула тревожно на бабулю, не обиделась ли та, как обычно. Но Танька хихикала, взвизгивая и мелко подрагивая щуплым телом.
На их весёлье из погреба выбрались младшие мальчики. Они всё проспали, измученные тревожной ночью. Теперь же вертели головёнками, переводя растерянный взгляд с матери на брата, на бабулю. Но им никто ничего не мог объяснить. Любая попытка открыть рот заканчивалась новым приступом смеха. Малышам пришлось просто присоединиться к родным.

Разбирать погром в доме не стали. Пусть новые мародёры, которые, несомненно, ещё не раз придут в их дом, видят, что тут поживиться уже нечем.
Олька истопила печь, протолкнула в её жаркое нутро чугунок с похлёбкой. Устроила Мурке на тёплой приступочке мягкую подстилку.
Скромно поужинав, семья впервые за много дней устроилась спать в доме.

VIII

Шли нерадостные летние дни. Олька отчаянно экономила неуклонно таящие запасы. Банку тушёнки она растягивала на четыре похлёбки. В хлеб добавляла рубленую зелень. Картошку начали подкапывать с середины июля. Выручали ягоды. Мальчишки объедали недозрелые яблоки, чтобы заглушить постоянный голод.
В середине августа обстрелы снова усилились, теперь автоматные очереди и удары пушек чаще доносились с востока.
Семья опять переселилась в погреб.

Одной страшной ночью фронт в очередной раз перекатился через Танькин дом.
Весть о том, что всё закончилось, принёс Андрейка. Он ворвался в погреб, сгрёб в охапку мальчишек и вынес на свет. Отец целовал их чумазые, исхудавшие личики, теребил отросшие, давно не мытые волосы.
Из погреба, щурясь на солнце, вышла Олька. Андрейка подскочил к ней и обнял. Олька не сопротивлялась. Андрейка гладил её плечи, руки, голову, целовал, говорил, что теперь всё будет хорошо, что они турнули укров далеко на запад и теперь им не очухаться.
Олька все эти тяжёлые дни держала себя. Иногда ей казалось, что слёз в ней нет больше вовсе. Но тут она обмякла и глупо, по-бабски, разревелась с воем и причитаниями. Андрейка прижал её к себе пережидая поток слёз, гладил и шептал ласковые бессмысленные слова.
Танька увела мальчишек в дом и первым делом велела им натаскать воды. Новую жизнь следовало начинать с чистоты.

Несколько дней упорных трудов привели дом и его обитателей в относительный порядок. Вставить выбитые окна пока было несбыточной мечтой. Электричество обещали вернуть на днях. Магазин открылся, хотя продукты в нём были только самые необходимые. В центре раздавали гуманитарную помощь из России.
Обстрелы периодически возобновлялись, но уже достаточно далеко. Люди привыкли к ним, как привыкают к обыденному и перестали обращать внимание.

Однажды в дом влетела Танькина дочка. Вместе с двумя безумцами, которые тоже оказались на другой стороне и потеряли связь с родными, она прорвалась через линию противостояния. Разбитая фара старенькой «копейки» и следы пуль на багажнике свидетельствовали, что они реально рисковали.

После бурной встречи Танька, дочь, внучка и её дети сидели в зале. Олька буднично рассказывала матери о пережитом. Та охала, плакала, поминутно вскакивала, старалась обнять и поцеловать каждого.
Танька сказала, что устала и пойдет, ляжет. Дочь проводила её до комнаты, помогла раздеться. Уложив Таньку, она села рядом, взяла руку матери и прижала губам.
- Спасибо, мамочка, что сберегла детей!
Танька улыбнулась в ответ.
Дочь встала, хотела задёрнуть занавеску, но Танька попросила оставить так. Она любила смотреть в окно. Мурка вспрыгнула на кровать и привычно устроилась в ногах у хозяйки.

Через пару часов Санька заглянул в комнату старенькой бабули, чтобы позвать её пить чай вместе со всеми. Дочь привезла полную сумку продуктов, догадываясь о бедственном положении семьи. Дали электричество, и женщины успели приготовить почти праздничный стол.
Мальчик подошёл к кровати. Танька лежала спокойная, её губы сложились в лёгкую улыбку, казалось, она спала.
Санька позвал её несколько раз, осторожно потеребил, подёргал за рукав, но бабуля не отзывалась. Мурка подняла голову и впервые зашипела на своего любимца, отгоняя его. Санька почуял неладное и побежал искать мать. Мурка несколько раз лизнула себя, поправляя видимые только ей изъяны гладкой шерстки, и довольная улеглась. Она должна была до конца выполнить свой долг, охраняя последний сон Таньки.