Я засыпаю на твоём плече, я просыпаюсь на твоём плече...
А часы тикают, стоя на месте, мир ждёт, когда разнимутся руки, когда расплетутся ноги, когда разомкнутся губы. Но не хочется, так не хочется...
Счастье – это когда тебе ничего не хочется, потому что всё есть.
И почти ничего не происходит в этом затихшем счастье. Разве что иногда всплывают эстетические разногласия.
- Ты такая красивая… зачем ты всё время прикрываешься? Сними это…Разве ты себе не нравишься?
- Н-не знаю…
- Ты не знаешь, что ты красивая?
- Одетая бываю иногда красивой, – не очень уверенно говорю я.
Я знаю, что почти красива, если правильно одета. Если талия подчёркнута, если я на каблучках, а волосы распущены или подобраны вверх, если я слежу за спиной и за походкой – да, почти красивая... За 22 года я выучила свою драгоценную внешность практически досконально. Я знаю, какие вырезы мне идут, знаю свои цвета и умею их сочетать, знаю, какая длина юбки удлиняет мне ноги, какая высота сапог улучшает их линии и какой фасон туфель укорачивает ступню и делает подъём зрительно выше. Я знаю свою помаду – клубничная, какао и розовый жемчуг, я знаю, как сделать ресницы длиннее с помощью туши и пудры. Я знаю, как покрасить ногти, чтобы они выгляди благородно миндалевидными и знаю, как красиво носить шапочки и кепи. А в постели... я не знаю, какая я... И я боюсь выглядеть нелепо и некрасиво. Вот ночью, в нарядном свете цветных фонариков, или в обольстительном, зыбящемся свете свечи – да можно быть уверенной в том, что ты неотразима, но днём...
- Одетая – это само собой, - соглашался князь. - А раздетая – ты ещё красивее. Зачем ты сейчас закрываешься, убери это…
Он стягивал с меня простыню, я сводила руки на груди.
- Ну вот зачем… Ты не веришь мне?
Я готова поверить, но я не привыкла, что мной можно любоваться вот так беззастенчиво при дневном свете. А вдруг где-то я всё-таки не очень хороша...
Князю же всё нипочём. Он спокойно гоняет голышом по квартире и спохватывается только, когда я кидаюсь в него подушками.
- Я же специально тебе халат привезла! Тебе что, мой халат не нравится?
- Очень нравится. Я в нём как бухарский эмир. Ещё чалму…
Он бежал в ванную и возвращался с полотенцем, повязанным чалмой на голове.
- Похож я на муэдзина?
Он закатывал глаза, складывал руки, бормотал нечленораздельное, поминутно кланяясь, я хохотала, полотенце разматывалось, падало, он скидывал, забываясь, халат, и я опять визжала и кидалась подушкой.
- А как же на волнорезе? – недоумевал он. - Ты вспомни, как мы бежали тогда по пляжу – свободные и дикие греческие боги… тебе же понравилось...
- Там было всё другое, - упрямилась я. – Было лето, была ночь, вообще другой мир - параллельный. Тогда было можно. Был совершенно другой мир. Я знала, что утром я улечу, и не будет больше ничего... А сейчас просто жизнь. Да ещё и зима.
- Нет, ну если тебе холодно, тогда конечно... Но всё-таки, значит, в жизни никак нельзя?
- Не нельзя, а просто... выглядит не так… красиво… Не так красиво, как ночью на берегу. Я тебя боюсь! – в сердцах восклицала я. – Надень немедленно штаны, или я уеду домой!
- О, господи… Как у вас, у девушек, всё сложно. Один мир, другой мир...
Он натягивал штаны – те самые, полотняные, в которых мы танцевали на берегу – и я переводила дух и отмирала…
- Вот у нас, у мужиков, всё просто… Слушай, как мы на пляже играем, - он садился рядом, театрально протягивал вверх руку и вдохновенно закатывал глаза. - Раздевальный покер.
- Что? – таращила я глаза. – Такой покер есть?
- Ещё как есть, - кивал он. – Проигравший снимает с себя плавки и идёт нагишом к воде и обратно, а трусы вертит над головой. А если два раза подряд проиграл, то уже надо туда и обратно ползти на четвереньках. А трусы нести в зубах.
- О, боже! – ужасалась я сквозь смех... – Как вы можете! А как же люди там вокруг?
- Ну... наша кодла обычно в конце пляжа собирается, там уже дикое место, приличий можно не соблюдать... Да все знали о наших забавах, мы ж там с девятого класса тусовались, никто не удивляется... Ну и, короче, вернёшься, и уже одеваться неохота, да и мало ли, вдруг опять продуешься. Так и сидишь...
- А если три раза проиграешь?
- Если три, то так же ползёшь с трусами в зубах, а на тебе кто-то верхом едет. Но это редко бывало...
- Это ужас... Какие-то дикие развлечения... Как такое в голову может взбрести, - не унималась я.
- Пани... – он смеялся и обнимал меня, – я тебе рассказываю эксклюзивные секреты про наше эксклюзивное мужское содружество... Ты должна ценить, что тебе доверяют...
- Ну, я так думаю, что это самые безобидные мужские секреты, - смеялась я.
- Угадала. Обидные секреты я тебе не расскажу, конечно...
- Ах вот оно что... То есть, надо понимать, с вами и девушки играли в этот раздевальный покер...
- Нет, ты что, как можно... дамы...
Он елозил пятернями по волосам, смотрел в потолок невинным взором, всячески изображая непричастность. Я брала его за вихры и поворачивала к себе лицом.
- Ну-ка, быстро говорите правду перед лицом правосудия!
- Ну, да, - вздыхал он, сдаваясь. – Иногда к нам присоединялись леди. Но! – он поднимал палец. - Это были не наши леди. Не местные!
- Неужели вы их не щадили?
- Ну, как можно... Нет, конечно... То есть, тьфу, конечно, да, – спохватывался он, покатываясь, - именно щадили...
- В смысле, они не проигрывали?
- Проигрывали. Но им позволялось снимать только верхнюю часть купальника.
- И они так же вертели над головой?
- Нет, вертеть – это уже слишком. Им можно было этой частью туалета вот так изящно помахивать.
Он вставал и показывал, как надлежало помахивать купальником.
- Но самые лихие, конечно, вертели, - задумчиво добавлял он, слегка затуманиваясь взором, и немедленно получал от меня подушкой по уху.
Он падал на диван, давясь хохотом, я молотила его подушкой, он орал, отбиваясь, а потом обнимал меня, валил в эту кучу малу, и теперь уже верещала я, а он вдруг замирал, щекоча моё лицо волосами и тихо признавался:
- Знаешь... я ни с кем так много не смеялся, как с тобой... правда...
- Не верю, - говорила я деланно сердито – Ты болтун, балабон и трепло. – И чтобы ты ещё и не ржал при этом – не поверю ни за что...
- Честно, клянусь, - совсем серьёзно шептал он, затихая возле моего плеча, - ни с кем... У меня же так не было никогда... чтобы просыпаться - и любимая девушка рядом... засыпать – а она опять рядом... и всю ночь рядом, и весь день...
- Князь, ну ты же врёшь, ты же сам мне рассказывал про то, что всё это у тебя было...
- Было, да, только я был другим. Мне было шестнадцать лет, это был другой человек... я тогда был другим, и жизнь моя была другой, и мир был другой.
- А когда же начался теперешний мир? – тихо спрашивала я.
- В армии. И потом, когда вернулся. Сразу пришла взрослость. И вот в этой жизни, взрослой, у меня, действительно так не было ни с кем... Во взрослой жизни я всё время был один... Может, потому она и была взрослой?..
И нет больше передо мной балагура и охламона. Есть что-то большое и бездонное. И полное сложностей и тайн. И это так далеко, и это не моё, и это даже и не твоё...
Бездна...
И я медленно поднимаю к твоему лицу свои руки, тихо, почти благоговейно трогаю твои брови, потом веки, твои глаза медленно закрываются под моими пальцами, на щёки легко ложится тень от ресниц...
Ах, князь... что ж происходит-то такое... Я тебя, правда, люблю, или это просто ты такой славный и милый... и просто мне нравишься... А ты не можешь не нравиться – и со своим балабольством, и со своим прекрасным тренированным телом олимпийского юноши, со своей белозубой улыбкой, со своим дурацким раскатистым хохотом... Ты нравишься многим, и я, как и многие, нахожусь в плену твоих голубых глаз и загнутых ресниц... и что теперь со всем этим делать...
И вот же беда - ты сам не знаешь, что делать, ты не можешь мне помочь... Ты просто живёшь на свете так, как тебе нравится – никому ничего не должный, свободный от всего... и в этом, наверное, и есть секрет твоего очарования...
- А почему ты грустная?
- Понимаешь, - я вздыхаю, - я совсем стала частью тебя...
- Частью такого балбеса... Понимаю, это грустно... – кивает он.
Ну вот. Вот как можно с ним серьёзно разговаривать?
- Я просто за тебя боюсь. Вдруг ты исчезнешь, вдруг тебя унесёт море... Вдруг ты уйдёшь на войну… Чёрт тебя дери, ты всё время смеёшься...
- На войну. Это интересно. Ну, будем считать, что я уже сходил на войну - в армии - и вернулся невредим. Меня уносило море, но не смогло прожевать и выплюнуло.
- Ты ржёшь, а я серьёзно. У тебя невероятная способность превращать в фарс все мои переживания...
- Пани, ну неужели я буду всерьёз слушать этот бред…
- Да я даже не знаю, где ты работаешь, что ты делаешь… Я даже не знаю, что девочкам сказать… Милке...
- Ах, Милке… Милка – строгая особа. Перед Милкой надо отчитаться, согласен. Так, слушай внимательно и запоминай. Я работаю в отделе технического обеспечения профилактория. На мне досмотр и ремонт электроприборов, электросетей и электрооборудования. Я отвечаю за безаварийную и надежную работу обслуживаемых устройств, электроприборов и электрооборудования. Что такое? Почему такие глаза?
- Я не думала, что ты на работе имеешь дело с электрическим током...
- Ты думала, я с девочками имею дело, понятно. Пани, я вообще-то в институт на электро-механический поступал.
- Ну вот, я теперь буду бояться, что тебя убьёт током…
- На войне, - кивает князь. – И в море. То есть, чтобы я соответствовал твоим планам, я должен буду служить на подводной лодке. Это нереально. Если что, я буду в ракетных войсках. То есть, я уже не утону. У нас остался только ток. Ну, или, может быть, в меня попадёт ракета. Господи, какая ты глупая… Иди сюда… - он обнимает меня крепко и легко вздыхает. – Белка ты моя Белка...
Когда он меня обнимает – жизнь затихает. Я счастливая – и всё. Тихое счастье – и ничего больше не нужно. Ни есть, ни пить, ни что-то делать, ни строить планы, ни даже мечтать. Когда всё есть – зачем мечтать?..
- А Белка – это из «Летят журавли»? – бормочу я сквозь своё тихое счастье. - Из фильма, да?
- Почему из фильма? Нет... А там разве Белка?
- А ты не помнишь?
Я даже привстаю, чтобы заглянуть ему в лицо.
- Ты же зовёшь меня Белкой, я думала поэтому. Там же тоже была Вероника - не помнишь?
- Нет, плохо помню этот фильм, – он трёт рукой лоб. - Что-то смутно... да, правильно, там была Вероника. Интересно...
- Я так и думала, что ты поэтому зовёшь меня Белкой...
- Н-нет... – говорит он в замешательстве, – точно нет.
- А ты знаешь, что меня назвали в честь этой героини? Я не говорила?
- Правда?
- Да. Ой, там так интересно получилось... Мои родители учились в одном классе. И когда вышел этот фильм, на него ходили чуть ли не всей школой по нескольку раз. И после фильма все гуляли-гуляли, обсуждали-обсуждали, провожались-провожались, и в итоге у них началась любовь. Именно после этого фильма. А потом, когда они уже учились в Москве, мама раскопала, что сама пьеса «Вечно живые», оказывается, была написана в год их рождения – в сорок третьем году. Представляешь, они родились и пьеса родилась. И когда они поженились, они решили назвать сына Борисом, а дочку Вероникой.
- И? Назвали?
- Ну да. У меня же есть брат Борька. И вот я есть... Почему ты так странно смотришь?
- Ничего... - он опустил глаза... – Красивая история...
продолжение следует http://www.proza.ru/2019/05/04/1081