Мы всю ночь с Вами были «на ты». Скажу сразу, что это был сон, а не в конце, как обычно делают. Мы вошли в мою захламлённую квартиру, прошли в кухню по длинному коридору, слишком узкому из-за вещей, которыми он заставлен до потолка, и ты ничего не сказал о бардаке. Наверное, он был меньше обыкновенного.
Какой прозрачной голубизной заволочены мечты. И даже эта пелена не намекает на то, что это может быть не явью. Один обман доверчивого сердца, которое начинает стучать так, что каждый удар слышен и не даёт покоя. Почти ровный, слегка синкопированный ритм ста тридцати ударов в минуту.
Мы на кухне, и начинает пахнуть нерафинированным растительным маслом. Ты жаришь яичницу, желтоватую от растекшегося желтка. «Что ты делаешь? Надо было меня попросить, я бы тебе пожарила!» — я недовольна, я должна была гостеприимно сделать это за тебя. А ты отмахиваешься.
И чем закончить этот нелепый сон из череды сновидений о тебе, я не знаю. А наяву я пытаюсь переосмыслить привычные вещи. Почувствовать всё, что чувствуешь ты. Понять, как ты видишь этот мир. Увидеть твоими глазами метро, обед, подъем, прогулку, новости, весну, душ, новости, кино, литературу, Интернет. Но многое ускользает. Есть ли я в твоих снах?
А я — это ты, и всё, что я вижу — себя.*
*«And I am you and what I see is me.» — Pink Floyd, «Echoes».