Патриции

               


                ПАТРИЦИИ.
               
Опять проснулся, засыпал и просыпался, каждый раз умудрялся увидеть сон. Вот и сейчас, горели карты в маминых руках, огонь бежал по краям карт, она не чувствовала боли. Я стал кричать, но мама не слышала. От крика во сне я проснулся.
     Вообще неудобно спать привязанным веревкой к большому старому судейскому креслу. Веревка была длинная, обмотали даже ноги, узел торчал у левой ноги.
   Мама приснилась не случайно- так она предупреждала меня, что должно что-то случиться. Оно уже случилось, первая мысль больно проскребла бестолковку: «Выгонят из института!» Уж этого декан мне не простит. Зачем только я с ним связался…
 
       Мне удалось снять туфли и стянуть носок с правой ноги, поймать пальцами конец узла, развязать - потом освободился весь. Дверь предательски скрипнула, и капитан дружелюбно сказал:
-Ну выходи, артист. Развязался?
Мне ничего не оставалось, как выйти из укрытия.
-Давай, иди к другу, поспи немного, скоро выпускать начнем.   
 Он открыл решетчатые двери и запустил меня в комнату, уставленную железными кроватями как в казарме. В самых невероятных позах лежали богатыри, павшие на поле боя с Зеленым змием. Атмосфера взаимопомощи наполняла комнату-выхлоп от каждого богатыря был такой, что сосед опохмелялся во сне. 
Сашка спал- намаялся, бедный. Рядом была свободная кровать, я лег, но уснуть не мог. Встал и начал ходить по проходу. Приходили самые нерадостные мысли: как выгонят из института, как буду смотреть маме в глаза. Она очень хотела, чтобы я получил высшее образование. Рассказывала, что когда получила телеграмму о моем поступлении, полдня проплакала от радости. Перед отъездом мама раскинула карты и сказала, чтобы ехать не боялся- все будет хорошо. Мама всю жизнь гадала на картах, начала в четырнадцать лет. Ходила по вагонам и предлагала погадать: «Я гадаю зиму и лето, а ну навались, навались, у кого деньги завелись» Она застала последний год войны, все ждали вестей и охотно гадали. Да и после войны все, кто не дождался своего отца или любимого, подходили спросить судьбу или хоть на время обрести надежду. Это был единственный ее заработок. У мамы была черная толстая коса, она делала ее похожей на цыганку. Хотя бабушка говорила, что в роду были цыгане, но это времена глубины далекой.  Больного цыганенка оставили около нашего дома, а табор срочно сорвался из деревни. Семья была большая, и еще один рот помехой не стал.  Маминому гаданию я верил безоглядно. Меня распирала гордость, что только четверо из нашего класса стали студентами. Хотя в институт я не поступал, я пролез благодаря учительнице по литературе. До девятого класса я учился в интернате, потом переехали в другой город, попал в обычную школу. Учительница литературы пригласила в драмкружок, она часто сокрушалась- говорила, как много мне недодали. Татьяна Ивановна приносила книги из дома, открывала современную литературу, пыталась наверстать со мной школьную программу. Намучилась - и для поступления посоветовала выучить сочинение наизусть. Свободную тему отгадала, сказался огромный стаж в школе. Учить тексты - это было частью профессии, но я умудрился в сочинении наделать ошибок, поставили тройку за «штаны». Была проблема с мужиками на театральном отделении. Но заучивать тексты так и осталось проблемой. Однажды я забыл текст Гоголя; мне казалось, что я слышу, как он переворачивается в гробу… И тогда мне стало ясно - его похоронили живым.
      Подошел к дверям и попытался рассказать капитану всю несправедливость нашего задержания и попросил выпустить нас. Капитан, заполняя какой-то журнал, сказал, не поднимая головы, что все равно рано - ни автобусы, ни трамваи еще не ходят. К решетке дверей подошел лысый мужичок, с бакенбардами, похожий на гнома, он по-дружески обратился к капитану:
-Михалыч, отпусти пацана, спать не дает- ходит, ходит. Так мы не отдохнем.
-Сергей Иванович,- он протянул мне руку.
-Валера,- представился я.
Без лишних предисловий он решил поведать свою историю. Говорил громко, чтобы Михалыч слышал.
-Менты паскудные стали, я не о присутствующих. Вчера я на вторую смену опаздывал, а автобуса нет, вижу - менты едут. Я проголосовал, ну по-человечески. Посадить-то они меня посадили, а высадили уже тут, у Михалыча.
-Вы, наверное, пьяный были? - съехидничал я.
-Ну, чуть- чуть. Скажи, Михалыч, я ведь вчера нормальный был?
-Относительно, Сережа.
-Вот видишь? - торжествовал Сергей Иванович.
- Обычно гадают, то ли в морг, то ли к нам,- дополнил Михалыч.
-Ни в свои сани не садись,- припомнил я поговорку.
-Это точно, хорошо сказал, я запомню.
Сергей Иванович пошел на свое место. Я поплелся на свою койку, улегся и
  начал восстанавливать события и думать, почему мы оказались в вытрезвителе.
 Флигель снимали вдвоем, он был небольшой и состоял из кухни и двух комнат. Мы не мешали друг другу, Сашка частенько бренчал на гитаре, пробовал сочинять песни. Своей золотой шевелюрой походил на Есенина.    Раньше мы жили в общежитии, пока я не въехал на велосипеде в коменданта. Наша комната была в противоположном от туалета   конце коридора, и был праздник, дойти я уже не мог, сильно торопился. Объехать коменданта было невозможно, я попытался, и колесо воткнулось в косяк чьих-то дверей.  Эта не всеми любимая женщина сработала как «подушка безопасности», я остался цел и невредим, а железному другу не повезло - переднее колесо обрело контуры женской фигуры.   Меня выгнали из общежития, Сашка ушел со мной.
 В тот день вставать пришлось на первую пару, потому что лекции по эстетике читал декан –Геннадий Фокеевич. Он возглавлял партийную организацию института. На лекциях он нес такую чепуху, разоблачая дикий Запад, что поверженный Запад корчился в предсмертных судорогах, а мы корчились от смеха. Первокурсником, на семинаре у Фокеевича, я имел неосторожность не согласиться по какому-то вопросу. Все закончилось разбором на комсомольском собрании. Наш завкафедрой, большой демократ, после собрания отвел меня в сторону и сказал, что не ожидал от меня такой глупости.
-Ну, скажи горбатому, что он горбатый, он ведь стройнее не станет.
На экзамен к этому монстру девчонки собирались как на танцы: чем ниже декольте, тем выше была оценка.
На лекции Сашка сразу захрапел, а я пытался заснуть с открытыми глазами, но ничего не получалось. Раз уж пришел на лекцию, то потребовал у старосты журнал посещений - захотелось посмотреть, как мы смотримся на фоне группы. На втором курсе переживания абитуриента забылись, учеба постепенно ушла на второй план. На лекции не ходили, конспекты писать казалось лишним, вся учеба переносилась на сессии. Экзамены сдавались на «хорошо» и «отлично», а вот стипендии ждать не приходилось. Обидно было, когда лишили стипендии первый раз, потом привыкли. У нас было больше всех пропусков на курсе: мы оба любили поспать.
Сегодня будет собрание, где будут решать, кого лишить стипендии. Я открыл журнал и просто задохнулся от возмущения - такое количество пропусков в группе! Ну конечно виновата весна, журнал пестрил пропусками. И тут у меня родилась спасительная мысль. От радости я толкнул Сашку, он чуть не выпал в проход. Моя попытка показать ему всю спасительную арифметику была бесполезной, и спросонья он ничего не понял.
Как только началось собрание, я взял слово:
   -Друзья мои, все знают, что нам нужно выделить две стипендии, это восемьдесят рублей. Все привыкли, что козлами отпущения выбирают нас. Я решил положить этому конец. Сегодня я заглянул в журнал и ахнул: разве можно так много пропускать! Страна платит огромные деньги за содержание здания, прорва денег уходит на обслугу этих помещений, педагоги получают зарплату, читая лекции «мертвым душам», а вы в это время берете пример не с лучших представителей студенчества и спите, как Обломовы…
-Валера, хватит бредить- или говори конкретно или садись.
Меня остановила Ольга, староста группы, умница, защитившая меня от декана на собрании, когда меня разбирали. Она встала и произнесла замечательную речь.
- Не понимаю, зачем нужны семинары, если студент не имеет права высказать свою точку зрения, и разве не работа преподавателя убедить его в правильности или неверности его взгляда?
Порку студента тогда отложили, но я понимал- Фокеевич затаился.
   Из уважения к Ольге я сократил свой комсомольский монолог и продолжил:
- Хорошо, скажу конкретно. Моя арифметика такая - восемьдесят рублей я разделил на все пропуски нашей группы и получил, сколько стоит один час. Вот тут я посчитал, кто и сколько должен заплатить.
Я положил листок на стол перед Ольгой. Наступила тишина, листок пошел по рукам. Ропот начался среди девушек, «На каком основании!», «Что это за новые правила!» и т.д. Меня взорвало:
-У всех больше четырех часов! Если нас лишите, я пойду в деканат и добьюсь, чтобы всех оставили с носом…
Я не сдержался и добавил что-то матом, чтобы поверили в серьезность моих намерений. Хлопнул дверью и вышел. В деканат я бы конечно не пошел, но припугнуть было надо.
Побродил по городу, пришел домой и упал на кровать. Лежал с закрытыми глазами. Пришел Сашка, поставил бутылку «Гымзы» на стол, развернул пакет с копчеными спинками минтая. Запах копченого минтая,  бульканье вина заставили меня подняться.
- Где ты взял денег?
-Где взял, где взял- нашел!
-У нас поминки по стипендии, или как?
       -Или как. Пьем за твою светлую голову: нас не лишили!
   Это была победа. Сашка «в лицах» рассказал, как продолжалось собрание.
Когда кончилась бутылка, мы пошли прогуляться. Зашли в «крокодил» - это длинный стеклянный магазин - и выпили еще по стакану краснухи. В центре города было столпотворение - кажется, все девушки вышли погулять. У нас было приподнятое на пятьсот граммов над землей настроение, нас несло по городу, словно мы катались на коньках, постоянно лавируя между красотками. Около остановки увидели двух девушек, они доедали мороженое. Повернули к ним. Сашка   достал сигареты, он начал заметно нервничать, зажигалки в карманах не было. Я взял его сигаретку и подошел к девушкам.
 -Извините, зажигалки не найдется?
-Нет, мы не курим.
-Я тоже, а вот мой друг - его, кстати, Сашей зовут - нашел вчера пачку «Столичных» и закурил. От жадности, полагаю.
-А если водку найдет? –спросила девушка. В чертах ее лица очень гармонично слились Запад и Восток.
-Запьет, как пить дать запьет – жадный! Нас, кстати, на танцы в горпарке бесплатно пускают, может, сходим? От жадности.
-Ну, если только от жадности, - девушки согласно улыбались.
В горпарке мы имели хорошего знакомого, в ансамбле он был разговорником, учился курсом старше нас и всегда давал пропуска.
       Пока я разговаривал, Саня отошел к какому-то мужику прикуривать. Все, что случилось потом, пролетело, как кулак к носу. Я услышал крик, оглянулся и увидел: мужик машет портфелем, стараясь ударить Сашку по голове, при этом кричит, словно бьют его! Я подбежал, мужик видимо смекнул, что нас двое, совсем одичал- стал кидаться и визжать как поросенок. Он все больше расходился. Рядом на трамвайной остановке завозмущались  женщины.  Как в хорошем кино сразу подъехала милицейская машина, я даже не успел махнуть девушкам рукой -нас загрузили. В милиции дежурный записал наши адреса и фамилии, попросил мужика рассказать, как было дело. Из его мычания они ничего не поняли. Потом рассказывал Сашка. Писать заявление мужчина отказался. Я попытался объяснить дежурному, что «наше» кино сыграло с ним злую шутку, вернее с нами. У нас в фильмах как? Попросили прикурить и сразу в зубы. Вот он и решил подстраховаться. Мужчина не возражал против такого объяснения.
         Дежурный решал, что с нами делать, кто-то из бригады вякнул: «Они   же пьяные!».
Судьба наша была решена, нас отправили в вытрезвитель. Привезли, опять записали и повели отдыхать. Сашка зашел в палату, я отказался. Во мне все кипело. Меня не стали уговаривать, а навалились бригадой. Раньше я занимался борьбой, сопротивлялся- как мог. Было обидно: трезвого человека отрезвлять задумали! Когда связали руки – успокоился. Меня отвели в маленькую комнату, где находился умывальник, привязали к старому судейскому креслу. Зачем-то напугал милиционера (он меня не видел, зашел помыть руки). Я громко рыкнул:
-Что?!  Рабоче-крестьянскую кровь смываешь?
Теперь я удивляюсь: почему он не треснул меня по затылочку?
         Мама рассказывала, что когда мне было три или четыре года, я ни за что не хотел стоять в углу. Меня приходилось приковывать. Однажды старшая сестра с подружкой привязали меня к ножке кровати. Я развязался и освобождаясь от пут произнес фразу, которую потом долго пересказывали, пока я взрослел: «Ну, суки, я вам сейчас дам!»
      
Я спросил Михалыча, что нужно сделать, чтобы не сообщали в институт.                Оказалось все просто - нужно заплатить штраф по сорок рублей до девяти часов утра. Просто замечательное совпадение: стипендии хватает на одно посещение вытрезвителя! Когда нас выпустили, мы обнаружили, что вытрезвитель был в центре города, чуть ниже Оперного театра. Бежали в общежитие и думали, где взять денег.
      Был у меня пиджак, очень веселенькой расцветки: ядовито-желтый из искусственной замши. Очень хороший пиджак. Если в нем ходить в зоопарк и становиться рядом с жирафом-все будут думать, что мы родственники.  Это чудо моды подарил мне знакомый официант. Он объяснил, что кто-то оставил и не приходил за ним, а потом и сам Боря перестал быть официантом. Подарил его за мои пророчества. Когда он только учился на официанта, я сказал, что месяц может он и отработает. Зная его вспыльчивый характер, я не ошибся. Отработал он две недели и поставил точку бутылкой советского шампанского на голове посетителя, «который всегда прав».
     В коридоре общежития на наше счастье попался Ромка. Его старший брат работал в нашем институте и решал все его учебные и финансовые проблемы. Мы начали уговаривать купить у нас этот замечательный, солнечный, супермодный пиджак, почти даром. Чего было в этой покупке больше - желание иметь этот «сказочный» пиджак или сострадание к нашим обстоятельствам - кто его знает, но денег он нам дал. Пиджак он видел один раз и купил его по памяти. Я пообещал ему к обеду привезти эту экзотику.
      Сашка пошел на лекции, я поехал в вытрезвитель. Когда я отдал деньги,
Михалыч вдруг спросил:
-Скажи, а кто такие плебеи?
Сразу было трудно из вытрезвителя попасть в Древний Рим.
-Ну, в Древнем Риме были патриции, которые занимались наукой, искусством, управлением - и плебеи, бесправные граждане, выполнявшие всю грязную работу. А зачем вам?
-  Двадцать лет проработал, и
по-разному меня материли, а так еще никто не называл. Теперь буду знать.
Мы помолчали.
 -А ведь и верно очень черная у нас работа. Плебейская, говоришь?
Мне было стыдно: я не знал, как извиниться перед этим старым капитаном.

Вечером мы с Сашкой пили холодную воду вместо водки.
Стопочки проглатывали, стараясь не дышать, ледяная вода обжигала, как чистый спирт, каждый занюхивал, чем привык. На столе не было разносолов, зато картошки нажарили большую сковородку. Я рассказал Сашке как летом, когда я приехал на каникулы, мама заболела. В больнице попросили меня сдать для нее кровь. Две стеклянные бутылки с кровью стояли рядом с маминой кроватью. Мама сказала, что когда я улетал в институт, у нее не было денег.  Она заняла у соседки, обещая с утра сдать кровь и отдать деньги. Глядя на эти бутылки, она сказала: «Вот и вернулась кровушка…»                Мама молилась во сне перед операцией.               
Ей снился сон, будто бывший сосед, уже покойный, катал ее по реке. Когда отплыли далеко от берега, мама вспомнила, что ей надо на операцию, они вернулись…Мама была довольна, что не пристала к другому берегу…