Пётр Яковлевич опустил трубку на рычаг, коснулся подушечками пальцев кнопок, мягко подающихся лёгкому нажатию. Вещь, с которой приятно взаимодействовать. Наверное потому этот старый аппарат из прошлого века до сих пор тут стоит. А, нет! Он стоит здесь потому, что Пётр Яковлевич Гранин очень ответственный и дисциплинированный чиновник и поддерживает в рабочем состоянии все виды связи, которые могут понадобиться коллегам и начальству, чтобы достать его. Вот Розен это старьё давно выкинул бы. Интересно, у него есть дома стационарный телефон?
– Гера, нас хочет видеть Главный. – Гранин остановился над Германом, который опять сидел на полу, прислонившись спиной к дивану.
– Зачем? – Смотрит снизу вверх так доверчиво, так открыто. А глаза такие голубые-голубые, аж светятся. И взгляд невинный.
– Он хочет послушать, как продвигается расследование. Что будем делать?
– Закроем дело.
– Что?! Главный никогда не согласится.
– Убеди его. – Герман поёрзал по подушке, которую перед этим подложил под его зад Гранин (ибо чей это теперь зад, вообще, чтобы его вот так вот на голом полу морозить?). – Если ты не заметил, они уловили мои отчаянные сигналы и отступили немного назад, дали нам, наконец, подышать.
– Где гарантия, что это не временно? Похоже, эти люди не понимают, что у кого-то есть собственная прямая связь и им не нужны посредники и неумелые благодетели.
– Ну, там есть те, которые понимают, – туманно ответил Розен. – Из тех, которые «фас» говорят.
Гранин жалостливо вздохнул.
– Герман, дело придётся закончить. Ты сам это прекрасно понимаешь. И понимал, когда сотрудничать соглашался.
– Но ты, наверное, тоже понимаешь, Пётр Яковлевич, что я в эту историю втянулся только, чтобы тебя из Конторы забрать!
Гранин смутился. Природная скромность не позволяла ему оценивать ситуацию таким образом.
– Я думал…
Дальше слова в осмысленную фразу не строились. Герман, видимо, это понял, протянул Гранину руку. Тот с благодарностью вложил в неё свою ладонь и плавным движением, как в танце, опустился к Розену на колени, оседлав его бёдра. Герман сцепил в замок руки за его спиной.
– Что непонятного? – ласково заговорил Розен. – Я же не мог тебя там оставить. Разве ты не видишь, что для тебя мне ничего не жалко? Бросить свою жизнь на алтарь служения ближнему? Да не вопрос! Потрахаться? Без проблем! В любых позах, круглые сутки, в любом месте. Говори, что ещё тебе нужно, чтобы ты снова стал, наконец, собой и занялся тем, в чём ты действительно мастер?
Пётр Яковлевич опустил глаза, поковырял ногтем плечевой шов на германовой рубашке.
– Я должен закончить это дело, Гера. Понимаешь? Я должен. Все наши люди рассчитывают, что контора их защитит. Я этим людям нужен.
– Мне ты нужен больше, чем им. – Розен пальцем подцепил гранинский подбородок, чтобы заглянуть ему в глаза, но тот всё равно отвёл взгляд. – Хорошо, – сдался Розен. – Я урою этих придурков. Тогда ты успокоишься?
Гранин не смог сдержать кривоватую улыбку, так романтично это прозвучало.
– Да, мой принц. Тогда я весь твой.
– Ты и так весь мой. – Герман по-свойски хлопнул его по заднице и Пётр Яковлевич залился пунцовым густым румянцем. – И поэтому я сделаю для тебя всё. В том числе закрою этот твой гешефт. А пока иди к Главному, расскажи ему, что я ночами не сплю (можешь не вдаваться в подробности, почему), безумно увлечён делом (тоже не распространяйся, каким) и клятвенно обещаю принести ему скальпы врагов, чтобы он смог пополнить свою коллекцию охотничьих трофеев.
– А ты? – растерялся Гранин.
– А я наконец отосплюсь.
Пётр Яковлевич понимающе кивнул – знал, что Розен периодически выпадает из реальности. Лежит, глядит, не моргая, в потолок, слоняется по комнатам, часами смотрит на стакан с водой или тени деревьев на стене. И молчит. Всегда так было. Раньше Гранин пугался, совершал множество лишних телодвижений, чтобы Розена из этого состояния вывести, пока не понял, что он в этот время не здесь. И что ему без этого периодического погружения в иную реальность никак нельзя.
– Ну, давай – целуй меня и иди, – подкинул его на коленях Розен. – И тортик не забудь, – усмехнулся он. – И то, что к тортику прилагается.
***
Главный закончил опрыскивать фикус, поставил на подоконник пульверизатор и вернулся в своё кресло. Одёрнул жилет, встряхнул полы пиджака, чтоб лежали ровно.
– Что вы его выгораживаете, Пётр Яковлевич? – задушевно спросил он. – Розен безответственный тип и это все знают. Именно затем к нему приставлены вы – чтобы не давать ему бездельничать.
Гранин нервно вертел в руках телефон. Следовало бы спрятать его в карман, потому что отчаянно хотелось что-нибудь сломать, а телефон ломать было жалко.
– Розен в одиночку в короткий срок проделал огромную работу, – профессионально глуша эмоции, ровно ответил Гранин. – Он не заслужил маленький отпуск?
– Вы и раньше ему всё время потакали. И чем всё закончилось?
Пётр Яковлевич замер и вперил в собеседника злой немигающий взгляд.
– Вы не хуже моего знаете, чем. Только причём тут Розен?
– А кто? – склонился к нему Главный. – Мы с вами? Или я один во всём виноват?
Не дождавшись ответа, потому что Гранин просто не смог разжать зубы от охватившего его гнева, Главный снисходительно усмехнулся:
– Он опять приручил вас, Пётр Яковлевич. И в этот раз, как я вижу, буквально.
– Вы забываетесь! – рявкнул обозлённый Гранин.
– А я, разве, что-то не так сказал? Или эти засосы на шее вы получили в неравной битве со взбесившимся пылесосом? Сильно в этом сомневаюсь. Учитывая, что живёте вы с Розеном вместе и с ним же проводите всё своё время, догадаться нетрудно, кто вас так страстно целовал.
– Какое вам дело до моей личной жизни?! – Гранин и не думал, что ярость может настолько застить его разум, но в этот момент он не соображал ничего.
– Мне до всего есть дело, дорогой мой Пётр Яковлевич. А вот вы делами пренебрегаете. Не ожидал от вас.
Гранин медленно досчитал до пяти – хотел до десяти, но вернул себе самообладание раньше – и твёрдо сказал:
– Вы прекрасно понимаете, Иван Семёнович, что без Розена дело это никогда не будет закрыто. Никаких рычагов давления на него у вас нет. Я вам тоже больше не подчиняюсь. Поэтому, пожалуйста, воздержитесь от подобных замечаний. Или я откажусь сотрудничать с вами.
Несколько долгих минут в кабинете висела тишина. Главный бесстрастно рассматривал немолодого уже, седеющего мужчину, который в пять минут сошёл с ума от любви и теперь готов был любого за эту любовь порвать, невзирая на чины и звания. Отмечал про себя, насколько жёстче стал даже абрис его аскетично худого тела, каким злым и цепким стал взгляд, насколько резче стали движения. А ведь раньше, был как автомат – ни протеста, ни интереса – идеальный чиновник.
– Хорошо, – добродушно подытожил Главный. – Я вас услышал, Пётр Яковлевич. Услышьте и вы меня. – Он доверительно склонился ближе. – Я всегда готов принять вас обратно. Что бы ни случилось. Помните, что у вас есть друг, который всегда готов вас выслушать и вам помочь.
Гранин вскипел – чуть пар из ноздрей не пошёл. Что ж они все ждут не дождутся, когда Герман с особой жестокостью разобьёт ему сердце?! Но выдохнул, собрался и только сдержанно кивнул.
– Спасибо.
Проходя мимо стажёрского кабинета, неожиданно для себя притормозил, потом решительно взялся за дверную ручку, заглянул.
Жорик обрадовался ему, как родному, затараторил, рассказывая о своих находках. Пётр Яковлевич, слушая его, почти забылся. Кивал, улыбался в нужных местах.
– Что мы с Пумой делать будем? Герман Львович сказал, что он на очереди, а сам не спрашивает. Присылать материал или нет пока?
– Это ты про знатока компьютерных кодов Вселенной? Не знаю. Спрошу.
– У вас неприятности? – спросил вдруг Георгий. И Пётр Яковлевич осознал, что притворяется бодрым он плохо: сидит, ссутулившись, глядит в одну точку, ломает печенье. Поэтому поспешил исправить впечатление.
– Просто неприятный разговор с начальством был. Ерунда. – Он сел ровно, вытеснил за пределы сознания дурные мысли, просветлел сразу взглядом. – Я вот что сказать тебе хотел: ты на Германа не обижайся. Он в человеческих отношениях, в житейских делах сущий ребёнок.
– Я и не обижаюсь, – безразлично пожал плечами Георгий, старательно пряча взгляд. Понятно было, что говорить про Розена ему неприятно.
Пётр Яковлевич огорчился – и этот туда же. И загорелся мыслью разъяснить, разубедить, заразить своей любовью.
– Розен из ограниченной серии людей, которые никогда связи с верхом не теряли, – увлечённо заговорил он. – Поэтому в земном не успели опыта набраться. Не понимаешь? – расстроился Гранин, поймав недоумевающий жориков взгляд. – Сейчас объясню. Большинство людей начинают снизу: постепенно растут – сначала простые истины усваивают, потом расширяют своё сознание. К тому моменту, когда они до сознательного состояния дорастают, они крепко стоят на ногах. А такие как Герман, попав сюда, сразу видят, как «взрослые», и разумеется, всем хотят рассказать о том, что видят. Но никто их всерьёз не воспринимает, потому что по обывательским меркам они смешны – в самых простых ситуациях теряются, любой может их облапошить. Поэтому их надо любить и защищать. Оберегать и всё им прощать.
– Да понял я, понял, – успокоил Георгий. – Что вы меня агитируете, будто в секту вербуете?
Это замечание расстроило Гранина окончательно, хотя он не подал виду. Никто Германа не любит, всем он, как бельмо на глазу. Ну, ничего. Пётр Яковлевич будет любить его за всех, он сумеет.
В квартире оказалось темно, холодно, тихо. Гранин заглянул в спальню – похоже, Герман, в самом деле, после его ухода уснул. Пётр Яковлевич неслышно подошёл к кровати. Эх, никто его сейчас к себе не прижмёт, не утешит! Чёрная меланхолия потянула к сердцу свои щупальца. Пётр Яковлевич как был – в костюме – лёг рядом с Розеном, уткнулся носом ему в плечо. И очень удивился, когда его обняли и сонно пробормотали:
– Кто обидел моего зайчика?
Пётр Яковлевич тихонько фыркнул, не удержался – зайчиком его называли, наверное, только когда он был младенцем.
– Злые волки, – вполголоса ответил он.
– Всех отстрелим. Спи.
И Пётр Яковлевич уснул. В костюме. Хорошо, хоть ботинки снял.