Здесь будет всё: пережитое,
И то, чем я еще живу,
Мои стремленья и устои,
И виденное наяву.
Борис Пастернак
Мне выпала огромное счастье заниматься с Львом Николаевичом Наумовым фортепиано и композицией пять лет (1969–1974).
В 1969 году я окончила фортепианное отделение Музыкального училища имени Гнесиных. Моим педагогом по классу фортепиано была Наталия Андреевна Мутли — прекрасная пианистка и музыкант (ученица Генриха Густавовича Нейгауза; особое внимание в работе с учениками она обращала на культуру звукоизвлечения).
На третьем курсе Училища я внезапно тяжело заболела, и карьера пианистки стала для меня невозможной. Но за год до болезни я начала сочинять музыку. После окончания училища меня прослушали известные профессора Московской консерватории —теоретики и композиторы — и все единодушно решили, что мне надо профессионально заняться композицией. И в том же 1969 году начались мои мытарства. Мне так и не дадут получить высшее образование. Поступления в Московскую консерваторию и Институт имени Гнесиных попали на 70-е годы, когда начался отъезд евреев из России. По негласному указу в те суровые годы еврейскую молодёжь никуда не принимали, а я к тому же была из семьи репрессированных, да и мой отец получил образование во Франции! Поэтому я не вписывалась в советскую действительность…
В начале июля 1969 года я позвонила Ирине Ивановне Наумовой (жене Льва Николаевича, она в те годы преподавала фортепиано в Училище и хорошо меня знала), и попросила познакомить меня с Л. Н. Наумовым, чтобы в дальнейшем брать у него частные уроки фортепиано и композиции.
— Он тебя послушает, и, если ты ему понравишься, он согласится, а если нет, то я ничего не смогу сделать! — ответила Ирина Ивановна.
В то время Лев Николаевич Наумов (1925–2005) уже известен как превосходный пианист, композитор и замечательный педагог, воспитавший немало талантливых молодых музыкантов. Л.Н. Наумов получил блестящее образование: в 1950 году окончил теоретико-композиторский факультет, а в 1951 году — фортепианный факультет Московской консерватории. Его педагогами были выдающиеся музыканты: по фортепиано — Г. Г. Нейгауз, по композиции — В. Я. Шебалин и А. Н. Александров. С 1955 года Лев Николаевич преподавал в Московской консерватории, а с 1956 он ассистент профессора Г. Г. Нейгауза. С 1963 года вёл самостоятельный класс специального фортепиано, с 1972 года — стал профессором.
8 июля 1969 года я играю Льву Николаевичу всю мою дипломную программу: Д. Д. Шостакович — Прелюдия и Фуга фа-диез мажор; Л. Бетховен — Соната №15 ре мажор; К. Дебюсси — Этюд (для восьми пальцев) и Прелюдия «Менестрели»; Ф. Лист — Концерт № 2 ля мажор. В конце — фортепианную Сонату фа-диез минор собственного сочинения.
Как ни странно, вначале я была абсолютно спокойна. Но играя Концерт №2 Ф. Листа, почему-то начала нервничать и «смазала» в самом простом месте! Когда я закончила Наумов сказал, как бы между прочим, только одно слово: «Ничего» (я была этим «ничего» счастлива!), а затем добавил: «Будем заниматься» …
Прошли годы, и, разумеется, память многое утратила, но к счастью, сохранились фрагменты моих дневников, которые чудом уцелели. Именно они, датируемые началом 70-х годов прошлого века, и являются основой моих воспоминаний о Л.Н. Наумове.
Фрагменты из дневника, четверг, 18 /IX, 1969 год
«Иду первый раз на урок к Льву Николаевичу Наумову. Боюсь ужасно. Когда села за рояль, от волнения не сыграла даже первый такт: ритм не могла просчитать! Такого со мной никогда не было… Лев Николаевич рассердился... Потом, когда я постепенно пришла в себя, он сразу же определил мои недостатки: не умею детально работать, не привыкла думать, но похвалил за точное прочтение музыкального текста.
С Наталией Андреевной Мутли мы много работали над техникой, а детальная работа над музыкальным образом, к сожалению, отошла на второй план. Сегодня, после урока с Львом Николаевичем и долгой беседы с ним, я поняла, что такое настоящая работа — в м у з ы к е! Я была несколько „засушена“, а теперь — м у з ы к а!.. Наконец, мечта моя сбылась!»
Фрагменты из дневника 11 /X, 1969 год
«Заниматься с Львом Николаевичом очень трудно — ничего не получается… До „хорошо“ — далеко…».
Первые занятия самые трудные, я многого не понимала. Лев Николаевич постоянно повторял: «Ничего не выдумывайте, играйте аккуратно, учите авторский текст детально и точно, вот и всё». Вначале урока Лев Николаевич садился рядом и проверял разбор нового произведения, разрешая смотреть в ноты. Но прошло немного времени, и он потребовал учить наизусть все произведения через два-три дня после ознакомления с ними. Музыкальный текст я осваивала быстро и без ошибок, чем удивила Льва Николаевича. Поначалу он обращался ко мне официально, называя на «вы», но, примерно, через полгода, он стал называть меня на «ты». Как-то раз постучал по своей голове пальцем и сказал одобрительно: «Ну, у тебя и голова!»
Обладая феноменальными знаниями не только фортепианной, но и классической музыки композиторов прошлого и современности, Лев Николаевич был блестящим теоретиком, знатоком гармонии и анализа музыкальных форм. Он постоянно заставлял меня анализировать, и показывал на примере различных произведений, как формируется музыкальная форма.
Как-то раз он решил проверить мои музыкальные способности и проэкзаменовал меня по сольфеджио: сыграл несколько достаточно сложных модуляций, но я, их все хорошо услышала и ответила точно. Лев Николаевич остался мною доволен. Часто на уроках он не только просил меня определить сложные модуляции, но и задавал непростые задания по гармонии и анализу, с которыми я благополучно справлялась. Тогда же Лев Николаевич стал уделять мне много времени: мы всё чаще беседовали с ним на различные темы (очень жалею, что ничего не записала). Он просил говорить ему о том, что я читаю, какие выставки и концерты посещаю, и сам рассказывал о любимых музыкальных произведениях, книгах, картинах. В процессе нашего общения я узнала, что Лев Николаевич отдает предпочтение не только старым классической литературе XIX века, но очень любит А. А. Ахматову, М. И. Цветаеву и особенно — Б. Л. Пастернака. Однажды он с гордостью показал мне коллекцию альбомов великих художников Возрождения, а в то время это было большой редкостью. Лев Николаевич объяснил, что альбомы были привезены из его заграничных поездок, а некоторые подарены учениками. Как Лев Николаевич, так и Ирина Ивановна были большими любителями живописи.
Однажды, когда я пришла на урок, он хитро прищурился и сказал тихонько: «А сейчас мне играл Рихтер, и, между прочим, Этюд до-диез минор Ф. Шопена, тот, что ты играешь…» Я оцепенела и прямо-таки застыла с нотами в руках, а он, радуюсь моей реакции, весело продолжал: «Он лучше тебя играет, а ты — на троечку!» Впоследствии он не раз проделывал надо мной такие трюки, а так как Рихтер играл Льву Николаевичу довольно часто, поэтому мне приходилось порой нелегко, к тому же было очень страшно садиться за рояль, на котором только что играл сам Р и х т е р!
Фрагменты из дневника 70-х годов.
Цитаты Льва Николаевича:
«Выразительность и звук! Отсюда всё — и образ, и техника.
И. С. Бах Прелюдия и фуга Соль мажор из II тома Х.Т. К. — ровное звучание, легко.
Прелюдия — восьмые тоже стаккато, только не очень отрывисто. Самый яркий оттенок — форте. Градации динамики: пиано, меццо пиано, меццо форте. Клавесинное звучание. В одном ритме. Украшения — блестяще.
Фуга — пикантно. Сразу форте. Резкие смены пиано и форте. Не очень быстро.
Й. Гайдн Соната ля-бемоль мажор
I часть. Очень точная фразировка. Отточенность. Ритм. Дыхание. Legatissimo. Продуманная педаль. Ферматы и паузы. Очень выразительно, из души. Трели очень изящно и ровно. Большое дыхание — произносить фразы, Maestoso.
II часть. Звук очень певучий. «Чувственный!» Отделенная, продуманная фраза — ровно. Трели — отшлифованные.
III часть. Легко — по-гайдновски. Меццо форте и форте. Legato. Весело.
Задорно.
Л. В. Бетховен Соната № 16 соль мажор
I часть.
Искать звучности в синкопах. Аккорды как будто legato. Ярко пассажи — сначала скрипки, потом альты, затем виолончели.
Пикантное, острое staccato в побочной. Всё легче и грациознее. Ярче контрасты.
Ф. Шопен Этюд до-диез минор соч. 10
Лев Николаевич рассказывал, что С. Т. Рихтер сравнивал этот Этюд с «бешеным катание на коньках».
С. В. Рахманинов Этюд-Картина ми-бемоль минор
Вихревые вилочки, ярый натиск! Оркестровые тембры во вступлении и в заключении: валторны, тромбоны… Выразительные всплески, выкрики (2 палец на ми-бемоль в левой). Острое и жесткое staccato и legatissimo. Басы в репризе и везде ярче!
В заключение Лев Николаевич процитировал А. С. Пушкина:
То как зверь она завоет,
То заплачет, как дитя ...
А. Н. Скрябин Этюд ми мажор
Лев Николаевич называл это произведение — «Море».
Темп довольно подвижный, но не загонять — особенно конец. Очень выразительные акценты. Как можно больше legato. В середине в левой руке на первую восьмую опора, акцент, выразительно до двух форте. Ярко, взволнованно, особенно crescendo.
А. Н. Скрябин Этюд ре-диез минор
Льву Николаевичу нравилось, как я играю этот знаменитый Этюд. Поэтому мало замечаний. Середина — в звуке контраст, по отношению к I части, но тоже „чувственный“ звук. Реприза — насколько возможно ярко и эмоционально!»
Огромное значение в пианистическом искусстве (да и в любом другом) Лев Николаевич придавал личности и интеллекту исполнителя. Однажды, когда я исполнила Этюд, Лев Николаевич закричал: «Ира, а ведь у Лены маленькие руки, да и мажет она, но играет лучше, чем (он назвала фамилию известного своего ученика) ... вот, что значит интеллект!» — дверь отворилась и комнату вошла Ирина Ивановна: «А я тебе, о чем все время говорю?!»
С. В. Рахманинов Концерт №4 соль минор
I часть.
«Ритм. Краски. Все акценты очень выразительно. Перед темой „постанать“. Побочная— широкое дыхание. Очень свободно и с движением. Пассажи —быстро, ярко, обрушиваться! Постепенно от мрака к свету; нагнетание.
Кода — одно из любимейших мест Льва Николаевича — ровность безукоризненная.
Наумов показал полезный приём: учить все пассажи оставляя, растягивая пальцы.
Конец I части Льву Николаевичу не нравился: „Пристёгнут!“»
Ф. Шопен Полонез-Фантазия — одно из самых любимых произведений Л. Н. Наумова.
Фрагменты из дневника, четверг 1/X, 1971 года
Когда в 1969 году я сказала Льву Николаевичу, что у меня есть задумка исполнить Полонез-Фантазию, то он ответил: «Здесь надо столько обаяния, а я вас ещё не знаю…». Прошло два года. Помню, как он, совершенно неожиданно для меня, сказал принести через два дня на урок Полонез-Фантазию. Разумеется, все 17 страниц были тут же выучены, но, когда я села за рояль первого октября, он снял с пюпитра фортепиано ноты, открыл их и сел на диван. Ничего не подозревая, я спросила: «Лев Николаевич, можно я возьму у Вас ноты?»
— Нет, нельзя! Играть будешь наизусть!
— Как наизусть, Лев Николаевич? Прошло только два дня, я же не успела…
— Ничего не знаю, играй наизусть!
У меня был шок, состояние ужаса: только в общих чертах ознакомившись с текстом одного из труднейших шедевров фортепианной музыки, я должна играть его наизусть?! Это же катастрофа…
На первой же странице Лев Николаевич меня остановил: «Ну, что же так сразу без настроения! Добавь импульса, движение полонеза!»
— Как хорошо сказал: «Нет у тебя в этом месте польской гордости!».
Непонятно как, но я все-таки доковыляла до финала, и когда закончилась, наконец, эта мука, раздался голос Льва Николаевича: «Н-да, а Рихтер лучше тебя играет финал!!»
Фрагменты из дневника, 1/XI, 1970 года и 14/XI, 1971 года
Ф. Шопен Полонез –Фантазия
«Настроение! Польская гордость! Движение полонеза — не застывать. Интонации в теме очень выразительно. Звук мягкий... Гибче. Тонко продуманная фразировка.
Перед выходом на эстраду надо все знать, чтобы всё забыть!
Эпизод ля-бемоль мажор.
Все должно течь, полифония! Фразы в правой — говорят. Очень гибкий на accelerando первый пассаж. Потом скатиться и опять первый раз тише, а второй — громче и т.д. Второй пассаж — яркая кульминация — захлебнуться!
Эпизод си-бемоль мажор.
Всё озарено светом, всё играет в красках. Очень выразительно повтор во втором предложении: ре-фа-ре — потом пассаж. Затем crescendo в правой на стопах — ми, ре, до и diminuendo. Рефрен ля-бемоль минор форте, драматичнее, но форте шопеновское мягкое, не стучать. Бас pizzicato на педали. Переход к следующему эпизоду немного diminuendo.
В темпе си-бемоль мажор! Модуляция в левой руке: В. Софроницкий называл это место «благородной судорогой». На нерве! Потом два пиано, но держать темп! После rubato — отдать!
Эпизод си минор.
Ярко и драматично, но не заглушать левой. Пассажи шестнадцатыми — с кульминацией, потом спад.
Эпизод си мажор.
Аккорды — точно динамика! Неужели тебе не хочется обнять... Да, именно раскрыть объятья! Весь эпизод — роскошный ковёр! В правой— crescendo и diminuendo, точная динамика.
Полифония! Модуляции к репризе (си мажор) — очень выделить выразительность (как всегда модуляцию обыграть!).
Коварный и трудный аккомпанемент в левой, синкопы, всё должно звучать! Очарование! После трели — спад, успокоение. Фа минор как воспоминание.
Tempo I
Шестнадцатые точно в темпе, секстоли и квартоли — точно!
Унисонный пассаж не должен выпадать, а наоборот, возникнуть из предыдущего.
Реприза — блестяще. И кода — очень точно crescendo и diminuendo и в правой, и в левой. Ликующе! Мягкое, мясистое форте.
Конец — удаляющаяся кавалькада. Трели слушать! Бас — ля-бемоль на педали последние два такта».
Фрагменты из дневника 1/X, 1970 года
Я составила список некоторых фортепианных произведений, которые особенно любил Лев Николаевич: Ф. Шопен Полонез-Фантазия, Баркарола, Фантазия фа минор. Ноктюрн Фа-диез мажор.
Ф. Шопен Полонез-Фантазия, как я уже писала, одно из самых любимых произведений Льва Николаевича.
Ф. Шопен Фантазия фа минор — Лева Николаевич считает, что это одно из великих произведений мировой фортепианной литературы, и исполнять его могут только большие художники. Он ставит Фантазию фа минор наравне с Аппассионатой Л. Бетховена (Соната для фортепиано № 23 фа минор).
И. Брамс— Концерт№ 2 Си-бемоль мажор относится так же, как и к Фантазии фа минор Ф. Шопена.
П. И. Чайковский — опера «Пиковая дама» — считает эту оперу шедевром и гениальным произведением. Думает, что никто, почти никто, не может по-настоящему её исполнить, так как эта опера СЛИШКОМ ГЕНИАЛЬНА!!!
Д. Д. Шостакович и С. Т. Рихтер — Лев Николаевич их боготворит! Это его кумиры! Л. Н. Наумов рассказывает, что С. Рихтер постоянно в каком-то невероятном напряжении, в действии, и как только перестает творить, впадает в резкую меланхолию и ипохондрию.
Сохранились автографы Льва Николаевича, когда он писал мне замечания в нотах, один из них в начале статьи.
Фрагменты из дневника 1/X, 1970 года
«В сентябре 1969 года начались мои занятия с Наумовым по композиции. Первое требование Льва Николаевича к композиторской работе: «требовательность к себе, и логичность, всё должно вытекать друг из друга». В то же время он всё время повторял: «Музыка должна члениться, а у тебя всё как-то сумбурно».
В первые месяцы наших занятий по композиции, когда я приносила особенно невероятные фрагменты своих сочинений, он безжалостно перечёркивал все мои корявые сочинения, заставляя меня снова и снова их переписывать. Во время работы над Трио ре минор для скрипки, виолончели и фортепиано, я в очередной раз сделала грубейшую ошибку и показала Наумову главную партию I части Трио с нелепым «швом»: резким переходом из нижнего регистра в верхний, Лев Николаевыич воскликнул: «Учиться надо у Чайковского, ты посмотри, как он избегает швов, как у него всё сглажено, и логично, и ясно!» И тут же вспоминал Шостаковича, который тоже говорил своим ученикам: «Посмотрите Чайковского, и сразу всё станет ясно!»
Мы не раз беседовали с Наумовым о нелегкой композиторской судьбе. И однажды Лев Николаевич рассказал, как мечтал быть только композитором, но на дипломном экзамене его провалил дирижер (фамилию его я забыла), исполнив абсолютно не в том темпе его Симфонию. У Льва Николаевича произошел нервный срыв, и он отказался от карьеры композитора. Он делился со мной и рассказывал, что не мог часто выступать на сцене, так как очень волновался, хотя с годами это волнение ослабело и почти прошло».
Фрагменты из дневника 3/ X, 1970 года
«Долго не получалась побочная партия в Трио Лев Николаевич отвергал очень много моих побочных, а я не могла понять, как надо создавать темы.
Вот что говорил Лев Николаевич о теме:
«Настоящая тема, когда ее находишь, вертится всё время в голове, от нее невозможно отделаться.
Удачную мелодию никогда нельзя забыть, она привязывается к тебе; её нетрудно развить, хорошая тема, как дерево, дает ростки и ветви, т.е. она легко варьируется и развивается.
Тема должна иметь свое «лицо», иметь свой ритмический яркий рисунок, и в то же время быть не слишком усложненной, а очень выразительной.
Необходимо искать в теме новых интонаций, свежих красок.
В теме должны быть четкие грани (форма темы); представлять себе ясно, как членится тема (структура ясная!)».
Для экспозиции Трио мы вместе с Львом Николаевичем выбрали форму сонатного аллегро. Требование Льва Николаевича — «прежде всего овладеть классическим сонатным аллегро. Владеть формой и её деталями — это и есть мастерство». Он учил меня, как обращаться с музыкальным материалом: «кроить, вырезать, сшивать куски», при этом повторял — «надо смелее, требовательнее, не жалеть, выбрасывать, скомпоновывать материал!»
Часто я показывала большое количество материала, в котором было много «воды!», тогда Лев Николаевич садился за рояль и импровизировал! Импровизировал вдохновенно, артистично, эмоционально, ясно по форме, и я сразу понимала, что надо сократить, что сохранить, что добавить.
Гениальное качество Л. Н. Наумова-педагога — не навязывать свой замысел, а, талантливо импровизируя, заражая своим мастерством, направлять, освещать «темные места»! Иной раз Лев Николаевич беседовал со мною долго и подробно о тех или иных приемах техники композитора, например, о вариантности (к сожалению, я не записала эти беседы).
Льва Николаевича не трогает современная музыка новейших направлений — серийная, додекафонная и др. Он говорил: «Ты знаешь, пишут новые композиторы интересно, занятно, умно, но не трогает! За душу не берет. Вот у Шостаковича надо учиться! И интересно, и современно, и трогает... Музыка!»
Как-то раз я спросила его об опере А. Берга «Воццек». Оказалось, что Лев Николаевич очень любит это произведение, считает его гениальным. Из современных отечественных композиторов ему нравится Г. Свиридов, особенно его «Поэма памяти Сергея Есенина» (1956).
Фрагменты из дневника 3/ X, 1970 год (вторая запись)
«Заключительная партия Трио у меня не получалась, написала ее только тогда, когда было закончено все Трио.
Лев Николаевич учил: «При переходах от одного фрагмента к другому особенно важно чувствовать момент перелома в пульсе, т.е. ритм еще предыдущий, точный, но уже внутри ощущаешь поворот снижения или наоборот, нарастания. Очень важно почувствовать сколько времени надо на развертывание или на спад… точно должно быть — не больше и не меньше. Пульсировать, жить и дышать должны паузы, которые необходимы то в одном, то в другом инструменте. Паузы должны быть очень выразительны, не должно быть провалов и бессмысленных пустот.
Очень важно распределение и использование тембров. Экономь средства!
В разработке, в нарастаниях, постепенное наслаивание: один инструмент играет, потом два и т.д. Писать разработку в сонатном аллегро — самое трудное дело. Ты показала мне во второй раз довольно беспомощные эскизы разработки в Трио. Правда, построены они у тебя более логично, чем предыдущие эскизы главной партии.
В разработке обычно присутствуют общие места, без которых никак не обойтись, они способствуют нарастанию и кульминации. Пиши разработку по принципу волн и контрастов (обращайся почаще к симфониям №4 и № 6 Чайковского и симфониям Шостаковича). Не бойся на первых порах повторов, вариантных повторений, они создают форму, в то же время способствуют развитию. У Шостаковича темы бесконечно трансформируются в разработке и в репризе, смотри, как он это делает! Можно взять „ напрокат“ у Шостаковича момент развития! Надо учиться у великих, у них незаметны грани, переходы от одной части к другой, особенно надо добиваться этого же при переходе от разработки к репризе.
Слияние разработки с репризой; вот лучшие образцы: вторгающаяся реприза в Шестой симфонии П. И. Чайковского, реприза Пятой симфонии и вся Восьмая симфония Д. Д. Шостаковича» (Лев Николаевич не раз говорил, что Восьмая симфония — самая гениальная!).
Когда я приносила на урок эскизы разработки, они не нравились Льву Николаевичу: «Нет, не то, сумбур, рвешь линию нарастания, нелогично». И так продолжалось немало времени. Однажды Лев Николаевич пожаловался Ирине Ивановне: «Знаешь, Ира, не получается Трио», а она ответила:
— Лёва, она же мучается, значит, это настоящее, и наверняка получится.
Наконец, в один из уроков Лев Николаевич обрадовался: «Здорово получилось, складно, но всё-таки стиль не твой — Шостаковича», но я была счастлива — это была первая похвала Льва Николаевича!
Моя радость была недолгой: когда я принесла эскиз репризы, то уже в процессе урока поняла свою ошибку — в побочной была та же фактура, что и в экспозиции. Лев Николаевич с досадой упрекнул меня: «Нет, ты всё-таки не мастер фактуры!» Принесла трансформированную побочную в репризе, Лев Николаевич: «Скорбная музыка требует своей фактуры». Когда принесла заключительную партию и коду: «Нет! Ещё времени не хватило на конец, на расстаивание!» Переписала: „Нет! Ещё времени не хватило на какие-то 2-3 такта, не дослушала! “ Так работали…» „ “
Фрагменты из дневника 28/IX, 1970 года
«Никогда не ожидала, что Лев Николаевич будет так ко мне относиться, ценить… Он каждый раз говорит, что я умница — даже неловко…
Сегодня сказал: «Моя мечта была написать на Цветаеву, а теперь ты попробуй!» Написала в пятницу первый романс — завтра урок…страшно…»
Фрагменты из дневника 1/X, 1970 года
«Самое главное — урок прошел хорошо! Начали с Цветаевой, Льву Николаевичу понравилось — общий тон я «схватила», но сделала камерно… Лев Николаевич: «Надо смелее, ярче». — Как всегда импровизировал — чудо! И сразу всё ясно стало…»
Фрагменты из дневника 28/XI, 1970 года
«Закончила романс на стихи М. И. Цветаевой «Красною кистью рябина зажглась», несколько корректирующих замечаний Льва Николаевича, а в целом все получилось…
Начала «Цыганскую свадьбу». Принесла на урок. Главное, что сказал Лев Николаевич: «Не должно быть всё однообразно, а нагнетаться, накапливаться. Красиво, но долго на одном стоять нельзя, просто купаясь в красках гармонии! Помни о диалоге между вокалистом и фортепиано... Лейтмотив. Пляска. Страшная картина. Жуткий вихрь. У тебя пока что только лирическое решение. Фактура должна активизироваться к концу».
Фрагменты из дневника 21/XII, 1970 года
«Лев Николаевич встретил меня словами: «Твоя тема привязалась ко мне, и всё время крутится в моей голове, значит, это то, что надо, ты её нашла!»
Написала лейтмотив к «Цыганской свадьбе» — ничего не получилось. Лев Николаевич: «Надо придумать другой лейтмотив — пошленький».
Фрагменты из дневника 13/I, 1971 года
«Льву Николаевичу не понравилось то, что я сделала. Согласна: сумбурно и статично, хотя по форме вроде бы получается. Самое трудное, по словам Льва Николаевича, — интонации и широкое дыхание (романс этот у меня не получился, и я его оставила, может быть, когда-нибудь вернусь к нему. К сожалению, тема, которая нравилась Льву Николаевичу, утрачена)».
Фрагменты из дневника 13/II, 1971 года (до этого было 4 урока)
Первый, второй и третий уроки
«Ф. Шопен Полонез-Фантазия — без замечаний, только Лев Николаевич сказал: «В конце точно в левой руке ритм (16-е!)».
С. В. Рахманинов Этюд-Картина ре мажор — «Плохо, ритм надо доучить в средней части».
Показала темы к струнному квартету. Замечания Льва Николаевича:
«Темы должны быть без повторов! И естественно развиваться — логика и логика! Ты принесла простые темы, а я не хочу, чтобы у тебя получился «пионерский» квартет, детали надо искать! Главная и побочная — работай над фактурой, строгой фактурой! Ты знаешь, я формалист! Фактура не должна быть густой, надо давать отдыхать инструментам. Многие молодые композиторы не учитывают того, что струнные, если тянут всё время вместе, создают перегруженность и тяжеловесность! Жадничать, беречь к кульминации средства! Густоту надо заменять выдумкой, пикантностью».
Да, вот о пикантной побочной, когда я принесла её второе предложение не в соль мажоре, а в фа-диез мажоре, то Лев Николаевич сказал:
«Не надо пестроты в тональностях, тем более, что у тебя сама тема достаточна пестра! В Главной партии все повторы должны быть точные, а тем более, если тональность другая, то сама тема точная! Четкость и строгость стиля — об этом помнить. Не допускать суеты».
Четвертый урок
Замечания Льва Николаевича:
«Середина в побочной — дробить. Периодичность надоедает. В фактуре — перебивы! Переход от главной партии к побочной — шире и умнее!»
Фрагменты из дневника 6/V, 1971 года
Лев Николаевич говорит: «Думать и думать! Постоянно думать о том, что пишешь — вот главное! Мне нравится, что ты делаешь, но не все: ты не умеешь куски складывать!
Pizzicato не резко сменять, дать доиграть на весь такт, на все четыре доли, и на первую долю в следующем такте тоже pizzicato, и только со второй доли — arco. Потому что так логичнее. Ты первый раз принесла много музыки, а форма оставляет желать много лучшего! В отдельности мне каждый кусок нравится, а вместе разработка не получается!»
В прошлый раз, когда я дописала и главную, и побочную, Лев Николаевич сказал: «Я тебя мучаю, один вариант, другой, ради формы, наверное, что-то теряется сейчас в музыке, получается более ясно, понятно; теперь ведь не так пишут. Я старомоден. Но, по-моему, только так приобретается настоящая хорошая школа», — на что я возопила: «Что вы, Лев Николаевич! Я наоборот рада, что Вы так меня учите, только так я и научусь!»
Лев Николаевич, когда я писала побочную:
«Вот, мне нравится, что ты здесь накрутила, даже Прокофьевым „попахивает“!» И добавил о разработке: «Это твоя музыка и с фантазией, и с выдумкой».
Лев Николаевич о современных молодых композиторах: «Теперь все пишут почти все непонятно… Вот это-то и плохо…Музыка должна быть доступной, не примитивной, а доступной… и давать душе, а не голому разуму».
Фрагменты из дневника июнь 1971 года
Закончила квартет.
Замечания Льва Николаевича: «Форма в одном месте немного корявая» (разумеется, я тут же поправила).
Лев Николаевич: «Квартет интереснее Трио по музыке (Трио старомоднее); темы в разработке есть нестандартные, и нестандартные вещи, когда канон, тремоло (неразборчиво)… Разработка целиком, не по кусочкам, что гораздо ценнее. Трио же, наоборот, по кусочкам скроено. Хотелось бы квартет послушать».
За все годы, которые я занималась с Львом Николаевичом, он прекрасно узнал мои профессиональные возможности и очень переживал, когда меня проваливали на экзаменах.
Примерно через два года наших занятий Лев Николаевич мне сказал: «Ты не поступишь в консерваторию, они тебя никогда не возьмут». И поделился со мною: «Ты знаешь, я присутствовал на партсобрании в консерватории, где всем членам приёмной комиссии приказали очень жёстко: еврейскую интеллигенцию не брать, ни в коем случае не принимать!»
Лев Николаевич дал мне больше, чем я мечтала: настоящую композиторскую школу (ведь поначалу не верила в себя), сформировал меня как музыканта, научил думать, анализировать, насколько возможно объективно оценивать свой труд, подарил мне радость общения с ним, личностью уникальной и выдающейся.
Л. Н. Наумов передал мне не только лучшие традиции русской пианистической школы, но и традиции великой отечественной композиторской школы, ведь его педагогом был сам В. Я. Шебалин, ученик Н. Я. Мясковского, который в свою очередь учился у Н. А. Римского-Корсакова и А. К. Лядова.
Благодарю Бога, что я пять лет занималась и общалась с таким гениальным музыкантом и замечательным человеком, как Лев Николаевич Наумов.