Наш белый петух охрип. То есть это я так полагаю, что он охрип. Возможно он просто пытается петь на разомкнутых связках, наслушавшись нынешних певцов. А он уж их наслушался , о да. Мимо нашего забора раскинулась дорога в магазин, туда за пивом ходит местная молодёжь и в карманах у ней поют вслух нынешние певцы. Наушники – это для стеснительных лохов с размытою самооценкой, а нормальный, чётко очерченный пацан не станет скрывать музыкальных своих предпочтений. Он включит погромче и в карман засунет.От пенья на разомкнутых связках у него сделаются мурашки в зоне трусов, от грохота ударных бодро заскачут яйца, как бы выказывая потуги немедленно продолжить пацанский род.
Вполне может такое быть, что и наш белый петух пал жертвою странного этого обыкновенья. Но думаю, он всё-таки просто охрип. Всё тщился переорать рябого петуха и охрип. Они с рябым во всём соревнуются. Из-за кур, да. Стоит одному из них напрыгнуть на курицу и начать топтать, как на него сразу же налетает второй. Слезай, дескать, с моей курицы! Первый конечно слезать не хочет, и они начинают драться. Чаще всего прямо на недотоптанной курице начинают. Она, бедная, внизу кряхтит в перепуганном разочарованьи, а они про неё уж и забыли оба.
– А вот тебе с ноги!
– А вот тебе ответка!
– Аааа, ты так? Получай тогда торпеду! Ннна!
Курица тихонько отползает, отряхивается тоскливо и уходит искать какого-нибудь червяка, чтоб заклевать его, паскуду, насмерть.
Обычно белый одолевает рябого в драке. А рябой зато громче орёт. За долгую свою жизнь я слыхивал много петушиного пенья, но такого, кажется, ещё не встречал. Это не пенье, это оружие подобное тому, от которого пал город Иерихон. Тяжкий акустический удар, инфернальный, демонический, абсолютно антигуманный! Это он так мстит за то, что белый его отметелил. Так и мстил бы ему одному! Мне-то за что? И специально ведь подстерегает, чтобы врасплох меня застать. Когда, к примеру, я зависну на особо трудном моменте перевода или стану про себя напевать что-нибудь тихое, лирическое, на целомудренно сомкнутых связках. Или когда макнусь буйной своею головою в грёзы любви…
А то ещё любит подгадать, когда я задрёмываю. Вот говорят некоторые якобы знающие люди, что, мол, человек, пообедавши, не должен ложиться спать. Мол, это дурно для желудка. Ну-у, не знаю… Получается, или они врут, или я не совсем человек. Потому что мой желудок таких правил не признаёт. Чуть ли не силком гонит подремать. И вот устроюсь я как-нибудь так поуютнее, пробегу рассеянным взглядом полстранички старой приключенческой книжки, да и выроню книжку эту самую из рук, задрёмывая. И этого вот самого мига – когда книжка ещё летит мягко, дремотно шурша ветхими листами, а я уже не здесь, не здесь, а в сладчайшую тишину я блаженно исчезаю, – вот этого он, сука, и ждёт! Стоит, наверное, напротив моего окна, прислушивается: «Ну как там Поторак? Не спит ещё? Ага, как раз засыпает! Отлично!» И выдаёт…
Не, белый тоже умеет громко орать. То есть умел раньше. Теперь только сипит и булькает. Прямо чайник какой-то, а не петух.