(В память о деде и всех пострадавших от военной агрессии нацистской Германии)
1. Детство Виктора
Когда в тридцать четвертом году отца Вити арестовали как врага народа, ему было шесть лет. В то время мальчик смутно понимал происходящие вокруг события. Он хорошо запомнил полную луну в ночном небе, чувство дискомфорта, когда из распахнутой двери потянуло холодом, людей в униформе, их лица и голоса, заплаканные глаза матери и поникшие плечи сестер. Особенно врезалась в память шерстяная юбка матери, пропахшая выпечкой и молоком. Возможно, потому, что он весь вечер прижимался к ней лицом от страха перед людьми в униформе. Этот запах Витя, а позже Анатолий, пронес через всю жизнь. Добрые черты материнского лица с годами стали расплываться в его памяти, но тот запах - запах ее юбки в день ареста отца остался неизменным.
Отец Виктора был священником в небольшом городке западной Украины, на самой границе с Польшей. Высокий, статный, с густой бородой. Он был человеком прямым, пожалуй, даже слишком прямым, и никогда не боялся смотреть людям в глаза. Он всегда говорил то, что думал, чем нажил себе немало врагов. Учитывая антирелигиозную политику страны и его характер, арест упрямого священника был всего лишь вопросом времени. Когда же на него поступил донос, и в ясную лунную ночь на пороге их дома появились люди в униформе, глава семейства, казалось, даже не был удивлен. Ни одна мышца на его лице не дрогнула, в то время как непрошенные гости начали обыск дома.
Виктору в тот вечер очень хотелось закричать, прогнать прочь непрошенных гостей, в конце-концов, разреветься от обиды на отца, который даже и не думал сопротивляться. Но всеобщая тишина была слишком пугающей. От этой тишины по спине у мальчика пробежал неприятный холодок - это было страшнее темных стволов оружия людей в униформе, поблескивающих в тусклом свете. Быстро пробежав глазами по лицам брата и сестры, Виктор опустился на низкий табурет и уткнулся лицом в широкую юбку стоявшей рядом матери.
Арест отца сильно подорвал здоровье матери. В течение нескольких месяцев она пыталась пробиться через всевозможные инстанции, чтобы доказать невиновность супруга в приписываемых ему злодеяниях. Энтузиазм ее поддерживали только слухи, переданные, перешептанные из уст в уста, о том, что глава семейства все еще жив, и держат его в городской тюрьме. А потом вдруг мать арестовали за собранное в поле зерно по действующему в то время закону “о трех колосках”. В то же время кто-то принес весть о том, что священника сослали в Сибирь. Старшему Анатолию пришлось принять на себя обязанности главы семейства. Первое время детям помогала соседка. Пригодились и зарытые ранее в саду семейные ценности. Сбывая их с помощью соседки Анатолий доставал кое-какую еду, а Манька научилась варить волшебные супы из ничего.
Через полгода мать неожиданно отпустили, но она была уже не та. Упав однажды на пороге, она слегла и больше уже никогда не встала. Как самого младшего в семье, Виктора старались по возможности оградить от подробностей, однако он прекрасно понимал и то, что отец не вернется, и что матери вряд ли полегчает.
- Поезжай-ка, Витюша, в Киев, - сказала однажды мать, слабой рукой прижимая к себе сына, - езжай к сестрам своим Зинаиде и Анке, поживи пока у них, а там видно будет...
Это были последние слова матери. Вечером того же дня, жаркого августа тридцать седьмого, ее не стало. Старшая сестра Манька и брат Анатолий упаковали нехитрые пожитки Виктора в небольшой мешок и отправили его на станцию. Ни слёзы, ни мольбы, ни угрозы со стороны последнего не произвели никакого эффекта. Он даже попытался убежать, но, поймав мальчишку за воротник, Анатолий влепил ему затрещину и потащил обратно к станции.
- За что? - Виктор жалобно заскулил, потирая грязной ладонью затылок.
- Не реви! - прикрикнул на него старший брат, - так хотела мать. Нам с Манькой придется скоро уехать, и хату заколотят. А Зинка с Анкой в Киеве хорошо устроились…
- А к мамке на похороны не приехали, - обиженно протянул Виктор, утирая рукавом нос.
- Мал ты еще, не твоего ума дело, - отрезал брат, нахмурив брови.
Виктор стиснул зубы и попытался представить себе встречу с сестрами. Анку и Зинаиду он помнил плохо, они покинули отчий дом, когда ему было всего пять, и в гости наведывались крайне редко. Однако после нескольких часов изрядной тряски в закоптелом вагоне Виктор подумал, что, пожалуй, стоит хотя бы посмотреть на то, как живут его сестры в Киеве, а убежать он всегда успеет.
Утвердившись в своем решении, мальчик сунул руку за пазуху. Там, под грубой рубахой у него висели большие круглые часы на серебряной цепочке. Осторожно вытащив свое сокровище, Виктор положил часы на ладонь. Это было все, что осталось у него от отца. После того как люди в униформе покинули их дом, Виктор выкопал из-под старой яблони одну из зарытых прежде Манькой коробок с семейными ценностями. Там, среди серебряных столовых приборов он нашел отцовские часы на длинной цепочке. Мальчик бережно спрятал свою находку, чтобы отдать отцу по возвращению. Однако день изо дня убеждаясь, что отец не вернется, этот маленький бездушный предмет обретал все большей значимости для Виктора. Как будто душа безвозвратно ушедшего отца переселилась в эту круглую рамку с циферблатом.
В те дни Виктору стало сниться воронье. Много воронья. Целые стаи, полчища воронья в униформе, от которого темнело небо, кружили над их белой хатой и цепкими, твердыми, как сталь, когтями разбивали окна, срывали крышу, выхватывали их, каждого по одному и уносили прочь. Сначала батьку, потом мамку, а потом... Виктор просыпался в холодном поту, удерживая тяжелое дыхание, чтобы никого не разбудить, и в страхе оглядывался, прислушиваясь к звукам снаружи.
Спрятавшись в укромном месте, чтобы не заметили брат с сестрой, мальчик подолгу рассматривал отцовские часы. В такие моменты память вновь возвращала его в ту страшную ночь, и сад, и двор приобретали вдруг зловещие очертания. Тучи сгущались, и ночной кошмар средь бела дня вставал перед его глазами - воронье в униформе, люди в униформе, темно… темно… трудно дышать… Кто были эти люди и за что они арестовали отца?..
Иногда Виктору казалось, что если закрыть глаза и перекрутить стрелки назад, то можно вернуться обратно туда, где батька еще с ними, мамка печет пироги, а Манька с Анатолием проделывают над ним свои безобидные шутки.
Он ненавидел Манькины шутки, ведь по закону старшинства они проделывались над самым маленьким, то есть над ним. Как-то, нарезав тонкими ломтиками хозяйственное мыло, она убедила Виктора в том, что это халва. За кусок этой аппетитной халвы Виктор вымыл вне очереди вместо Маньки всю посуду, надраял до блеска полы и наносил травы для кроликов. Каково же было его разочарование, когда, запихнув за щеки долгожданный кусок обещанного лакомства, он почувствовал на языке соленовато-горький привкус мыла. Изо рта у него пошла пена.
- Умираю! - с прирожденным талантом артиста закричал Виктор и, схватившись за живот, упал на пол.
- Ой, Витенька, не умирай! - Манька в панике закрутилась вокруг него, принесла кружку с водой, обещала всегда-всегда за него посуду мыть.
А теперь Манька уезжает в училище, Анатолий уходит в армию, а он, Виктор, едет в Киев. Что его там ждет? Какие еще испытания приготовила для него судьба?
Тщательно протерев стекло нагрудных часов, Виктор бережно спрятал их обратно под рубаху. В его короткой жизни ничего не было для него ценнее этих часов. Они были своего рода ниточкой, связывающей его с прошлым, с воспоминаниями об отце. Они были условной чертой, поделившей его жизнь на До и После. И это неведомое После ему еще только предстояло узнать.
Анна и Зинаида работали на швейной фабрике имени Горького, корпуса которой, отстроенные после разрушения в модном в те времена стиле конструктивизма, располагались близ Протасова Яра и хранили в себе немало исторических воспоминаний. Будучи в прошлом своем зерновыми хранилищами сухарного завода, эти стены (часть которых сохранилась еще с девятнадцатого века) хорошо помнили и кровь, и огонь пережитых военных лет. Как писал Булгаков об отступлении поляков: “Наши европеизированные кузены вздумали щегольнуть своими подрывными средствами", и корпуса бывшего сухарного завода запылали, как рождественская ёлка.
Зинаида была на год старше сестры. Она носила модную в те времена короткую стрижку, одевалась строго и в общении была довольно сухой и немногословной. Анка же напротив берегла свою косу - девичью красу, наматывая ее вокруг головы по примеру матери. Была она стройной и женственной и ко всякого рода трогательным историям чувствительной. Жили сестры в тесной однокомнатной квартире на улице 25 Октября (нынешняя Институтская). По сравнению со своими подругами, ютившимися в общежитиях и коммуналках, Анна и Зинаида действительно хорошо устроились. Длинные языки соседок поговаривали, будто квартира Зинаиде досталась за какую-то секретную работу. А впрочем, Виктора эти подробности мало интересовали. Первые несколько месяцев все свое свободное время мальчик посвятил знакомству с городом - со всеми его мало известными потайными улочками и подвалами! - и уличной шпаной.
Так, на улице Ленина (ныне Богдана Хмельницкого), на чердаке одного из внутренних зданий нашли себе приют несколько беспризорников, среди которых был Петька-Кукуруза, получивший это прозвище благодаря своим ярко-желтым кукурузным кудрям, и сыгравший немаловажную роль в дальнейшей судьбе Виктора. Мальчишек гоняли местные жители, за ними приезжали уполномоченные по делам несовершеннолетних, но они были неуловимы.
Знакомство Виктора с беспризорниками началось с того, что его крепко побили и отобрали все содержимое карманов. Однако вскоре наш герой не только вернул себе свою карманную мелочь, но и добился уважения своих уличных друзей. Он таскал им еду со стола сестер и принимал участие во всех их хулиганских вылазках.
Больше всего Виктору нравилось ходить по железнодорожным путям. Убегающие вдаль рельсы исчезали за горизонтом и казались бесконечными. И эта неведомая бесконечность манила Виктора, как магнит. Не все их вылазки, однако, были столь невинными.
- Слышь, Кукуруза, - прохрипел простуженным голосом один из мальчишек, лицо его все было покрыто веснушками, - там в овощной апельсины завезли!
- Да ну! - Петька поднялся с самодельного табурета, в глазах его смешались голод и недоверие.
- Сам видел, - закивал веснушчатый парнишка, - в ящиках стоят на заднем дворе, и никогошеньки рядом!
- Я их только на картинках видел, - гнусаво протянул худощавый беспризорник из темного угла чердака; в условиях постоянного дефицита продуктов на прилавках магазинов и в сумках прохожих, желудок его знал только сухари.
- Будем брать! - деловито скомандовал Петька-Кукуруза и повернулся к Виктору, - ты с нами?
- А то как же! - Виктор быстро направился к двери, чтоб ни у кого не осталось сомнений в его причастности к общему делу, - буду отвлекать продавщицу, как всегда.
Операция с апельсинами прошла успешно. Перебравшись через забор, мальчишки жадно набросились на никем не охраняемые ящики. В морозном воздухе поднимался пар от их дыхания, в дырявые ботинки заползал снег, а карманы ободранных пальто сильно оттопырились от ярких зимних фруктов. Тем временем Виктор использовал все свое искусство дипломатии, чтобы подольше задержать продавщицу.
- Понимаете, сестра сказала купить все для борща, - красноречиво объяснял Виктор, - вот Вы мне подскажите, что мне нужно…
- Что ты мне голову морочишь? - продавщица недоверчиво на него посмотрела, - погоди, да я тебя знаю, ты же...
В этот момент с заднего двора послышались крики, и, не успев договорить, женщина бросилась на звук. Там, появившийся откуда ни возьмись грузчик разгонял уличную шпану. Сообразив, что ее провели, продавщица метнулась обратно в магазин, чтобы задержать единственного, кого она, как ей показалось, знала в лицо, но его и след простыл.
Несмотря на свое непосредственное участие в подобных вылазках, будучи от природы способным к учебе и любознательным, Виктор пытался окультурить своих необразованных товарищей. Он читал им книги о коммунизме и вдохновенно рассуждал о светлом будущем, в котором у всех всего будет в достатке, и Петька-Кукуруза сможет гордо ходить по улицам в новом костюме и перестать воровать.
Сестры заботились о младшем брате так, как будто костюмами и деликатесами они пытались загладить какую-то давнюю вину. Возможно, это была вина перед матерью, на похороны которой они не приехали. А может быть, перед отцом, чьи фотографии они сожгли, узнав о его аресте, в паническом страхе за собственную судьбу. Как бы там ни было, а Витенька (так Анна и Зинаида называли его дома) особой нужды ни в чем не испытывал и к тринадцати годам основательно вырос и возмужал. Он был на голову выше своих сверстников и всегда находился в числе первых на школьных спортивных соревнованиях. Выглядел Виктор старше своих лет. И в то время как сестры его, полностью отказавшись от устроения личной жизни, решили посвятить себя воспитанию брата, наш герой продолжал поддерживать неразрывную связь со своими приятелями беспризорниками.
К концу января сорок первого года в отношениях Виктора с сестрами произошел переломный момент. Соседка их и многоуважаемая работница издательства Ольга Панасовна заметила Виктора в компании Петьки-Кукурузы. Гордившиеся школьными успехами брата Анка и Зинаида не поверили своим ушам, когда узнали о том, что Виктор связался с беспризорниками. “Нельзя полагаться на слухи, - резонно заметила Зинаида, всегда стараясь руководствоваться исключительно голыми фактами и не поддаваться эмоциям, - мы должны все узнать от него, я уверена, он не станет лгать”. Более мягкая и эмоциональная по натуре Анна не стала возражать. И однажды вечером сестры решили провести с Виктором поучительную беседу, а заодно разузнать, насколько слухи близки к правде. Покончив с ужином, Анна и Зинаида не торопились вставать из-за стола. Их неестественное молчание насторожило парня.
- Витенька, - ласково заговорила Анна, осторожно подбирая слова, - ты помнишь Ольгу Панасовну? Соседку с первого этажа, которая в издательстве работает… она тебе еще словарь подарила…
- Помню, - Виктор утвердительно кивнул головой, бросив недоверчивый взгляд на обеих сестер, все было как-то подозрительно.
- Она хорошая женщина, - продолжала Анна, ей было крайне неловко повторять неприятные слухи.
Виктор напряженно заерзал на стуле. Он никак не мог понять, чего хотят от него сестры. Не могла же “хорошая женщина” Ольга Панасовна быть главной целью их беседы.
- Да что там резину тянуть, - не выдержала Зинаида, - тебя видели в компании беспризорников, это правда?
“Так вот оно что!” - подумал про себя парень. Этого, конечно, следовало ожидать. Рано или поздно сестры должны были обо всем узнать. И дело было даже не в самом факте его связи с уличными ребятами, а в тех стандартах поведения, которые пытались навязать ему сестры. В том образе безупречного будущего коммуниста, вырастить которого, как ему тогда казалось, они считали своим долгом. У Виктора же были свои взгляды на этот счет. Ни хулиганские вылазки, в которых он участвовал, ни сами беспризорники никак не противоречили его светлым мечтам. Более того, он предпочитал этих грязных, неумытых ребят своим школьным приятелям. Было в этом что-то бунтарское, зародившееся в нем, возможно, еще в момент ареста отца. Желание противостоять, быть по другую сторону общества, разрушившего его семью. С другой стороны, он охотно поддерживал созданный сестрами образ “непроблемного” подростка. Так было спокойнее. Не сводя глаз с Зинаиды, парень быстро оценил ситуацию и решил, что в данном случае лучше говорить все, как есть.
- Да, это правда, - спокойно ответил Виктор, выдержав строгий взгляд старшей сестры.
- Господи.., - Анна схватилась за сердце.
- Ты понимаешь, чем это может закончится? - бесстрастно продолжала свой допрос Зинаида, перегнувшись через стол.
- Чем? - наивно переспросил парень, не сводя с нее глаз.
- Хулиганство, кражи… Они тебя заставят принимать участие во всех своих делах…
- Они меня не заставляют, я сам, - возразил Виктор, не подумав, и тут же об этом пожалел.
- Что?! - Анна нервно подорвалась со стула и тут же опустилась обратно.
- Я так и знала, - проговорила Зинаида, и в голосе ее чувствовался холодок, - придется за тебя серьезно взяться.
- Я ничего такого не сделал! - обиженно воскликнул Виктор, почувствовав, что сестры к нему несправедливы.
- Ты пойми, - ласково объяснила Анна, - мы ведь из тебя человека хотим сделать…
- А я не хочу быть таким человеком, как вы! - в сердцах выпалил парень, как будто с этими необдуманными словами вырвались наружу все его затаенные страхи и обиды.
- Интересно, - медленно проговорила Зинаида, внимательно посмотрев на него, - что же мы такого сделали?
- На похороны к мамке не приехали! - наконец-то, он все это им высказал…
Виктор вдруг почувствовал облегчение. Три года прошло с тех пор как умерла мать. Ему казалось, что все это уже в прошлом. Сестры хорошо к нему относились, и старая обида мало-помалу притупилась, стерлась из восприимчивого детского сознания. Да, видимо, не совсем стерлась. Видимо, не простил он их. И коварная память при первой же возможности вернула притупившейся, было, боли прежнюю остроту, разворошила старые раны.
Этот разговор Виктор запомнил на всю жизнь и часто сожалел потом о сказанном. Позже, с возрастом, пришло к нему понимание политической ситуации того времени и страха сестер. Прошло желание осуждать.
В ту ночь он долго не мог уснуть. Чувствуя одновременно облегчение и раскаяние от своих необдуманных слов, Виктор боялся не гнева сестер. Больше всего он боялся узнать правду. Хотя желание узнать эту правду было настолько же сильно, как и страх перед ней. Сестры ничего не ответили ему на его обвинения, но теперь ему казалось, будто он стоит на краю. Балансируя между надежным грунтом обмана, в котором он так уютно жил все эти несколько лет, и пропастью какой-то страшной, недоступной ему правды, Виктор не мог понять, почему все наотрез отказывались дать ему прямой ответ. Почему в доме сестер не было ни одной фотографии отца? И только теперь он вспомнил странные, тайные ночные молитвы сестер, на книжных полках которых не было не то что Библии, но вообще каких-либо мало-мальски божественных книг. Почему говорить об отце ему было стражайше запрещено? И какое все это имело отношение к смерти матери? Виктор неожиданно почувствовал зависть к своим друзьям беспризорникам - все у них было просто. Нет родных, и никому нет до них дела. И нет никакой страшной правды, которую все от тебя скрывают. Он вдруг ощутил себя чужим в своей семье. Неслышно соскользнув с постели, Виктор достал из кармана пиджака отцовские часы и крепко сжал их в кулаке. Отец был честным человеком! И плевать ему на эту семейную конспирацию, он никогда не поверит в то, что арест отца был справедливым (если это то, что пытаются скрыть от него сестры)! И мать… он был последним, кто видел ее живой, и никому не позволит сказать о ней дурное слово, даже сестрам (если это и есть та правда, которую ему еще рано знать)!
“Надо бежать, - решил про себя Виктор, - пойду к Кукурузе… А то, может, на Север… Там, говорят, работы много…” Решение это, хоть и скоропалительное, легко было объяснить резко возросшим чувством фальши в отношениях с сестрами. Фальши, которую Виктор решительно не переносил, и в силу своего юношеского максимализма не желал мириться со сложившимся положением.
Незаметно выскользнув в коридор, Виктор нащупал в темноте свое пальто. На мгновение задержавшись в проходе, он подумал, было, взять немного денег на дорогу из сбережений сестер, но тут же поморщился от этой мысли. Отцовские часы - вот было все его состояние. А больше ему ничего и не было нужно. Накинув пальто и сняв с крючка ключи, Виктор повернулся к выходу, когда из кухни раздались вдруг сдавленные рыдания. Подталкиваемый любопытством, он бесшумно остановился за закрытой дверью и стал прислушиваться.
- Мы должны сказать ему правду, - говорила, всхлипывая, Анка.
- Какую правду? - голос Зинаиды звучал так же строго, как и в недавнем разговоре с Виктором, - что отца арестовали несправедливо? Он это и так понимает…
- Правду о том, что мы струсили, - слова Анки прозвучали неожиданно твердо.
- Когда на твоих глазах исчезают люди, тут не струсишь… - пробормотала Зинаида в попытке убедить саму себя.
- Мы предали мать, - настаивала Анка.
- Ты вспомни лучше журналиста своего, Александра, - резко бросила Зинаида, - как ты пряталась за углом, когда увидела, что за ним пришли…
- Не надо, пожалуйста, - умоляюще попросила Анка, - только Виктор нас все равно не простит...
- А ты сама себя простишь?
Прижавшись щекой к холодной стене, Виктор затаил дыхание. Эта ночь почему-то была особенно холодной. И под слоем пальто его вдруг стало знобить. О чем они говорят? Кто такой Александр? Куда исчезают люди и почему? И, наконец, чего именно испугались его сестры. Этот неожиданно подслушанный разговор только добавил вопросов его жаждущему правды мозгу. Но самое главное, теперь он точно знал, что отец был арестован несправедливо.
Всеобщая атмосфера прикрытого красивыми идеалами страха неожиданно передалась Виктору. И хотя он еще не понимал, что, собственно, происходит вокруг, парень хорошо почувствовал этот беспредельный, всеобъемлющий страх. Дикий страх, который как будто сковывал все мысли и движения. Именно этот страх заставлял его сестер врать - притворяться в любви к вождю, уходить от разговоров об отце, осужденном как враг народа, уходить от откровенных разговоров с Виктором. Этот неизвестный страх неприятным холодком пробежал у парня по спине. Страх перед чем-то мощным и темным, всей своей тяжестью навалившимся на людей. Такое же чувство у него было при воспоминаниях о ночи ареста отца и людях в униформе. Эпоха террора оставила свой отпечаток на его впечатлительном сознании. И страх перед тем, что даже самые близкие могут предать и донести, бессознательно передался ему в ту ночь.
Виктор вдруг подумал, что его побег будет непростительной жестокостью по отношению к сестрам. Он хорошо себе представил заплаканные глаза Анки и нахмуренные брови Зинаиды. “Он нас не простит…” - эхом звучали в мозгу парня слова сестры. И, повесив на место ключи, он бесшумно снял пальто и прокрался обратно в комнату.
Письма от Маньки и Анатолия они получали регулярно. Как правило, в такие дни, умостившись поудобнее вокруг стола, сестры читали письма вслух. При этом, Анна то и дело вздыхала и качала головой, Зинаида хмурила брови в борьбе с давно предавшим ее зрением (сей факт, надо заметить, она активно отрицала), а Виктор слушал, подперев голову руками. В этот момент в нем боролись два противоречивых чувства - с одной стороны он скучал по Маньке с Анатолием и всегда радовался полученному письму, с другой же… и в этой другой стороне была вся его беда. Он просто не мог высидеть чтения длинных повествовательных писем Маньки, часто углублявшейся в детали вопросов, которых он в принципе не понимал. За случайный зевок или взгляд, убежавший за пролетевшей мимо мухой, Виктор получал неизменный подзатыльник от Зинаиды и укорительный вздох от Анны.
Письма Анатолия напротив были короткими и лаконичными, часто на обратной стороне фотокарточек (фотография была давним хобби старшего брата, забравшего себе отцовскую камеру еще до ареста последнего). Виктор с удовольствием рассматривал карточки от Анатолия, а одну, адресованную ему лично, бережно хранил в алюминиевой коробке от конфет.
Был конец апреля сорок первого, когда Виктор с сестрами получили сразу два письма - одно от Маньки, которая в то время заканчивала кулинарное училище на западной Украине, и второе от Анатолия, служившего под Ленинградом. Разложив оба письма на столе, сестры подозвали Виктора и с торжественным выражением лица сообщили приятную новость. Он еще не знал тогда, как бесценны вскоре станут для него эти моменты.
- Мы получили письма от Маньки и Анатолия, - заговорила Зинаида.
- Присаживайся, Витенька, - добавила Анка, - сейчас будем читать.
Виктор опустился на табурет рядом с Анкой и приготовился к долгому описательному повествованию, выведенному аккуратным круглым почерком Маньки. Обе сестры с упоением читали ее длинные письма. Виктор же научился терпеливо ждать, когда очередь дойдет до фотокарточек Анатолия. После подслушанного зимой разговора его отношения с сестрами улучшились. Заметно повзрослев, он почувствовал, что в той же мере, в какой они несут ответственность за него, он также был за них в ответе. Эта перемена сблизила всех троих, и не хватало только Маньки с Анатолием для полного воссоединения семьи.
- "Здравствуйте, дорогие мои сестры Аннушка, Зинаида и братец мой Витенька, - как обычно, прищурившись, начала читать письмо Маньки Зинаида, - у меня все хорошо, я заканчиваю училище и уже получила распределение. А летом хочу приехать к вам в гости..."
Что было необычного в этих двух письмах, так это то, что и Манька, и Анатолий собирались приехать к ним летом. Все трое с нетерпением ждали июня.
Неожиданно грянула война. 22 июня 1941 года, менее чем через два года после подписания пакта о ненападении, фашистская Германия при поддержке своих союзников, - Румынии, Италии, Венгрии, Словакии, Хорватии и Финляндии, - напала на Советский Союз. Три армии, насчитывающие более трех миллионов солдат, атаковали страну Советов по широкому фронту - от Балтийского до Черного моря. Операция под кодовым названием “Барбаросса”, а по сути план захвата СССР, дерективу на которую Гитлер подписал еще в декабре 1940-го года, была самой масштабной военной кампанией непризнанного художника за время Второй мировой войны.
Несмотря на то, что власти хорошо отдавали себе отчет в том, что пакт о ненападении не являлся гарантией безопасности в контексте стремительного падения Европы перед войсками Гитлера, а давал лишь временную отсрочку, советские войска оказались совсем не подготовленными к неожиданному нападению Германии и союзников. У Гитлера было тактическое преимущество внезапностии, и вплоть до Сталинградской битвы в феврале 1943-го советским войскам приходилось постоянно отступать, оставляя родные земли. В то же время вслед за немецкой армией вглубь советской территории продвигались специальные карательные отряды айнзатцгруппы, задачей которых было массовое уничтожение местных жителей.
Четвертого июля над Киевом был совершен первый воздушный таран. Сбитый немецкий юнкерс потом выставили в центре города для повышения боевого духа киевлян. Виктор с товарищами неоднократно бегали на улицу, чтобы поглазеть на фашистского крылатого зверя. По радио звучали бодрые заверения о победах советских войск и о том, что “Киев мы не сдадим!”, и мальчишки активно рвались на фронт, обеспокоенные тем, что война скоро закончится, а они так и не успеют повоевать. Виктор не был исключением. Он с нескрываемой завистью смотрел на мобилизованных парней и внимательно прислушивался к каждому новому сообщению по радио.
Все это однако вскоре изменилось. Одиннадцатого июля началась героическая оборона города, которая продлилась семьдесят два дня, прежде чем Киев безнадежно пал в руки захватчиков. И девятнадцатого сентября над куполами древней княжеской столицы Руси поднялся флаг Вермахта. Пылали дома, люди в панике бежали по улицам. Разорванные тела и груды руин, взрывы, крики и плач детей - все смешалось в один страшный клубок народной памяти. Так, Киев уже горел в 1240-м, когда, сломив сопротивление киевлян, армия монголов устроила массовую резню на улицах столицы. Воины Батыя подожгли Десятинную церковь, в которой укрывались последние защитники города, тем самым положив конец былому величию Киевской Руси.
Уже в июле началась поспешная эвакуация города. В первую очередь эвакуировали предприятия и семьи сотрудников ЦК и НКВД. Опустели целые улицы и кварталы. И когда семнадцатого сентября советские войска начали отступать, жителей города охватила паника. Покидая Киев, красная армия взорвала за собой мосты, соединяющие оба берега Днепра, и на попытку немцев форсировать реку ответила мощным пулеметным огнем. В течение двух дней, пока в город не вошли немцы, оставшиеся и не успевшие эвакуироваться жители начали массово грабить магазины. Тащили все - от ниток и постельных принадлежностей до габаритной мебели. Все это планировалось обменивать потом на еду, поскольку бОльшая часть продуктовых запасов была вывезена советскими войсками. В создавшихся условиях никто больше не обращал внимания на Петьку-Кукурузу и его компанию. Более того, компания его пополнилась новыми детьми, осиротевшими во время штурма города.
Начались два долгих года оккупации. Все это казалось Виктору каким-то страшным сном. Где-то там, на бескрайних просторах пылающей в огне захватчиков родины, остались Манька с Анатолием - они так и не успели повидаться. Казалось, еще только вчера они все верили в победу, и вдруг запылали мосты, и они остались одни, брошенные, никому не нужные. Он никогда не забудет то новое чувство страха, появившееся в глазах сестер, и собственное необъяснимое желания бежать куда-то, все равно куда. Сырые бомбоубежища и освещенное ракетами небо навсегда остались в памяти подростка. Виктор часто просыпался от ночных кошмаров. Новые кошмары пришли на смену старым. И ему еще долго снились горящие улицы и бегущие в панике люди.
Дом Анны и Зинаиды чудом уцелел во время обороны Киева, однако ни электричества, ни водоснабжения у них не было, и задачей Виктора теперь было носить воду из Днепра. Спать они ложились с заходом солнца, а с приходом зимы из-за холодов и регулярных арестов на городских улицах местные жители старались по возможности не выходить из дома. От голода цвет кожи у людей приобрел землистый оттенок, а дети, объединившись в небольшие стайки, незаметно рыскали в руинах в поисках еды.
С самого начала оккупации всем киевлянам было приказано зарегистрироваться на работу. Не зарегистрировавшиеся считались саботажниками и подлежали расстрелу. Однако платили оккупированным горожанам так мало, что с наступлением зимы голод властно разгуливал по улицам украинской столицы. Первое время сестры скрывали от Виктора свое затруднительное положение. Они по-прежнему накрывали стол к ужину, хоть в супнице давно плескалась голая юшка. Нарезая черствый черный хлеб для него, они каждый раз говорили, что не голодны, пока однажды Анка не упала в обморок от истощения. С того дня Виктор отказался прикасаться к хлебу, если они не ели вместе с ним.
К середине января сестры пошили Виктору новый пиджак взамен старого, из которого он вырос. Он не задавал вопросов. Он все знал. Он видел, как, выскользнув из постели, Анка ночью перекраивала собственный пиджак. Он видел, как исчезали из шкафа одно за другим их красивые платья. А однажды исчез и сам шкаф. “На что он нам, - непривычно мягко улыбнулась Зинаида, - все равно пустой стоял…” Вообще Зинаида сильно смягчилась с приходом оккупантов. Она даже как-то поинтересовалась уличными приятелями брата. “Им бы лучше в детдом, - прошептала Зинаида, укутавшись в пальто от холода и бросив взгляд на спящую сестру, - там кормят два раза в день”. Виктор поднял на нее глаза - в них не осталось ни капли детской наивности. “Не пойдут, - тихо ответил он, покачав головой, - я их знаю…”
В те дни Анка стала исчезать по ночам. В доме неожиданно появились свежий хлеб и масло. Вернувшись под утро, она доставала из-под пальто гостинцы, чем вызывала явное недовольство Зинаиды, наотрез отказавшейся прикасаться к принесенной еде. Вскоре сестры и вовсе перестали разговаривать. Атмосфера в доме стала напряженной, а открытая и эмоциональная Анка полностью замкнулась в себе. Виктор не понимал, почему Зинаида сердилась на сестру. Он хорошо знал, как тяжело было достать еду, и был искренне благодарен Анке за ее бесценные гостиницы. Хотя, надо признать, он не задавался вопросом о том, как именно ей удавалось достать подобный дефицит.
Однажды, проснувшись до рассвета, Виктор отправился к Днепру за водой. Морозный воздух цепкими лапами пробирался в легкие. Предрассветнее небо неприветливо и низко нависало над городом снежными тучами. Именно такой должна была быть ночь ареста отца. Но нет, тогда была ясная лунная ночь. Воспоминания неожиданно нахлынули на Виктора, пока он пробирался по замерзшим улицам к обледенелым берегам реки. И призраки людей в униформе, только теперь уже немецкой, мерещились ему на пустынных дорогах. В его восприятии все жуткие события последних месяцев сводились к той единственной ночи - ночи ареста отца, когда был разрушен его мир. Та ночь стала для Виктора своего рода точкой отсчета.
Разбросав тяжелые ветви по земле, из темноты перед ним выросла старая ива. Расщепленная надвое, она была немым свидетелем недавних боев. Ствол ее раскололся от осколка снаряда. И замерзшие на голых ветвях сосульки, словно слезы, блестели в темноте. Виктору не раз казалось, будто некий древний гордый дух был сломлен в этом дереве - уничтожен, выжжен, вытоптан. Если бы он выжил, то все было бы иначе… Да-да, все дело было в этом дереве…
Неожиданный смех со стороны улицы вывел его из задумчивости. Притаившись за расщепленным стволом ивы, Виктор затаил дыхание. Мимо прошел немецкий офицер. С ним была высокая, сильно надушенная женщина. Дожидаясь, пока они пройдут, Виктор отметил про себя, что запах ее духов сильно его беспокоил. Не то, чтобы запах был дурной, просто он был Виктору знакомый… Так пахла Анка, когда возвращалась утром домой… И этот смех… Это ее смех! Неожиданно открывшаяся правда обожгла Виктору грудь. Так вот, почему Зинаида была против ее гостинцев! Но Анка… как она могла! Виктор вдруг почувствовал себя виноватым. Конечно, это он виноват в том, что сестра продала себя немцу за буханку хлеба. Ведь этот хлеб был для него, Виктора! Подхватив ведро и поскользнувшись на замерзшем снегу, Виктор бросился вниз к реке.
Вернувшись домой с двумя ведрами воды, наш герой застал обеих сестер на кухне. Они не сразу заметили его. Разгоряченная Анка сбросила пальто и распустила волосы. Он уловил все тот же запах духов…
- ...ты думаешь, я это для себя? - со слезами на глазах вопрошала Анка.
- А нам такого добра не надо, - резко бросила Зинаида, сделав особое ударение на слове “такого”, и швырнула на пол принесенный Анкой хлеб.
- Значит, лучше умереть от голода? - парировала Анка, тяжело оперевшись на стол.
- Да, - гордо и непоколебимо ответила сестра, - отец бы перевернулся в могиле, если бы узнал, чем ты занимаешься!
- Ты мне отцом не попрекай! - в голосе Анки явно чувствовалась вина.
- А ты не смей больше шляться! - слова Зинаиды прозвучали, как приказ, - а то запру под замок! Какой пример ты парню подаешь?
- Пример выживания, - горько усмехнулась Анка.
- Замолчи! - Зинаида утратила всю свою выдержку и влепила Анке звонкую пощечину.
Потрясенный всем происходящим, Виктор бросился к сестрам. Подхватив с пола принесенный Анкой хлеб, он встал между ними, широко раскрыв руки, как будто защищая их друг от друга. Ошеломленная Зинаида попятилась к стене. Анка прижала руки к груди в безуспешной попытке что-то сказать. Виктор тяжело дышал. Год назад ссора с сестрами сблизила их. С каким воодушевлением ждали они тогда приезда Маньки с Анатолием. Теперь же воссоединению семьи, кажется, не суждено было сбыться. Манька с Анатолием ушли на фронт, а их маленькая семья здесь, в Киеве, вот-вот готова была развалиться. Именно в этот момент Виктор неожиданно осознал, что его детству пришел конец.
- Прекратите, слышите! - он с осуждением посмотрел на обеих сестер, - это я во всем виноват… Я все исправлю, я обо всем позабочусь...
С этими словами Виктор бросился в коридор и принес оттуда ведра с водой. Анка присела на табурет и, сложив руки на столе, опустила голову на руки. Ее густые темные волосы рассыпались по плечам, по столу... Она вдруг напомнила Виктору расщепленную осколком снаряда иву - так же беспомощно свисали ее ветви, так же безжалостно убит был священный дух ее.
Выйдя на улицу, Виктор еще не знал, что будет делать. Одно он знал точно - он не позволит больше Анке увеселять немецких офицеров. Какие у него были альтернативы? Виктор задумался, наблюдая за просыпающимся городом. Это было мрачное утро или, может быть, Виктору так только показалось от гнетущих его совсем не детских дум. Сжав в кармане отцовские часы, он мысленно обратился к отцу: “А что бы Вы сделали, батько?” Неожиданная мысль пронеслась у него в голове - часы! Они наверняка дорого стоят! Однако сама мысль о продаже часов казалась Виктору кощунством. Это было все, что осталось у него от отца. Это была единственная память, точка соприкосновения с той жизнью, которую у него жестоко отобрали. Но в процессе этой внутренней борьбы перед его глазами то и дело вставало заплаканное лицо Анки, и запах ее парфюма преследовал Виктора, как навязчивая паранойя. Этот запах у него теперь ассоциировался с оккупантами. Это не Анке Зинаида влепила пощечину тем утром. Это была пощечина оккупантам от раздавленной, расщепленной, растоптанной, но все еще живой древней ивы, хранящей дух этой земли. И прежде чем принять окончательное решение, Виктор обнаружил, что стоит перед хорошо одетым мужчиной с протянутой рукой, в которой блестело серебристыми боками отцовское наследство.
- Дяденька, купите часы…
(to be continued...)