Вместо соли дождинку грусти,
Клок бедовой дурман-травы,
Можжевеловый пряный кустик,
Горсть безоблачной синевы,
Гущину озорного града,
Запеченную в неба плюш,
Плюс задумчивость листопада
Под ледовою гладью луж,
Подъядрить огоньком валежным,
Настругать звездопада хмель
И тебе с поцелуем нежным
Это утро подать в постель…
Александр Кунин
Геннадий спешил домой: гнал по пустынной ночной трассе, подпевая группе “Наутилус Помпилиус”, – я хочу быть с тобой… я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой.
Музыка была фоном для размышлений. Он не вдумывался, о чём в ней поётся, потому, что в жизни, в его жизни, было кое-что гораздо более важное. Геннадий определённо хотел быть и именно с ней, вот уже почти восемнадцать лет грезил этим.
Неизменно, днём и ночью его мысли согревал один единственный родной до боли необъяснимо притягательный женский образ, воплощённый в облике жены.
Он был довольно стеснителен и застенчив в общении, что не характерно для поведения мужчины. Слово “люблю” постоянно вводило Геннадия в краску. Когда жена, дурачась, приставала к нему с просьбой озвучить свои чувства, облечь их в словесные кружева, он впадал в ступор.
Сомневаться в его привязанности и обожании не было повода, однако, любимая с видимым удовольствием вызывала у него смущение. Ей нравилось убеждаться в наличии слабости у этого сильного мужчины.
Фары выдёргивали из стены черноты очередной огрызок шоссе. Навстречу пролетали, заглушая на мгновение музыку, машины, о которых тут же забываешь, потому, что кроме них есть, о чём помнить.
Три дня Гена был в командировке, три долгих дня не видел свою Ларису – милую, любимую до колик в животе и судорог в мозгах женщину, жену и мать подросшей шестнадцатилетней Машеньки.
Мужчина соскучился, в том числе по тактильным ощущениям и чарующему букету интимных запахов, от которых буквально сходил с ума. Ни одна женщина на свете не могла его возбудить, пусть даже изысканным флиртом или наготой молодого упругого тела, сильнее, чем супруга.
Именно по запаху он некогда и определил, что Лариса – именно та женщина, которую можно и нужно любить. Некоторые ведутся в личном выборе на внешний вид, очаровываются рассеянным или томным взглядом, острым умом, освежающим обаянием молодости, а Генка поплыл, ощутив исходящей от незнакомки пьянящий дурман, вскруживший голову, пленивший в одно единственное мгновение – сразу и навсегда.
“Я хочу быть с тобой! Хочу, хочу, хочу!”
Гена повторял и повторял эту незамысловатую фразу, высвечивающую, оживляющую в воображении, словно свет фар в ночи, моменты обожания, единения и волнующей близости. Сколько же их было – не сосчитать, тех ярких мгновений страсти, дарящих ощущения безмерного блаженства.
“Моя Ларисоль! Милая, любимая, единственная!”
Ночь была довольно холодная. Ещё вечером лил дождь, но включать в машине печку не хотелось, чтобы случайно не заснуть. Желание примчаться как можно быстрее, обнять, зацеловать, начиная со сладких губ, заканчивая…
На этой возбуждающей мысли Гена потянулся в щемящей истоме до хруста в шее, представив, как зароется туда носом, вдыхая волшебный нутряной аромат, как сожмёт с силой ядрёные, напряжённые желанием близости ягодицы, как подогретая бесстыдной лаской жена замурлычет, засопит блаженно, многозначительно выгнет упругий стан, поощряя продолжить сладкую муку запустит в его волосы нежные пальчики, тихо прошепчет что-нибудь эдакое, заковыристое, отчего захочется сделать её счастливой.
Фантазировать конкретнее, ярче, было невыносимо. Два, от силы три часа, и он дома. Стоит немного потерпеть, чтобы не растратить зазря плотоядную нежность.
Стихи, что ли сочинить. Например, такие, – “её волшебные глаза…я утопаю в них, я таю. Лечу, забыв про тормоза, люблю её, о ней мечтаю. Виденье, словно стрекоза. Я чудный аромат вдыхаю. Лечу на полных парусах. Меня ты ждёшь, я это знаю!”
“Нет, Геныч, не поэт ты, не поэт. Лучше подумай, что с премии Ларисольке своей подаришь. Вот, чего у неё нет… или не так… о чём она мечтает? Нет, на это определённо не хватит. Что, если нижнее бельё купить, такое, чтобы хоть стой, хоть падай… а размер? Такие вещи должны как влитые сидеть. Отпадает. Тогда банально – деньгами отдать, чтобы сама воплотила фантазии. И нечего голову морочить”.
Километры и время пролетели незаметно.
Генка забежал по пути в ночной магазин, выбрал приличный сорт Мартини, пачку апельсинового сока, пару шоколадок.
Продуктов в холодильнике должно быть достаточно. В прекрасном настроении, предвкушая океан удовольствий, влетел он на седьмой этаж без лифта, тихохонько, ведь это сюрприз. Неслышно отомкнул замок.
В воздухе квартиры плотно висел тяжёлый мускусный запах, который сложно с чем-либо иным перепутать – насыщенный гормонами дух безудержной похоти.
Сердце невольно ёкнуло, остановилось, подпрыгнуло, пропустило пару размеренных тактов, вновь завелось с болью в груди, словно после удара тяжёлым предметом.
Генка не успел ничего понять – сработала интуиция. Или подсознание.
Банк памяти хранит многое. Специфическое пряное испарение пахло изнурительным, многочасовым энергичным сексом.
И где? В его доме, в супружеской спальне.
Ни знать, ни видеть того, о чём подумал, не хотелось.
Но ведь он может ошибаться. Мало ли в жизни случайных совпадений. Говорят, так воняют некоторые сорта сыра. Правда пристрастия к данному экзотическому продукту Лариса точно не имеет.
Делать нечего – нужно проверять.
Генка снял туфли, осторожно прокрался в спальню, окна которой смотрели на восток. Было раннее утро, до рассвета оставалась пара часов. Зато, ярко светила полная луна. В другое время такой пейзаж мог бы растрогать до слёз очарованием прекрасного, но сегодня, сейчас повода для благодушия не было.
Два влажных обнажённых тела наслаждались близостью на его супружеском ложе; как голубки – в первозданном, никакой одеждой не обременённом виде, циничные и дерзкие в бесстыдной наготе.
Лариса, его Лариса, широко раскинула прелестные белые ноги, обнажая соблазнительно выбритый вход в пещеру наслаждений.
Голова её покоилась на руке атлета. По объёмным мышцам было видно, насколько он физически развит. Вторая рука обхватывала расплющенную грудь жены.
Одежда любовников в беспорядке разбросана на полу. На тумбочке два фужера с остатками тёмного вина, пустая бутылка.
Вид и запах душераздирающей сцены были невыносимо омерзительны.
Генку передёрнуло. Промелькнуло желание немедленно включить свет, насладиться панической реакцией коварных эгоистов.
Но зачем, разве это чего-то изменит? Всё уже случилось. Возможно не в первый раз.
Шокировало, озадачило, возмутило до глубины души уверенное спокойствие жены. Она же знает, что у мужа исключительно острое обоняние. Даже спустя время он почувствовал бы посторонний запах.
Впрочем, это уже не имело значения: Геннадий больше не хотел видеть мгновенно ставшую чужой и враждебной Ларису.
Похоже, Маша, у её родителей. Такое часто бывает.
Думать ни о чём не хотелось. Даже не так – мыслей было слишком много: они суетились, толкались и мешали друг другу, создавая хаос, отчего казалось, будто голова пустая и звонкая.
Мужчина тихонько раскрыл встроенный шкаф в коридоре, отыскал ключ от бабушкиной однокомнатной квартиры.
Лариса настаивала её продать, а Гена считал, что позже она пригодится для Маши, уже почти взрослой, чтобы жить самостоятельно. Не заметишь, как выпорхнет из гнезда. Нужно же ей где-то жить.
Вот и пригодилась квартирка.
Купленные перед поездкой продукты пришлись кстати. Он положил их в сумку. На выходе вспомнил, что нужно дать супруге знать, что он всё видел.
На тумбочке в прихожей открыл тетрадь, написал размашисто “Насладился в полной мере незабываемым зрелищем! В постели с Тарзаном ты была великолепна. Не решился отвлекать и беспокоить. Бывший муж”
До бабушкиной квартиры пять кварталов городской застройки. Машина ещё не остыла.
Ехал Гена осторожно, медленно. Торопиться теперь было некуда. Заснуть всё равно не удастся.
По радио опять крутили ту же мелодию Наутилуса.
Горькая кривая усмешка отпечаталась на его лице, когда начал улавливать текст песни, – в комнате с белым потолком, с правом на надежду. В комнате с видом на огни, с верою в любовь. Я ломал стекло как шоколад в руке, я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе, я смотрел в эти лица, и не мог им простить того, что…
Генка определённо не мог простить коварное, чудовищное предательство.
С ним происходило нечто не совсем понятное – какое-то болезненное раздвоение: с одной стороны тошнило от брезгливости, и тут же всплывало желание грубо изнасиловать жену, чтобы она почувствовала боль и унижение, но при этом смотреть в её распутные глаза.
Жалко было почему-то не себя – её: Лариса ведь такая беспомощная в повседневной жизни.
Она никогда не работала, ничего толком не умеет. Интересно, что скажет дочь, когда узнает причину его бегства… как отнесётся к нему, к матери, с кем решит жить?
Возможность оставить всё, как есть, вернуться позднее, простить, даже не приходила в голову.
“Почему, почему, почему”, – спрашивал себя Гена, и не находил ответа.
Лариса – единственная в его жизни женщина. Он однолюб.
Ни детских, ни школьных романтических приключений у него не было.
Этими качествами, преданностью и верностью, мужчина гордился, женщиной своей неслыханно дорожил, относился к ней как к хрупкому экзотическому цветку: впитывал её сладкий нектар, наслаждался деликатным лакомством, оберегая от тягот жизни, от обстоятельств, от житейских трудностей, ударов судьбы, бытовых проблем.
По возможности старался выполнять хозяйственные обязанности, выделял Ларисе значительную часть семейного бюджета на личные расходы, никогда не заводил склок, гасил большую часть незначительных разногласий, уступая во всём.
Взамен ему нужна была только любовь. Разве это так много?
Как же несправедлива жизнь, позволяющая расплачиваться за добро фальшивыми отношениями!
Мозг высверливало жгучее желание немедленно проникнуть в сознание Ларисы, тайком узнать, в чём кроется причина предательства, что конкретно подвигло жену свершить над ним духовную казнь.
Геннадий во всём винил только себя, хотел разобраться в причине разобщения, вникнуть в суть своего и жены эксцентричного поведения, в тонкости взаимных отношений, в нюансы трагического несовпадения интересов.
Знать бы, чего любимой не хватало. Не было у него возможности уделять супруге больше внимания: ни друзей, ни посторонних занятий не имел, старался, как мог обустроить комфортную жизнь семьи.
Перестарался?
Гена задумался, отвлёкся, не заметил вовремя как возле остановки, на которой стояла женщина с чемоданом, въехал в глубокую лужу, подняв фонтан брызг.
Грязная вода с головой накрыла бедняжку.
Мужчина зажмурился, сжался, физически почувствовав негодование и праведный гнев на себя. Его эмоции вместе с водой стекали с потерпевшей ручьём.
Немедленно остановиться, подать машину назад, извиниться, что-либо в качестве компенсации или оправдания предпринять, – вот что могло усыпить, рассеять невесёлые переживания.
Облитой грязью даме было сейчас гораздо хуже, чем ему.
Женщина не кричала, не выплёскивала оправданное неприятным обстоятельством раздражение. На её лице отражалась лишь беспомощная растерянность.
Она была готова разреветься.
Так обычно выглядят обиженные дети.
Геннадий взял чемодан, не спрашивая разрешения, положил в багажник, не произнося ни слова, слишком уверенно для себя прежнего расстегнул на ней пальто, снял его, встряхнул, свернул грязной стороной наружу, и тоже отправил вслед за чемоданом.
– Геннадий. Извините, не хотел вас обидеть – задумался. Если честно – была причина, хотя она меня не оправдывает. Что вы делаете на остановке в такое время, автобусы ещё не ходят?
– Не поверите – развожусь. От мужа сбежала.
– Бывают же такие совпадения. А я от жены удрал. Втихаря, как нашкодивший мальчишка. И куда теперь? Отвезу, куда скажете. Я теперь ваш должник, у меня уйма времени. Обязан реабилитироваться. Если в химчистке пальто не отчистят – обязуюсь купить новое. Так куда вас?
– Никуда. Сама не знаю. В этом городе у меня никого нет. Наверно в гостиницу.
– Понятно. Вы так и не назвали своего имени. Не очень-то удобно общаться обезличенно.
– Маша.
– Надо же, так зовут мою дочь. Не представляю, как преподнести ей злополучную новость.
– А у нас, у меня – нет детей. Совсем нет. Муж просил повременить. Сначала институт, потом карьера… квартира, дача, машина, долги. Дождалась. Пришёл под утро: весь в помаде, духами, как шлюха провонял, в кармане презервативы. Оправдываться начал, врать. Я ведь ему всегда верила. Подозрительность убивает любовь. Не представляете, как противно, как обидно быть женщиной, которую используют в качестве сменной обуви, как зарядку для телефона, или вешалку в коридоре.
– Представляю. Смешно, но у меня… как в вульгарном анекдоте. Наверно слышали нечто подобное, Машенька, просто вульгарный анекдот… муж неожиданно вернулся из командировки и... лучше бы не торопился, не знал бы ничего. Что теперь со всем этим кошмаром делать, что?! Она ведь у меня хорошая. Откуда мне знать, как, почему это произошло. Может, она совсем не причём? Хотя… сложно представить, что её могли изнасиловать в собственной квартире на супружеском ложе. Тьфу, какая мерзость! Так что – представляю, милочка. Ещё как представляю. Своими очами видел, как вас сейчас. Лежат рядком… трогательные такие, забавные, искренние, нежные. Он в ней, она под ним. Грация, пластика, судороги, стоны. Думаете, смакую, собой несчастным любуюсь? Противно как!
– Извините, Геннадий, мне холодно. Вы меня раздели, ноги мокрые. Я продрогла.
– Простите, Машенька! Эгоизм, это, знаете ли – не лечится. Расчувствовался, а о вас забыл. Садитесь, сейчас согрею.
– Вот только этого… этого, вот, не нужно!
– Я имел в виду печку. Если вам некуда податься, значит поедем ко мне, в бабушкину квартиру. Правда в ней давно никто не живёт, но привести себя в порядок, покушать, выспаться – можно вполне. Предлагаю заехать в магазин, купить что-нибудь горячительное. Я водку предпочитаю, а вы?
– Хотела бы сказать нет, как по первому, так и по второму пункту оптом, но не могу. Нет сил, искать приключения. Надеюсь, вы не воспользуетесь моей слабостью.
– Вот и ладно. Если честно – вы мне удачно попались. Мысли в голове скверные крутились, даже произнести вслух стыдно, какие варианты на полном серьёзе прокручивал, какую бесовщину в душу впустил. Я ведь жертвой себя представил, отомстить мечтал. Оказалось, что вам ещё хуже, чем мне. Из двух сомнительного характера неприятностей вышло одно забавное приключение. Предлагаю не выкать, Машенька. Неприятности сближают. Всё, что не убивает, делает нас сильнее. Не я сказал. Вы стихи любите?
– Под настроение.
– Согласен. Так вот… читал на днях и запомнил почему-то. Фамилия у пэтессы забавная – Софья Сладенько. Где ставить ударение – не знаю. Слушайте, – как подачку швыряет мне осень кленовый пятак, хмурит озеро лоб недовольно морщинами-рябью. И уходит старуха раскрашенной, яркой, но дряблой, проворчав напоследок, что всё в этом мире не так.
– Про нас написано. Действительно, всё не так, всё-всё-всё! А я назло ему стану счастливой.
– Зачем же назло? Лучше себе на радость.
Гена разыскал в бабушкиных вещах халат, большое полотенце. В ванной нашлись мыло, шампунь, массажная щётка. Жить можно.
Пока Машенька плескалась, мужчина вскипятил воду для пельменей, нарезал овощей, накрыл на стол. Получилось вполне уютно.
Он даже успокаиваться начал. Если невеста уходит к другому – стоит ли её останавливать?
Маша вышла разомлевшая, розовощёкая, даже улыбалась. На голову навернула тюрбан. Совсем по-домашнему.
– Если ты не против, я тоже искупнусь с дороги. Трое суток в командировке не мылся. Пельмени пока не вари. Осваивайся, обсыхай. Заодно посмотрю, что можно с пальто сделать на скорую руку. Грязи на нём совсем не видно. Тебе что-нибудь простирнуть?
Маша смутилась, инстинктивно прикрыла ладонями грудь и рот, взглянула на Геннадия укоризненно и отрицательно покачала головой.
– Ты что, грязное обратно надела? Нечего стыдиться – тебе не двадцать лет. Снимай. Повесим над газом, высохнет моментом. Приставать не собираюсь.
– Тогда я сама. Надо же – такое непристойное предложить незнакомой женщине! Ты со всеми такой шустрый?
– Можешь не верить, но жена – единственная женщина в моей жизни. Надеюсь, ей и останется.
– Собираешься простить?
– Не знаю. Люблю её. Нельзя наверно рубить сплеча. Сначала выяснить нужно.
– Ну, ты даёшь, Геннадий! Что в данном конкретно случае тебя интересует – глубина проникновения, интенсивность фрикций, угрызения совести, покаяние? Ты же сказал, что поймал её с поличным.
– Знаешь, Машенька, в реальности всё может оказаться совсем не так, как на самом деле. В момент психологической травмы мы склонны преувеличивать, додумывать, искажать реальность, заблуждаться, наконец. Я уже начал слегка сомневаться, что действительно это видел.
– То есть, таким образом, признаёшься, что врал мне, что это был всего лишь способ затащить сюда, возможно изнасиловать? Вот для чего тебе мои трусы понадобились? Да ты извращенец!
– Не выдумывай. Если считаешь меня обманщиком – можешь поступать как угодно. Если хочешь – уходи. Денег на такси я тебе дам.
– Вот уж нет. Просто не подходи ко мне близко.
– Как угодно. Кстати, ты говорила, что муж пытался оправдаться. Выслушала его?
– Как бы… скорее нет. Нет смысла делать из меня идиотку. Факты налицо.
– Свечку над ними держала, а если это была намеренная провокация? Например, у тебя появилась конкурентка. Муж сопротивлялся, еле ноги унёс.
– Ага, только не унёс, а раздвинул. Я даже чувствую, как он её того… урод… ни за что не прощу!
– Ладно, этот косяк на его совести. Он обеспечен, успешен?
– К чему клонишь… какое тебе дело до нашего достатка? Изменил он. Успокоюсь, соберусь с силами, и выпровожу к той гадине.
– Хозяин квартиры кто?
– На него квартира записана. И машина, и дача – всё на него.
– Именно поэтому хотел выяснить его материальный статус. А ты сразу в маньяки меня определила. Разрушать легче, чем строить. Нужно быть реалистами. Он сейчас проснётся. Представь себе его переживания. Мало не покажется. Если честно – мне его жалко. Натворил дел, будучи нетрезвым, сам себе теперь не рад. Наверняка любит тебя.
– Чего это ты за него так заступаешься… уж не знакомый ли твой?
– Машенька – мозгами пошевели немного. Фамилии твоей я не знаю, имени мужа не ведаю, где живёшь – тоже. Какой знакомый? Пытаюсь твою ситуацию прояснить. Тут с кондачка решать нельзя. Думать нужно.
– Нечего за меня думать. Сама справлюсь.
– Не ругайся. Тебе это не идёт. Не я причина твоего раздражения. Я под душ. А ты размышляй, кумекай.
Пока Генка мылся, Маша остыла, высохла, заодно успокоилась. Стол решили перенести в комнату. Там диван, телевизор.
Мужчина высыпал пельмени в кипяток, принялся мешать, чтобы не пригорели.
Маша, наверно, очень проголодалась – подошла, через плечо посмотрела, как он варит, встав на цыпочки.
Положение было неустойчивым. Загляделась и привалилась к Генкиной спине упругой грудью. Тот принюхался, уловил приятные нотки узнаваемого аромата, напомнившие о любимой жене.
В паху что-то предательски шевельнулось.
Генка повернулся, посмотрел женщине в глаза, вздохнул протяжно. Кажется, слишком долго и внимательно глядел.
Маша смутилась, но глаз в сторону не отвела.
Серые, глубокие очи, совсем как у Ларисы в ту пору, когда соловьи в душе пели.
Возбуждающий запах, упругое давление груди минуту назад, сигнальное биение сердца, прилив крови внизу живота – разве не повод?
Сомневался Гена лишь несколько мгновений, улавливая робкий призывный сигнал. Руки сами обняли Машу за плечи, притянули к груди.
Мягкие, не просохшие ещё кудряшки приятно щекотали щёку. Генка зарылся носом в причёску, вдохнул всей грудью насыщенный дух взаимного желания, ощутил мощный чувственный позыв, ломающий все запреты.
Маша затрепетала под его руками, покорно превращаясь в горячий воск, напрягла мышцы живота, упругие ягодицы, открыв для поцелуя нежную кожу шеи и бархатное ушко. Острые ощущения моментально ускорили оборот гормонов и крови. Остановить притяжение уже было невозможно.
Не помня себя, в горячечном бреду, Маша сорвала с Генкиных бёдер простыню, расстегнула халат, прижалась трепещущим телом, словно хотела прорасти в него, задрожала, вручила для поцелуя атласные губы.
Мужчину уже не нужно было уговаривать.
Проблеском сознания он вспомнил про пельмени, выключил газ, не в силах оторваться от самой желанной теперь, и единственной на этот момент цели.
Такого прилива сил Генка давно не помнил.
Через мгновение Маша оказалась у него на руках. Очнулись, осознав произошедшее событие, очень не скоро, прерывисто дыша, обливаясь потоками пряного пота.
Лица их были спокойны, одухотворены и радостны.
Чувства стыда, неловкости, досады – ничего такого не было в помине. Оба поняли, что сделали с огромным удовольствием именно то, чего хотели – перешли Рубикон.
Напор желания, потребность продолжить удовлетворение похоти лишь усилилось.
Маша с наслаждением слизывала с мужчины пот, направляя движение губ вниз, туда, где греховное возбуждение опять поднимало голову. Ни она, ни он никогда в жизни не решились бы на то, чтобы даже намекнуть супругам о таком развратном желании.
Происходило с парочкой что-то невероятное. Раз за разом, даже не пытаясь чего-то согласовать, они воплощали самые смелые желания и фантазии, о которых даже не подозревали.
В голову приходило такое, о чём нельзя говорить вслух. Это можно было назвать оргией, если бы не взаимная учтивость, предельная осторожность, и бережность.
Ничего неприятного и больного, только взаимное наслаждение на грани личного морального и физического запрета, которое не выглядело преступным.
В перерывах они ели, пили вино, полоскались под душем и в ванне, целовались, смеялись, внимательно, на предельно близком расстоянии рассматривали сокровенные физиологические детали, которые теперь не представляли никакой тайны, но всё ещё манили и притягивали.
Настоящее сумасшествие это было, временное помешательство, или провал нравственности – неважно. Им было предельно хорошо, комфортно и весело.
Винить себя, судить, упрекать в совершаемых действиях не было ни малейшего желания. Была неудержимая чувственная потребность удовлетворить низменную страсть, чтобы посредством разврата погасить бурю негодования, возбуждённую коварными изменами.
Изменяют ли они сами – не имело значения. Пусть это останется их личной тайной.
Гена всё-таки посеял в голове Машеньки семена сомнения. Так ли нужно разрывать устоявшийся брак из-за единичной подлости, если она действительно случайна?
Это ещё предстояло выяснить.
Любовники заснули, обнявшись в полном изнеможении, а когда проснулись, решение сложилось само собой.
Они никуда не торопились. Пусть супруги-предатели поволнуются, как следует, пусть осознают всю степень своей низости, просчитают варианты возможных событий и их последствий.
Как хорошо, думали оба, что взаимная боль допустила подобное сближение.
Пусть теперь каждый делает собственные выводы.
Больше они не целовались, не обнимались – это стало избыточным, лишним. Договорились, если не получится восстановить добрые семейные отношения – попытаться создать новую семью.
Кое-чему они уже научились.