Милевский, Шантырь и Тарасевич выходили из зала суда в приподнятом настроении. Уездный Лепель их не отверг, Фемида благоволила. Их поздравляли друзья, а родители спешили увезти домой, подальше от судного места…
Всех троих привлекли по мятежной статье – за участие в восстании, а это значит не миловали власть. Обвинение тяжелое...
27 апреля 1863 года группа мятежников, базировавшаяся в Лепельском уезде, в центральной его части, была окружена верными правительству войсками и разбежалась. Поименованные выше участники – молодые люди, «называвшие себя дворянами» (так в тексте документов из Государственного архива Латвии), испугавшись, по совету родителей, добровольно явились в суд, проще говоря, сдались.
Время, проведенное в «шайке» (так называла скрывавшиеся в лесах отряды царская власть), исчислялось незначительным сроком – всего лишь двумя сутками, и земский суд, не найдя в действиях троицы опасных прецедентов, а также основываясь на «всемилостивейшем манифесте от 31 марта» (где было сказано, что явившиеся добровольно подлежат прощению), не стал привлекать к ответственности, квалифицировал бунтарский характер всех троих как несознательный: «по неразвитости и неграмотности» (их возраст колебался от 17 до 20 лет). Кроме того, суд учел высказанные оправдательные мотивы: инсургенты хватали сторонников насильственно, «грозили смертию, если не пойдешь, а кто пойдет, получат землю и жалование».
Казалось, суд принял правильное решение, и родители готовили дома розги, чтобы высечь дурь из неокрепших голов, как история снова повторилась. За ними снова пришли. На этот раз пристав явился не один, а в сопровождении воинского поручика, и бедолаги оказались за решеткой – уже не в уездном местечке, а в каменном застенке «Динабург» (современный Даугавпилс), в инфляндской крепости.
Там они с удивлением узрели новых обвиняемых - земляков: крестьянина Парфена Стефанова и братьев Гарновских, Казимира и Михаила, молодых дворян. Теперь уже всем шестерым было предъявлено обвинение: участие в восстании. Всеми занялась военная следственная комиссия.
И снова следователи ничего не смогли доказать: пришли к выводу, что молодые люди не совершили особо опасных действий и не подлежат наказанию. Опять-таки основным доводом их невиновности послужил насильственный характер «водворения в шайку»: что они оказывались там помимо своей воли.
Надо отметить, что этот мятежный очаг, в который попали подсудимые, располагался ближе всего к уездному центру - Лепелю, и не мог не беспокоить следователей. Большинство обвиняемых были выходцами из Поречья - веси вблизи местечка Камень (поэтому весь называли и по-другому: Камень Поречский), у дороги, которая вела в Бочейково, и относилась к Губинской парафии. Но беспокоило дознавателей другое: жители помнили, что хозяином Поречского Камня был когда-то Урбан Гребницкий - представитель родственного клана, к которому принадлежал организатор и вдохновитель мятежных сил в уезде - революционер "со стажем" Оттон (Антон) Гребницкий.
Парфена Стефанова, крестьянина Поречского общества, забрали, когда он 23 апреля шел на работу к Урбановичу, в имение. И Шантырь доказывал то же самое: 26 апреля в деревню Сергеевщина, где он проживал, прибыли 20 человек, забрали его, а также Тарасевича и других, и увели в лес. Шантырь уже на вторые сутки бежал, и несколько дней скрывался, а потом, «по велению отца», явился в суд, чтобы сдаться. А к Гарновским вообще нельзя было придраться – их в «шайке» никто не видел и карать было не за что.
Рассмотрение "поречского дела" длилось несколько месяцев, но осенью генерал-майор Алексеев, военный начальник инфляндских уездов Витебской губернии, в состав которой вошел и Лепельский уезд, отправил в штаб войск Виленского округа заключение: поименованных освободить и отправить домой, «где учредить над ними строгий полицейский надзор».
Казалось, справедливость свершилась вторично, и уже окончательно, напуганные «молокососы» могли собирать вещички на выход и отправляться в родительские пенаты...
Да не тут-то было, в один миг все поменялось. Из Вильно, где заседала верховная власть Западного края, пришел неожиданный, обескураживающий ответ. Генерал от инфантерии Муравьев в форме заключительного церемониала писал, что временный полевой аудиториат, созданный при окружном штабе, вынес другое решение.
Выявились дополнительные факты: что поречская «шайка» состояла из 100 человек, и командовал ею некий полковник Кучевский. И «шайка» успела сотворить несколько неблаговидных дел: за ней тянулся след вооруженного нападения на конвойных и разбойные выходки на местах. И лепельские участники не такие смирные и «пушистые», за кого себя выдают. Милевский, например, издевался над несинским дьячком, заставляя того под дулом пистолета молиться по-польски.
Обвиняемые отрицали злонамеренные действия, да и обыски у них ничего не дали, однако степень ответственности была предрешена.
Основываясь на выводах аудиториата, штаб войск Виленского округа рекомендовал Алексееву признать поречских арестантов виновными и отнести по шкале наказаний к III категории. А это значит – выслать на жительство в отдаленные края. «К сему имею честь присовокупить, - писал окружной обер-аудитор, - что о конфискации имущества подсудимых предписано начальнику Витебской губернии».
Троих сослали в Сибирь: Алоиза Милевского – в Томскую губернию, обоих Иосифов, Шантыря и Тарасевича – в Тобольскую. «Легко» отделался крестьянин Стефанов. Его в феврале 1864 года освободили под поручительство Каменского сельского общества.
Полевой аудиториат основывал свою деятельность на отъеме собственности. Это был очень болезненный удар по имущественному положению людей. Что такое лишиться нажитого добра? Осужденные теряли самое драгоценное – землю. А земля в то время считалась основным средством к существованию, за нее и боролись.
Надо отметить, что в Великом княжестве Литовском было распространено мелкое землепользование. Участки наследовали паны – это те, кто владел мызами и фольварками, застенками, то есть небольшими дворами. По-иному, это были те же кулаки, которых выкорчевывал позже Сталин. Кстати, Сталин повторял методы царского правительства, только в более жестоком формате. Зажиточное крестьянство выселялось в сибирские края, не рассчитывая на возврат, класс вырубался под корень.
За сто лет до Сталина только оформлялись контуры будущего беспредела. Если крестьяне надеялись на царское благоразумие и ожидали «подачек от стола», а самых богатых – если говорить современным языком, «олигархов» - не трогали, так как власть зависела от них, то средний класс подвергался обструкции. Больше всего после развала ВКЛ и присоединения части королевства к Российской империи пострадала шляхта. Во многом ее недовольство привело к восстанию – основную массу протестующих составили потерявшие надежду мелкие землевладельцы. Полтысячи лет, на протяжении которых край управлялся из Вильно – центра Великого княжества Литовского, государство держалось на удачном землепользовании: когда условия владения землей оставались неизменными - вечными. Земля ценилась. В 1791 году состоятельная часть населения ВКЛ составляла, по некоторым подсчетам, восемь процентов, что было в четыре раза больше удельного веса дворянства в Европе.
Конечно, так не могло продолжаться бесконечно. Капитализм менял специфику, и новые условия настоятельно «стучались в дверь». Особенно актуальной становилась забота о наиболее массовой категории жителей – бесправном крестьянстве.
Российская империя уже декларировала этот аспект, приняв Манифест о земле и требуя от имущих делиться наделами. Однако бремя выравнивания отношений легло на мелких собственников.
Их восстание не решило коренных насущных проблем, но дало власти возможность закрутить гайки и круто обойтись с «виновниками» протеста: урезать их состояние, разделить собственность. Специально созданный военный аудиториат находил зацепки, и возмутители спокойствия лишались земельных участков. Вот почему Парфенов был отпущен домой – что возьмешь с крестьянина? А мелко имущие страдали. Чаще всего их отправляли в дальние края – на казенные земли. Как правило, это были лица католического вероисповедания. Их места занимали выходцы из городов, мещане, либо приезжие из глубин России, приверженцы власти.
У кого были деньги, откупались. Характерно в этом отношении дело Пиотровского – арендатора имения Ново-Александровского уезда (Ново-Александровск - административный центр Браславского уезда, ныне литовский город Зарасай), который пытался вручить 50 рублей военному начальнику 1-го стана прапорщику Храмченко, чтоб замять дело.
Когда читаешь документы про поречских повстанцев, то возникает ощущение недоговоренности, неполной ясности. Ощущаешь налет несправедливости в отношении молодых людей, «назвавших себя дворянами». За что? Из каких соображений с ними так круто обошлись?
И как в одной команде с ними оказались Гарновские - не поречцы? Если судить по анализу судебного разбирательства, то они прямого участия в мятеже не принимали – нет ни одного факта о пребывании в инсургентском отряде. Как будто только намеревались присоединиться, готовились. Так, Казимир накануне, 25 апреля, бросил обязанности волостного писаря Коптевичской волости. А Михаил еще ранее, 18 марта, взял отпуск в Витебской палате… Но разве намерения могут служить поводом к лишению воли? И мать обоих, и родная сестра, и «кучер Лукьян Крицкий» показывали на следствии, что в момент выступления оба находились дома, в имении родителей Старобино. Если это так, то за что же их заточили в крепость?
В документах фигурирует целая когорта уездных заступников – почетных дворян. Петрище, Словецкий, Огрызко свидетельствовали в пользу обвиняемых, и благодаря им месть не состоялась?
Заточенные в крепость были известными в крае отпрысками. История Гарновских – из далекого, достославного, прошлого. Как поясняет словарь Брокгауза и Ефрона, этот польский род герба Корчак «восходит к XVI в. и разделился на пять ветвей». Одна из них прижилась близ Лепеля, на Лукомской возвышенности, где образовалось после распада княжеских уделов большое частное имение – Болинское. «Часть Болинского имения, лежавшего в Полоцком воеводстве, - пишет белорусский историк Вячеслав Носевич, - еще в 1653 году купил Антоний Стефан Горновский (Гарновский, - авт.), выходец с Брестчины…»
Обратим внимание: Антоний Горновский-Гарновский происходил из мест, где был прорыт первый мелиоративный канал – в бытность еще королевы Боны Сфорцы.
Поначалу отношения Гарновских на новом месте не складывались. Они судились с соседями, подвергались нападениям со стороны бывших удельных хозяев - сторонников князя Лукомского.
И вдруг взлетели! И подъем пришелся на екатерининское время, когда адъютантом у Потемкина - фаворита Екатерины Великой - был Гарновский Михаил Антонович, по некоторым сведениям, «польский шляхтич». Он уже «19-ти лет от роду... - свидетельствует «Русский биографический словарь», изданный на рубеже XIX и XX столетий, - в отсутствие князя (Потемкина, - авт.)… исполнял его поручения при дворе…»
Кандидат исторических наук Вячеслав Носевич раздобыл подробные сведения о «лепельских» Гарновских. Изучая документальные письменные источники - собрание Хрептовичей, которое хранится в Киеве, он в материалах Лепельской парафии Полоцкого деканата за 1784 год обнаружил перечень владений, закрепленных за родственным кланом Гарновских. Им принадлежали дворы «Лючицы» (Людчицы) и «Окольник» (Окольники), фольварк «Слашовщина» (Сляшевщизна), застенки Черцы, Долги, Клетище, Дворец, Гущин, Высокая Гора, а также деревня Жежлин...
Уже из перечня владений видно, что это целый куст поселений на обширной территории, и даже за пределами Лукомской возвышенности. По сути, весь старобинский край, впритык к будущему уездному центру – Лепелю (Жежлино в пяти километрах от него) был в руках семьи, чей отпрыск служил при дворе императрицы. А теперь учтем, что первым шагом Екатерины после присоединения бывшего волока – перехода из северного речного бассейна в южный - стало решение о строительстве судоходного канала. И напрашивается логический вывод: что Гарновские готовились снять сливки с будущей искусственной водной трассы.
Доказательством сего факта служит последующий период. После смерти Потемкина (а это случилось в 1791 году) и императрицы (1796 год) дела у Гарновских разладились, их состояние «покатилось под откос». Начало следующего века отмечено разделом имущества - с 1821 года по 1834-й Гарновские растеряли в Лепельском уезде одиннадцать фольварков, застенков, имений и деревень – в основном по «эксдивизии», а это значит из-за неплатежеспособности, из-за отъема собственности в пользу кредиторов.
Похоже, что они впали в немилость при смене власти – при новом императоре.
Показательно, что они теряли наделы после сооружения великого водного пути из Балтийского в Черное море, строительство которого осуществил сын Екатерины – Павел. Что говорит о вытеснении их из конкурентной борьбы, следствием чего стало требование возврата долгов, которые были сделаны, очевидно, в период расположенности к ним царского двора. Выгоду от речной магистрали извлекли не они – у Павла были другие советники и фавориты.
Может, по этой причине старобинские дворяне намеревались повернуть историю вспять и сочувствовали противникам александровского, царского, режима. Но их действия бросали тень на имперские связи, а потому невыгодно было раздувать участие Гарновских в мятеже. Нашлись защитники и покровители, и братьев увели, они избежали наказания. Военный суд не нашел в поступках молодых Гарновских преступных действий, и они были оправданы. И таким образом сохранили за собой и без того урезанную собственность?
Если посмотреть на перечень лепельских землевладельцев за 1891 год, а это спустя 28 лет после восстания, то увидим их имена. Староста Городчевичской волости отмечал за Гарновскими все то же центральное их имение - Старобино (В дополнительном томе польского Словника Старобин ошибочно отнесен к полоцкому повету). Однако «наследников Иосифа Горновского» (так прописаны владельцы) уже нельзя было назвать «поместными»: им принадлежали по решению эксдивизорско-таксаторского суда всего лишь две сотни десятин земли (десятина – это примерно один гектар).
А что такое двести десятин по сравнению с тем, что было в бытность потемкинского адъютанта? Абсолютно несопоставимо...
Восстание 1863 года, его подавление, позволило имперской власти осуществить передел собственности. Многие участники поплатились наследственностью, отправившись отбывать наказание. А империя размножила новое устройство – внесла новый уклад, отличный от того, что был основан ранее, при королях. Часть имущих землевладельцев рассталась с привилегированными титулами. Все земельные владения подверглись тщательной инвентаризации, с выявлением их хозяев по признакам социального положения и вероисповедания. Лица королевской «номенклатуры», осевшие на бывших княжеских уделах, облагались процентным денежным сбором до тех пор, пока их количество не составит одну треть от общего помещичьего объема, а число собственников польского происхождения станет меньше половины. Сумма денежного удержания с таких имений в Лепельском уезде составляла к концу XIX столетия 41639 рублей и 59 копеек…
01.05/19