С детства я на здоровье никогда не жаловался, ходил на физкультуру и в другие секции, играл с пацанами в футбол, хоккей и вообще, был активным ребёнком.
Болел мало, не больше чем все остальные, подхватив грипп или простуду. А, когда объявляли в школе карантин, то для нас здоровых – это был просто праздник. Целыми днями – гуляли во дворе или бегали в «техноложку», который потом переименовали в ХПИ, кататься на санках с крутых горок. Даже когда были сильные морозы и по радио объявляли, что детям 1-4 классов можно в школу не идти, мы, выспавшись и дождавшись пока родители уходили на работу и гурьбой бежали, в парк кататься на лыжах и никто не замерзал…
Потом мне часто, особенно на соревнованиях по велоспорту, приходилось попадать под дождь и ветер, но, то ли закалка, то ли внутренний настрой на победу, помогал мне, как говорится: «выходить сухим из воды»...
А когда весной меня призвали в армию, то и летом было нормально, а учитывая мои Кавказские и Крымские корни, даже жара не действовала.
Но вот, когда пришла осень с дождями и промозглой сырой погодой, а за ней зима, стало холодно и, никакого настроя на службу и победу не было...
И, то ли на танкодроме, то ли по пути в чайную, в средине декабря я простыл и попал сначала в карантинную роту. А там гриппозных больных было прямо хоть пруд пруди - человек пятьдесят, а может быть и больше. Кто их считал?
Недельку повалялся, и немного очухавшись, принялся, от скуки, помогать нашему врачу - лейтенанту Соколову. У нас дома была почти, что аптека, так как мать, часто употребляла всякие таблетки, периодически пичкая меня, поэтому, и я знал многие названия препараторов и их значения.
Литер был абсолютно гражданским человеком, закончив Харькова мединститут, его на год оправили служить в нашу санчасть.
Так и, не став, по настоящему офицером, он весной уходил на дембель.
А его помощником был сержант Серёга Унжаков, который после Харьковского мед. училища, отпахав почти два года, должен был дембельнуться тоже весной. Узнав, что я художник, он сразу попросил оформить ему дембельский альбом.
А мне, что? Только этого и надо, облачившись в белый халат: помогаю бойцам температуру мерять, таблетки всякие раздавать и даже делать уколы, а по вечерам без ротозеев, Серёге в альбоме картинки рисую...
Прошло недели две, служба идёт нормально, подъёмов-отбоев нет, по морозу бегать не надо, ну и я тоже вошёл в роль медработника.
Но, как известно всему хорошему - бывает конец…
Как-то вечером приходит мой командир взвода - старший лейтенант Костенко и говорит:
- Я смотрю, ты тут залежался, и ротный меня послал забрать тебя, надо продолжать доделывать Ленинскую комнату, в смысле новые стенды рисовать.
А сержант, видно подумал: «Плакал его дембельский альбом», поэтому довольно твёрдо говорит:
- Я его без своего начальства выписать не могу, потому, как он ещё не выздоровел.
-А, где же твой начальник?
- Домой пошёл, - говорит сержант.
Тогда литер за своё:
- Нечего этого симулянта здесь держать, пусть идёт в роту – и всё, а завтра, когда придёт твой командир – оформишь документы .
А, Серый, стоит на своём и не отпускает.
Тогда комвзвода предлагает:
- Давай, примем Соломоновое решение!
Я Глянув на него, подумал: «Вот, гад, на вид дурак-дураком, а такие умные слова знает».
- Это, как?- спрашиваю, - разрезать меня пополам, одну половинку оставить здесь, а другую – отправить в роту?
Но, он действительно, видно был тупой, и, не поняв сарказма, сказал:
- Нет, сделаем так, пусть он сейчас при мне меряет температуру, если есть - пускай остаётся, а если нет то – в роту.
«Вот, гад, - думаю, - человек ведь может болеть и без температуры».
Но делать нечего – беру градусник и сажусь рядом на табурет, а сержант с литером продолжают словесную перепалку.
А настроение хуже некуда.
И взяла меня такая тоска: идти опять в роту и там парится с подъёмами, и отбоями, да ещё Ленинскую комнату оформлять,в общем,- полная жопа.
Тогда я давай себя накручивать, типа, что мне очень хреново, и голова раскалывается, и температура повышается, и я совсем,совсем больной.
Благо я перед армией с нашими ребятами, правда недолго, занимался аутотренингом, он нам помогал после тренировок восстанавливаться.
Короче сижу – накаляю обстановку, аж, испариной покрылся. Чувствую, минут через пять, меня действительно начало знобить, даже мандраж появился, а я сижу, и ещё больше себе внушаю хворь.
В общем, когда сержант, взяв градусник, отдал литеру, а тот, в свою очередь, посмотрев на его показания, аж присвистнул, и молча, одев шапку, удалился.
Но уже у самой двери, обернувшись, громко сказал:
- Всё, равно вы все - симулянты! Я, ещё завтра приду.
- Тебе действительно хреново?- спросил сержант.
- А с чего ты взял? - спрашиваю.
- На, посмотри.
Я взял градусник и даже немного офонарел – ртутный столбик дополз почти до отметки сорок один и пять. Ещё немного и было бы сорок два градуса – это наверно, когда человек уже при смерти.
- Ладно, - говорит Серый, - пойди, полежи немного, а то глядишь чего доброго ещё в обморок упадёшь, а мне потом отвечать.
Утром, как положено, сержант доложил лейтенанту Соколову, что приходил командир взвода и хотел Сипкова умыкнуть.
На, что тот сказал:
- Наш начальник санчасти – майор Иванченко, как у знал, что у нас художник «парится», тут же приказал его перевести к себе, ему ведь тоже надо кабинеты оформлять.
А потом, глядя на потускневшее лицо сержанта, добавил:
- Не переживай, он там тебе и дембельский альбом спокойно дорисует.