Сватовство

В деревне нашей жила семья Петиных.  Председатель колхоза Анна Тимофеевна растила вместе с мужем Павлом Антоновичем (он пожарным работал) трёх дочерей. Младшая, Наталья, была в мать – льняные завитки и серые глаза сводили парней с ума. Да Наташа другу своему Ивану верна была. С ним и на покос, и на вечорку.
Средняя дочь Петиных Таисия была кроткой красавицей: смоляные кудри, чёрные тонкие брови, глаза как крупные смородины, мраморная кожа. Невысокого роста была, но очень складная. Песни любила, особенно эту:
Живёт моя отрада в высоком терему-у,
А в те-ерем тот высо-окий нет хода никому-у.
Правду говоришь, внученька, со скрипом голос мой, да уж годов, почитай, под девяносто. Конечно, Тая лучше моего пела. Душу вкладывала в каждое слово. Она во всём лучшая была: и когда в школе училась, и когда снопы вязала в поле, и когда в техникум поступила. Там и познакомилась с Борисом, он детдомовский был, жил в общежитии. Всю родню в войну потерял. Встречалась Тая с ним три года, а как дипломы получили, Борис заслал сватов в дом к Петиным.
Сказывают, сваха оплошность допустила: по обычаю не позволялось ей в доме жениха садиться, а она устала с дороги (семь километров из города пешком шла), да и присела на край скамейки. Вот и расстроилось сватовство.
Ну что ты заладила: как да как? Говорю тебе, что сваха всему виной – так оно и есть. Ох и любили они друг дружку, ох и любили. Борис за Тайку – горой, никому в обиду не даст, а она с ним во всём согласная, слова поперёк не скажет.
Сваты да жених с родителями разговаривают, а Тая на печке русской лежит, через занавеску ситцевую наблюдает. Не положено невесте при сватовстве присутствовать. Клубком собралась на тёплой печке, а руки-ноги холодные, дрожь её бьёт, зубы стучат, хоть подвязывай подбородок платком. Чу, последнее слово мать сказывает: так, мол и так, Борис, возьмём тебя в зятья, да невесту приберегли другую…
Что значит, не мать, а мачеха? Ты, внученька, не спеши судить.
Таисия к занавеске ближе подползла, сердце колотится набатом. Слышит, как в бреду, что маменька предлагает Борису на Аграфене, старшей сестре, жениться. Коли, говорит, согласен взять Аграфену, сговариваться будем, а нет: вот тебе Бог, а вот - порог.
Что ты, Алёнка, как мог он перечить? Не можно, нет, не можно матери невесты перечить. Сама посуди, ей-то, Тимофеевне, что с Аграфеной делать? Не сосватает её сейчас за Бориса, и средняя с младшей в девках засидятся.
Аграфена - лицо рябое, глаза раскосые, руки длинные, ноги короткие, кривенькие – сущая коряга. Упрёт руки в боки, глазами смотрит в разные стороны и стоит у дома. Поджидает, с кем бы поскандалить.
Жалко её, внученька. Кому она нужна? Вот и слеза навернулась.
Как только услыхала, что маменька её Борису сватает, краской залилась от радости. Тайка с Наташкой плачут в голос, а Аграфена смеётся. Представляешь, было такое ощущение, что вплывали в избу одновременно страшным дымом, ластясь к полу, - плач и смех. Откуда про это знаю? Таисия моей подругой была, как прознали мы про сватов, я сразу к Петиным в дом, вместе с сёстрами на печь взобралась. Сама всё видела и слышала, не с чужих слов рассказываю.
Побледнел Борис, как понял, что Таю за него не отдадут. Ни кола, ни двора, один как перст. Откажет Аграфене - вовек Таисию не увидит. А любимая его на печке сестре младшей сквозь слёзы шепчет про то, что  если не суждено родительское согласие получить, уедут на целину они вместе, там и распишутся,  Боря её ни на кого не променяет.
Совсем потеряла голову Таечка. Это ведь, внученька, судьба её. Не след ей противиться. Любовь - любовью, а материнское слово - закон. Оно заботой о всей семье продиктовано.
Тут и встала сватья, поклонилась отцу-матери в пояс, сказала о согласии жениха взять в жёны Аграфену.
Голос её показался Тае громом небесным, сошедшим к ним в избу, оглушил он её, потеряла девка сознание. Сколько ни махали платком над ней – не пришла в себя. Снимать с печки стали - не удержали. Упала невестушка да насмерть разбилась.
Похоронили Таисию, через сорок дней свадьбу сыграли. Борис в примаки пошёл, жил в председательском доме в достатке и сытости. Не дал Господь супружеского счастья горемычной Аграфене с Бориской. Бывший Таечкин женишок к бутылке стал прикладываться, спал отдельно, за печкой, молчал всё время да плакал перед образами. Вскорости и помер.
Что сталось с Тимофеевной, спрашиваешь? А ничего с ней не сталось. На всё у неё один был ответ: Бог дал – Бог взял. И то правда.