Брошенные дети… Нет горя горче, нет преступления тяжче. Если бы знали матери, на какие муки обрекают детей своих, оставляя на произвол судьбы, дня не прожили б спокойно, источилась бы душа, изъеденная муками совести.
Когда мы создавали общественную Правозащитную службу для детей, даже не представляли истинных масштабов проблемы. К нам стали стекаться ручейки детской беды. Ручейки, сливаясь, превращались в мощный поток, в котором можно было захлебнуться, если бы не опыт и горячее желание помогать детям.
На часах полседьмого, рабочий день давно закончен – меня задержал телефонный звонок. Вдруг открывается дверь и входит молодой мужчина с двумя девочками, лет двенадцати. У одной из них – «заячья губа» и вместо правого глаза – воспалённая слезящаяся рана. Мужчина визуально не вызывает доверия. Настораживает беспокойно шныряющий взгляд, неприятная улыбка и ещё что-то необъяснимо – отталкивающее.
Я возвращаюсь на рабочее место. Оказалось, что девочки, Лена и Марина, убежали из детского дома, расположенного в городе N. Мужчина представился бывшим воспитателем беглянок, уволенным с работы «за правду». Он с искренней тревогой поведал о том, что Марине необходимы операции по исправлению «заячьей губы» и протезированию глаза. Мать отказалась от неё в роддоме из-за этих дефектов. Двенадцать лет ребёнок живёт в сиротских учреждениях, и ни один государственный опекун не позаботился о её здоровье! Он просил помочь сироте.
Я поблагодарила Анатолия, так звали воспитателя, и отправила его, заверив, что сделаю всё возможное, чтобы помочь детям.
Разговор с Мариной складывался трудно. Девочка сидела, нахохлившись, как больной воробышек, прикрывая прядями волос пустую глазницу. Видно было, что она мучительно переживает своё уродство.
Я усадила девочек в кресла, угостила чаем, вкусным печеньем и постепенно разговорила их. Выяснилось, что Лена бежала из солидарности с Мариной. Она не чувствовала себя несчастной, потому что у неё есть мама, правда, лишённая родительских прав. Лена любит её, всегда рвётся домой, и её отпускают на праздники.
А вот у Марины всё сложнее, у неё никогда не было мамы…
Свою жизнь в доме ребёнка она почти не помнила. В детской памяти запечатлелось одно: постоянное, мучительное ожидание прихода мамы.
С семилетнего возраста, когда её перевели в детский дом, многое хорошо помнила. Там иногда появлялись какие-то женщины, дети обступали их и спрашивали: «Вы – моя мама? Вы пришли меня забрать?» Случалось, кого-то забирали. Тогда она плакала от зависти и обиды, а пожилая нянечка, утешая её, почему-то плакала тоже.
Дети не любили её, не хотели дружить, обзывали и даже сочинили дразнилку. Особенно доставала девочка Катя. Она очень гордилась, что у неё, в отличие от Марины, есть мама.
Когда Кате было два года, эта мама с пьяной компанией гасили о тельце девочки папиросы. Малышка заходилась криком, а они хохотали, потом завернули бесчувственное тельце в тряпку и выкинули ночью на улицу. Какой-то мужчина, споткнувшись о свёрток, испугался, услышав странные звуки, исходившие из него. Маму осудили. Отбыв наказание, она изредка приходила проведать дочку, пряча от воспитателей опухшее от пьянства лицо.
- У тебя нет мамы, а у меня есть! – кричала Катя в лицо Маринке, когда та не хотела уступить ей игрушку. - Мама придёт и заберёт меня, а ты всегда будешь тут жить, уродина!
- Неправда! – кричала в ответ Маринка. – У меня есть мама! И папа есть, и братик! Есть! Есть!
Она, плача, бросилась на свою обидчицу и сильно толкнула её. Катя упала и, ударившись головой о край тумбочки, громко заплакала, размазывая кровь по лицу. Вбежала воспитательница: «Ах, выб…ки! Вы чего опять не поделили?» Имени этой воспитательницы Марина не помнила, она осталась в её памяти, как «злая тётка».
Увидев окровавленную Катю, «злая тётка» схватила Марину за шиворот и, покрывая матерной бранью, затолкала её в маленькую подсобку.
- Будешь ещё драться, я тебе голову оторву, дрянь! – кричала она, вспоминая недобрыми словами непутёвых родителей, наплодивших «выб…ков».
В подсобке было темно и ужасно страшно. Марина, плача, стучала в дверь, умоляя выпустить. «Злая тетка» не выпустила. Сменщица обнаружила на полу, среди вёдер и тряпок, всхлипывающего во сне ребенка.
Однажды, желая получше рассмотреть красивый пенал, лежавший на столе у воспитательницы, Марина нечаянно опрокинула баночку с гуашью. Гуашь разлилась по столу, сильно испачкав тетради и бумаги. Девочка в ужасе убежала и спряталась в спальне. Воспитательница, увидев перепачканный краской рабочий стол, закричала грозно:
- Кто это сделал? Признавайтесь!
Дети молчали. Она выстроила всех в шеренгу.
- Признайтесь честно, тогда не буду наказывать!
Марина от страха не то, что признаться, даже выйти из своего укрытия не могла. Воспитательница быстро вычислила её отсутствие, нашла и по виду ребёнка догадалась, кто виноват. Она разразилась бранью, решив, что Марина нарочно сделала это в отместку за прежние наказания.
- Ты у меня на всю жизнь запомнишь, как мстить взрослым! – кричала воспитательница, срывая с ребёнка одежду. Раздев её до гола, она схватила девочку за руку и потащила… к мальчикам в спальню.
- Стой тут, дрянь такая! И думай о своём поведении! И пусть на тебя все посмотрят!
Из всех наказаний, которые ей доводилось получать, это было самым мучительным. Она стала изгоем, дети потешались над ней, а воспитательница ликовала: проучила мерзавку!
Однажды летом, во время прогулки, потихоньку от всех, Марина вышла за территорию детского дома и пустилась бежать подальше от места, где её никто не любил. Бежала, куда глаза глядят. Пришла в город. По улицам сновали люди, и ей вдруг подумалось: «Может быть, среди них ходит моя мама?» Марина не знала, как она выглядит, но мама-то должна её узнать! Девочка неторопливо бродила по улицам, заходила в магазины, где было много людей, присматривалась к женщинам, представляя, что вот сейчас кто-то бросится к ней со словами: «Доченька, наконец я тебя нашла!» - обнимет, уведёт домой…
Наступил вечер, ужасно хотелось есть. Марина зашла в булочную, постояла, улучив момент, украла булочку и побежала во двор какого-то дома. Сидя на скамейке, жевала булку. К ней подошла бродячая собака – худая, долговязая, с большим отвисшим животом и молча уставилась на булочку в руках ребенка…
- Ты тоже хочешь кушать, да? На, ешь! Не бойся! Хорошая собачка, хорошая…
Девочка отщипывала булку и кормила собаку. Так они подружились, и вопрос с ночлегом решился сам собой. Оказалось, собака жила в подвале этого дома. Там даже кем-то была брошена подстилка.
Утром она отправилась снова бродить по улицам в поисках мамы, а, вернувшись в подвал, обнаружила под животом у своей новой подружки четверых щенков! Какая радость! Марина часами смотрела на них, сосущих мамино молочко, брала их в руки, прижимала к себе, нежно приговаривая. Потом догадалась: собачку надо покормить! Сбегала в булочную, снова украла булку и всю отдала кормящей матери. Только потом ощутила, как голодна сама, есть хотелось так, что кружилась голова. Щенки аппетитно чмокали, и девочка подумала: «А может, и мне попробовать? Молоко же…» Она встала на четвереньки и притянула губами крупный сосок… Молоко было тёплое, сладкое… Сука подняла голову, посмотрела на человеческое дитя, сосущее её, и положила обратно, исполненная величием материнского долга.
Так на ворованых булках и собачьем молоке жила она какое-то время, пока однажды утром дворничиха, войдя в подвал, не увидела мирно спящее семейство: собаку со щенками и грязную, как прах, девочку.
Её вернули в детский дом. «Злой тетки» там больше не было. Вместо неё с детьми возился высокий мужчина – дядя Толя. И ещё в группе появилась новая девочка - чернокожая Дина. Она почему-то очень обрадовалась, когда увидела Маринку, словно знала её раньше. Они подружились.
Дядя Толя оказался добрым воспитателем, никогда не кричал на детей, не наказывал. Он хорошо относился ко всем, но больше всех жалел Марину и Дину. Обе девочки, никогда не знавшие родительского тепла, всей душой потянулись к нему. Им даже нравилось, когда воспитатель в свои ночные дежурства брал то одну, то другую в свою постель и гладил, ласкал детское тельце, нежно прижимая к себе…
Когда его выгнали с работы, Марина плакала и не верила в то, что он «плохой». Для неё дядя Толя оставался единственным человеком, который любил её. Иногда он приходил, тайно посылал ей записки через детей. Она бежала к нему на встречу и возвращалась с гостинцами, взволнованная и счастливая. Не раз она уходила с ним, жила в каких-то квартирах, куда дядя Толя приводил ещё каких-то детей. Он добывал для них деньги, покупал еду и подарки. Они всё время куда-то переезжали, от кого-то прятались. Когда деньги заканчивались, он возвращал детей назад, в детский дом. И в этот раз, когда он неожиданно появился и тайно вызвал её, пообещав отвезти в Москву и устроить в клинику, она с радостью поверила и убежала с ним. Она мечтала быть, если не красивой, то хотя бы, как все…
- Это правда, что я могу быть, как другие девочки? – спросила она меня.
- Правда, детка. Только нужно быть очень мужественной и терпеливой. Это только в сказках всё делается по мановению волшебной палочки, а в жизни – с кровью и болью. Ты готова ждать и терпеть?
- Да, - ответила Марина и впервые за время разговора посмотрела прямо мне в лицо.
Устроив детей на ночлег, я заготовила необходимые письма чиновникам, от которых зависела дальнейшая судьба Марины, потом связалась по телефону с детским домом, известив администрацию о месте нахождения детей. Выяснилось, что Анатолия уволили с работы за развратные действия в отношении детей, он признан судом невменяемым и находится в розыске для помещения на лечение в психиатрическую больницу.
В Москву срочно выехала новая воспитательница Марины и Лены – Раиса Ивановна. А утром все вместе мы выехали электричкой в город N. Четыре часа нашего общения с умной и доброй воспитательницей обернулись для Марины огромным счастьем…
В дороге мы с нею с горечью рассуждали о том, как заблуждаются люди, считая, что детский дом – это единственно верный способ решения проблем осиротевших детей. Если бы! Ведь детдом – это изолированный мир, в котором растворяется личность ребёнка. Мир, где он не имеет представления о семейных взаимоотношениях. Где царит право сильного, где часто процветает бессмысленная жестокость. Где его судьба во многом зависит от того, «хорошим» или «плохим» окажется государственный опекун…. Как жаль, что многие люди не знают о том, что неприспособленные к жизни детдомовцы в первый же год после выпуска гибнут физически или нравственно, становясь лёгкой добычей криминала. И лишь немногие из них могут нормально утроить свою жизнь вне стен казённого дома.
И ведь так понятно, что только, семья родная ли, неродная - единственно приемлемая среда для полноценного развития человеческого детёныша, и распад семьи – это всегда трагедия с далеко идущими последствиями…
- Раиса Ивановна! А что если попробовать отыскать её мать? Это возможно?
- Возможно. Но стоит ли? Нормальная мать никогда ребёнка не бросит. А если обстоятельства заставили, то хотя бы проведывать его будет. А эта – ни разу за двенадцать лет не объявилась. Не нужна она ей.
- Отдать бы Маринку в приёмную семью… Есть же добрые люди…
- О чём вы говорите! Дома ребёнка, дошкольные детские дома – переполнены! Детки там – загляденье! Маленькие ещё – если б в семье росли, многих спасти можно было бы. Да и тех не берут. А Маринка – неперспективная, с её-то проблемами! Да и большая уже…
- А давайте все-таки попробуем – поищем мать. А вдруг? Бывают же чудеса на свете!
- Попробуем,… - задумчиво проговорила Раиса Ивановна.
В городе N мы встретились с Главным педиатром и другими ответственными лицами. Состоялся нелицеприятный разговор…. А дальше… дальше всё сдвинулось с мёртвой точки и пришло в движение.
Марину положили на обследование, затем направили в Москву. Последовала одна операция, другая… Мы перезванивались с девочкой, слали гостинцы, держали связь с Раисой Ивановной.
Шли месяцы. Раиса Ивановна времени не теряла и разыскала мать Марины. Узнав об этом, я помчалась в N и волновалась так, словно решиться должна была моя судьба.
Отправляясь по добытому адресу, мы с Раисой Ивановной не особенно тешили себя надеждами. Как правило, внешнее состояние дома всё рассказывало о его хозяевах: покосившиеся заборы, обшарпанные стены, битые стёкла окон, бурьян в огороде… Потерявшие человеческий облик «родители» с трудом вспоминали имя своего ребенка и говорить о возвращении его в родную семью не приходилось.
- А мы не ошиблись адресом? – спросила я Раису Ивановну, разглядывая аккуратный домик и ухоженное подворье.
- Да, вроде, нет. Улица Садовая, 19. Точно, это тут.
Недоуменно переглянувшись, мы постучали в калитку.
Вышла женщина, ещё молодая – очень симпатичная.
- Здравствуйте! Здесь живет Сокова Лариса Ивановна?
- Да, это я, - женщина с тревожным любопытством смотрела на нас. - Проходите, пожалуйста!
В доме было чисто и уютно.
- Мы пришли… от вашей дочери, - сказала Раиса Ивановна.
Женщина вздрогнула, на миг застыла, лицо её вытянулось. Несколько мгновений она смотрела на нас широко открытыми глазами, потом медленно опустилась на стул и вдруг… разрыдалась. Она рыдала, не сдерживая себя и не утирая слёз, заливавших её лицо.
Обескураженные такой реакцией, мы в первую минуту растерялись, не зная, как себя вести. Пожалеть её? Утешить? А достойна ли она жалости и утешения? Запоздалые слёзы…. Ну, что ж, пусть поплачет… Мы притихли.
Немного успокоившись, мать Марины, подняв на нас заплаканные глаза, тихо сказала:
- Все эти годы я ждала, что однажды откроется дверь, кто-то войдёт и скажет: «Здравствуйте, я – от вашей дочери». Так и получилось.
Немного помолчав, она спросила:
- Как зовут мою дочь?
- Марина.
Женщина удивлённо и радостно посмотрела на нас:
- Правда? Я хотела её так назвать.
Слово за слово завязался разговор – женский, душевный. Лариса Ивановна поведала нам свою историю: Маринка – плод горячей, безумной любви. Они с любимым парнем будучи студентами собирались пожениться. Замужество, рождение ребенка не пугали её: рядом любимый и мама, всегда готовая прийти на помощь единственной дочери. Ничто не предвещало беды, роды прошли легко – молодая была! А когда взглянула на новорождённую, ахнула: за что такое горе? Долго плакала, но даже в мыслях не было намерения оставить свою крошку, так нуждавшуюся в любви и заботе родителей.
Не успела отойти от родов, как пришли врачи и стали убеждать её оставить ребенка в роддоме. К хору их голосов присоединилась мама, которая не могла смириться с мыслью, что у Ларочки, умницы и красавицы, родился неполноценный ребенок. «Это же позор! Да её стыдно показать будет! Ты молодая ещё, родишь нормальных детей, а эту оставь!» - убеждала мать. Подключились другие родственники – сломили сопротивление молодой матери, убедили! Написала она «отказную». Первый месяц тосковала по своей дочурке, снилась она ей часто, просыпалась среди ночи, слыша её плач. Мама увезла страдающую дочку на юг – забыться. Возвратились – жених избегать стал, а потом оставил совсем, ничего не объяснив. Так и пошло с тех пор: всё наперекосяк.
Уехала в другой город. Через несколько лет замуж вышла, сына родила, Димочку. Смотрела на него, спящего под грудью, и вспоминала дочку – ей-то не пришлось маминого молочка попробовать. Мужу не призналась, что дочь внебрачную бросила, не решилась.
- Маринка стала такая хорошенькая, ведь её прооперировали и так удачно! Ей сейчас семья нужна, переходный возраст…. Пропадёт ведь одна…
- Да я бы с радостью забрала её, - снова заплакала мать, - но что я мужу скажу? Простит ли? А не простит и сына у меня заберёт, тогда – как?
- Теперь она плакала тихо, неутешно.
Да…а…а. Жизнь – строгий судья, за ошибки, слабодушие, предательство наказывает очень сурово.
Однако исправить ошибку никогда не поздно. Мы договорились, что она постепенно подготовит мужа и сына, а мы будем подготавливать Маринку – ещё неизвестно, как отразится эта новость на неустойчивой психике девочки – подростка. Она по-прежнему, фантазируя, рассказывала всем, что у неё есть мама, папа и братик Дима. Но фантазии – одно, а жизнь – совсем другое дело.
Наконец, настал день, когда семья готова была воссоединиться. Маринка недоверчиво выслушала новость, но охотно пошла в гости к маме. Очарованная своей новой семьей, она через три дня всё же попросилась… назад, в детский дом – в привычную среду. Ребенку, ни дня не жившему в семье, очень сложно было освоить совершенно новые для неё отношения. Но и в детском доме ей уже не жилось. Так и ходила она первый месяц из дома в дом, потом всё реже и реже, и наступил день, когда она, глядя на мать, хлопотавшую у плиты, неожиданно спросила:
- Мама, ты… меня любишь?
Лариса вздрогнула от этих слов и, вытерев руки о фартук, прижала к себе дочь:
- Я всегда любила тебя, девочка моя…
- И я тебя… всегда любила, мама…
Теперь страшно себе представить, что этого могло не случиться, если бы мы год назад сказали посетителям: «Извините, наш рабочий день окончен. Приходите завтра».